Моя добрая маман Фелиция, должно быть, плохо спит всякий раз, когда сынок где-то гоняется за бабами или преступниками… Я мечтаю поскорее забраться между теплых, пахнущих лавандой простыней. Фелиция постоянно кладет маленькие мешочки в ящики комода, и у нас белье всегда имеет одинаковый запах. Для других это запах Альп, а для меня он стал запахом Фелиции.Остановившись перед воротами гаража, я вижу, что в доме горит свет. Не то чтобы я очень обеспокоен этим обстоятельством, в принципе нормально, когда у маман горит свет в комнате, но ведь сейчас свет зажжен на первом этаже и горит, как во Дворце конгрессов.Хоть бы матушка не заболела! Я всегда боюсь, возвращаясь домой, обнаружить ее в разбитом состоянии. С другой стороны, я знаю, что когда-нибудь наступит день, когда она представит заявку на похоронные принадлежности, но мысленно отодвигаю на более поздние сроки такое приобщение к Богу. А ведь останусь в конце концов один-одинешенек на всем белом свете тянуть лямку…Я прохожу через сад, думая, несмотря ни на что, о посадке луковиц тюльпанов, которые моя смелая маман заказала прямо из Голландии. Придется завтра брать лопату в руки. Обычное дело — лопата по мне плачет! Если бы вы видели, дорогие дамы, как я копаю землю в старых джинсах, облегающем свитере со стоячим воротником и старых башмаках! О, если бы вы все это видели, то выскочили бы из своих гостиных в стиле Людовика Такого-то и посвятили себя прополке сорняков рядом со мной…Как порыв ветра я врываюсь в нашу столовую-гостиную. И кого же я вижу, развалившихся в креслах, с сонными рожами? Маман, конечно, сидит, сложив руки на животе, шиньон немного съехал на сторону, а рядом с ней по обе руки, как заседатели Бога-отца, господин Берюрье и господин цирюльник.Толстяк похож на здоровый кусок прогорклого и растекшегося сала. Небритая в течение нескольких дней физиономия придает ему облик ночевавшего в мусорном контейнере нищего.Парикмахер, напротив, выглядит изысканно на все сто. Но изысканно так, что в глазах рябит. Костюм в стиле принца Галльского в крупную клетку, голубая рубашка, пестрый галстук с преобладанием бордо, коричневые замшевые ботинки с золотыми пряжками. Обалдеть! Мечта педе…Мой выход заставляет их подпрыгнуть.— Ну что вы, что вы! — говорю я примирительно. — Что это вы так прыгаете, господа, в ваши-то годы да на ночь глядя?Толстяк с ходу, будто ждал команды, начинает реветь навзрыд. Цирюльник жалобно всхлипывает…Фелиция давит неучтенную в протоколе встречи улыбку. Затем наступает всеобщая минута молчания. Тихо так, что можно услышать, как шагает по паутине паук.Поневоле взволнованно я спрашиваю:— Толстуха отдала концы или что?— Нет, но она опять пропала, Сан-А, — пискляво жалуется Берю.И они опять бьются в истерике. Цирк, честное слово! И это в три часа ночи! Готовьте платки, господа! Впечатление, будто мы на итальянских похоронах.— Скажите толком, черт возьми, что за история приключилась?Расчесыватель проборов хнычет:— Получилось так, и это чистая правда, комиссар: наша Берта испарилась!Образ, по правде сказать, не слишком подходящий. Вы можете себе представить, что бегемотиха Берю превратилась в пар? Я — нет! Даже на мысе Канаверал американцам вряд ли удалась бы подобная затея…— Девушка, значит, опять навострила лыжи…— Хочешь чего-нибудь горячего? — обрубает прелюдию разговора Фелиция.Так и подмывает ответить, что я некоторое время назад уже принял кое-что очень горячее, а именно десерт, обладающий сладким именем Эстелла. Вслух же говорю, что теперь бы в самый раз что-нибудь прохладное. Во рту у меня, будто на дне птичьей клетки, и бокал шампанского в такое время никогда не повредит хорошему полицейскому.Произнесенное маман название «Лансон брют» заставляет Толстяка встрепенуться и отвлечься от своих печалей. Его глаза начинают светиться золотым блеском, словно оберточная фольга на пробке шампанского.— Валяй рассказывай, — покорно говорю я.— Так вот…Он развязывает запутавшиеся шнурки на правом ботинке и снимает его с помощью другой ноги. Продравшийся носок дает возможность свободно дышать пальцам (но не нам!) с ужасными нестрижеными ногтями, что указывает на принадлежность Толстяка к отряду копытных. И даже копытных в трауре.— Ты позволишь? — спрашивает он после содеянного. — А то ноги из-за ногтей отваливаются.— Толстяк, ногти и рога из одного материала — рогоносного. Ими ты провоцируешь тех, кто…— Не валяй дурака, Тонио… Я совершенно разбит из-за этой авантюры…Он срочно умолкает, видя, как маман вносит запотевшую с боков бутылку.— Не спеши, успеешь выложить мне свои объяснения и позже, — предлагаю я. — Или, может, хочешь их написать?— Когда мы расстались, ну, после обеда, не знаю, заметил ты или нет, но Берта была вся на нервах.— Это перло в глаза, как твой красный нос на том месте, что тебе служит лицом…— Поскольку в доме не было готовой еды, а ей не хотелось опять торчать на кухне, да в такой час, то мы пошли в ресторан. Знаешь, заведение «Ладжой» на улице позади нас… Их фирменное блюдо — цыпленок в вине.Он вздыхает, и глаза его слезятся от гастрономических воспоминаний.— Они подают его с маленькими белыми луковичками, кусочками жареного сала и гренками, натертыми чесноком. Чеснок имеет первостепенное значение при приготовлении цыпленка в вине. Многие повара не кладут чеснок, будто бы он забивает вкус лука… Я всегда смеюсь… (И действительно, он смеется так, что, возможно, и у вас слышно, если вы прислушаетесь.) Я смеюсь, потому что чеснок, как говорится, — жена лука…— Нет! — обрываю я его. — Чеснок — педераст!Моя дурацкая шутка возвращает обжору к реальности. Его толстая физиономия опять принимает плаксивое выражение.— Хорошо, проехали… — вздыхает он.— Ладно, переходи к меню, у маман есть поваренная книга с рецептами и предисловием врача-диетолога.— Значит, мы пошли в ресторан. И за десертом Берта начала скандал…— Что, в творожный крем попала горчица?— Нет… Но ей в башку вдруг ударили воспоминания о том, как мы парились в твоей машине. Она принялась кричать, что мы, то есть ты и я, оба ни на что не способны. Ей, мол, раньше и в голову не приходило, что в наши дни похитители могут удерживать по нескольку дней честных женщин, а скоты полицейские наедают себе хари, вместо того чтобы гоняться за преступниками…Он умолкает.— Да, это так, Толстяк. Лучше бы ты был стекольщиком.— Надо, что ли, тебе все время шутить, даже в серьезных случаях.Я наливаю шампанское в бокалы, и мы принимаемся их опустошать.— За здоровье Берты! — произношу я.Парикмахер роняет скупую слезу в бокал.Толстяк же, напротив, выпивает содержимое одним махом, будто речь идет о стакане минеральной воды в несусветную жару.— Она была в таком бешенстве, что встала и ушла, — говорит Берю. — Она так вся возбудилась от собственных речей, сам знаешь! И вот она сматывается, а я еще не расплатился. Представляешь, она даже не доела малину под взбитыми сливками. Не пропадать же, когда оплачено, пришлось добить и ее порцию.— Ну а дальше?— Поначалу я не очень беспокоился. Я подумал, она пошла плакаться в жилетку моему другу Альфреду, присутствующему здесь…Альфред подает плаксивый голос:— А я ее даже не видел!— Представляешь? — хныкает Берю. — Он ее не видел. Я целый день провел в поисках. Был и там и сям, всех знакомых обежал, во всех пивных в квартале побывал. Вечером прихожу домой — никого! Жду — опять никого! В десять часов меня приподняло и я побежал будить моего друга Альфреда, присутствующего здесь…— А я ее так и не видел! — жалобно тянет косильщик усов и шевелюр.— Слышишь? — всхлипывает Толстяк. — Он ее так и не видел… Мы бродили до полуночи от моего дома к его и обратно. Украли Берту!— Иди ты к черту!Последнее замечание мое. Не для рифмы, конечно, просто так получилось. Потому что меня вдруг охватывает волнение. Настоящее, по-серьезному…— Маман, — зову я, — посмотри, пожалуйста, нет ли у нас в аптечке чего-нибудь тонизирующего. Дай нам по хорошей дозе, а то, похоже, всем троим не придется спать всю ночь.Милое лицо моей матушки становится серым и озабоченным. Я беру ее за руку.— Маман, не беспокойся, я придавлю завтра… Знаешь, как я люблю спать днем, когда ты делаешь уборку? В своем подсознании я слежу за тобой, как ты ходишь туда-сюда… Ты стараешься ходить на цыпочках и даже приподнимаешь двери за ручки, чтобы не скрипели, но я все равно слышу… И мне становится так хорошо во сне. Глава 13 — Куда мы так гоним? — нудит Берю, подтверждая, таким образом, высказанную кем-то мысль, что человек всего лишь думающая былинка мироздания. Берю совсем не похож на былинку, скорее он выглядит огромным баобабом, но очень хорошо думающим, прежде всего о жратве.— В Мезон, — отвечаю я в телеграфном стиле, что в принципе могло бы сподвинуть министерство почты и телеграфа сделать мне интересные предложения по трудоустройству.— Опять! — вскрикивает Толстяк.— Представь себе, жирный мешок, я путешествую в эту сторону уже в четвертый раз. Если полиция исчезнет, у меня всегда будет шанс устроиться в Управление общественного транспорта, чтобы работать водителем автобуса, когда откроют маршрут.— А зачем ты туда едешь?— Если бы у тебя была голова на плечах, а не молотилка для жратвы, ты бы вспомнил, как твоя жена утверждала, что она опознала дом… Ты же говорил, как она нас называла никчемными лентяями и прочее… Поскольку эта девушка не знает устали и у нее всегда свербит в заднице, в моей гениальной полицейской тыкве появилась мысль: возможно, ей взбрело в голову приехать в Мезон на разведку и понаблюдать за визитами в этот дом… Парикмахер всхлипывает:— Вот наша Берта! Вся как есть: смелая, решительная, подчиняющаяся только своим высоким порывам…— Хорошо, согласен, — говорю я, — мы ей выпишем медаль с лентой длиной с мантию кардинала, но прошу вас, голубчик, дайте нам подумать спокойно!Обидевшийся охотник за вшами откидывается на спинку заднего сиденья моего самодвижущегося агрегата с двигателем внутреннего сгорания и больше не произносит ни слова.Толстяк, который никого не боится (кроме жены), выплескивает продукт своей дедукции:— Так, выходит, у этого проклятого Лавми рыло в пушку?— Может быть, и так…— Вот сволочь! Кинозвезда, весь из себя, увидишь, какую звезду я ему приклею на лбу, когда дело прояснится. Когда я на него отолью, можешь себе представить, как весь Метроголдвин порвет все контракты с ним на конфетти! Все эти дуры, у которых начинаетсясолнечный удар при взгляде на его фото, подумают, что перед ними Франкенштейн!— Хватит выступать, как в театре! — затыкаю я его. — Прежде чем бить лицо, нужно убедиться. Всякий может ошибиться, как сказал еж, слезая с половой щетки.— А что я такого сказал? Дело нечисто, это ясно! Если Берта уверена, что это здесь, значит, здесь! У этой женщины логика женская, можешь спросить у Альфреда.— Я больше ничего не скажу! — петушится сзади желчный цирюльник.— Не выдрючивайся, Альфред! — рекомендует Берю. — Сан-Антонио хоть и резок на язык, но парень хороший. Сердце держит на ладони. Сам подумай, он мог послать нас только что к чертям и пойти дрыхнуть. А вместо этого, заметь: он из кожи лезет вон, только бы найти нам нашу Берту!Альфред, человек выдержанный, для которого правопорядок, особенно в части налогов, не пустое слово, быстро становится под знамена очевидной логики.Я въезжаю в парк. Ночные птички дерут в ветвях глотки, исполняя мелодию «Эта ночь нам двоим».Мне удается пристроить машину под раскидистым деревом в нескольких кабельтовых от дома. На аллее никого. Тишина — слышно, как урчит живот Берю. Со стороны домов огоньков не видно, лишь фонари в туманной дымке отбрасывают жидкие пучки света на аллею, похожую на дорогу в чистилище.— Ну что? — вежливо спрашивает Толстяк. — Что ты придумал, мой Тонио?Еще немного, и он меня усыновит, мой друг Берю… Без своей толстушки он погибнет — некого будет холить и лелеять. Теперь все его отеческие чувства будут направлены на меня.— Я придумал, как ты говоришь, следующий ход: вы вместе с Альфредом пойдете в дом. Официально, как полицейские. Ты покажешь документы, если они, конечно, еще похожи на документы, ведь последний мусорный бак значительно чище твоих карманов. Няня обалдеет от неожиданности… Ты скажешь, что вы занимаетесь охраной Фреда Лавми и его семьи. Информатор сообщил о готовящемся ограблении, поскольку кинозвезда первой величины международного масштаба и так далее служит приманкой для воров…— Думаешь, на нее подействует? — спрашивает Берю, опять начиная хромать на голову.— Альфред тебе все объяснит… Вы задержите ее подольше. Спросите, например, в порядке ли система запирания дверей, и вообще поболтайте, заговорите ее…Толстяк, кажется, уяснил свою роль.— А что мы сможем узнать от этой птички?— Думаю, из двух одно: или она замешана в похищении, тогда сделает вид, будто принимает ваш треп за чистую монету. Или же она белее Белоснежки, тогда на нее найдет кривоглазие, как говорит один мой знакомый окулист. Может, встанет на дыбы. В таком случае не придавайте этому значения… Держитесь прямо, официально, вежливо. Стиль: серьезность, смелость, решительность, понял?— Будто надо мне говорить о всяких мелочах. Черт! — фыркает Берю. — С тех пор как мы друг друга знаем, черт возьми, ты должен бы привыкнуть, что в плане умного разговора я никого не боюсь!Он с такой силой хватается за ручку дверцы, что меня охватывает паника, поскольку все, до чего дотрагивается Толстяк, имеет обыкновение в самом скором будущем прямиком лететь в помойку.— А ты, Сан-А? Не пойдешь к нам в подкрепление?— Вспомни, Толстяк, я уже засветился под другим предлогом. Она думает, что я менеджер агентства недвижимости.— Знаю. Я подумал об эффекте филопсихика.— Психоголика! — поправляет мудрый цирюльник, чья эрудиция почерпнута из журнала «Психическое здоровье нации».Я осторожно нажимаю на лапу стопоходящего Берю, закончив, таким образом, процесс открывания дверцы без материальных потерь. Затем резким движением выдавливаю его из машины.— Послушай, Толстяк, — кричу я ему вдогонку, — не забудь, я мозг, а ты член, и член низшего порядка. Поэтому постарайся избежать проблем, иначе не найдешь свою кукушку.Бормоча что-то насчет недоразвитости всего человечества и голода его отдельно взятого организма, он удаляется в сопровождении своего брата по оружию.Как только посреди увядающей природы в доме графа начинает дребезжать далекий колокольчик (красиво сказано, не правда ли? Но ведь если есть буквы, их надо распределять по словам — любой вам скажет), я в свою очередь тоже выхожу из машины. Но никуда не иду, а снимаю ботинки, связываю вместе шнурки, а ботинки закидываю на плечо. Затем лезу на крышу своей тачки. Толчок ногами — и я цепляюсь за ветку дуба, проходящую чуть выше острых пик чугунной ограды. Этот сук позволяет мне перебраться через грозное препятствие. Тихо соскальзываю на землю и возвращаю ботинки на законное место, что, если разобраться, значительно рациональнее, чем носить их на плече.Прямиком через газон и кусты захожу за угол дома. У входа горит свет. Я вижу, как из двери появляется няня Эстелла в таком халате, что перехватило бы дыхание у бегуна на марафонские дистанции. Она держит в руке фонарь и направляется к воротам. Вы вместе со мной должны признать, даже если никогда ее не видели, что у этой девчушки по венам течет мужественная кровь. Поскольку, между нами (и стеной дома) говоря, не всякая осмелится идти в темноте через парк в четыре утра, чтобы ответить на зов дверного колокольчика, когда вокруг на деревьях ухают совы.Я высовываю свою интеллигентную физиономию из-за угла, чтобы, как только девушка скроется из вида, быстро войти в дом.Обувь я вернул в исходное положение раньше, поэтому чувствую себя вполне прилично. Бросаю последний взгляд в направлений, ворот и стремглав скачу по лестнице. Голоса на входе вступают в диалог, усиленный могучим баритоном Толстяка, развешивающего лапшу на уши и соседние деревья.На втором этаже комнаты пусты… В одной из них спит Эстелла. Там горит приглушенный розовый свет. Я вижу ее брошенные на спинку стула шмотки, смятую постель и приветствую эту панораму, способную взволновать любого нормально появившегося на свет мужчину.Затем бегу на третий, мансардный, этаж. Здесь также все комнаты пусты. Я просто потрясен смелостью моей маленькой швейцарки. Чтобы жить в таком огромном пустом доме на отшибе, нужны хорошие нервы и, конечно, засовы, испытанные на специальном станке.Ночные поиски вновь не дают результата и бессмысленны, как бабочки-поденки. И вообще, Мезон-Лафит начинает мне сильно давить на предстательную железу. Еле слышно я спускаюсь по лестнице, ведущей на первый этаж. Теперь самое главное — выйти незамеченным. Для этого нужно подождать, когда моя птичка пойдет провожать моих друзей восвояси.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15