- Сенатор
печально кивнул. - А теперь, когда вы того и гляди завалите выборы, боссы
решили, что ставить на вас больше нет резона, и отказались возобновлять
ходатайство?
- Грубовато, - сказал сенатор, - но по существу верно.
- И вы бросились ко мне, - сказал Нортон. - А что я, черт побери,
могу тут поделать?
Сенатор наклонился поближе к собеседнику.
- Давай перейдем на деловой язык, Нортон. Нам с тобой уже доводилось
работать вместе.
- Это точно, - согласился Нортон. - На том космическом фрахте мы оба
неплохо погрели руки.
- Я хочу, - сказал сенатор, - прожить еще сотню лет и готов заплатить
за это. И не сомневаюсь, что ты можешь это устроить.
- Каким образом?
- Не знаю, - сказал сенатор. - Действовать я предоставляю тебе. Какие
рычаги ты пустишь в ход, мне все равно.
Нортон откинулся на спинку стула и сцепил пальцы обеих рук.
- Думаете, я подкуплю кого-то, чтобы он походатайствовал за вас? Или
дам на лапу кому-нибудь в Институте, чтобы вам продлили жизнь, минуя
ходатайство?
- И та и другая мысль заслуживает внимания, - согласился сенатор.
- А если меня поймают на этом, что тогда? Отлучение от человечества?
Благодарю, сенатор, я в такие игры не играю.
Сенатор невозмутимо взглянул в лицо человека, сидящего по другую
сторону стола, и тихо произнес:
- Сто тысяч.
Вместо ответа Нортон расхохотался.
- Хорошо, полмиллиона.
- А отлучение, сенатор? Чтобы принять такой риск, овчинка должна
стоить выделки.
- Миллион, - заявил сенатор. - Но это мое последнее слово.
- Миллион сию минуту, - сказал Нортон. - Наличными. Никаких расписок.
Никаких банковских отметок о переводе. Еще миллион, когда и если я сумею
выполнить поручение.
Сенатор неторопливо поднялся в полный рост, поднялся с непроницаемым
лицом, изо всех сил скрывая охватившее его возбуждение. Нет, не
возбуждение, а неистовый восторг. Но голос у него даже не дрогнул.
- Я соберу миллион к концу недели.
- Тогда я и начну наводить справки, - ответил Нортон.
Когда сенатор вышел на улицу, в его походке была упругость, какой он
не помнил годами. Он шагал быстро, уверенно, помахивая тростью.
Эти исчезнувшие, Карсон, Гэллоуэй и Гендерсон, ушли со сцены точно
так же, как придется уйти ему, едва он получит свои вожделенные сто лет.
Они сварганили себе фальшивое объявление о смерти, а сами сгинули с глаз
долой, надеясь дожить до дня, когда бессмертие начнут раздавать всем
подряд по первому требованию.
Каким-то образом они добились нового продления, нелегального - ведь
ходатайство нигде не зарегистрировано. И кто-то обстряпал им это. Более
чем вероятно - Нортон.
Только они напортачили. Старались замести следы, а на деле лишь
привлекли внимание к своему исчезновению. В таких предприятиях нельзя
допускать ни малейшей промашки. Впрочем, человек тертый и к тому же
продумавший все заранее не промахнется.
Вытянув дряблые губы, сенатор принялся насвистывать какой-то
мотивчик.
Нортон, конечно же, мошенник. Прикидываясь, что не знает, как взяться
за поручение, что боится отлучения от человечества, он лишь взвинчивал
цену.
Сенатор криво усмехнулся: сумма, запрошенная Нортоном, означала, что
он останется почти без гроша, - но игра стоит свеч.
Чтобы наскрести столь внушительную сумму, потребуется немалая
осторожность. Придется собирать ее по частям - немножко из одного банка,
немножко из другого, чередуя изъятие вкладов с погашением ценных бумаг, а
то и призаняв кое-что по мелочи, чтобы избежать лишних вопросов.
На углу он купил газету и подозвал такси. Откинувшись на сиденье, он
сложил газету пополам и начал, как всегда, с первой колонки. Снова конкурс
здоровья. На сей раз в Австралии.
"Здоровье, - подумал сенатор. - Просто помешались они на здоровье.
Культ здоровья. Центры здоровья. Клиники здоровья..."
Эту колонку он пропустил и принялся за вторую.
Заголовок гласил:
ШЕСТЬ СЕНАТОРОВ ПОЧТИ НЕ ИМЕЮТ ШАНСОВ НА ПЕРЕИЗБРАНИЕ
Сенатор негодующе фыркнул. Один из шестерых, разумеется, он сам.
Ну, а по существу, ему-то какая печаль? К чему лезть из кожи и
пытаться удержать за собой сенатское кресло, в котором он не собирается
сидеть? Он намерен заново помолодеть, намерен строить жизнь заново. Уехать
куда-нибудь за тридевять земель и стать другим человеком.
Совершенно другим. Подумать об этом и то приятно. Сбросить с себя
шелуху старых связей, опостылевшее за долгие века бремя ответственности.
Нортон взялся за дело. Нортон не подведет.

М-р Миллер. И все таки мне непонятно, где тут граница. Вы предложите
продлить жизнь кому-то, а он захочет, чтоб вы заодно продлили жизнь его
жене и детишкам. А жена в свою очередь захочет, чтоб вы продлили жизнь
тетушке Минни, детишки захотят, чтоб вы продлили жизнь их любимому песику,
а песик захочет...
Председательствующий М-р Леонард. Вы утрируете, мистер Миллер.
М-р Миллер. Мне, уважаемый, непонятно, что это значит. Вы тут в
Женеве привыкли перекидываться заумными словечками, морочить людям головы.
Нынче пришла пора объяснить все простому народу простым языком.
Из стенографического отчета о заседаниях подкомиссии
по делам науки комиссии по социальному развитию при
Всемирной палате представителей.

- По правде говоря, - признался Нортон, - впервые в жизни сталкиваюсь
с чем-то, чего не могу устроить. Попросите меня о чем угодно еще, сенатор,
и я достану вам это из-под земли.
Сенатор почти лишился дара речи.
- Так, значит, у тебя ничего не вышло? Но как же, Нортон, ведь доктор
Карсон, и Гэллоуэй, и Гендерсон... Кто-то же позаботился о них...
Нортон покачал головой.
- Только не я. Я про них и не слыхивал.
- Тогда кто же? Они исчезли...
Голос изменил ему, он ссутулился в кресле и вдруг осознал правду -
правду, которой раньше не хотел видеть.
"Слепец! - сказал он себе. - Безмозглый слепец!.."
Да, они исчезли - и это все, что о них известно. Они объявили о
собственной смерти, но не умерли, а исчезли. Он убедил себя, что они
исчезли, так как сумели нелегально продлить себе жизнь. Но это же был
чистейший самообман! Такой вывод не подкреплялся фактами, да что там, для
такого вывода не было ровным счетом никаких оснований.
"Будто нельзя придумать иных причин, - упрекнул он себя, иных
обстоятельств, которые побудили бы человека заметать следы, объявив о
собственной смерти!.."
Однако ведь и вправду все так хорошо сходилось...
Им продлевали жизнь, а затем не возобновили ходатайства. Точно так
же, как продлевали жизнь и ему самому, а теперь перестали.
Они ушли со сцены. Как ушел бы со сцены и он сам, если бы ухитрился
вновь отсрочить свой конец. Все сходилось так хорошо - и все оказалось
блефом.
- Я перепробовал все известные мне каналы, - сказал Нортон. -
Подъезжал ко всем и каждому, кто мог бы дать ходатайство на ваше имя, а
они поднимали меня на смех. Этот номер уже пытались провернуть задолго до
нас с вами, и у них не осталось шансов на успех. Если организация,
выдавшая первоначальное ходатайство, отвернулась от вас, ваше имя
вычеркивается из списка автоматически и навсегда.
Пытался я прощупать и персонал Института тех, кто, по моим
соображениям, мог бы клюнуть, но они неподкупны. За честность им платят
добавочными годами жизни, и среди них нет дураков, согласных променять
годы на доллары.
- Похоже, вопрос исчерпан, - произнес сенатор устало. - Мог бы и
предвидеть, что все обернется именно так. - Он тяжело поднялся с кресла и
посмотрел на Нортона в упор. - Послушай, а ты не обманываешь меня? Не
пытаешься поднять цену еще выше?
Нортон ответил удивленным взглядом, словно не веря своим ушам.
- Поднять цену? Помилуйте, сенатор, если бы мне удалось провернуть
это дельце, я бы обобрал вас до нитки. Хотите знать, сколько вы стоите?
Могу сообщить вам с точностью до тысячи долларов. Он обвел рукой ряды
полок вдоль стены, уставленных папками. - Вы у меня там со всеми
потрохами, сенатор. Вы и все остальные шишки. Полное досье на каждого из
вас. Когда ко мне является очередной гусь с деликатным порученьицем вроде
вашего, я справляюсь в досье и раздеваю его донага.
- Просить тебя вернуть хотя бы часть денег, вероятно, нет смысла?
Нортон покачал головой.
- Ни малейшего. Вы пошли на риск, сенатор, и проиграли. Вы ничем не
докажете, что вообще платили мне. Да и к тому же, у вас и теперь с
избытком хватит денег на те несколько лет, что вам еще остались.
Сенатор сделал шаг к двери, потом приостановился.
- Слушай, Нортон, но я не могу умереть! Только не сейчас. Еще одно
продление, и я...
Выражение лица Нортона оборвало его на полуслове. Такое же выражение
он замечал мельком и на других лицах, в других обстоятельствах, - но
только мельком. Теперь же он вдруг очутился один на один с ней - с
ненавистью тех, чья жизнь коротка, к тому, чья жизнь неизмеримо дольше.
- Почему же это не можете? - с издевкой проговорил Нортон. - Очень
даже можете. И скоро умрете. Или вы собирались жить вечно? За какие,
разрешите спросить, заслуги?
Чтобы не упасть, сенатор протянул руку и уцепился за край стола.
- Но ты просто не понимаешь...
- Вы уже прожили вдесятеро дольше меня, - произнес Нортон холодно,
взвешивая каждое слово, - и я ненавижу вас до судорог. Выметайся отсюда,
болван, трусливая старая баба, пока я не вышвырнул тебя своими руками!..

Д-р Бартон. Вы, наверное, считаете, что продление жизни - великое
благо для человечества, но заверяю вас, сэр, что это не благо, а
проклятие. Жизнь, продолжающаяся вечно, утратит свою ценность и смысл - а
ведь вы, начав с продления жизни, рано или поздно придете к бессмертию. И
когда это случится, сэр, вам придется устанавливать порядок рассмотрения
ходатайств о возвращении людям блага смерти. Люди, уставшие от жизни,
станут штурмовать ваши залы заседаний, умоляя о гибели.
Председательствующий М-р Леонард. Новые возможности по крайней мере
устранят из жизни неуверенность и страх.
Д-р Бартон. Вы намекаете на страх смерти? Но это не более чем детская
болезнь.
Председательствующий м-р Леонард. Нельзя, однако, не видеть известных
выгод...
Д-р Бартон. Выгод? Да, разумеется. Дать ученому несколько
дополнительных лет для завершения исследований, композитору еще одну жизнь
для создания новой симфонии. Когда иссякнет прелесть новизны, люди будут
соглашаться на добавочную жизнь лишь под давлением, только из чувства
долга.
Председательствующий м-р Леонард. Вы рассуждаете слишком абстрактно,
доктор.
Д-р Бартон. О, нет. Я рассуждаю конкретно, по-земному. Человечество
нуждается в обновлении. Оно не может жить, погибая со скуки. Как вы
полагаете, многое ли останется человеку предвкушать после миллионной по
счету любви, после миллиардного куска рождественского пирога?
Из стенографического отчета о заседаниях подкомиссии
по делам науки комиссии по социальному развитию при
Всемирной палате представителей.

Значит, Нортон ненавидел его. Ненавидел, как все нормальные люди в
глубине сердца ненавидят счастливчиков, живущих сверх положенного срока.
Обычно эта ненависть подавлена, спрятана в тайниках души. Но подчас
она вырывается наружу, как вырвалась у Нортона. Человечество возмущено -
возмущение скрадывается лишь благодаря умело, исподволь подогреваемой
надежде, что те, кому дается долгая жизнь, в один прекрасный день сотворят
чудо, и каждый, если не падет жертвой насилия, несчастного случая или
неизлечимой болезни, будет жить столько, сколько пожелает.
"Теперь-то я понимаю их, - подумал сенатор, - ведь я и сам теперь
один из них. Я один из тех, чья жизнь не будет продолжена, и лет у меня
впереди даже меньше, чем у большинства".
Он стоял у окна в сгущающихся сумерках и следил за тем, как
вспыхивают огни, как над неправдоподобно синими водами всемирно известного
озера умирает день. Красота захватила его, и он не мог оторваться от окна
- а ведь совсем не замечал ее вот уже многие годы. Красота покоя, тихое
счастье остаться наедине с огнями города и с последними отблесками дня над
засыпающим озером.
Страх? Да, сенатор не отрицал, что ощущает страх.
Горечь? Да, естественно, и горечь.
И все же, несмотря на страх и горечь, окно заворожило его картиной,
которую обрамляло.
"Земля, вода и небо, - подумал он. - И я чувствую себя единым с ними.
Это смерть дала мне такое чувство. Смерть возвращает нас к исходным
стихиям, к земле и деревьям, к облакам на небе и солнцу, умирающему на
багровом западе в потоках собственной крови. Такова цена, какую мы платим,
- подумал он, - цена, какая назначена человечеству за вечную жизнь: мы
утратим способность воспринимать истинную красоту, истинный смысл самого
для нас, казалось бы, дорогого - ведь то, чему нет предела, что будет
всегда, неизбежно потеряет для нас всякую ценность.
Философствуешь? - упрекнул он себя. - Да, конечно, философствую. А
что остается? Хочу прожить еще сто лет, хочу, как никогда ничего не хотел.
Хочу получить шанс на бессмертие. А поскольку не получу, то и вымениваю
вечную жизнь на закат, отраженный в озере. И хорошо, что я еще способен на
это. Счастье мое, что способен".
У сенатора вырвался хриплый горловой стон.
Позади него внезапно ожил телефон, и он обернулся.
Телефон заверещал повторно. Внизу, в гостиной, раздались шаги, и
сенатор поспешно крикнул:
- Я подойду, Отто.
Он снял трубку.
- Вызов из Нью-Йорка, - сообщила телефонистка. - Попросите,
пожалуйста, сенатора Леонарда.
- Леонард слушает.
В трубке возник другой голос:
- Сенатор, говорит Джиббс.
- Да, да, - отозвался сенатор. - Палач.
- Звоню вам, - пояснил Джиббс, - потолковать насчет выборов.
- Каких еще выборов?
- Выборов в Северной Америке. Тех, в которых вы принимаете участие.
Не забыли?
- Я старик, - ответил сенатор, - и скоро умру. Выборы меня не
интересуют.
Джиббс трещал не останавливаясь:
- Но почему же, сенатор? Какая муха вас укусила? Вам необходимо
что-то предпринять. Подготовить речи, выступить с заявлением для печати,
прибыть сюда и поездить по стране. Организация не в силах принять все
хлопоты на себя. Часть их неизбежно выпадает и на вашу долю.
- Ладно, я что-нибудь придумаю, - пообещал сенатор. - Да, да, я в
самом деле что-нибудь придумаю.
Повесив трубку, он подошел к письменному столу и включил свет. Достал
из ящика бумагу, вынул из кармана перо.
Телефон совершенно сошел с ума - он не удостоил звонки вниманием.
Однако телефон не унимался, и в конце концов трубку снял Отто.
- Вас вызывает Нью-Йорк, сэр, - доложил он.
Сенатор сердито затряс головой и услышал, как Отто тихо говорит
что-то в трубку, но слов не разобрал.
Больше телефон не звонил.
"Всем, кого это касается", - написал сенатор.
Вычеркнул.
"Заявление для мировой печати."
Вычеркнул.
"Заявление сенатора Гомера Леонарда."
Вычеркнул и это - и принялся писать без заголовка:
"Пять столетий назад люди мира предложили немногим избранным,
мужчинам и женщинам, дар продленной жизни. Предложили, надеясь и веря, что
избранники используют этот дар для того, чтобы своим трудом приблизить тот
день, когда большая продолжительность жизни станет достоянием всего
человечества.
Время от времени продление жизни даровалось дополнительным группам
людей - и всякий раз подразумевалось, что дар предложен на тех же
условиях, что удостоенные его люди будут жить и трудиться во имя дня,
когда населению всей планеты можно будет сказать: живите долго, живите
вечно.
В течение столетий иные из нас внесли свой вклад в осуществление этой
мечты, взращивали ее, жили ради нее, не жалели сил, чтобы обосновать ее и
приблизить.
Иные из нас такого вклада не внесли. После должных раздумий,
тщательно взвесив свои собственные усилия и возможности, я пришел к
выводу, что не вправе вновь принимать дар, которого я более не стою.
Простое человеческое достоинство требует от меня, чтобы я встречался
с прохожими на улице, с собратьями в любом закоулке мира, не пряча глаз. Я
не имел бы на это права, если бы продолжал принимать дар, которого не
заслуживаю, дар, недоступный большинству людей."
И расписался, аккуратно, разборчиво, без привычных завитушек.
1 2 3 4