И еще не забыть поставить утепляющие прокладки на входную дверь.
Я немного посидел почитал, затем отправился на боковую. Перед сном
мне мимолетно вспомнились две старушки - одна счастливая в своих
фантазиях, другая упокоенная в могиле.
На следующее утро я первым делом свалил с плеч колонку о фондах
призрения. Затем взял из библиотеки энциклопедию и усвоил кое-что про
магнетизм. Ведь прежде чем увидеться с этим умником из университета,
следует получить хоть какое-то представление о предмете разговора.
Однако я мог бы и не тревожиться - доктор Томас оказался вполне
свойским парнем. Мы славно посидели и потолковали. Он рассказал мне про
магнетизм, а когда выяснилось, что я живу на озере, мы поговорили о
рыбалке и к тому же нашли общих знакомых, так что все прошло очень хорошо.
Кроме одного - статьей здесь и не пахло. Все, что я из него выжал,
это неопределенное:
- Может, что-нибудь и получится, но не раньше чем через год. Как
только это произойдет, я дам вам знать. - Такие посулы я тоже слыхивал,
так что попытался связать его обещанием. И он сказал: - Обещаю, вы узнаете
о результатах первым, раньше всех остальных.
Пришлось тем и ограничиться. Нельзя же требовать от человека, чтоб он
подписал по такому поводу формальный контракт.
Я уже искал случай откланяться, однако почуял, что он еще не все
сказал. И задержался еще немного - не каждый день находишь кого-то, кто
искренне хочет с тобой поговорить.
- Да, я определенно думаю, что статья будет, - он говорил и выглядел
озабоченным, словно боялся, что ни черта не будет. - Я же вгрызался в эту
проблему годами. Магнетизм - одно из явлений, о которых мы до сих пор мало
что знаем. Когда-то мы ничего не знали об электричестве, да и сегодня не
разобрались до конца во всем, что с ним связано. Но кое-что мы все-таки
выяснили, а раз выяснили, то запрягли электричество в работу. Что-то
подобное может произойти и с магнетизмом - если только мы установим
основные закономерности...
Тут он запнулся и посмотрел мне прямо в глаза.
- Вы в детстве верили в домовых? - вопросик застал меня врасплох, и
от него это, надо полагать, не укрылось. - Ну в таких маленьких вездесущих
помощников? Если ты им понравишься, они с радостью сделают за тебя все,
что угодно, а от тебя требуется только одно - выставлять им на ночь плошку
с молоком...
Я ответил, что читал такие байки и, наверное, в свое время принимал
их за чистую монету, хотя в данный момент поклясться в том не могу.
- Будь я в силах поверить в такое, - заявил он, - я бы решил, что
здесь в лаборатории завелись домовые. Кто-то или что-то переворошил или
переворошило мои заметки. Я оставил их на столе, водрузив на них
пресс-папье, а на следующее утро они оказались разбросаны и частично
сброшены на пол.
- Возможно, уборщица? - предположил я.
Он усмехнулся:
- Я здесь сам себе уборщица.
Мне показалось, что он высказался, и я, в общем, недоумевал, к чему
вся эта болтовня про заметки и домовых. Я потянулся за шляпой - и тут он
решился поставить точки над "i".
- Вся соль в том, что два листочка остались под пресс-папье. Один из
них оказался тщательно сложен пополам. Я уже вознамерился бросить их в
общую кучу, чтоб рассортировать заметки когда-нибудь потом, но в последний
момент все-таки прочел то, что было записано на этих двух листках. - Он
глубоко вздохнул. Понимаете, две отрывочные записи, которые я по своей
инициативе, наверное, никогда не связал бы друг с другом. Иногда мы
странным образом не видим того, что у нас под носом, смотрим на предмет с
такого близкого расстояния, что не можем его разглядеть. Так и тут - два
листка по какой-то случайности оказались вместе. Да еще один из них сложен
пополам и второй вложен в первый, и это подсказало мне идею, до какой я бы
иначе не додумался. С тех самых пор я работаю именно в этом направлении и
питаю надежду, что работа может увенчаться успехом.
- И когда это случится...
- Я вам сообщу.
Я взял шляпу и откланялся. И по дороге в редакцию от нечего делать
размышлял о домовых.

Только-только я вернулся в редакцию и решил побездельничать
часок-другой, как старику Дж.Х., нашему издателю, приспичило закатиться в
отдел с одним из эпизодических визитов доброй воли. Дж.Х. - напыщенный
пустозвон, не сохранивший ни грана честности. Он знает, что нам известно
об этом, и мы знаем, что ему известно наше мнение, и все равно он
продолжает ломать комедию, изображая из себя нашего доброго товарища, да и
мы с ним заодно.
Он задержался подле моего стола, хлопнул меня по плечу и изрек зычно,
так что голос раскатился по всей комнате:
- Ты потрясающе ведешь тему муниципальных фондов призрения, мой
мальчик. Просто потрясающе.
Чувствуя себя последним идиотом и борясь с тошнотой, я встал и
промямлил.
- Благодарю вас, Дж.Х. Это очень любезно с вашей стороны.
Что от меня и требовалось. Почти священный ритуал. Сграбастав мою
ладонь, а другую руку возложив мне на плечо, он удостоил меня энергичным
рукопожатием и сжал плечо чуть не до боли. И будь я проклят, если у него
не увлажнились глаза, когда он объявил мне:
- Продолжай в том же духе, Марк, просто делай свое дело. Ты никогда
об этом не пожалеешь. Мы можем не показывать этого демонстративно, но мы
ценим честную работу и преданность газете. И каждодневно следим за тем,
что делает каждый из вас.
С этими словами он бросил меня, будто обжегшись, и отправился
приветствовать других.
Я опустился на стул, понимая, что остаток дня отравлен. Ежели я
заслужил похвалу вообще, то предпочел бы, чтоб меня похвалили за что
угодно, только не за фонды призрения. Паршивая колонка, я сам сознавал,
что паршивая. И Пластырь сознавал, и все остальные. Никто не попрекал меня
тем, что она паршивая, - никому на свете не удалось бы выжать из фондов
призрения ничего иного, эти статейки обречены быть паршивыми. Но душу мне
происшедшее все равно не грело.
И еще во мне зародилось неприятное подозрение, что старик Дж.Х.
каким-то образом пронюхал о запросах, которые я разослал в полдюжины
других газет, и дал мне мягко понять, что осведомлен об этом и что лучше
бы мне поостеречься.
Перед полуднем ко мне подступился Стив Джонсон - он ведет в нашей
лавочке медицинские темы наряду со всеми прочими, какие Пластырю
заблагорассудится ему всучить. В руках он держал пачку вырезок и выглядел
озабоченным.
- Очень совестно просить тебя об одолжении, Марк, и все-таки не
согласишься ли ты меня выручить?
- Ну о чем речь, Стив!
- Речь об операции. Я должен бы проверить, как там дела, но не
успеваю. Надо нестись в аэропорт брать интервью. - Он плюхнул вырезки мне
на стол. - Тут все изложено.
И умчался за своим интервью. А я перебрал вырезки и вчитался в них.
Да, история была из тех, что берут за душу. Мальца всего-то трех лет от
роду приговорили к операции на сердце. К операции сложной, за какую до
того брались лишь самые знаменитые хирурги в больших больницах Восточного
побережья, да и вообще ее делали считанное число раз и никогда - пациентам
столь юного возраста.
Трудно было заставить себя поднять телефонную трубку и позвонить: я
почти не сомневался в том, что именно мне ответят. Я все-таки пересилил
себя и, разумеется, нарвался на неприятности, каких следует ждать
непременно, когда пытаешься что-то выяснить у медицинского персонала, -
словно они стерильно чисты, а ты грязная дворняжка, норовящая пролезть к
ним со всеми своими блохами. Однако в конце концов я добрался до кого-то,
кто сказал мне, что малец, вероятно, выживет и что операция, по-видимому,
прошла успешно.
Тогда я набрался смелости и позвонил хирургу, проводившему операцию.
Должно быть, я застал его в счастливую минуту, и он не отказался снабдить
меня подробностями, каких мне недоставало.
- Вас, доктор, надо поздравить с успехом, - сказал я, и вот тут он
впал в раздражительность.
- Молодой человек, - сказал он, - при операциях такой сложности руки
хирурга - это всего лишь один фактор. Есть великое множество других
факторов, которые никто не вправе считать своей личной заслугой. -
Внезапно его голос зазвучал устало и даже испуганно. - Произошло чудо. - И
после паузы: - Только не вздумайте ссылаться на эти мои слова!
Последнюю фразу он произнес на повышенных тонах, почти прокричал в
трубку.
- Даже не подумаю, - заверил я.
А после этого снова позвонил в больницу и поговорил с матерью
мальчика.

Статья вышла что надо. Мы успели тиснуть ее в местном выпуске
четырьмя колонками на первой полосе, и даже Пластырь слегка смягчился и
поставил мою подпись вверху под заголовком.
После обеда я подошел к столу Джо-Энн и застал ее в растрепанных
чувствах. Пластырь подсунул ей программу церковного съезда, и она как раз
клеила предварительную статейку, перечисляя будущих ораторов, членов
всяческих комитетов и все создаваемые в этой связи комиссии и намечаемые
мероприятия. Вот уж дохлая работенка, самая дохлая, какую вам могут
навязать, - пожалуй, даже похуже, чем фонды призрения.
Я послушал-послушал, как она сетует на жизнь, и задал вопрос: могу ли
я рассчитывать, что у нее останется хоть немного сил по завершении
рабочего дня?
- Я совсем измочалена, - сказала она.
- Спрашиваю потому, что надо вытащить лодку из воды и кто-то должен
мне помочь.
- Марк, если ты рассчитываешь, что я поеду к черту на рога, чтобы
возиться с лодкой...
- Тебе не придется ее поднимать, - заверил я. - Может, чуть-чуть
подтолкнуть, и только. Мы используем лебедку и поднимем ее на талях, чтоб
я позднее мог ее покрасить. Мне нужно только, чтобы ты ее придержала и не
дала ей крутиться, покуда я тащу ее вверх.
Уломать Джо-Энн было не так-то просто. Пришлось забросить
дополнительную приманку.
- По дороге можно будет остановиться в центре и купить парочку
омаров, - заявил я. - Ты так хорошо готовишь омаров. А я бы сделал соус
рокфор, и мы с тобой...
- Только без чеснока, - отозвалась она.
Я пообещал обойтись без чеснока, и тогда она согласилась.

Так или иначе, до вытаскивания лодки руки у нас в тот вечер не дошли.
Нашлись занятия значительно интереснее.
Поужинав, мы разожгли огонь в камине и сели рядом. Она положила
голову мне на плечо, нам было так удобно и уютно.
- Давай притворимся, - предложила она. - Притворимся, что ты получил
работу, о какой мечтаешь.
Притворимся, что мы в Лондоне, и это наш коттедж на равнинах
Кембриджшира...
- Там же болота, - ответил я, - а болота - не лучшее место для
коттеджа.
- Вечно ты все испортишь, - попрекнула она. - Начнем сначала. Давай
притворимся, что ты получил работу, о какой мечтаешь...
Дались ей эти кембриджширские болота!
Возвращаясь на озеро после того, как отвез ее домой, я засомневался:
а получу ли я эту работу хоть когда-нибудь? В данный момент перспектива
вовсе не выглядела розовой. Не то чтобы я с такой работой не справился: я
заведомо знал, что справлюсь. Полки у меня дома были заставлены книгами о
мировых проблемах, и я пристально следил за развитием международных
событий. Я хорошо владел французским, мог объясниться по-немецки, а на
досуге, случалось, воевал с испанским. Всю свою жизнь я мечтал стать
частицей братства журналистов-международников, отслеживающих состояние дел
по всему свету.

Утром я проспал и опоздал в редакцию. Пластырь отнесся к этому факту
кисло:
- И чего ты вообще трудился появляться в конторе? - прорычал он. -
Чего ради ты вообще сюда ходишь? Вчера и позавчера я посылал тебя на два
задания, а где статьи?
- Не было там никаких статей, - ответил я, изо всех сил стараясь
сдержаться. - Просто очередные досужие сплетни, которые ты где-то выкопал.
- Однажды, - заявил он назидательно, - когда ты станешь настоящим
репортером, ты будешь выкапывать тьмы статей сам без подсказки. В том-то и
беда с нынешними сотрудниками, - добавил он, внезапно распаляясь. - И с
тобой то же самое. Полное отсутствие инициативы, сидите себе и ждете, чтоб
я выкопал что-нибудь и преподнес вам как задание. Никто ни разу не удивил
меня тем, что принес материал, за которым я его не посылал. - И тут он
спросил, сверля меня взводом: - Ну почему бы тебе хоть разок не удивить
меня?
- Уж я-то тебя удивлю, пропойца, - сдерзил я и вернулся к своему
столу.
И задумался. Думал я о старой миссис Клейборн, которая умирала так
тяжко, а потом умерла внезапно и легко. Я припомнил, что рассказал мне
садовник, и припомнил отпечаток под окном. Подумал я и о старушке, которой
исполнилось сто лет и к которой по этому случаю заглянули ее давние
умершие друзья. И о физике, у которого в лаборатории завелись домовые. И о
мальце, перенесшем операцию, которая вопреки ожиданию прошла успешно.
И меня осенило.
Я поднял подшивку и перелистал ее на глубину трех недель, день за
днем, полоса за полосой. Я сделал кучу выписок и даже сам слегка
испугался, но убедил себя, что все это - не более чем совпадение. А потом
написал:
"Домовые вернулись к нам снова. Знаете, такие маленькие создания,
которые делают для вас всевозможные добрые дела и не ждут от вас ничего
взамен, кроме плошки с молоком на ночь."
При этом я не отдавал себе отчета, что почти точно воспроизвожу
слова, какие употребил физик. Я не написал ни о миссис Клейборн, ни о
столетней старушке с ее гостями, ни о самом физике, ни о малыше,
подвергшемся операции. Ни один из этих сюжетов не совмещался с насмешкой,
а я писал, не скрывая иронии.
Зато я воспроизвел две-три кратенькие, по одному абзацу, заметки,
схоронившиеся в глубине просмотренных мной подшивок. Все это были
рассказики о нежданной удаче, историйки со счастливым концом, но без
серьезных последствий для кого бы то ни было, кроме тех, кого они касались
непосредственно. О том, как кто-то нашел вещь, которую на протяжении
месяцев или лет считал безнадежно утраченной, как вернулась домой
заплутавшая собака, как школьник, к удивлению родителей, выиграл конкурс
на лучший очерк, как сосед безвозмездно помог соседу. В общем, мелкие
приятные заметульки, попавшие в газету только оттого, что надо было
заткнуть зияющие дыры на полосах. И таких заметок набралось множество, -
пожалуй, гораздо больше, чем можно было ожидать.
"Все это случилось в нашем городе за последние три недели", - написал
я в конце. И добавил еще одну строчку: "Выставили ли вы на ночь плошку с
молоком?"
Закончив, я посидел минутку в безмолвном споре с самим собой: а стоит
ли вообще сдавать такую муру?
Но в конце концов я решил, что Пластырь сам напросился на это, когда
позволил себе сморозить лишнее. Я швырнул свое сочинение в ящик для
готовых статей на столе завотделом и, вернувшись на место, взялся за
очередную муниципальную колонку.
Пластырь ничего не сказал мне о прочитанном, да я его ни о чем и не
спрашивал. Вообразите себе, как у меня вылезли глаза на лоб, когда
рассыльный принес из типографии свежие оттиски, и моя писанина про домовых
оказалась заверстанной как гвоздь номера - вверху первой полосы на все
восемь колонок!
И никто это никак не откомментировал, кроме Джо-Энн, которая подошла,
потрепала меня по голове и даже заявила, что гордится мной, хотя одному
Богу известно, было ли тут чем гордиться. Потом Пластырь послал меня на
новое высосанное из пальца задание - к кому-то, кто якобы мастерит
самодельный ядерный реактор у себя на заднем дворе. Оказалось, что это
старый болван, однажды уже построивший вечный двигатель, разумеется,
неработоспособный. Как только я узнал про вечный двигатель, мне так все
опротивело, что я не стал возвращаться в редакцию, а поехал прямо домой.
Я соорудил блок с талями и кое-как вытащил лодку на берег, хоть без
помощника пришлось попотеть. Затем я съездил в деревушку на другом конце
озера и купил краску не только для лодки, но и для домика. И был очень рад
тому, как удачно начал работу, неизбежную в осенние месяцы.
А на следующее утро, когда я добрался до конторы, там был сумасшедший
дом. Коммутатор не успокаивался всю ночь и был обвешан записками
читателей, как - рождественская елка. Одна из телефонисток хлопнулась в
обморок, и ее как раз пытались привести в чувство. Глаза Пластыря пылали
диким огнем, галстук у него съехал набок.
1 2 3 4