И может быть, для этого все-таки есть основания. Ведь о
них не известно почти ничего. Они были смутным и неясным фактором,
возникшим где-то в глубинах космоса, еще одной движущейся по вселенной
мощной культурой, которая кое-где на дальних границах вступала в отдельные
контакты с ширящейся человеческой культурой.
И Максвелл воскресил в своей памяти первый и единственный случай,
когда ему довелось увидеть колесника - студента, который приехал из
Института сравнительной анатомии в Рио-де-Жанейро на двухнедельный семинар
в Институте времени. Он помнил возбуждение, охватившее Висконсинский
университетский городок: разговоров было много, однако выяснилось, что
увидеть загадочное существо практически невозможно - колесник почти не
покидал здания, где проходил семинар. Но однажды, когда Максвелл шел к
Харлоу Шарпу, который пригласил его пообедать вместе, ему в коридоре
встретился колесник, и это было настоящее потрясение.
Все дело только в колесах, сказал он себе. Ни у какого другого
существа в известных пределах вселенной колес не было. Он вдруг увидел
перед собой пухлый пудинг, подвешенный между двумя колесами, ось которых
проходила примерно через середину туловища. Колеса были одеты мехом, а
обод, как он заметил, заменяли роговые затвердения. Низ пудингообразного
тела свисал под осью, точно набитый мешок. Но худшее он обнаружил, подойдя
поближе: вздутая нижняя часть была прозрачной, и внутри что-то непрерывно
извивалось и копошилось - казалось, ты видишь огромную банку, наполненную
червяками самых ярких расцветок.
И эти извивающиеся червяки в этом обвислом безобразном брюхе
действительно были если и не червями, то, во всяком случае, какими-то
насекомыми, какой-то формой жизни, тождественной земным насекомым.
Колесники представляли собой организмы-ульи, и их культура слагалась из
множества таких ульев, каждый из которых был отдельной колонией насекомых
или чего-то, что соответствовало насекомым в представлении землян.
Такие ульевые создания вполне могли дать пищу для тех страшных
историй о колесниках, которые возникали где-то на отдаленных границах
вселенной. И если эти жуткие истории не были вымыслом, значит, человек,
наконец, действительно столкнулся с тем гипотетическим врагом, встречи с
которым он опасался с того момента, как вышел в космос.
Исследуя вселенную, человек обнаружил немало странных, а иногда и
жутких созданий, но ни одно из них, размышлял Максвелл, не наводило такого
ужаса, как это снабженное колесами гнездо насекомых. В самой его идее было
что-то тошнотворное.
Земля уже давно стала гигантским галактическим учебным центром, куда
десятками тысяч прибывали внеземные существа, чтобы учиться и преподавать
в его бесчисленных университетах и институтах. И со временем, подумал
Максвелл, в это галактическое содружество, символом которого стала Земля,
могли бы войти и колесники, если бы только удалось установить с ними хоть
какое-то взаимопонимание. Но до сих пор достичь этого не удавалось.
Почему, с недоумением спросил себя Максвелл, даже мысль о колесниках
вызывает необоримое отвращение, хотя человек и все другие обитатели
вселенной научились отлично ладить друг с другом?
Зал ожидания вдруг представился ему вселенной в миниатюре. Тут были
существа, прибывшие с множества планет самых разных звезд - и прыгуны, и
ползуны, и дергунчики, и катуны. Земля стала плавильной печью галактик,
думал он, тем местом, где встречаются существа с тысяч звезд, чтобы
знакомиться с чужими культурами, чтобы обмениваться мыслями и идеями.
- Номер пять-шесть-девять-два! - завопил громкоговоритель. - Пассажир
номер пять-шесть-девять-два, до вашего отбытия остается пять минут. Кабина
тридцать седьмая. Пассажир пять-шесть-девять-два, просим вас немедленно
пройти в кабину тридцать семь!
Куда может отправляться пассажир N_5692, прикинул Максвелл. В джунгли
второй планеты Головной Боли, в мрачные, открытые всем ветрам ледяные
города Горести-4, на безводные планеты Убийственных Солнц или на любую
другую из тысяч и тысяч планет, до которых с того места, где он стоял,
можно было добраться в мгновение ока, потому что их объединяла система
передатчиков материи? Но сама эта система служит вечным памятником
кораблям-разведчикам, которые первыми проложили путь сквозь тьму
космического пространства - как пролагают они его и теперь, медленно, с
трудом расширяя пределы вселенной, известной человеку.
Зал ожидания гудел от отчаянных призывов диктора к опоздавшим или
неявившимся пассажирам, от жужжания тысяч голосов, разговаривающих на
сотнях языков, от шарканья, топота и перестука множества ног.
Максвелл нагнулся, поднял чемодан и направился было к выходу, но
тотчас снова остановился, пропуская автокар с аквариумом, заполненным
мутной жижей. В туманной глубине аквариума он разглядел неясные очертания
фантастической фигуры; вероятно, это был обитатель какой-нибудь жидкой
планеты (жидкой, но отнюдь не водяной!), профессор, прибывший на Землю
прочесть курс лекций по философии, а может быть, на стажировку в тот или
иной физический институт.
Когда автокар с аквариумом проехал, Максвелл без дальнейших помех
добрался до дверей и вышел на красивую эспланаду, которая террасами
спускалась к бегущим полосам шоссе. Он с удовольствием заметил, что около
шоссе нет очереди - это случалось не так уж часто.
Максвелл всей грудью вдыхал чистый вкусный воздух, пронизанный
холодной осенней свежестью. Он казался особенно приятным после недель,
проведенных в мертвой затхлой атмосфере хрустальной планеты.
Подходя к шоссе, Максвелл увидел огромную афишу. Набранная старинным
крупным шрифтом, она торжественно и с достоинством зазывала почтенную
публику:
ВИЛЬЯМ ШЕКСПИР, ЭСКВАЙР
из Стрэтфорда-на-Эйвоне
(Англия)
прочтет лекцию
"ПИСАЛ ЛИ Я ШЕКСПИРОВСКИЕ ПЬЕСЫ"
под эгидой Института времени
22 октября в аудитории Музея времени.
Начало в 8 часов вечера.
Билеты продаются во всех агентствах
- Максвелл! - крикнул кто-то, и он обернулся. К нему по эспланаде
бежал какой-то человек.
Максвелл поставил чемодан, поднял было руку в приветственном жесте,
но тут же опустил ее, увидев, что окликнул его кто-то совсем незнакомый.
Тот перешел на рысцу, а потом на быстрый шаг.
- Профессор Максвелл, не так ли? - спросил он. - Я не мог ошибиться.
Максвелл сдержанно кивнул, испытывая некоторую неловкость.
- А я - Монти Черчилл, - объяснил незнакомец, протягивая руку. - Мы
познакомились с вами около года назад. У Нэнси Клейтон на ее очередном
вечере-гала.
- Как поживаете, Черчилл? - сказал Максвелл холодно.
Потому что теперь он вспомнил этого человека если не лицо, то
фамилию. Как будто юрист. И кажется, специализируется на посредничестве.
Один из тех, кто берется за любое дело, лишь бы клиент хорошо заплатил.
- Лучше не бывает! - весело воскликнул Черчилл. - Только что вернулся
из поездки. Не слишком долгой. Но все-таки до чего же приятно вернуться
домой! Ничего нет на свете лучше дома. Потому-то я вас и окликнул.
Несколько недель ни одного знакомого лица, представляете?
- Спасибо, - сказал Максвелл.
- Направляетесь в университетский городок?
- Да. Я как раз шел к шоссе.
- Ну, зачем же! - запротестовал Черчилл. - У меня тут автолет. На
станционной площадке. Места для двоих хватит. Доберетесь домой гораздо
быстрее.
Максвелл молчал, не зная, на что решиться. Черчилл ему не нравился,
но он был прав: по воздуху они доберутся туда гораздо быстрее. А это его
устраивало - он хотел поскорее выяснить положение вещей.
- Очень любезно с вашей стороны, - наконец ответил он. - Конечно,
если я вас не стесню.

3
Мотор зафыркал и смолк. Через секунду оборвалось тихое гудение сопел,
и в наступившей тишине стал слышен пронзительный свист воздуха,
ударяющегося о металл.
Максвелл взглянул на своего соседа. Черчилл сидел, словно окаменев -
то ли от страха, то ли от изумления. Ведь случилось нечто немыслимое, то,
чего никак не могло быть. Автолеты этого типа никогда не ломались.
Внизу под ними вздымались острые зубцы крутых утесов и макушки
могучих деревьев, под которыми прятались скалы. Слева вилась серебристая
лента реки, омывавшая подножия лесистых холмов.
Время словно застыло и начало растягиваться казалось, непонятное
колдовство превращает каждую секунду в целую минуту. И с удлинением
времени пришло спокойное осознание того, что должно было произойти - так,
как будто речь шла не о нем, а о ком-то другом, как будто ситуацию трезво
и реалистически оценивал сторонний наблюдатель, подумал Максвелл. Но
где-то в дальнем, скрытом уголке его мозга жила мысль о паническом страхе,
который вспыхнет чуть позже, когда автолет ринется вниз, на верхушки
деревьев и скал, а время обретет обычную быстроту.
Подавшись вперед, он осмотрел простиравшуюся внизу местность и вдруг
увидел поляну - крохотный светло-зеленый разрыв в темном море деревьев.
Он толкнул Черчилла локтем и указал на поляну. Тот посмотрел, кивнул
и начал поворачивать штурвал медленно и нерешительно, словно проверяя,
будет ли машина слушаться.
Автолет слегка накренился и сделал вираж, по-прежнему продолжая
медленно падать, но уже в нужном направлении. На мгновение он, казалось,
вышел из-под контроля, затем скользнул вбок, теряя высоту быстрее, чем
раньше, но планируя туда, где среди деревьев был виден просвет.
Теперь верхушки стремительно мчались к ним навстречу, и Максвелл уже
различал их осенние краски - сплошная темная масса стала красной, золотой
и оранжевой. Длинные багряные копья взметнулись, чтобы пронзить их,
золотые клешни злобно тянулись к ним, чтобы сомкнуться в цепкой хватке.
Автолет задел верхние ветки дуба, на миг словно в нерешительности
повис между небом и землей, а затем нырнул к зеленой лужайке в самой гуще
леса.
Лужайка фей, сказал себе Максвелл. Их бальный зал, а теперь -
посадочная площадка.
Он покосился на Черчилла, вцепившегося в рычаги управления, и вновь
устремил взгляд на несущийся к ним зеленый круг. Он должен, должен быть
ровным! Ни кочек, ни рытвин, ни ям! Ведь когда создавалась эта лужайка,
почва специально выравнивалась в соответствии с принятыми стандартами.
Автолет ударился о землю, подскочил и угрожающе накренился. Затем он
вновь коснулся травы и покатил по ней без единого толчка. Деревья в
дальнем конце лужайки неслись на них с ужасающей быстротой.
- Держитесь! - крикнул Черчилл, и в тот же момент машина повернула и
пошла юзом. Когда она остановилась, до стены деревьев было не больше пяти
шагов. Их обступила мертвящая тишина, которая словно надвигалась на них от
пестрого леса и скалистых обрывов.
Из безмолвия донесся голос Черчилла:
- Еще немного, и...
Он откинул верх и выбрался наружу. Максвелл последовал за ним.
- Не понимаю, что произошло, - говорил Черчилл. - В эту штуку
встроено столько всяких предохранителей, что уму непостижимо! Да, конечно,
можно угодить под молнию, или врезаться в гору, или попасть в смерч - но
мотор не выходит из строя никогда. Остановить его можно, только выключив.
Он вытер лоб рукавом, а потом спросил:
- Вы знали про эту лужайку?
Максвелл покачал головой.
- Нет. Но я знал, что такие лужайки существуют. Когда создавался
заповедник, в планах его ландшафта эти лужайки были специально оговорены.
Видите ли, феям нужно место для танцев. И, заметив в лесу просвет, я
догадался, что это может быть такое.
- Когда вы указали вниз, - сказал Черчилл, - я просто положился на
вас. Деваться нам все равно было некуда - и я рискнул...
Максвелл жестом остановил его.
- Что это? - спросил он, прислушиваясь.
- Как будто топот лошадиных копыт, - отозвался Черчилл. - Но кому
могло взбрести в голову прогуливать тут лошадь? Доносится вон оттуда.
Цоканье копыт явно приближалось.
Обойдя автолет, Максвелл и Черчилл увидели тропу, которая круто
поднималась к узкому отрогу, увенчанному массивными стенами
полуразрушенного средневекового замка.
Лошадь спускалась по тропе тряским галопом. На ее спине примостился
толстячок, который при каждом движении своего скакуна подпрыгивал самым
удивительным образом. Выставленные вперед локти нескладного всадника
взлетали и падали, точно машущие крылья.
Лошадь тяжелыми скачками спустилась со склона на лужайку. Она была
столь же неизящна, как и ее всадник, - лохматый битюг, чьи могучие копыта
ударяли по земле с силой парового молота, вырывая куски дерна и отбрасывая
их далеко назад. Он держал курс прямо на автолет, словно намереваясь
опрокинуть его, но в последнюю секунду неуклюже свернул и встал как
вкопанный. Бока его вздымались и опадали, точно кузнечные меха, из дряблых
ноздрей вырывалось шумное дыхание.
Всадник грузно соскользнул с его спины и, едва коснувшись ногами
земли, разразился гневными восклицаниями.
- Это все они, негодники и паршивцы! - вопил он. - Это все они,
мерзкие тролли! Сколько раз я им втолковывал: летит себе помело и летит, а
вы не вмешивайтесь! Так нет! Не слушают! Только и думают, как бы это шутку
сшутить. Наложат заклятие, и все тут...
- Мистер О'Тул! - закричал Максвелл. - Вы меня еще помните?
Гоблин обернулся и прищурил красные близорукие глаза.
- Да никак профессор! - взвизгнул он. - Добрый друг всех нас! Ах,
какой стыд, какой позор! Профессор, я с этих троллей спущу шкуры и растяну
на двери, я приколочу их уши к деревьям!
- Заклятие? - спросил Черчилл. - Вы сказали заклятие?
- А что же еще? - негодовал мистер О'Тул. Что еще может свести помело
с неба на землю?
Он подковылял к Максвеллу и озабоченно уставился на него.
- А это и вправду вы? - спросил он с некоторым беспокойством. - В
истинной плоти? Нас известили, что вы скончались. Мы послали венок из
омелы и остролиста в знак нашей глубочайшей скорби.
- Нет, это воистину я и в истинной плоти, - сказал Максвелл, привычно
переходя на диалект обитателей холмов. - Это были только слухи.
- Тогда на радостях мы все трое, - вскричал О'Тул, - испьем по
большой кружке доброго октябрьского эля! Варка как раз окончена, и я от
всего сердца приглашаю вас, господа, разделить со мной первую пробу!
Со склона по тропе к ним бежало полдесятка других гоблинов, и мистер
О'Тул властно замахал, поторапливая их.
- Всегда опаздывают! - пожаловался он. - Никогда их нет на месте в
нужную минуту. Прийти-то они приходят, но обязательно позже, чем надо бы.
Хорошие ребята, как на подбор, и сердца у них правильные, но нет в них
подлинной живости, коей отмечены истинные гоблины вроде меня.
Гоблины косолапой рысью высыпали на лужайку и выстроились перед
О'Тулом, ожидая распоряжений.
- У меня для вас много работы! - объявил он. - Для начала идите к
мосту и скажите этим троллям, чтобы они не смели заклятия накладывать. Раз
и навсегда пусть прекратят и больше не пробуют. Скажите им, что это
последнее предупреждение. Если они снова примутся за свое, тот мост мы
разнесем на камни и каждый мшистый камень укатим далеко от других, так что
вновь тот мост не встанет никогда; И пусть снимут заклятие вот с этого
упавшего помела, чтобы оно летело как новое! А другие идите искать фей,
расскажите им о повреждении их лужайки, не забыв присовокупить, что во
всем повинны эти подлые тролли, и обещайте, что лужайка будет выровнена к
той поре, когда они придут сюда танцевать под полной луной. Третьи же
позаботьтесь о Доббине: приглядите, чтобы его неуклюжие копыта не
причиняли лужайке нового ущерба, но если найдется трава повыше, пусть он
ее пощиплет. Бедняге нечасто выпадает случай насладиться таким пастбищем.
Мистер О'Тул повернулся к Максвеллу и Черчиллу, потирая ладонь о
ладонь в знак удачно исполненного дела.
- А теперь, господа, - сказал он, - соблаговолите подняться со мной
на холм, и мы испробуем, на что годится сладкий октябрьский эль. Однако
прошу вас из сострадания ко мне идти помедленнее - мое брюхо что-то очень
выросло, и я весьма страдаю от одышки.
- Ведите нас, старый друг, - сказал Максвелл.
1 2 3 4