И случается, что намного переживает их. Вот и Свифт…
– А «лапуты»? – возгласил Эри. – Они ведь тоже есть.
– Но… эти летающие острова не такие, они иначе устроены.
– Так что? Сейчас многое не такое, техника – она ведь развивается.
Нет, спорить с малышами было накладно.
Ило не вмешивался, с интересом слушал обе стороны, посмеивался одними глазами.
– М-м… конечно, я не все еще знаю, – скрывал за иронией раздражение профессор, – эхху, струльбрудги, «лапуты»… Так, может, и гуигнгнмы есть?!
Это был вызов. Делом чести для «орлов» стало доказать, что да, и гуигнгнмы есть.
Случай представился в следующие же дни.
Может, пасись эти полудикие трехлетки в иных местах, они так и остались бы для детей просто лошадьми.
Но на берегах залива Свифта и островках смыкающейся с ним дельты, конечно же, могли обитать только гуигнгнмы.
…Живности было много на планете – дикой, полудикой, домашней. Самые приятные отношения «орлы» установили с коровами.
Это всегда превращалось в игру: найти стадо, выбрать самых симпатичных («Эту!.. Нет, эту!..») – из расчета по соску на каждого, привести в лагерь, «в гости». Вела процессия: двое держат за рога, кто-то несет хвост, кто-то забрался верхом; рога растерянных и довольных общим вниманием коров украшены венками; кто-то на ходу потчует каждую вкусной травой, молодыми побегами. И разумеется, каждую надо было назвать, огладить бока, почистить от пыли, промыть у ручья соски, глаза от натеков, ноздри. Коровам такое обхождение ужасно нравилось: они глубоко дышали, поводили глазами, норовили лизнуть руки детишек. И питались «орлы» не как-нибудь, а по строгой схеме: установив корову удобно, укладывались под нее крестом, лицами к свисающим щедрым соскам; время от времени хлопали себя по тугим животикам, прикидывали: хватит или попить еще?.. И насасывались так, что вопрос о заказе ИРЦ обеда или ужина отпадал.
Это была общепланетная мода, от которой при случае не уклонялись и взрослые.
Коровы же, завидев пролетающих малышей, всегда поднимали головы и нежно-призывно мычали.
А в пеших походах за «орлами», случалось, увязывались самые беспокойные и мечтательные, приходилось общими усилиями возвращать их в стадо.
Лошадей было немного в силу малой нужды в них: для спорта да для езды и работ в горных условиях, где они оставались вне конкуренции с любым другим тяглом – живым или механическим. У залива Свифта они и вовсе существовали для установления экологического баланса на новом материке. Люди наведывались сюда для ветеринарного контроля, реже для отгона. Лошади паслись – не дикие, не домашние, сами по себе.
«Гуигнгнмы» не вдруг приняли «орлов» в компанию. Первый день малыши бегали, играли, купались, жгли костры сами по себе, а группки лошадей на лугу и островках паслись, пили воду, переплывали протоки, гонялись со ржаньем друг за дружкой – сами по себе. Только косили глазами в сторону детей да иногда, перестав пастись, поднимали головы, настораживали уши – следили. Когда «орлы» приближались, они уходили, не переставая щипать траву, а иные поворачивались задом и недвусмысленно поднимали копыто.
Но поздним вечером они пришли глядеть на разведенный у воды костер, на чинный ужин малышей; стояли поодаль, светили из тьмы парами глаз – круглыми фиолетовыми телеэкранчиками. На следующий день подпустили самых рискованных и дружелюбных, которые, приговаривая: «Кось-кось!..» – тянули к ним краюхи свежего посоленного хлеба. Хлеб-соль был принят, лошади дали себя гладить, расчесывать гривы, выбирать из них и хвостов репья.
Дальше – больше. В жаркий полдень те и другие купались в протоке – сначала рядом, потом вперемешку. Настырные «орлы» подплывали, забирались лошадям на спины, прыгали с крупов в воду, переплывали протоку верхом или держась за гриву. Переплыв, выезжали на луг – и, конечно же, нельзя было не проскакать по вольной траве против теплого ветра, замирая и обнимая шею. Девочки жмурили глаза, повизгивали, но от мальчишек не отставали.
Возвращались «орлы» с исхлестанными высокой травой икрами, иные – сверзившиеся – пешком, но все равно счастливые.
Вырисовывались характеры, притирались характеры… В следующие дни у «орлов» завелись сердечные дружки и подружки среди «гуигнгнмов». У Эри их было два: чалый с белой полосой вдоль хребта и гнедой. Он подзывал их кличем:
«Гуи-игнгнм, гуи-игнгнм!» При одних интонациях прибегал Чалый, при других – Гнедик. Приближаясь, они отзывались похоже. И разговаривал с ними Эри таким же грудным бормотаньем, шептал, терся лицом об их морды; лошади кивали головами, трясли гривами – понимали.
Когда Эри скакал, стоя и балансируя руками, на Чалом, то Гнедик бежал рядом нога в ногу – чтобы в случае чего принять дружка-гуигнгнма Эри на свой круп.
Ия подружилась с кобылкой Машей, белой в серых яблоках, существом с проказливо-ироничным нравом. Она охотно позволяла всем детям кататься на себе – но очень любила на резвой рыси споткнуться на самом ровном месте, «клюнуть» головой. Не ожидающий подвоха всадник кувыркался через ее шею в траву. Маша останавливалась, начинала пастись, только лукаво косила темным глазом: что же ты, мол?.. Но Ию она так никогда не сбрасывала и всегда являлась на ее зов.
– Вот скажи, что они не гуигнгнмы и не понимают! – торжествующе приставал Эри к Берну. – Позови ты Чалого или Гнедика – они и ухом не поведут.
Верно, такое установилось понимание – пусть не словами, а чувствами – между малышами и лошадьми, что, глядя на них, надо было либо отказывать в разуме первым, либо признавать его за вторыми.
Мир для «орлов» был весь свой. Они сами «паслись» на планете, как лошади у залива.
…Но зато и было плачу с одной стороны и призывного скорбного ржания с другой, когда пришло время расставаться. Отправив вперед вертолет с имуществом, Ило, Берн и «орлы» полетели косяком в глубь материка. Малыши глядели вниз, где мчал среди высокой травы табунчик друзей-гуигнгнмов, кликали со слезой:
– Маша! Матушка! Машенька-а!..
– Чалый! Гнедик!
Машутка, Гнедик, Чалый и другие лошади отвечали на призывы тонким заливным ржанием, бежали, обгоняли друг друга, подняв головы, ветер развевал их гривы.
Так одни долетели, а другие доскакали до места, где рукава дельты сходились в километровой ширины реку. Табун остановился на обрыве. Стая «орлов» удалялась над водой, поднималась в нагретом потоке воздуха. Лошади смотрели им вслед, вытянув шеи. И долго, за километры, были видны с высоты продолговатые неподвижные пятнышки у края зеленого поля за рекой.
Ило благодарил судьбу, что ни одна из лошадей не кинулась в воду, не поплыла за ними. Кто знает, что бы тогда началось… Потом он сердито выговаривал «орлам», что они вели себя неправильно, что нужно, относясь к животным, как и ко всей природе, доброжелательно и по-хозяйски, не привязывать себя ни к кому и ни к чему исключительными чувствами, что такие избирательные привязанности автоматически противопоставляют предметы чувств всему иному – и поэтому принесли в свое время людям не меньше бед и огорчений, чем вражда и ненависть.
И все равно в последующие дни настроение в команде было пасмурное.
С малышами было интересно – с малышами было сложно.
Дети были несовершенней взрослых, с большими – в телесных и психических чертах – отклонениями от норм: то излишне худы, то полны, голенасты, сутулы.
Одни задиристы, другие трусоваты. Сестренки Ри и Ра всегда ходили насупленные, озабоченно прятали длинноватые зубки, за которые их подразнивали «зубатиками», но когда смеялись, то без удержу, так что обнажались и десны. Дразниться, покрасоваться, прихвастнуть – это все «орлы» тоже умели. Даже приврать для силы впечатления. У них, в отличие от взрослых, имелось и словцо для обозначения такого занятия: бхе-бхе. Девочки куксились, ябедничали и – прав был Эри – иной раз влюблялись. Мальчишки же, случалось, выясняли отношения между собой и с ними грубыми действиями. Все они были, как выражался Ило, неотрегулированы; регулировка эта и составляла предмет его забот.
Дети были несовершенны, дети были как дети, – и, может, именно поэтому их мир подходил Берну более, чем мир взрослых. Они были такими, как и во все времена. Ему приходило в голову, что окажись он здесь, в XXII веке, ребенком, то вжился бы в новый мир безболезненно.
«Лапута» так и не ушла от реки. Ветер прекратился – она повисла над правым берегом. От меркнувшего заката широкая полоса воды внизу была багровой и застывшей. Вверху разгорались огни Космосстроя: яркие были неподвижны, как звезды, мелкие перемещались. А за ними в темнеющем небе загорались и звезды.
Первым на юго-востоке запылал Сириус.
Глубокую тишину нарушили редкие звучные всплески, они доносились с верховья реки. Что-то мощно и равномерно хлестало по воде. Профессор пошел к краю острова, сюда же, к бортику, сбежалась и малышня.
По течению реки неслось судно, похожее на гигантский белый диск – с огнями по ободу. Верх его подкрашивал багрянец заката. Он вертелся и прыгал во воде, будто плоская галька, запущенная умелой рукой, – «пек блины». Вдали показался другой «диск» с огнями, он тоже «пек блины», догонял.
Суда сравнялись друг с другом под «лапутой». Второй корабль взревел турбинами, разогнался – и в невероятном стометровом прыжке пролетел над первым. Плюхнулся впереди, очертившись веером брызг, помчал дальше.
Оказавшийся сзади «диск» тоже разогнался, исполнил прыжок, но – не догнал.
Малыши у барьерчика восторженно вопили, подпрыгивали.
«Диски» умчались к заливу Свифта – и долго еще слышалось усиленное береговым эхом «плес-сь! пляс-с! плесь! пляс-с!».
«Теперь Ило не будет покоя, – подумал Берн, направляясь к домикам, – пока „орлы“ не совершат путешествие на таких кораблях-дисках».
13. ЛЕГЕНДА О НЕИЗВЕСТНОМ АСТРОНАВТЕ
Берн угадал: хлеб, ломти отварной телятины, куски творожного пудинга с шоколадной корочкой – все было нарезано «по-лапутянски»: ромбами, цилиндрами, конусами, знаками интегралов. Вряд ли это исполнили кулинарные автоматы ИРЦ, скорей всего, «орлы» постарались сами. Это новшество прибавило им аппетита. Да и без того пища была свежа, вкусна, к ней было вдосталь фиников, винограда, мангового сока – объедков не осталось.
После ужина все расположились на лужайке возле сферодатчика. Шел час ежевечерних сообщений.
– Созрел первый урожай винограда в предгорьях Сихотэ-Алиня, – заговорил женский голос. В шаре возник зеленый склон, террасы с шестами и проволоками, оплетенными лозами; проволоки прогибались, гроздья винограда свисали, будто просились в руки. – Для сбора формируются бригады по сорок работников от Южно-Уральского и Каракумского лесоводств, Алтайской лаборатории горообразования и из контролеров фабрики пищи в Кос-Арале. Съезд и начало работ завтра утром. Опоздавшим достанутся работы только по упаковке.
– Подумаешь, – сказал сидевший возле Берна коротыш Фе, – Сихотэ-Алинь! Я и сам там был.
– Завтра начнутся экскурсии подростков двенадцати-четырнадцати лет на Космосстрой, по курсу практического космоведения, – объявил мужской голос. – Дети познакомятся с ангаром для сборки звездолетов, аннигилятной заправочной станцией, заводами сверхлегких вакуумных материалов. Они научатся передвижению и простейшим трудовым операциям в космосе в состоянии невесомости.
На этот раз из груди «орлов» вырвался почти единодушный вздох: ух, подростки!.. А им еще такого ждать и ждать: четыре, пять, а то и шесть лет – полжизни.
Шар показал сборочный ангар – медленно вращающийся среди тьмы и звезд цилиндр; за прозрачной стеной что-то вспыхивало, перемещалось. Малыши мысленно были там.
Картина в сферодатчике переменилась: равнинный пейзаж со сходящимися в туманную перспективу грядками; низкие растения на них, небо в плоских тучах.
– Для орошения овощных плантаций на Аравийском полуострове на ближайшие двое суток объявляется дождливая погода. Режим дождя – моросящий…
Ежевечерние сообщения сами по себе интересовали «орлов» ничуть не больше, чем во все времена такие штуки интересуют детей их возраста; дело было в ином. Дед Ило за свою жизнь так много повидал, участвовал во стольких событиях, начинаниях, проектах, что среди информации оказывались и такие, которые он мог дополнить из первых рук: работал в помянутом месте или консультировал по проблемам, знаком с упоминаемыми людьми – как-нибудь да относился. Это так и называлось: рассказы из первых рук – и у «орлов» была страстишка: угадать по передаваемым хроникам, к чему Дед причастен и сможет что-то рассказать. Поэтому слушали они, навострив ушки, и испытующе поглядывали на Ило. Тот сидел, скрестив ноги, руки на коленях.
– От сотрясения океанского дна в районе Южного Полярного круга произошло опускание восточного побережья Гондваны, – сообщил автомат ИРЦ, – Биогеологический институт начинает там работы по наращиванию материкового кораллового слоя. Для участия в них приглашаются добровольцы-глубинники.
Координаты побережья, где в ближайшие годы нельзя вести крупное строительство, следующие…
Взгляды в шар, на полузалитые на просевшем берегу здания, на треснувшую арку кораллового моста через канал – испытующий взгляд двенадцати пар глаз на Ило: нет, вроде ничего – и снова на шар.
…Берн тоже один раз выступил с «рассказом из первых рук». Как-то вечером в шаре появилось продолговатое лицо Эоли. Эолинг 38 отвечал на вопросы о перспективах «обратного зрения» для считывания памяти.
Ило мог бы сам (и с большей, пожалуй, доходчивостью) рассказать детям об этих исследованиях. Но дал слово Берну, участнику первого результативного опыта.
Тот постарался: рассказал об опыте, о своем участии, а заодно и о встрече с эхху в лесу – она заинтересовала малышей больше всего остального, больше даже «обратного зрения».
Впечатление об опыте отложилось у них мимолетной игрой: один подступал, сверля глазами, а другой пятился, начинал мычать:
«Мыамыа!..»
Новое изображение в шаре Берн принял сначала за сцену из спектакля: столько напряженного драматизма было в фигуре человека в скафандре и прозрачном шлеме. Он стоял, полуобернувшись к бело-голубой вспышке; слепящие, странно оборванные снопы света вырывались из овала у его ног. Скафандр скрадывал пластику тела, но все равно были понятны ужас и решимость, охватившие человека. Казалось, сейчас он шагнет, начнет делать то тяжелое, но необходимое, к чему привели его обстоятельства и воля.
Но человек не двигался, не оборачивался. Фигура отдалилась, стал виден пьедестал в форме носа ракеты, надпись по нему алыми символами, ниже – огни снующих по площади машин.
– Вы видите памятник Неизвестному астронавту, – объявил мужской голос. – Он создан группой скульпторов-космосстроевцев и установлен сегодня на Круглой площади Лунного Космоцентра…
Ия, устроившаяся на траве рядом с Ило, посмотрела на него, сказала уличающе:
– Ой, Де-ед! А ведь ты в этом участвовал.
– В чем? – скосил тот глаза на нее. – В Пятой экспедиции?
– Ну, Дед… из той экспедиции никто не вернулся, это известно. В ней ты участвовать не мог. Но все равно, по-моему, здесь без тебя не обошлось.
– Ишь!.. – Ило повернулся к Берну: – У девочки есть чутье, которое стоит развить.
Теперь оживились все малыши:
– Ой, Де-ед, ты что-то знаешь о Неизвестном? Расскажи!
– Расскажи, расскажи. Дед!
– Ух, Иища! – со страшной завистью произнес Фе, который еще ни разу ничего не угадал. Девочка довольно потупилась.
– Может, дослушаем сообщения?
– Не надо! ИРЦ, мы благодарим! – махнул в сторону шара Эри.
– Мы благодарим, ИРЦ! – подхватили другие. Свечение в шаре начало гаснуть.
– Нет не так. – Ило поднял голову, скомандовал: – ИРЦ, дать изображение скульптуры Неизвестного крупно. Задержка. Отлично… Ну, слушайте. Только предупреждаю: о том, что произошло у Тризвездия, я знаю не больше других.
Касался я этого события в другое время и в другом месте.
Звездолет «Тризвездие» стартовал в 70 году. Это был самый крупный из построенных кораблей. Тризвездие Омега-Эридана было главным пунктом в его программе глубокой космической разведки. Тогда… точнее, 47 лет спустя после старта Пятой, я был транспортным диспетчером на Космосстрое, хлопотал около грузов, следующих на Орбиту энергетиков. Работа обыкновенная: следить по экранам и табло за движением ракетных составов, делать замечания водителям о нарушениях режимов разгона-обгона-торможения-по-ворота-и-так-далее, назначать очередность грузов… И еще: препираться с поставщиками и заказчиками, которых – и тех, и других – не устраивает оптимальный график доставки грузов. – Ило усмехнулся. – Это удивительное дело, до чего оптимальные: рассчитанные компьютерами графики никогда никого не устраивают! Каждый считает свой груз самым важным, самым срочным…
– Ты не о том рассказываешь, – заерзал на траве Эри, – Ты про Неизвестного!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
– А «лапуты»? – возгласил Эри. – Они ведь тоже есть.
– Но… эти летающие острова не такие, они иначе устроены.
– Так что? Сейчас многое не такое, техника – она ведь развивается.
Нет, спорить с малышами было накладно.
Ило не вмешивался, с интересом слушал обе стороны, посмеивался одними глазами.
– М-м… конечно, я не все еще знаю, – скрывал за иронией раздражение профессор, – эхху, струльбрудги, «лапуты»… Так, может, и гуигнгнмы есть?!
Это был вызов. Делом чести для «орлов» стало доказать, что да, и гуигнгнмы есть.
Случай представился в следующие же дни.
Может, пасись эти полудикие трехлетки в иных местах, они так и остались бы для детей просто лошадьми.
Но на берегах залива Свифта и островках смыкающейся с ним дельты, конечно же, могли обитать только гуигнгнмы.
…Живности было много на планете – дикой, полудикой, домашней. Самые приятные отношения «орлы» установили с коровами.
Это всегда превращалось в игру: найти стадо, выбрать самых симпатичных («Эту!.. Нет, эту!..») – из расчета по соску на каждого, привести в лагерь, «в гости». Вела процессия: двое держат за рога, кто-то несет хвост, кто-то забрался верхом; рога растерянных и довольных общим вниманием коров украшены венками; кто-то на ходу потчует каждую вкусной травой, молодыми побегами. И разумеется, каждую надо было назвать, огладить бока, почистить от пыли, промыть у ручья соски, глаза от натеков, ноздри. Коровам такое обхождение ужасно нравилось: они глубоко дышали, поводили глазами, норовили лизнуть руки детишек. И питались «орлы» не как-нибудь, а по строгой схеме: установив корову удобно, укладывались под нее крестом, лицами к свисающим щедрым соскам; время от времени хлопали себя по тугим животикам, прикидывали: хватит или попить еще?.. И насасывались так, что вопрос о заказе ИРЦ обеда или ужина отпадал.
Это была общепланетная мода, от которой при случае не уклонялись и взрослые.
Коровы же, завидев пролетающих малышей, всегда поднимали головы и нежно-призывно мычали.
А в пеших походах за «орлами», случалось, увязывались самые беспокойные и мечтательные, приходилось общими усилиями возвращать их в стадо.
Лошадей было немного в силу малой нужды в них: для спорта да для езды и работ в горных условиях, где они оставались вне конкуренции с любым другим тяглом – живым или механическим. У залива Свифта они и вовсе существовали для установления экологического баланса на новом материке. Люди наведывались сюда для ветеринарного контроля, реже для отгона. Лошади паслись – не дикие, не домашние, сами по себе.
«Гуигнгнмы» не вдруг приняли «орлов» в компанию. Первый день малыши бегали, играли, купались, жгли костры сами по себе, а группки лошадей на лугу и островках паслись, пили воду, переплывали протоки, гонялись со ржаньем друг за дружкой – сами по себе. Только косили глазами в сторону детей да иногда, перестав пастись, поднимали головы, настораживали уши – следили. Когда «орлы» приближались, они уходили, не переставая щипать траву, а иные поворачивались задом и недвусмысленно поднимали копыто.
Но поздним вечером они пришли глядеть на разведенный у воды костер, на чинный ужин малышей; стояли поодаль, светили из тьмы парами глаз – круглыми фиолетовыми телеэкранчиками. На следующий день подпустили самых рискованных и дружелюбных, которые, приговаривая: «Кось-кось!..» – тянули к ним краюхи свежего посоленного хлеба. Хлеб-соль был принят, лошади дали себя гладить, расчесывать гривы, выбирать из них и хвостов репья.
Дальше – больше. В жаркий полдень те и другие купались в протоке – сначала рядом, потом вперемешку. Настырные «орлы» подплывали, забирались лошадям на спины, прыгали с крупов в воду, переплывали протоку верхом или держась за гриву. Переплыв, выезжали на луг – и, конечно же, нельзя было не проскакать по вольной траве против теплого ветра, замирая и обнимая шею. Девочки жмурили глаза, повизгивали, но от мальчишек не отставали.
Возвращались «орлы» с исхлестанными высокой травой икрами, иные – сверзившиеся – пешком, но все равно счастливые.
Вырисовывались характеры, притирались характеры… В следующие дни у «орлов» завелись сердечные дружки и подружки среди «гуигнгнмов». У Эри их было два: чалый с белой полосой вдоль хребта и гнедой. Он подзывал их кличем:
«Гуи-игнгнм, гуи-игнгнм!» При одних интонациях прибегал Чалый, при других – Гнедик. Приближаясь, они отзывались похоже. И разговаривал с ними Эри таким же грудным бормотаньем, шептал, терся лицом об их морды; лошади кивали головами, трясли гривами – понимали.
Когда Эри скакал, стоя и балансируя руками, на Чалом, то Гнедик бежал рядом нога в ногу – чтобы в случае чего принять дружка-гуигнгнма Эри на свой круп.
Ия подружилась с кобылкой Машей, белой в серых яблоках, существом с проказливо-ироничным нравом. Она охотно позволяла всем детям кататься на себе – но очень любила на резвой рыси споткнуться на самом ровном месте, «клюнуть» головой. Не ожидающий подвоха всадник кувыркался через ее шею в траву. Маша останавливалась, начинала пастись, только лукаво косила темным глазом: что же ты, мол?.. Но Ию она так никогда не сбрасывала и всегда являлась на ее зов.
– Вот скажи, что они не гуигнгнмы и не понимают! – торжествующе приставал Эри к Берну. – Позови ты Чалого или Гнедика – они и ухом не поведут.
Верно, такое установилось понимание – пусть не словами, а чувствами – между малышами и лошадьми, что, глядя на них, надо было либо отказывать в разуме первым, либо признавать его за вторыми.
Мир для «орлов» был весь свой. Они сами «паслись» на планете, как лошади у залива.
…Но зато и было плачу с одной стороны и призывного скорбного ржания с другой, когда пришло время расставаться. Отправив вперед вертолет с имуществом, Ило, Берн и «орлы» полетели косяком в глубь материка. Малыши глядели вниз, где мчал среди высокой травы табунчик друзей-гуигнгнмов, кликали со слезой:
– Маша! Матушка! Машенька-а!..
– Чалый! Гнедик!
Машутка, Гнедик, Чалый и другие лошади отвечали на призывы тонким заливным ржанием, бежали, обгоняли друг друга, подняв головы, ветер развевал их гривы.
Так одни долетели, а другие доскакали до места, где рукава дельты сходились в километровой ширины реку. Табун остановился на обрыве. Стая «орлов» удалялась над водой, поднималась в нагретом потоке воздуха. Лошади смотрели им вслед, вытянув шеи. И долго, за километры, были видны с высоты продолговатые неподвижные пятнышки у края зеленого поля за рекой.
Ило благодарил судьбу, что ни одна из лошадей не кинулась в воду, не поплыла за ними. Кто знает, что бы тогда началось… Потом он сердито выговаривал «орлам», что они вели себя неправильно, что нужно, относясь к животным, как и ко всей природе, доброжелательно и по-хозяйски, не привязывать себя ни к кому и ни к чему исключительными чувствами, что такие избирательные привязанности автоматически противопоставляют предметы чувств всему иному – и поэтому принесли в свое время людям не меньше бед и огорчений, чем вражда и ненависть.
И все равно в последующие дни настроение в команде было пасмурное.
С малышами было интересно – с малышами было сложно.
Дети были несовершенней взрослых, с большими – в телесных и психических чертах – отклонениями от норм: то излишне худы, то полны, голенасты, сутулы.
Одни задиристы, другие трусоваты. Сестренки Ри и Ра всегда ходили насупленные, озабоченно прятали длинноватые зубки, за которые их подразнивали «зубатиками», но когда смеялись, то без удержу, так что обнажались и десны. Дразниться, покрасоваться, прихвастнуть – это все «орлы» тоже умели. Даже приврать для силы впечатления. У них, в отличие от взрослых, имелось и словцо для обозначения такого занятия: бхе-бхе. Девочки куксились, ябедничали и – прав был Эри – иной раз влюблялись. Мальчишки же, случалось, выясняли отношения между собой и с ними грубыми действиями. Все они были, как выражался Ило, неотрегулированы; регулировка эта и составляла предмет его забот.
Дети были несовершенны, дети были как дети, – и, может, именно поэтому их мир подходил Берну более, чем мир взрослых. Они были такими, как и во все времена. Ему приходило в голову, что окажись он здесь, в XXII веке, ребенком, то вжился бы в новый мир безболезненно.
«Лапута» так и не ушла от реки. Ветер прекратился – она повисла над правым берегом. От меркнувшего заката широкая полоса воды внизу была багровой и застывшей. Вверху разгорались огни Космосстроя: яркие были неподвижны, как звезды, мелкие перемещались. А за ними в темнеющем небе загорались и звезды.
Первым на юго-востоке запылал Сириус.
Глубокую тишину нарушили редкие звучные всплески, они доносились с верховья реки. Что-то мощно и равномерно хлестало по воде. Профессор пошел к краю острова, сюда же, к бортику, сбежалась и малышня.
По течению реки неслось судно, похожее на гигантский белый диск – с огнями по ободу. Верх его подкрашивал багрянец заката. Он вертелся и прыгал во воде, будто плоская галька, запущенная умелой рукой, – «пек блины». Вдали показался другой «диск» с огнями, он тоже «пек блины», догонял.
Суда сравнялись друг с другом под «лапутой». Второй корабль взревел турбинами, разогнался – и в невероятном стометровом прыжке пролетел над первым. Плюхнулся впереди, очертившись веером брызг, помчал дальше.
Оказавшийся сзади «диск» тоже разогнался, исполнил прыжок, но – не догнал.
Малыши у барьерчика восторженно вопили, подпрыгивали.
«Диски» умчались к заливу Свифта – и долго еще слышалось усиленное береговым эхом «плес-сь! пляс-с! плесь! пляс-с!».
«Теперь Ило не будет покоя, – подумал Берн, направляясь к домикам, – пока „орлы“ не совершат путешествие на таких кораблях-дисках».
13. ЛЕГЕНДА О НЕИЗВЕСТНОМ АСТРОНАВТЕ
Берн угадал: хлеб, ломти отварной телятины, куски творожного пудинга с шоколадной корочкой – все было нарезано «по-лапутянски»: ромбами, цилиндрами, конусами, знаками интегралов. Вряд ли это исполнили кулинарные автоматы ИРЦ, скорей всего, «орлы» постарались сами. Это новшество прибавило им аппетита. Да и без того пища была свежа, вкусна, к ней было вдосталь фиников, винограда, мангового сока – объедков не осталось.
После ужина все расположились на лужайке возле сферодатчика. Шел час ежевечерних сообщений.
– Созрел первый урожай винограда в предгорьях Сихотэ-Алиня, – заговорил женский голос. В шаре возник зеленый склон, террасы с шестами и проволоками, оплетенными лозами; проволоки прогибались, гроздья винограда свисали, будто просились в руки. – Для сбора формируются бригады по сорок работников от Южно-Уральского и Каракумского лесоводств, Алтайской лаборатории горообразования и из контролеров фабрики пищи в Кос-Арале. Съезд и начало работ завтра утром. Опоздавшим достанутся работы только по упаковке.
– Подумаешь, – сказал сидевший возле Берна коротыш Фе, – Сихотэ-Алинь! Я и сам там был.
– Завтра начнутся экскурсии подростков двенадцати-четырнадцати лет на Космосстрой, по курсу практического космоведения, – объявил мужской голос. – Дети познакомятся с ангаром для сборки звездолетов, аннигилятной заправочной станцией, заводами сверхлегких вакуумных материалов. Они научатся передвижению и простейшим трудовым операциям в космосе в состоянии невесомости.
На этот раз из груди «орлов» вырвался почти единодушный вздох: ух, подростки!.. А им еще такого ждать и ждать: четыре, пять, а то и шесть лет – полжизни.
Шар показал сборочный ангар – медленно вращающийся среди тьмы и звезд цилиндр; за прозрачной стеной что-то вспыхивало, перемещалось. Малыши мысленно были там.
Картина в сферодатчике переменилась: равнинный пейзаж со сходящимися в туманную перспективу грядками; низкие растения на них, небо в плоских тучах.
– Для орошения овощных плантаций на Аравийском полуострове на ближайшие двое суток объявляется дождливая погода. Режим дождя – моросящий…
Ежевечерние сообщения сами по себе интересовали «орлов» ничуть не больше, чем во все времена такие штуки интересуют детей их возраста; дело было в ином. Дед Ило за свою жизнь так много повидал, участвовал во стольких событиях, начинаниях, проектах, что среди информации оказывались и такие, которые он мог дополнить из первых рук: работал в помянутом месте или консультировал по проблемам, знаком с упоминаемыми людьми – как-нибудь да относился. Это так и называлось: рассказы из первых рук – и у «орлов» была страстишка: угадать по передаваемым хроникам, к чему Дед причастен и сможет что-то рассказать. Поэтому слушали они, навострив ушки, и испытующе поглядывали на Ило. Тот сидел, скрестив ноги, руки на коленях.
– От сотрясения океанского дна в районе Южного Полярного круга произошло опускание восточного побережья Гондваны, – сообщил автомат ИРЦ, – Биогеологический институт начинает там работы по наращиванию материкового кораллового слоя. Для участия в них приглашаются добровольцы-глубинники.
Координаты побережья, где в ближайшие годы нельзя вести крупное строительство, следующие…
Взгляды в шар, на полузалитые на просевшем берегу здания, на треснувшую арку кораллового моста через канал – испытующий взгляд двенадцати пар глаз на Ило: нет, вроде ничего – и снова на шар.
…Берн тоже один раз выступил с «рассказом из первых рук». Как-то вечером в шаре появилось продолговатое лицо Эоли. Эолинг 38 отвечал на вопросы о перспективах «обратного зрения» для считывания памяти.
Ило мог бы сам (и с большей, пожалуй, доходчивостью) рассказать детям об этих исследованиях. Но дал слово Берну, участнику первого результативного опыта.
Тот постарался: рассказал об опыте, о своем участии, а заодно и о встрече с эхху в лесу – она заинтересовала малышей больше всего остального, больше даже «обратного зрения».
Впечатление об опыте отложилось у них мимолетной игрой: один подступал, сверля глазами, а другой пятился, начинал мычать:
«Мыамыа!..»
Новое изображение в шаре Берн принял сначала за сцену из спектакля: столько напряженного драматизма было в фигуре человека в скафандре и прозрачном шлеме. Он стоял, полуобернувшись к бело-голубой вспышке; слепящие, странно оборванные снопы света вырывались из овала у его ног. Скафандр скрадывал пластику тела, но все равно были понятны ужас и решимость, охватившие человека. Казалось, сейчас он шагнет, начнет делать то тяжелое, но необходимое, к чему привели его обстоятельства и воля.
Но человек не двигался, не оборачивался. Фигура отдалилась, стал виден пьедестал в форме носа ракеты, надпись по нему алыми символами, ниже – огни снующих по площади машин.
– Вы видите памятник Неизвестному астронавту, – объявил мужской голос. – Он создан группой скульпторов-космосстроевцев и установлен сегодня на Круглой площади Лунного Космоцентра…
Ия, устроившаяся на траве рядом с Ило, посмотрела на него, сказала уличающе:
– Ой, Де-ед! А ведь ты в этом участвовал.
– В чем? – скосил тот глаза на нее. – В Пятой экспедиции?
– Ну, Дед… из той экспедиции никто не вернулся, это известно. В ней ты участвовать не мог. Но все равно, по-моему, здесь без тебя не обошлось.
– Ишь!.. – Ило повернулся к Берну: – У девочки есть чутье, которое стоит развить.
Теперь оживились все малыши:
– Ой, Де-ед, ты что-то знаешь о Неизвестном? Расскажи!
– Расскажи, расскажи. Дед!
– Ух, Иища! – со страшной завистью произнес Фе, который еще ни разу ничего не угадал. Девочка довольно потупилась.
– Может, дослушаем сообщения?
– Не надо! ИРЦ, мы благодарим! – махнул в сторону шара Эри.
– Мы благодарим, ИРЦ! – подхватили другие. Свечение в шаре начало гаснуть.
– Нет не так. – Ило поднял голову, скомандовал: – ИРЦ, дать изображение скульптуры Неизвестного крупно. Задержка. Отлично… Ну, слушайте. Только предупреждаю: о том, что произошло у Тризвездия, я знаю не больше других.
Касался я этого события в другое время и в другом месте.
Звездолет «Тризвездие» стартовал в 70 году. Это был самый крупный из построенных кораблей. Тризвездие Омега-Эридана было главным пунктом в его программе глубокой космической разведки. Тогда… точнее, 47 лет спустя после старта Пятой, я был транспортным диспетчером на Космосстрое, хлопотал около грузов, следующих на Орбиту энергетиков. Работа обыкновенная: следить по экранам и табло за движением ракетных составов, делать замечания водителям о нарушениях режимов разгона-обгона-торможения-по-ворота-и-так-далее, назначать очередность грузов… И еще: препираться с поставщиками и заказчиками, которых – и тех, и других – не устраивает оптимальный график доставки грузов. – Ило усмехнулся. – Это удивительное дело, до чего оптимальные: рассчитанные компьютерами графики никогда никого не устраивают! Каждый считает свой груз самым важным, самым срочным…
– Ты не о том рассказываешь, – заерзал на траве Эри, – Ты про Неизвестного!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33