Двадцать восьмого июля герцог и его спутники достигли Феррары.
Здесь, несмотря на спешку, он провел несколько часов у постели больной сестры. Состояние Лукреции уже не внушало опасений, но она была все еще очень слаба. Затем Чезаре обсудил ближайшие дела с герцогом Феррарским и возобновил путешествие, отправив вперед курьера, чтобы предупредить короля о своем прибытии. Дон Альфонс с небольшой свитой проводил шурина до границы герцогства.
Милан бурлил. Чуть ли не каждый королевский выход превращался в импровизированное судилище над Борджа — итальянские изгнанники осаждали Людовика доносами, просьбами и жалобами, умоляя восстановить справедливость и вернуть им утраченные владения. Тут собрались все жертвы Валентино, начиная с Гуидобальдо да Монтефельтро и кончая Джованни Сфорца. К этому возмущенному хору присоединил свой голос и Франческо Гонзага из Мантуи. Строго говоря, у графа пока не было личных причин негодовать на Чезаре, но Гонзага всегда следовал мудрому правилу — примыкать к сильнейшим. Теперь, уповая на поддержку Франции, он принял самое деятельное участие в сколачивании лиги против Борджа. Король выслушивал страстные речи низложенных князей с непроницаемым выражением лица, которое сохранилось и после приезда феррарского курьера. Скрытный и расчетливый, Людовик иногда выказывал склонность к мрачному юмору, а потому не отказал себе в удовольствии известить всех о скором визите герцога лишь за два часа до его появления в Милане. Эту новость он сообщил на ухо маршалу Тривульцио — сообщил шепотом, но достаточно громко, чтобы быть уверенным в произведенном на окружающих эффекте.
Итальянские вельможи приуныли, ибо чернить Валентино за глаза казалось им делом куда более выгодным и безопасным, чем состязаться с ним же лицом к лицу, хотя бы словесно. А когда они увидели прием, оказываемый Людовиком их заклятому врагу, уныние сменилось отчаянием. Король выехал навстречу своему гостю, сам пригласил его во дворец и в разговоре именовал не иначе, как «дорогой родственник» или «кузен».
Теперь незадачливым просителям оставалось лишь удалиться, что они и сделали один за другим. Людовик удержал только герцога Мантуанского, желая дать ему возможность восстановить добрые отношения с Валентино. Мантуя считалась союзницей французской короны, а его христианнейшее величество старался поддерживать единство в собственном лагере. Примирение состоялось и впоследствии было скреплено обручением детей — маленького Франческо Гонзаги и двухлетней Луизы Валентино.
В те дни на руку Чезаре действовали два фактора: близкая война с Испанией, делавшая для Людовика крайне важным благоволение Ватикана, и честолюбие кардинала д'Амбуаза. Не довольствуясь положением первого министра, он лелеял мечту о тройной тиаре первосвященника. Но лишь содействие герцога Валентино могло дать кардиналу д'Амбуазу — или любому другому кандидату — реальные шансы занять престол св. Петра, когда он станет вакантным.
Так обстояли дела в Милане. Согласие между герцогом и королем было очевидным для всех, но, кажется, никто не испытывал по этому поводу большей ярости, чем Вителлоццо Вителли. Кондотьер пребывал в твердой уверенности, что герцог попросту пожертвовал им ради сиюминутных тактических выгод. Он утверждал, что будто Чезаре опорочил и оклеветал его при французском дворе, а сам вышел сухим из воды, отведя монарший гнев на честного солдата. Такова, язвительно говорил Вителли, благодарность герцога тем, кто с опасностью для жизни добывал ему тосканскую корону.
Действительно ли Чезаре старался восстановить короля против Вителлоццо, мы не знаем; сам Вителли довольствовался слухами и даже не пытался добиться встречи с Людовиком. Затворившись в Читта-ди-Кастелло, он проклинал своего коварного патрона, вновь и вновь заверяя приближенных и друзей, что еще найдет случай посчитаться с герцогом Валентино.
Роль Чезаре в этой истории явно не заслуживает лестной оценки, но было бы совершенно несправедливым называть действия герцога предательством. Он не приписывал Вителли поступков, которые тот не совершал, но и не старался выгородить его перед королем — иначе говоря, соблюдал ту же политику враждебного нейтралитета, которую вел в отношении Флоренции. Но вспомним, что заветной целью флорентийской дипломатии всегда оставался не союз с Чезаре Борджа, а его ослабление или разгром — и он знал об этом; вспомним, что и Вителли в тот период вел себя уже не как подчиненный герцога, а как самостоятельный и не слишком сговорчивый партнер, преследующий собственные цели. Каждый из участников игры действовал, сообразуясь лишь с возможностями и выгодой, но отнюдь не с нормами морали. Истинный сын Чинквеченто, политик по призванию и холодный эгоист по натуре, Чезаре с удовольствием наблюдал за борьбой своих соперников. Он собирался разделить добычу с победителем, а не трудности с побежденным. Такой подход не слишком романтичен, но это еще не предательство.
Людовик покинул Милан и выехал в Геную. Чезаре сопровождал короля и оставался в его свите до второго сентября, а затем выразил желание вернуться в Рим. Весть об отъезде Валентино огорчила врагов Борджа еще сильнее, чем месяцем раньше неожиданный приезд герцога в Милан. Объяснялось это слухами о намерении короля удержать Валентино при себе и увезти во Францию, чтобы избавить Италию от неугомонного нарушителя мира и спокойствия.
Однако его христианнейшее величество думал не о мире, а о власти и завоеваниях. Вскоре стало известно про новый договор, заключенный между герцогом и королем при активной поддержке папы. Теперь Людовик направлял в распоряжение герцога три сотни копейщиков — «pour l'aider a conquerir Bologne au nom de 1'Eglise et opprimer les Ursins, Baillons et Vitellozze» note 26. С чисто военной точки зрения это был всего лишь символический жест — триста солдат не могли существенно изменить расстановку сил. Гораздо более угрожающим выглядел сам факт пересмотра договора с Болоньей — в ущерб последней и в пользу Борджа. Дело в том, что формально Людовик XII не лишал город и правящий род Бентивольо своего королевского благоволения — он только потребовал включить в прежний текст статью, с принятием которой договор превращался в фикцию и стоил не больше листа бумаги. А именно, король обязывался защищать Болонью и выступать на ее стороне во всех конфликтах, за исключением споров между городом и святым престолом.
Королевский посол, сьер Клод де Сейсэль, известил Джованни Бентивольо о решении своего государя, а уже на следующий день курьер привез в Болонью письмо от его святейшества. Правителю и двум его сыновьям предлагалось явиться в Рим, чтобы выслушать указания святого отца по части дальнейшего ведения всех государственных дел. Это приглашение, составленное в тоне неприкрытой угрозы, напоминало ультиматум, ибо в нем устанавливался двухнедельный срок, по истечении которого Бентивольо мог ждать любых последствий папского гнева.
Прочитав письмо, Джованни не удивился и не испугался. Он давно предвидел такой ход событий и успел принять необходимые меры. Стены Болоньи были отремонтированы, войска — пополнены и хорошо вооружены. Бентивольо всегда покровительствовали торговле, а потому могли рассчитывать на поддержку городских цехов и гильдий, располагавших огромными богатствами и немалым количеством горожан-ополченцев. Но самым важным обстоятельством являлась дружная ненависть болонцев к высшему римскому духовенству, к папам, издавна стремившимся прибрать к рукам цветущий свободолюбивый город. Эта ненависть сделала временными друзьями Бентивольо даже заядлых смутьянов вроде Филено делла Туате, неизменного участника, а то и зачинщика всех болонских бунтов в предыдущие десять лет. Никто не считал Джованни идеальным правителем, но теперь, оказавшись перед необходимостью выбирать наименьшее из двух возможных зол, болонцы не колебались.
Двухнедельный срок, указанный в послании Александра, истекал семнадцатого сентября. В этот день папский легат вновь огласил волю его святейшества перед городским советом, но встретил еще более единодушный отпор, чем прежде. Весть о зловещем требовании Борджа взволновала весь город, и скоро возле ратуши собралась толпа. Болонцы заявили легату, что не отпустят в Рим ни Бентивольо, ни его сыновей, ибо никогда нельзя знать, вернется ли домой тот, кто удостоился высокой чести быть допущенным ко двору его святейшества.
Военный союз между Валентино и королем, отказ Бентивольо подчиниться папскому приказу — все свидетельствовало о близости новой войны. Нападение войск герцога на Болонью казалось уже вполне решенным делом, и многие предрекали такую же участь Перудже и Читта-ди-Кастелло. Между тем возмущенные и встревоженные кондотьеры, друзья Вителли, все еще не выработали общей стратегии, хотя и были едины в стремлении остановить натиск Борджа. Первый же случай, требовавший совместных действий, — конфликт между папой и Болоньей — выглядел поистине непростой задачей. Под союзным договором, заключенным после сдачи крепости Кастель-Болоньезе, стояли подписи капитанов Орсини и Вителли — полтора года назад, выступая в качестве полномочных представителей герцога, они обязались с оружием в руках защищать Болонью. Теперь же, судя по всему, герцог собирался идти войной на бывшего союзника, да и сам договор был многократно нарушен обеими сторонами. Наконец, проведя в спорах целую ночь, капитаны объявили о намерении поддержать Бентивольо. Именно такая возможность предусматривалась в договоре между Валентино и королем.
Многие из Орсини еще оставались на герцогской службе, но через несколько дней сочли за благо присоединиться к мятежникам. Распространился слух, будто Людовик XII, беседуя в Милане с кардиналом Орсини, дал знать его преосвященству о задуманном папой плане уничтожения всего их рода. Возбужденный этим неутешительным известием, Орсини устремился в лагерь противников Борджа, надеясь соединенными усилиями дать отпор ужасному Быку.
Остается только гадать, как возник этот слух, содержавший, впрочем, немалую долю правды. Трудно допустить, что Александр, решив избавиться от кого-нибудь из римских баронов, ощутил бы потребность поделиться своими замыслами с французским королем. Еще труднее понять мотивы, по которым Людовик, действуя во вред собственному союзнику, предупредил о нависшей угрозе кардинала Орсини. Король не отличался ни мягкосердечием, ни болтливостью, и его откровенность выглядит особенно странной, вспомнить о договоре с Чезаре Борджа, в котором «борьба с Орсини» занимала одно из ключевых мест.
Папа воспринял всю эту шумиху довольно болезненно. Он во всеуслышание возмущался возведенным на него гнусным поклепом и поначалу даже хотел потребовать объяснений от христианнейшего короля. А в доверительной беседе с венецианским послом, продолжая горячо жаловаться на несправедливую обиду, Александр заметил, что любые подозрения во вражде к Орсини — крайняя нелепость, поскольку именно с ним связаны все надежды его любимого сына. По словам папы, ему и самому не всегда удавалось понять, мыслит ли герцог «орсиниански» или «борджански».
Скандал в Риме очень обрадовал мятежных капитанов. Встретившись в городе Тоди, Вителли и Бальони решили сделать все возможное, чтобы окончательно перетянуть на свою сторону могущественный римский клан. Но им не пришлось прилагать для этого особых усилий. Предложения, сделанные через третьих лиц, были приняты с неподдельным энтузиазмом, и новое совещание проходило уже в имении кардинала Орсини — местечке Ла-Маджоне близ Перуджи.
Целью встречи являлось создание официального союза против герцога Валентино. Под кровом загородного дворца собрались Вителлоццо Вителли, Джентиле и Джанпаоло Бальони, кардинал Джанбаттиста Орсини, Паоло Орсини — сын архиепископа Трани, капитан Франческо Орсини — герцог Гравинский, сиенский тиран Пандольфо Петруччи и Эрмес Бентивольо. Все они были людьми, привыкшими повелевать, независимыми князьями, обладавшими абсолютной властью в своих родовых владениях, и отнюдь не желали в один прекрасный день увидеть себя вассалами Борджа.
Самую радикальную позицию занимал Эрмес Бентивольо — он предложил начать дело с тайного убийства Валентино. Но остальные заговорщики отвергли этот вариант, сочтя его слишком опасным и трудновыполнимым. Общим советом решено было начать открытую войну, и Вителли поклялся, что не пройдет и года, как герцог будет вытеснен из Италии или захвачен в плен — если только избежит смерти в бою.
Расстановка сил благоприятствовала восставшим. В непосредственном распоряжении Чезаре находились две с половиной тысячи пехотинцев, триста всадников и сто человек личной охраны, в то время как кондотьеры располагали девятью тысячами пехоты и тысячей кавалеристов. Согласно разработанному плану удар наносился по трем направлениям: Бентивольо должен был выступить к Имоле, чтобы блокировать ставку герцога, а Орсини и Бальони — атаковать гарнизоны, оставленные в Урбино и Пезаро. Но солидные шансы на успех, имевшиеся у союзников к моменту совещания в Ла-Маджоне, уменьшались с каждым днем, поскольку герцог мог получить подкрепления от французского короля. А капитаны медлили. Даже теперь, когда быстрота решала исход всего предприятия, они не сумели избавиться от колебаний и страхов. Вместо того, чтобы наступать, кондотьеры отправили гонцов в Венецию и Флоренцию, надеясь сколотить второй фронт против Чезаре Борджа.
Разумеется, флорентийская Синьория пришла в ярость от одной только мысли о союзе с Вителлоццо Вителли. Помимо ненависти к заклятому врагу, здесь действовало и другое соображение. Флоренция боялась герцога, но не могла поддерживать его нынешних противников, не рискуя навлечь на себя гнев короля Людовика. В итоге Синьория не только отказала представителям Лиги, но и немедленно уведомила обо всем происходящем герцога, усиленно подчеркивая в письме свою лояльность к его светлости.
Что до Венеции, то она располагала внушительной армией и к тому же страстно желала устранить Валентино, отобравшего у Республики часть ее романских владений. Но открытая война казалась слишком рискованным шагом, тем более что и Венецию связывал союзный договор с Францией — главной покровительницей Чезаре. Поэтому венецианцы решили сохранить видимость нейтралитета и посмотреть, как сложатся дела в ближайшем будущем, стараясь влиять на ход событий лишь дипломатическим путем. В длинном послании Людовику XII сенат Республики подробно перечислил все беды, доставленные Романье ненасытной алчностью Борджа; сенат изумлялся, что христианнейший король находит возможным поддерживать и поощрять подобного человека, роняя тем самым достоинство французской короны. Как мы еще увидим, венецианцы не ограничатся письменным выражением своих чувств и со временем перейдут к более надежным мерам воздействия. Кондотьер Республики Бартоломео д'Альвиано поможет герцогу Гуидобальдо вернуться на урбинский трон. Но силы матяжеников были достаточно велики, чтобы справиться с Чезаре и без посторонней помощи. Боеспособность союзников подрывалась не нехваткой солдат, а избытком командиров, каждый из которых думал только о собственной выгоде и подозревал в том же всех остальных. Взаимное недоверие всегда парализует любой заговор, и «бунт капитанов» не был исключением. Первыми заколебались Орсини, что сразу же стало причиной острого беспокойства Бентивольо. Вспомнив свою излишнюю горячность на совещании в Ла-Маджоне, он решил не ждать, пока соратники догадаются сделать из него козла отпущения. Достойный сын болонского правителя, Эрмес Бентивольо тайком отправил одного из слуг в Феррару, ко двору Эрколе д'Эсте. Он просил о посредничестве в переговорах с герцогом Валентино.
Глава 24. МИССИЯ МАКИАВЕЛЛИ
Второго октября 1502 года в Ватикан пришло известие о мятеже кондотьеров и о соглашении, заключенном в Ла-Маджоне. Папа забеспокоился. А Чезаре узнал эту новость в Имоле, где он ожидал подхода французских копейщиков.
Положение становилось угрожающим — против герцога взбунтовались офицеры, командовавшие тремя четвертями его армии. Будь на месте Чезаре другой полководец, он скорее всего попытался бы начать переговоры с недовольными капитанами и как-то умиротворить их. Но Валентино действовал иначе, лишний раз доказав стране, что для него нет ничего невозможного. Герцог стал формировать новую армию. Его посланцы разъехались по всем городам, и им не пришлось жаловаться на недостаток добровольцев. Люди, умевшие держать в руках меч и копье, стекались целыми толпами, привлеченные возможностью встать под знамена непобедимого Борджа. Среди них попадались и бродяги, и искатели приключений, но большинство составляли профессиональные военные.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Здесь, несмотря на спешку, он провел несколько часов у постели больной сестры. Состояние Лукреции уже не внушало опасений, но она была все еще очень слаба. Затем Чезаре обсудил ближайшие дела с герцогом Феррарским и возобновил путешествие, отправив вперед курьера, чтобы предупредить короля о своем прибытии. Дон Альфонс с небольшой свитой проводил шурина до границы герцогства.
Милан бурлил. Чуть ли не каждый королевский выход превращался в импровизированное судилище над Борджа — итальянские изгнанники осаждали Людовика доносами, просьбами и жалобами, умоляя восстановить справедливость и вернуть им утраченные владения. Тут собрались все жертвы Валентино, начиная с Гуидобальдо да Монтефельтро и кончая Джованни Сфорца. К этому возмущенному хору присоединил свой голос и Франческо Гонзага из Мантуи. Строго говоря, у графа пока не было личных причин негодовать на Чезаре, но Гонзага всегда следовал мудрому правилу — примыкать к сильнейшим. Теперь, уповая на поддержку Франции, он принял самое деятельное участие в сколачивании лиги против Борджа. Король выслушивал страстные речи низложенных князей с непроницаемым выражением лица, которое сохранилось и после приезда феррарского курьера. Скрытный и расчетливый, Людовик иногда выказывал склонность к мрачному юмору, а потому не отказал себе в удовольствии известить всех о скором визите герцога лишь за два часа до его появления в Милане. Эту новость он сообщил на ухо маршалу Тривульцио — сообщил шепотом, но достаточно громко, чтобы быть уверенным в произведенном на окружающих эффекте.
Итальянские вельможи приуныли, ибо чернить Валентино за глаза казалось им делом куда более выгодным и безопасным, чем состязаться с ним же лицом к лицу, хотя бы словесно. А когда они увидели прием, оказываемый Людовиком их заклятому врагу, уныние сменилось отчаянием. Король выехал навстречу своему гостю, сам пригласил его во дворец и в разговоре именовал не иначе, как «дорогой родственник» или «кузен».
Теперь незадачливым просителям оставалось лишь удалиться, что они и сделали один за другим. Людовик удержал только герцога Мантуанского, желая дать ему возможность восстановить добрые отношения с Валентино. Мантуя считалась союзницей французской короны, а его христианнейшее величество старался поддерживать единство в собственном лагере. Примирение состоялось и впоследствии было скреплено обручением детей — маленького Франческо Гонзаги и двухлетней Луизы Валентино.
В те дни на руку Чезаре действовали два фактора: близкая война с Испанией, делавшая для Людовика крайне важным благоволение Ватикана, и честолюбие кардинала д'Амбуаза. Не довольствуясь положением первого министра, он лелеял мечту о тройной тиаре первосвященника. Но лишь содействие герцога Валентино могло дать кардиналу д'Амбуазу — или любому другому кандидату — реальные шансы занять престол св. Петра, когда он станет вакантным.
Так обстояли дела в Милане. Согласие между герцогом и королем было очевидным для всех, но, кажется, никто не испытывал по этому поводу большей ярости, чем Вителлоццо Вителли. Кондотьер пребывал в твердой уверенности, что герцог попросту пожертвовал им ради сиюминутных тактических выгод. Он утверждал, что будто Чезаре опорочил и оклеветал его при французском дворе, а сам вышел сухим из воды, отведя монарший гнев на честного солдата. Такова, язвительно говорил Вителли, благодарность герцога тем, кто с опасностью для жизни добывал ему тосканскую корону.
Действительно ли Чезаре старался восстановить короля против Вителлоццо, мы не знаем; сам Вителли довольствовался слухами и даже не пытался добиться встречи с Людовиком. Затворившись в Читта-ди-Кастелло, он проклинал своего коварного патрона, вновь и вновь заверяя приближенных и друзей, что еще найдет случай посчитаться с герцогом Валентино.
Роль Чезаре в этой истории явно не заслуживает лестной оценки, но было бы совершенно несправедливым называть действия герцога предательством. Он не приписывал Вителли поступков, которые тот не совершал, но и не старался выгородить его перед королем — иначе говоря, соблюдал ту же политику враждебного нейтралитета, которую вел в отношении Флоренции. Но вспомним, что заветной целью флорентийской дипломатии всегда оставался не союз с Чезаре Борджа, а его ослабление или разгром — и он знал об этом; вспомним, что и Вителли в тот период вел себя уже не как подчиненный герцога, а как самостоятельный и не слишком сговорчивый партнер, преследующий собственные цели. Каждый из участников игры действовал, сообразуясь лишь с возможностями и выгодой, но отнюдь не с нормами морали. Истинный сын Чинквеченто, политик по призванию и холодный эгоист по натуре, Чезаре с удовольствием наблюдал за борьбой своих соперников. Он собирался разделить добычу с победителем, а не трудности с побежденным. Такой подход не слишком романтичен, но это еще не предательство.
Людовик покинул Милан и выехал в Геную. Чезаре сопровождал короля и оставался в его свите до второго сентября, а затем выразил желание вернуться в Рим. Весть об отъезде Валентино огорчила врагов Борджа еще сильнее, чем месяцем раньше неожиданный приезд герцога в Милан. Объяснялось это слухами о намерении короля удержать Валентино при себе и увезти во Францию, чтобы избавить Италию от неугомонного нарушителя мира и спокойствия.
Однако его христианнейшее величество думал не о мире, а о власти и завоеваниях. Вскоре стало известно про новый договор, заключенный между герцогом и королем при активной поддержке папы. Теперь Людовик направлял в распоряжение герцога три сотни копейщиков — «pour l'aider a conquerir Bologne au nom de 1'Eglise et opprimer les Ursins, Baillons et Vitellozze» note 26. С чисто военной точки зрения это был всего лишь символический жест — триста солдат не могли существенно изменить расстановку сил. Гораздо более угрожающим выглядел сам факт пересмотра договора с Болоньей — в ущерб последней и в пользу Борджа. Дело в том, что формально Людовик XII не лишал город и правящий род Бентивольо своего королевского благоволения — он только потребовал включить в прежний текст статью, с принятием которой договор превращался в фикцию и стоил не больше листа бумаги. А именно, король обязывался защищать Болонью и выступать на ее стороне во всех конфликтах, за исключением споров между городом и святым престолом.
Королевский посол, сьер Клод де Сейсэль, известил Джованни Бентивольо о решении своего государя, а уже на следующий день курьер привез в Болонью письмо от его святейшества. Правителю и двум его сыновьям предлагалось явиться в Рим, чтобы выслушать указания святого отца по части дальнейшего ведения всех государственных дел. Это приглашение, составленное в тоне неприкрытой угрозы, напоминало ультиматум, ибо в нем устанавливался двухнедельный срок, по истечении которого Бентивольо мог ждать любых последствий папского гнева.
Прочитав письмо, Джованни не удивился и не испугался. Он давно предвидел такой ход событий и успел принять необходимые меры. Стены Болоньи были отремонтированы, войска — пополнены и хорошо вооружены. Бентивольо всегда покровительствовали торговле, а потому могли рассчитывать на поддержку городских цехов и гильдий, располагавших огромными богатствами и немалым количеством горожан-ополченцев. Но самым важным обстоятельством являлась дружная ненависть болонцев к высшему римскому духовенству, к папам, издавна стремившимся прибрать к рукам цветущий свободолюбивый город. Эта ненависть сделала временными друзьями Бентивольо даже заядлых смутьянов вроде Филено делла Туате, неизменного участника, а то и зачинщика всех болонских бунтов в предыдущие десять лет. Никто не считал Джованни идеальным правителем, но теперь, оказавшись перед необходимостью выбирать наименьшее из двух возможных зол, болонцы не колебались.
Двухнедельный срок, указанный в послании Александра, истекал семнадцатого сентября. В этот день папский легат вновь огласил волю его святейшества перед городским советом, но встретил еще более единодушный отпор, чем прежде. Весть о зловещем требовании Борджа взволновала весь город, и скоро возле ратуши собралась толпа. Болонцы заявили легату, что не отпустят в Рим ни Бентивольо, ни его сыновей, ибо никогда нельзя знать, вернется ли домой тот, кто удостоился высокой чести быть допущенным ко двору его святейшества.
Военный союз между Валентино и королем, отказ Бентивольо подчиниться папскому приказу — все свидетельствовало о близости новой войны. Нападение войск герцога на Болонью казалось уже вполне решенным делом, и многие предрекали такую же участь Перудже и Читта-ди-Кастелло. Между тем возмущенные и встревоженные кондотьеры, друзья Вителли, все еще не выработали общей стратегии, хотя и были едины в стремлении остановить натиск Борджа. Первый же случай, требовавший совместных действий, — конфликт между папой и Болоньей — выглядел поистине непростой задачей. Под союзным договором, заключенным после сдачи крепости Кастель-Болоньезе, стояли подписи капитанов Орсини и Вителли — полтора года назад, выступая в качестве полномочных представителей герцога, они обязались с оружием в руках защищать Болонью. Теперь же, судя по всему, герцог собирался идти войной на бывшего союзника, да и сам договор был многократно нарушен обеими сторонами. Наконец, проведя в спорах целую ночь, капитаны объявили о намерении поддержать Бентивольо. Именно такая возможность предусматривалась в договоре между Валентино и королем.
Многие из Орсини еще оставались на герцогской службе, но через несколько дней сочли за благо присоединиться к мятежникам. Распространился слух, будто Людовик XII, беседуя в Милане с кардиналом Орсини, дал знать его преосвященству о задуманном папой плане уничтожения всего их рода. Возбужденный этим неутешительным известием, Орсини устремился в лагерь противников Борджа, надеясь соединенными усилиями дать отпор ужасному Быку.
Остается только гадать, как возник этот слух, содержавший, впрочем, немалую долю правды. Трудно допустить, что Александр, решив избавиться от кого-нибудь из римских баронов, ощутил бы потребность поделиться своими замыслами с французским королем. Еще труднее понять мотивы, по которым Людовик, действуя во вред собственному союзнику, предупредил о нависшей угрозе кардинала Орсини. Король не отличался ни мягкосердечием, ни болтливостью, и его откровенность выглядит особенно странной, вспомнить о договоре с Чезаре Борджа, в котором «борьба с Орсини» занимала одно из ключевых мест.
Папа воспринял всю эту шумиху довольно болезненно. Он во всеуслышание возмущался возведенным на него гнусным поклепом и поначалу даже хотел потребовать объяснений от христианнейшего короля. А в доверительной беседе с венецианским послом, продолжая горячо жаловаться на несправедливую обиду, Александр заметил, что любые подозрения во вражде к Орсини — крайняя нелепость, поскольку именно с ним связаны все надежды его любимого сына. По словам папы, ему и самому не всегда удавалось понять, мыслит ли герцог «орсиниански» или «борджански».
Скандал в Риме очень обрадовал мятежных капитанов. Встретившись в городе Тоди, Вителли и Бальони решили сделать все возможное, чтобы окончательно перетянуть на свою сторону могущественный римский клан. Но им не пришлось прилагать для этого особых усилий. Предложения, сделанные через третьих лиц, были приняты с неподдельным энтузиазмом, и новое совещание проходило уже в имении кардинала Орсини — местечке Ла-Маджоне близ Перуджи.
Целью встречи являлось создание официального союза против герцога Валентино. Под кровом загородного дворца собрались Вителлоццо Вителли, Джентиле и Джанпаоло Бальони, кардинал Джанбаттиста Орсини, Паоло Орсини — сын архиепископа Трани, капитан Франческо Орсини — герцог Гравинский, сиенский тиран Пандольфо Петруччи и Эрмес Бентивольо. Все они были людьми, привыкшими повелевать, независимыми князьями, обладавшими абсолютной властью в своих родовых владениях, и отнюдь не желали в один прекрасный день увидеть себя вассалами Борджа.
Самую радикальную позицию занимал Эрмес Бентивольо — он предложил начать дело с тайного убийства Валентино. Но остальные заговорщики отвергли этот вариант, сочтя его слишком опасным и трудновыполнимым. Общим советом решено было начать открытую войну, и Вителли поклялся, что не пройдет и года, как герцог будет вытеснен из Италии или захвачен в плен — если только избежит смерти в бою.
Расстановка сил благоприятствовала восставшим. В непосредственном распоряжении Чезаре находились две с половиной тысячи пехотинцев, триста всадников и сто человек личной охраны, в то время как кондотьеры располагали девятью тысячами пехоты и тысячей кавалеристов. Согласно разработанному плану удар наносился по трем направлениям: Бентивольо должен был выступить к Имоле, чтобы блокировать ставку герцога, а Орсини и Бальони — атаковать гарнизоны, оставленные в Урбино и Пезаро. Но солидные шансы на успех, имевшиеся у союзников к моменту совещания в Ла-Маджоне, уменьшались с каждым днем, поскольку герцог мог получить подкрепления от французского короля. А капитаны медлили. Даже теперь, когда быстрота решала исход всего предприятия, они не сумели избавиться от колебаний и страхов. Вместо того, чтобы наступать, кондотьеры отправили гонцов в Венецию и Флоренцию, надеясь сколотить второй фронт против Чезаре Борджа.
Разумеется, флорентийская Синьория пришла в ярость от одной только мысли о союзе с Вителлоццо Вителли. Помимо ненависти к заклятому врагу, здесь действовало и другое соображение. Флоренция боялась герцога, но не могла поддерживать его нынешних противников, не рискуя навлечь на себя гнев короля Людовика. В итоге Синьория не только отказала представителям Лиги, но и немедленно уведомила обо всем происходящем герцога, усиленно подчеркивая в письме свою лояльность к его светлости.
Что до Венеции, то она располагала внушительной армией и к тому же страстно желала устранить Валентино, отобравшего у Республики часть ее романских владений. Но открытая война казалась слишком рискованным шагом, тем более что и Венецию связывал союзный договор с Францией — главной покровительницей Чезаре. Поэтому венецианцы решили сохранить видимость нейтралитета и посмотреть, как сложатся дела в ближайшем будущем, стараясь влиять на ход событий лишь дипломатическим путем. В длинном послании Людовику XII сенат Республики подробно перечислил все беды, доставленные Романье ненасытной алчностью Борджа; сенат изумлялся, что христианнейший король находит возможным поддерживать и поощрять подобного человека, роняя тем самым достоинство французской короны. Как мы еще увидим, венецианцы не ограничатся письменным выражением своих чувств и со временем перейдут к более надежным мерам воздействия. Кондотьер Республики Бартоломео д'Альвиано поможет герцогу Гуидобальдо вернуться на урбинский трон. Но силы матяжеников были достаточно велики, чтобы справиться с Чезаре и без посторонней помощи. Боеспособность союзников подрывалась не нехваткой солдат, а избытком командиров, каждый из которых думал только о собственной выгоде и подозревал в том же всех остальных. Взаимное недоверие всегда парализует любой заговор, и «бунт капитанов» не был исключением. Первыми заколебались Орсини, что сразу же стало причиной острого беспокойства Бентивольо. Вспомнив свою излишнюю горячность на совещании в Ла-Маджоне, он решил не ждать, пока соратники догадаются сделать из него козла отпущения. Достойный сын болонского правителя, Эрмес Бентивольо тайком отправил одного из слуг в Феррару, ко двору Эрколе д'Эсте. Он просил о посредничестве в переговорах с герцогом Валентино.
Глава 24. МИССИЯ МАКИАВЕЛЛИ
Второго октября 1502 года в Ватикан пришло известие о мятеже кондотьеров и о соглашении, заключенном в Ла-Маджоне. Папа забеспокоился. А Чезаре узнал эту новость в Имоле, где он ожидал подхода французских копейщиков.
Положение становилось угрожающим — против герцога взбунтовались офицеры, командовавшие тремя четвертями его армии. Будь на месте Чезаре другой полководец, он скорее всего попытался бы начать переговоры с недовольными капитанами и как-то умиротворить их. Но Валентино действовал иначе, лишний раз доказав стране, что для него нет ничего невозможного. Герцог стал формировать новую армию. Его посланцы разъехались по всем городам, и им не пришлось жаловаться на недостаток добровольцев. Люди, умевшие держать в руках меч и копье, стекались целыми толпами, привлеченные возможностью встать под знамена непобедимого Борджа. Среди них попадались и бродяги, и искатели приключений, но большинство составляли профессиональные военные.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34