OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 1 декабря 2003 годаИКА «Тайм-аут»; Санкт-Питербург; 1992
Рафаэль Сабатини
Вечера с историком
1. ОТПУЩЕНИЕ ГРЕХОВ. Афонсо Энрикес, первый король Португалии
В 1093 году мавры из династии Альморавидов под предводительством калифа Юсуфа неудержимо хлынули на Иберийский полуостров, вновь овладев Лиссабоном и Сантаремом на западе и распространив свои завоевания вплоть до реки Мандего.
Дабы воспрепятствовать восстановлению магометанского владычества, Альфонсо VI Кастильский призвал на помощь христианскую знать. Среди рыцарей, откликнувшихся на этот призыв, был граф Анри Бургундский (внук Робера, первого графа Бургундского), которому Альфонсо отдал в жены свою незаконнорожденную дочь Терезу вместе с приданым, состоявшим из графств Порту и Коимбра и титула Графа Португальского.
Такова первая глава португальской истории.
Граф Анри не жалел сил, защищая южные рубежи своей страны от нашествия мавров, и боролся с ними вплоть до своей смерти в 1114 году, после чего его вдова Тереза стала регентшей Португалии и правила государством до тех пор, пока ее сын Афонсо Энрикес не достиг совершеннолетия. Эта в высшей степени энергичная, самолюбивая и находчивая женщина успешно боролась с маврами и закладывала тот фундамент, на котором ее сыну предстояло возвести Португальское королевство. Однако ее страстное увлечение одним из рыцарей, доном Фернандо Пересом де Трава, и те безмерно щедрые милости, которыми она осыпала его, привели к тому, что регентша нажила себе врагов в новом государстве, а отношения с сыном становились все прохладнее.
В 1127 году Альфонсо VII Кастильский вторгся в Португалию, вынудив Терезу признать его своим сюзереном. Однако Афонсо Энрикес, которому было тогда семнадцать лет и которого столичные жители объявили совершеннолетним и способным управлять государством, тотчас же отказался стать на капитулянтские позиции своей матери и уже через год собрал войско, чтобы выставить ее вместе с любовником вон из страны. Воинственная Тереза сопротивлялась до тех пор, пока не потерпела поражение в битве при Сан-Мамеде и не попала в плен.
Афонсо был еще почти мальчиком, хотя прошло уже четыре года с тех пор, как он четырнадцатилетним отроком бодрствовал над своим оружием в соборе Заморы, готовясь к почетному посвящению в рыцари, которое должен был осуществить его двоюродный брат, Альфонсо VII Кастильский. И тем не менее в нем уже видели образец христианского рыцаря, достойного сына человека, посвятившего всю жизнь борьбе с неверными. Он был крепок, высок и обладал такой физической силой, что о нем и поныне вспоминают в Португалии — стране, которую он, по сути дела, основал и первым правителем которой он стал. Он значительно превосходил остальных рыцарей в умении владеть оружием и сидеть в седле, равно как и образованностью, но его познания были довольно бессистемными и скорее вредными, чем полезными, и мы постараемся доказать это нашим рассказом. Во всяком случае, в двенадцатом столетии рыцарям, как полагалось, было вовсе не обязательно, и даже вредно, знать то, что знал этот юноша. Но он был, по крайней мере, верен своему времени, сочетая в себе пылкую набожность со склонностью к плотским утехам и неудержимым высокомерием, чем поставил себя под угрозу отлучения от церкви уже в самом начале царствования.
Так уж получилось, что, заточив свою мать в узилище, Афонсо не угодил Риму. Донна Тереза имела влиятельных друзей, и те пустили в ход свое влияние в Ватикане, чтобы защитить ее, причем таким образом, что Его Святейшество, беззастенчиво проигнорировав скандальное провокационное поведение Терезы и то обстоятельство, что она вела себя неподобающим добродетельной матери образом, расценил действия португальского королевича как заслуживающее всякого порицания нарушение сыновьего долга и приказал ему немедленно освободить донну Терезу из заключения.
Это повеление Папы, подкрепленное угрозой отлучения от церкви в случае неповиновения, было доведено до сведения юного принца епископом Коимбрским, которого инфант считал одним из своих друзей.
Афонсо Энрикес, как всегда вспыльчивый и порывистый, залился краской гнева, выслушав это ультимативное требование. Его темные глаза, устремленные на пожилого священника, мрачно сверкнули.
— Стало быть, ты явился сюда убеждать меня выпустить на волю зачинщицу этой грызни, чтобы она вновь расхаживала по португальской земле? — спросил он. — Ты пришел уговаривать меня вновь отдать мой народ под гнет сеньора Трава? И ты сообщаешь мне, что неподчинение приказу, который лишит меня возможности честно исполнять мой долг перед страной, навлечет на меня проклятие Рима при твоем посредничестве? Все это говоришь мне ты?
Епископа охватило сильное волнение. Чувство долга по отношению к папскому престолу пришло в противоречие с любовью к своему правителю. В смятении он потупил взор и, ломая руки, произнес дрожащим голосом:
— Разве у меня был какой-то выбор?
— Я поднял тебя из грязи, — в голосе принца нарастали грозные ноты. — Я своей рукой надел тебе на палец епископский перстень.
— Боже мой! Боже мой! Мог ли я забыть об этом? Я обязан тебе всем, что имею, за исключением души моей, которая принадлежит Господу, веры моей, которая принадлежит Христу, и моей преданности, которая — суть собственность святого отца нашего, Папы.
Принц молча смотрел на него, пытаясь совладать со своим страстным вспыльчивым нравом. В конце концов он прорычал:
— Поди прочь!
Прелат склонил голову, не смея посмотреть в глаза повелителя.
— Храни тебя Господь, владыка, — чуть ли не рыдая произнес он и вышел вон.
Епископ Коимбрский был взволнован. Он любил принца, которому был столь многим обязан: он понимал в глубине души, что Афонсо Энрикес прав, но он не мог изменить своему долгу перед Римом, долгу столь же простому и понятному, сколь и неприятному. Рано поутру Афонсо Энрикесу доложили, что к дверям собора прибит пергамент, сообщающий о его отлучении от церкви, а епископ — то ли от страха, то ли от горя — покинул город и отправился в путь на север, к Порту.
Неверие быстро уступило место гневу в душе Афонсо Энрикеса. А затем, почти так же быстро, он принял решение — безумное и безрассудное решение, какого, собственно, и следовало ожидать от семнадцатилетнего юнца, держащего в руках бразды правления. Однако в решении этом, если учесть его однозначность и полное пренебрежение законами церкви и общества, можно было заметить определенную логику, пусть и безнравственную.
Облачившись в латы и набросив на плечи отороченную золотом белую мантию, Афонсо прискакал к собору в сопровождении своего брата Педро Альфонсо и двух рыцарей, Эмигио Мониша и Санчо Нуньеса. Здесь на огромных окованных железом воротах, как ему и говорили, висел римский пергамент, предающий принца анафеме. Высокопарные, витиеватые латинские фразы были выведены на нем изящным округлым почерком умелого церковного писца.
Он соскочил со своего громадного коня и, бряцая доспехами, взбежал по ступеням собора. Его спутники следовали за ним. Очевидцами последующих событий стали несколько зевак, которые остановились, увидев своего принца.
Указ об отлучении еще не успел привлечь к себе чье-либо внимание, поскольку в двенадцатом столетии искусство читать по-писанному представляло собой тайну, посвящены в которую были лишь очень немногие. Афонсо Энрикес сорвал пергамент с гвоздя и смял его в кулаке, затем вошел в собор, но вскоре вышел оттуда и направился в монастырь. По его приказу забили в колокола, созывая монахов.
Вскоре вокруг инфанта, стоявшего на залитом солнцем церковном дворе, стали собираться члены монашеского ордена — суровые, отчужденные, величественные, они неторопливо шествовали под украшенными лепным орнаментом сводами; одеяния их ниспадали до земли, руки, спрятанные в широкие рукава ряс, были сложены на груди. Выстроившись полукругом перед своим правителем, они невозмутимо ждали объявления его воли. Колокольный звон над головой стих.
Афонсо Энрикес не стал попусту тратить слов.
— Я собрал вас, — возвестил он, — чтобы объявить, что вы обязаны избрать нового епископа.
По толпе священнослужителей пробежал ропот. Каноники подозрительно и осуждающе смотрели на принца, бросали косые взгляды друг на друга. Наконец заговорил один из них:
— Habemus epuscopum, — мрачно промолвил он, и тут же раздалось несколько голосов, вторивших ему:
— У нас есть епископ!
Глаза молодого правителя загорелись.
— Вы заблуждаетесь, — сказал он им. — У вас был епископ, но его больше здесь нет. Он сбежал, покинув свой престол, после того как обнародовал эту позорную писанину. — Принц поднял руку со смятым указом об отлучении. — Поскольку я — богобоязненный христианский рыцарь, я не признаю этой анафемы. Отлучивший меня от церкви епископ бежал, поэтому вы немедленно изберете нового, и он снимет с меня наказание, наложенное Римом.
Они стояли перед ним — безмолвные и бесстрастные, исполненные достоинства священнослужители, уверенные в том, что закон на их стороне.
— Ну, так что же? — рявкнул молодой человек.
— У нас есть епископ! — повторил чей-то высокий голос.
— Аминь! — отозвался хор, и под сводами заходило гулкое эхо.
— Я же сказал вам, что ваш епископ бежал, — продолжал настаивать принц, и голос его дрожал от гнева. — И я заявляю, что он не вернется, и нога его никогда впредь не ступит на улицы моего города Коимбры. Поэтому вы немедленно приступите к избранию его преемника.
— Повелитель, — холодно отвечал ему один из монахов, — избрание нового епископа незаконно и невозможно.
— Да как смеете вы говорить мне такое? — взревел принц, взбешенный их холодным упорством. Он взмахнул рукой, яростным жестом приказывая им удалиться. — Прочь с глаз моих, вы — злобные спесивцы! Возвращайтесь в свои кельи и ждите моих повелений. Коль скоро вы, преисполнившись высокомерной и тупой гордыни, не желаете исполнять мою волю, я сам изберу вам нового епископа.
Афонсо был страшен в своем гневе, и монахи не осмелились сказать ему, что, даже будучи принцем, он не имеет права устраивать выборы епископа. С прежним бесстрастием поклонившись ему, они повернулись и удалились так же неспешно, как пришли. Нахмурив брови и сжав губы, Афонсо провожал их взглядом; Мониш и Нуньес молча стояли у него за спиной. Внезапно взор темных настороженных глаз принца остановился на последней удаляющейся фигуре. Мрачное строгое шествие замыкал высокий худощавый молодой человек. Бронзовый цвет кожи и хищное ястребиное лицо свидетельствовали о том, что в жилах его течет мавританская кровь. И в мозгу мальчишки-принца тут же мелькнула злорадная мысль: а ведь этого человека можно превратить в оружие, которое позволит ему смирить гордыню других церковников. Он поднял руку и поманил монаха к себе.
— Как тебя зовут? — спросил его принц.
— Меня называют Сулейманом, владыка, — был ответ, и это имя стало еще одним подтверждением мавританского происхождения молодого человека. Хотя нужды в таком подтверждении, в общем-то, не было.
Афонсо Энрикес рассмеялся. Отличная будет шутка — поставить над этими высокомерными священниками, не пожелавшими сделать выбор, такого епископа, который лишь немногим лучше заурядного арапа!
— Дон Сулейман, — молвил принц, — нарекаю вас епископом коимбрским вместо сбежавшего бунтовщика. Готовьтесь к праздничной мессе, которая состоится нынче же утром и во время которой вы объявите об освобождении меня от наказания.
Обращенный в христианство мавр отпрянул; его лицо цвета меди побледнело и приобрело болезненный сероватый оттенок. Несколько замыкавших шествие священнослужителей обернулись и замерли за спиной мавра, вытаращив глаза. Услышанное потрясло и взбесило их. Это было и впрямь нечто совершенно невероятное.
— О нет, мой государь! Нет, только не это! — запричитал дон Сулейман. Такая перспектива привела его в ужас, и он от волнения сбился на латынь: — Domine, non sum dignus, — вскричал он и ударил себя кулаком в грудь.
Но непреклонный Афонсо Энрикес ответил на латынь монаха своей латынью:
— Dixi! Я все сказал! — твердо ответил он. — За неповиновение ты заплатишь мне жизнью.
И с этими словами принц, лязгая доспехами, вышел на улицу в сопровождении своих спутников и твердом убеждении, что нынче утром он потрудился на славу.
Все последующие события разворачивались в полном соответствии с опрометчивыми распоряжениями мальчишки и в вопиющем противоречии со всеми законами церкви. Дон Сулейман, облаченный в мантию и митру епископа, еще до полудня пропел «Kyrie Eleison» в соборе Коимбры и объявил инфанту Португалии, смиренно и благочестиво преклонившему перед ним колена, об отпущении всех его грехов.
Афонсо Энрикес был очень доволен собой. Он обратил все дело в шутку и всласть посмеялся вместе со своими приближенными.
Однако Эмигио Монишу и самым почтенным членам совета было вовсе не до смеха. С благоговейным страхом наблюдали они за тем, как разворачивается это почти святотатственное действо, и умоляли монарха последовать их примеру и взглянуть на свое деяние трезвыми глазами.
— Клянусь мощами святого Якова! — кричал он им в ответ. — Я не позволю попам запугивать принцев!
Такое высказывание в двенадцатом столетии можно было бы счесть едва ли не революционным. Члены монашеского ордена собора Коимбры придерживались противоположного мнения и, полагая, что принцам не дано запугивать священников, решили заставить Афонсо Энрикеса осознать это, жестоко проучив его. Они отправили в Рим подробный доклад о его бессовестной, своевольной и немыслимо кощунственной проделке и призвали Рим подвергнуть заслуженному духовному бичеванию этого заблудшего сына Матери-Церкви. Рим поспешил восстановить ее авторитет и отрядил к нашему непокорному мальчишке, правившему Португалией, своего легата. Но ему пришлось проделать довольно длинный путь, а средства передвижения в те времена не могли обеспечить скорого прибытия на место, поэтому папский легат появился в столице Афонсо Энрикеса лишь через два месяца после того, как дон Сулейман занял епископский престол в Коимбре.
Гонцом, отправленным Папой Онориусом Вторым, был блистательный кардинал Коррадо. Имея в своем распоряжении полный набор боевого апостольского вооружения, он должен был укротить мятежного португальского инфанта и принудить его к повиновению.
Глашатаем, объявившим о его приближении, стала людская молва. Афонсо Энрикеса весть ничуть не расстроила. После отпущения грехов, полученного от Матери-Церкви столь своеобразным способом, совесть его была чиста, и он с головой ушел в подготовку военной кампании против мавров, итогом которой должно было стать значительное расширение подвластных ему территорий. Поэтому гром, когда он, наконец, грянул, стал для Афонсо громом среди ясного неба.
Был летний вечер, и уже начало смеркаться, когда легат въехал в Коимбру, сидя на носилках, которые несли два мула, шедшие по бокам. Легата сопровождали два его племянника, Джаннино и Пьерлуиджи да Коррадо (оба — римские патриции) и небольшая свита слуг. Выполняя священную миссию, кардинал не нуждался в вооруженной охране и мог путешествовать по странам, населенным богобоязненными гражданами, без всякой стражи.
Его отнесли в старый мавританский дворец, служивший инфанту резиденцией, где он и застал хозяина сидящим в огромном колонном зале в окружении многочисленных приспешников. На фоне военных трофеев, зловещего оружия и кольчуг сарацинского и европейского образца, которыми были увешаны все стены, шла веселая пирушка. В ней участвовали пестро разодетые знатные сеньоры и их расфуфыренные подруги. Великий кардинал, облаченный с головы до пят в багровое одеяние, появился в зале в самый разгар веселья, причем о его прибытии даже не было объявлено.
Смех разом смолк. Притихшие гуляки замерли и уставились вытаращенными глазами на внушительную фигуру незваного гостя. Легат и два юных римлянина медленно двинулись через зал. Тишину нарушало лишь мягкое постукивание его шлепанцев да едва слышное шуршание шелковой мантии. Наконец кардинал приблизился к невысокому помосту, на котором в массивном резном кресле восседал португальский инфант. Афонсо Энрикес смотрел на легата с подозрением: чутье подсказало ему, что кардинал — союзник его матери и, следовательно, его враг, явившийся сюда с новой порцией угроз. Поэтому Афонсо не поднялся навстречу легату, желая подчеркнуть этим, что хозяин здесь он и никто другой.
— Милости прошу, сеньор кардинал, — приветствовал он легата. — Добро пожаловать в мою страну.
Возмущенный таким приемом, кардинал сдержанно поклонился в ответ. Во время его долгого путешествия по испанским землям принцы и знатные сеньоры валом валили к нему, чтобы облобызать кардинальскую длань и, преклонив колени, получить благословение его преосвященства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25