На толстых сучьях висели зеленоватые бороды. Золта боялся их,
качался в седле туда-сюда, как шаман Лисня перед очагом-чувалом, и ругал
кобылиц.
Вдруг взревел за спиной Мойпер, хозяин урочища. Ожил, зашумел мертвый
лес. Закаркали вороны. Кобылицы, мелькнув, скрылись за поворотом. Его конь
испуганно заржал и рванулся за ними.
Обезумевшие кони неслись, как духи. Кони чуяли беду... Прижавшись
щекой к теплой шее коня, Золта слушал стук копыт о крепкие корни и
уговаривал Нуми-Торума не губить его. "Буду, буду, великий, мазать рыло
тебе горячей кровью", - обещал он богу. Бог больно хлестнул его по ноге, и
тропа стала шире. Конь вынес его к речке. Кобылицы перемахнули неширокую и
быструю Сюзь-ю и понеслись в гору. На горе их ждали молодые охотники с
ременными арканами.
Когда Золта поднялся в гору и заехал в пауль, белых кобылиц уже
увели.
Он ехал мимо пустующих зимних юрт и думал, что и ему надо переходить
в летний чум. Он построил его еще в месяц налима, но перейти не успел - к
брату Юргану подкралась хворь.
Над его юртой курился дымок, пахло рыбой. Он слез с коня, к нему
бросились собаки, рыбья чешуя блестела на собачьих мордах.
По узкому и темному лазу Золта спустился в юрту.
У чувала сидели женщины. Они выбирали из корзин жирную белую рыбу,
складывали ее в большие горшки и пели:
Перед мужем чуманы расставлю
И скажу старшему своему:
"Богатырь мой, лось быстроногий,
Для тебя я чуманы сделала -
Для буйного молока узкогорлые,
Для рыбьего жира широкие..."
Золта толкнул в спину жену. Она отползла, освободив ему место перед
огнем. Он поел кислой рыбы и вареной травы, снял старую малицу, надел
праздничную и опоясался длинным булгарским мечом. С непривычки давили
железные нагрудники, меч бил его по ногам. Он кое-как вылез из юрты и,
хромая, пошел к брату.
Перед деревянной юртой князя шумели, потрясая оружием, молодые
пастухи и охотники.
- Сожжем гнездо Руса! - кричали они.
Он поглядел на них, проворчал:
- Кони чуяли беду... - и, подняв тяжелую медвежью шкуру, залез в
юрту.
Брат в кожаной малице сидел у чувала, глядел на догорающие угли.
Орлай, любимый сын князя, бегал по юрте и кричал:
- Сожжем гнездо Руса! Вытопчем поля, уведем женщин!
Брат молчал. Наверное, думал, что много мужчин в большом роде и
молодых и старых. Но мало мудрых.
Желая здоровья брату, Золта потерся носом о его колючую щеку и сел
рядом, на мягкую шкуру.
Они долго сидели молча - седые, старые, глядели на умирающий огонь и
думали.
- Утром сын Руса был в капище, - сказал князь.
Золта промолчал, погладил больную ногу и подумал, что опять бог
шамана Лисни ошибся: сын Руса был в капище, а великий Нуми-Торум хлестнул
суком его.
Орлай присел перед ними, положив меч на колени.
- Уйдет зверь, уйдет рыба, - заговорил он, - наши кобылицы не дадут
молока. Великий Нуми-Торум сердится, Великий и Невидимый хочет крови. Так
сказал шаман Лисня. Шаман велит идти в гнездо Руса. - Орлай злился, не
сиделось ему на мягкой шкуре. - В нашем роду есть воины, отец! - кричал он
и бегал по юрте, потрясая мечом.
Князь вздохнул.
- Меч у воина, как мозоль у старика, - сказал он сыну. - Есть мечи,
Орлай, и у братьев Кондратия Руса. Крепкие мечи у них, и крепкие руки.
Золта слушал брата, кряхтел, думал. Кондратий Рус спас его: в темный
месяц метелей приволок на лыжах в свою деревянную юрту и накормил мясом.
- Не бойся братьев Руса, отец! - кричал Орлай. - Князь Асыка воин!
Князь Асыка нам брат и сородич! Шаман Лисня послал к нему своего раба.
- Шаман Лисня из рода узкогрудых, - сказал сыну Юрган. - Князь Асыка,
как ветер: сегодня он здесь, а прошла ночь, его уже нет. Где стояли чумы
князя, осталась зола. А наши юрты вросли в землю, как старые ели. Я тоже
был молодой, Орлай, как и ты, не расставался с булгарским мечом. Ночью я
клал его под голову... Однажды мы поспорили на Шабирь-озере с соседями из
большого ултыра. Мы не хотели делиться с ними рыбой, мы называли озеро
"нашим". Я собрал два десятка молодых воинов. У родового костра мы
поклялись сжечь земляные юрты ултырян, угнать скот и молодых женщин. Я
поднял меч, в знак верности клятве хотел рассечь огонь родового костра.
"Ты молод и храбр, сын мой, - сказал мне тогда отец, - ты чтишь великого
бога предков, но ты забыл о матери. Она из большого ултыра". Я ушел от
большого костра с отцом. Мы шли долго. Тайные лесные тропы уводили нас все
дальше и дальше от пауля. И только на третий день перед заходом солнца мы
подошли к старому городищу. У него не было ворот, гнилые стены осели, рвы
заросли. Мы не видели деревянных юрт, мы не видели чумов. Над буйной
травой поднималась одна старая лиственница, а под ней сидела каменная
старуха Йома. Отец бросил грозной старухе связку беличьих шкурок. Мы
спустились в узкую темную нору, прошли семь шагов, задевая локтями землю,
и остановились перед лазом в круглую юрту. Посреди юрты в чувале,
окованном медью, горел большой огонь. У огня сидел старик. Отец сказал
ему, что Шабирь-озеро, пастбища и луга наши. Так говорят молодые воины.
Так говорит мой сын! Сидевший у чувала старик поднял руку, приглашая нас к
огню. Мы подошли, отец поклонился и положил к ногам его двух куниц...
Старый Юрган сбросил теплую малицу и поглядел на сына. Орлай съежился
и притих. Он не видел таким отца: перед ним сидел не тихий, добрый старик,
учивший мужчин плести крепкие сети, ковать для стрел железные наконечники,
перед ним сидел воин и князь.
Золта наклонил голову: он-то знал брата.
- Это было давно Орлай, - заговорил Юрган. - Сорок раз одевалась
земля в белую паницу и сорок раз снимала ее в месяц ветров, но я помню,
помню каждое слово великого кама соседей. Он говорил нам: "Ваши предки
пришли сюда как воины, они жгли наши дома, они убивали наших детей. Они
называли нашу землю, землю камов, своей землей, а нашу реку, реку камов, -
Голубой и Великой! Они были храбрые воины, они пили горячую кровь белых
лошадей и плясали перед большим костром, потрясая оружием..."
Я помню, Орлай, помню: великий кам прыгал перед чувалом в своей
темной юрте, хохотал и пел, потрясая луком, песни наших предков. "Грозный
отец Огонь, - кричал он, - ты на небе и на земле, ты великий и сильный, ты
ненасытный и злой..." Великий кам повалился, я помню, обессиленный на
мягкие шкуры и спросил нас: "Где ваши князья-воины, предводители могучих
племен? Где высокие, неприступные стены ваших городищ? Где род
крепкогрудых? Где красные Караганы? Где непобедимые дзуры, быстрые, как
ветер? Где их длинные мечи? Где?"
Мы вышли из юрты великого кама ночью, на нас глядели с черного неба
зеленые звезды и смеялись. Звезды видели короткую славу наших предков, дым
пожарищ и гибель могучих родов. Северный ветер, сын грозной Йомы, развеял
славу наших могучих предков, как желтые листья. Я вернулся в родную юрту,
повесил свой меч на деревянную стену и уехал на пастбища. Я доил кобылиц,
плел сети и ловил рыбу в Шабирь-озере вместе с ултырянами, а в месяц
туманов купил за пять кобылиц в ултыре Сюзя-филина, по обычаю наших отцов,
молодую жену.
Князь Юрган потянулся к кувшину с молоком.
- Рус пришел! - не заходя в юрту, закричал от дверей молодой охотник.
Орлай вскочил и схватился за меч.
- Садись, слушай и думай, - сказал сыну князь Юрган. - Мы не знаем,
кто пришел в юрту: гость или враг.
Золта отстегнул от пояса длинный булгарский меч, сунул его под шкуры
и стал ждать Руса.
Залез в юрту огромный Пера, младший брат старого Сюзя, за ним Рус.
Они подошли к чувалу. Рус пожелал здоровья всем - сказал "пайся" - и
положил на шкуры широкий железный топор.
Не глядя на подарок, князь Юрган ответил ему:
- Ось Емас, Рус, здравствуй!
Рядом с Русом встал Пера и начал говорить, что хозяин гнезда,
Кондратий Рус, хочет быть другом князю Юргану, он чтит обычаи и веру его
народа, и никогда не будет врагом ни в помыслах, ни в делах.
Князь Юрган сказал:
- Хорошие слова говорит хозяин гнезда Кондратий Рус. Но в нашем
святилище был его сын!
- Вина его сына - его вина. Хозяин большого гнезда Кондратий Рус
просит у тебя прощения, князь!
- Скажи Русу: я не молюсь каменной Йоме, грозному богу соседей, я не
отдаю десятую часть добычи их великому каму-шаману. Рядом, скажи, мой сын
Орлай. Я не пошлю его грабить святилище соседей, пойдет сам - я не назову
его больше сыном! Клянусь великим Нуми.
Пера пересказывал Русу слова князя Юргана. А Золта разглядывал своего
спасителя. Не постарел Рус, не потерял силу - высокий и прямой, как сосна,
только длинная борода пожелтела, подпалил, видно, он ее на костре.
- Сын Кондратия Руса ранен шаманской стрелой. - Пера взял у Руса
костяной наконечник и показал князю. - У шамана Лисни такие стрелы, ты
знаешь. Сын Руса умрет.
Рус начал говорить. Золта понял его слова так: умрет сын, пусть умрет
и обида.
- Янысь! - сказал князь, вставая. - Скажи, Пера: я верю хозяину
большого гнезда, он друг, рума. - Князь отстегнул от широкого кожаного
пояса кривой охотничий нож и протянул его гостю.
- Возьми, Рус!
Золта нащупал под шкурами длинный булгарский меч, вытащил его,
кряхтя, поднялся и сказал Русу:
- Я стар, болезни едят мое тело. Этот меч тяжел для меня.
Рус принял его подарок, поклонился сначала князю, потом ему и вышел
из юрты.
- Ось Емас улум! - попрощался Пера и пошел за ним.
Князь Юрган стоял над чувалом, бросал пахучий вереск на красные угли.
Орлай бегал туда-сюда по юрте и кричал, что великий Нуми-Торум хочет
крови.
- Чужая рана не болит, - ворчал Золта. - Шаман Лисня хочет крови
соседей, а не Нуми-Торум.
Золта сел, завернул в теплую шкуру больную ногу и стал думать. Рус
спас его в месяц метелей и накормил мясом, он подарил Русу булгарский меч,
крепкий и острый, как жало осы.
- Возьми мой меч, отец! - кричал Орлай. - Мы не воины! Мы старухи!
Князь Юрган подошел к сыну, положил на плечи ему руку.
- Тэхом, слушай! - сказал он. - Я, князь и старейшина рода, велю
тебе: догони раба шамана Лисни и убей его! Я брошу голову раба на красный
ковер и раздам богатства свои, по обычаю предков, у большого костра.
Спеши, Орлай! Великая мать-земля Колтысь-ими не хочет крови соседей.

КОЛДУНЬЯ
Ивашка не умер. Прохор принес его из лесу на руках, положил на лавку
в передний угол. Увидела Татьяна своего молодшенького без кровинки в лице,
пала перед ним, как подрубленная и запричитала: "Охти мне да тошнехонько,
охти мне да больнехонько! Уж как сяду я, многобедушка, к своему сыну
молодшенькому, к соколику златокрылому, ко его телу ко блеклому, как
повывою обидушку да повыскажу кручинушку! Как у меня, многобедушки, три
полюшка кручинушки посеяно, три полюшка обидушки насажено. Знаю я,
многобедушка, не пришла к тебе, рожано дитятко, не пришла бы к тебе
холодная, кабы жили на родной сторонушке, по закону христианскому..."
Зашла в избу старая Окинь. Она принесла жив-траву, но Татьяна не
подпустила ее к сыну.
- Загниет рана-то, - сказал матери Прохор.
Она заревела:
- Погубили нехристи молодшенького! Погубили!
Кондратий взял траву у старой Окинь, оттолкнул жену, развязал тряпицу
на шее Ивашки и велел Усте промыть рану водой.
Прохор опоясался мечом, снял со стены большой лук и вышел из избы.
День еще, солнышко светит, а все одно боязно. На Гридю какая надежда!
Спит, поди, в елушках, неторопь.
Прохор спустился в лог, перебрел речку. Лошади лежали на траве, как
неживые. Он прошел мимо, ни одна и башку не подняла - сморила жара
лошадей. Вот и засека. Прохор негромко свистнул.
Из ельника выполз Гридя, приставил ему к брюху рогатину и заорал:
- Живота или смерти?
- Не балуй.
Гридя убрал рогатину и стал жаловаться, что замаяли его мухи и спасу
от них нет.
- Пить-то принес? - спросил он Прохора.
- Принес.
В нагревшемся за день ельнике душно, жарко, зато шаманская тропа как
на ладони - мышь пробежит, и ту увидишь.
- Слышь, Проша!
- Ну!
- Пошто мы от оштяков Юргана стерегемся?
- Ивашка к ним в кумирницу лазил.
- Вот дурья башка! Ушкуем его тятька прозвал. Ушкуй и есть, чистый
разбойник! Спалят нас оштяки.
- Нишкни! Тятька идет!
Кондратий шагал не один, Пера был с ним. Они остановились за
елушником, на шаманской тропе, и стали оглядываться. "Нас смекают", -
догадался Прохор и вылез к ним на тропу.
- Гридю домой посылай, - сказал Кондратий Прохору. - Тут он?
- Тутока, тятя! - отозвался Гридя, вылезая из елушника.
Увидев лохматого караульщика, босого, в тяжелой железной кольчуге,
Пера засмеялся.
- Разобрало тебя, нехристя, - заругался Гридя. - Вырос больше
сохатого и ржешь!
Кондратий отправил его домой и наказал - ворота держать на крепком
запоре.
Ушел Гридя, ушли послы. Прохор остался один, поглядел на высокое еще
солнце и полез в елушник. Лежал в теплом елушнике, думал, что до юргановых
юрт версты полторы, будто и рядом, а сверни с шаманской тропы - ступишь
шаг и погибнешь. Лес сырой, дремучий, лога крутые, глубокие. Старый Сюзь
зовет это место урочищем лешего, Ворса-морта, по-ихнему. А тятька не взял
ни меча, ни рогатины. Видно, Пера отговорил. Да и то сказать - в гости с
мечом или рогатиной не ходят...
Морит от жары, глаза слипаются. Прохор кусал руку, чтобы не уснуть
ненароком, тряс головой. Жарко, дремотно. Палит солнце, выжимает серу из
елушника, к дождю такое тепло, к петровским грозам. От елушек шаманская
тропа бежит саженей десять посреди берез. Прохор стал считать белоногих.
Учил его счету тятька, еще на Устюжине, когда за великим князем жили.
Много лет прошло, а Прохор не забыл. Посадил на землю удельный князь Юрий
своего холопа Епишку. Набежали княжеские доводчики. Скот, кричат тятьке,
твой, изба твоя, а земля по грамоте княжеская, он ей господарь и
володетель...
Показалось Прохору, будто птица мелькнула. Придавил он локтями траву,
поднял лук и стал вглядываться. Притаился кто-то за березой, стоит. "Пока
на тропу не выйдет, стрелять не стану, - решил Прохор и ахнул: - Господи,
девка!"
В красной рубахе, без платка, шла по тропе к нему черноволосая
юрганка. Вот беда-то! И показаться нельзя и пропустить боязно. Он покачал
елушки - может, испугается, убежит. Но черноволосая не испугалась, сказала
"пайся" и протянула в его сторону кувшинчик. Он понял: здоровается с ним
черноволосая, надо вылезать, все едино заметила.
Прохор вышел к ней на тропу.
- Ну, чего ты! Беспонятная...
Она улыбнулась ему и затараторила. Он стоял перед ней, грузный и
большой, как медведь, слушал, но разобрать ничего не мог:
- Эх ты, травинка! Заблудилась, натьто.
Она совала ему в руки глиняный кувшинчик.
- Ивашка! Рума Ивашка...
Понял Прохор, взял у нее кувшинчик и хотел погладить черноволосую. Но
она убежала.
Вечереть начало, почернели елки, холодная сырость выползла из логов.
Вернулся Кондратий с подарками. Прохор рассказал ему про черноволосую
юрганку и показал кувшинчик с томленой травой.
Кондратий подержал глиняный кувшинчик в руках, отдал его Прохору и
сказал:
- Майта, дочка Юргана была.
Они выбрались из елушника и пошли рядом. Прохор не расспрашивал отца,
ждал - все одно не удержится тятька, расскажет.
Перешли речку по жердям. Кондратий сел на срубленную осину.
- Посидим, Проша, поглядим на зарю закатную. Отдарил меня князь, как
водится, по-соседски. Но слова его подарка лучше. Много, говорит, серебра
- мало друзей. Так плохо. Мало серебра - много друзей. Так хорошо. Запомни
мое слово, Прохор, нам с юрганами нечего делить. Они люди, и мы люди. Боги
у нас разные, а жизнь одна. Станем друг другу пакостить - не выживем! Лес
задавит, голод убьет... А Майту я знаю, ветер-девка и добрая, из
юргановской породы.
Отец встал, пошел в гору, к воротам. Прохор шел за ним и думал: не
зря, видно, говорится, что дитятко криво, да родителям мило. Уж нашто
Ивашка разбойник, сколь от него хлопот и горя натерпелись, а тятька
жалеет. Думку держал, хотел его на юрганке черноволосой женить. Этакова-то
ушкуя на травинке.
Они долго стучали в закрытые ворота. Гридя не отзывался.
- Уснул, леший! Лезь, подсажу.
Прохор поглядел на бревенчатый заплот в две сажени, поставил
кувшинчик в траву, поплевал на руки. Но лезть ему не пришлось. Гридя
подошел, открыл ворота.
1 2 3 4 5 6 7 8