Облако дыма, вырвавшись из каюты, потянулось по всей задней части судна и стало медленно подниматься вверх. Воздух был так неподвижен, что этот густой столб, который окружал бизань-мачту и делал ее совершенно невидимой, не дошел до шканцев. Удушливый пар скрыл от нас каюту и часть палубы, но огня не было еще видно. Глухой шум и зловещий треск, раздававшийся по временам, говорили ясно, что огонь продолжает свое дело и что он скоро покажется перед нами во всем своем ослепительном блеске.
Никто не думал больше, что можно его остановить, "Пандору" уже ничто не могло спасти. Надо было бежать с нее. Внезапно воздух огласил крик отчаяния, горько отозвавшийся в сердце каждого моряка:
- Шлюпки на воду!
На "Пандоре" было три шлюпки; пинасса, большая шлюпка и гичка капитана. Этого было достаточно для нас всех, хватило бы даже одной большой шлюпки: в ней помещалось обычно тридцать человек, но при необходимости могло поместиться и сорок. Когда-то это была превосходная шлюпка, но сейчас в ней было несколько прогнивших досок. Сделана она была не для "Пандоры", а была куплена на скорую руку для этого, собственно, путешествия. Пинасса могла вместить пятнадцать человек, будь она только годна для того, чтобы держаться на воде. К несчастью, она лежала на шканцах, и плотник исправлял повреждения, которые она потерпела на реке короля Динго. Оставалось таким образом только две лодки. Решено было, что в большую шлюпку сядут двадцать восемь человек, а остальные двенадцать займут гичку. Решение это было принято всеми сразу, без всяких совещаний, на всякие рассуждения не было времени.
Большинство матросов бросились к шлюпке, и я с ними. Все столпились у борта и приготовились спускать лодки. Я не нашел Бена и, предполагая, что он отправился к гичке, кинулся туда, чтобы присоединиться к нему, потому что не хотел расставаться с ним. Гичка висела над кормой, и по дороге мне нужно было пройти через столб дыма, окружавшего каюту. Поскольку не было ни малейшего ветерка, дым держался больше левого борта. Придя на корму, я увидел пять или шесть человек, занятых спуском гички. Они делали это с лихорадочной поспешностью и с необыкновенным беспокойством. Я узнал между ними капитана, боцмана и плотника. Остальные были матросы, которые пользовались особенной благосклонностью начальников и считались их преданными друзьями. Гичка опустилась уже до поверхности воды, и я услышал, как ее киль погрузился в воду. Я перегнулся за борт и увидел, что в гичке находились уже разные предметы - компас, карты, бочонки и ящики, но никто еще там не сидел.
Я рассмотрел всех матросов, но между ними не было Бена Браса. Я уже был готов идти к шканцам, когда увидел, что люди, спустившие гичку, поспешно спускаются сами; скоро они уже сидели в лодке.
"Вряд ли, - подумал я, - она удалится, не дождавшись тех, которые должны присоединиться к ним".
Перед этим было решено, что матросы все вместе сначала спустят шлюпку, а затем займутся гичкой, так как для ее спуска достаточно нескольких минут и небольшого количества людей. Я был убежден, что матросы, спускавшие шлюпку, не заметили исчезновения своих товарищей и думали, что они работают вместе с ними. Видя, что капитан и боцман спустились в гичку вместе с плотником и тремя матросами, я сразу же подумал, что они делают это втихомолку и не хотят, чтобы их заметили. Мои наблюдения скоро подтвердили это предположение: было очевидно, чти они прячутся и хотят отплыть без тех матросов, которые также должны были занять место в гичке.
Я не знал, как мне быть, капитан и боцман только посмеялись бы надо мной, вздумай я сказать им что-нибудь, а страшный шум, поднимавшийся со всех сторон "Пандоры", мешал мне предупредить людей, спускавших шлюпку. Впрочем, было уже поздно. Беглецы перерезали веревку, державшую лодку, и спустя минуту удалились. Я не понимал их поспешности - гичка совершенно спокойно выдержала бы двенадцать человек, которых предполагалось посадить в нее, а остальные матросы предпочитали плыть в шлюпке. Что касается пожара, то опасность была еще не так близка, еще оставалось время, прежде чем огонь мог разрушить эту часть судна. Поспешное бегство шкипера можно было объяснить лишь какой-то таинственной, никому не известной причиной.
Я все еще стоял, свесившись через борт, и с любопытством следил за лихорадочными движениями беглецов. Капитан сам схватил весло, чтобы помочь другим. Подняв глаза в тот момент, когда гичка удалялась, он увидел меня и, приподнявшись слегка на скамейке, крикнул, заикаясь от пьяной икотки:
- Эй! Вилли! Скажи им, чтобы они осторожнее... спускали шлюпку... осторожнее... слышишь? ик... и главное - пусть спешат... ик... потому... там бочка... ик... с порохом!..
XXXI
Меня точно обухом ударило по голове при этом ужасном известии, и я стоял, как пригвожденный, на том месте, где его услышал. Бочка с порохом! Так сказал капитан. А сказал он правду, я не сомневался в этом: его поведение служило доказательством опасности, о которой он предупреждал. Его поспешное бегство было мне теперь понятно: капитана гнала мысль о бочке с порохом. Негодяи объявили об этом только при отплытии, скрывая тайну до тех пор, пока не убедились, что смогут бежать. Скажи они об этом раньше, матросы не отдали бы гичку, и тогда бы бегство их не состоялось. Теперь же, когда побег удался, они предупредили нас об опасности, угрожающей нам, они хотели даже, чтобы прежние их товарищи оставили "Пандору" здоровыми и невредимыми, потому что спасение экипажа не требовало больше от них никакой жертвы.
Капитан, закончив свою речь, обращенную ко мне, сел на прежнее место, задвигал веслами в такт со своими товарищами, и гичка быстро удалилась. Пораженный всем услышанным, я стоял и не мог говорить, а мне так хотелось попросить капитана еще раз подтвердить сказанное им. Но когда я несколько успокоился, капитан был слишком далеко и не мог меня слышать. Да и к чему? Я не сомневался в том, что он сказал; его слова были ясны и точны, он говорил совершенно серьезно. Дело было слишком важное, минута слишком торжественная, чтобы шутить. Но где эта бочка с порохом? В камере-складе? Невозможно, она вся в огне. Между деками или в трюме? Никто ее и никогда не видел там, куда матросы имели доступ. Эта бочка должна была быть в помещении самого капитана в месте, смежном с тем, которое горело и вблизи которого я находился. Инстинкт самосохранения вывел меня вдруг из оцепенения. Собрав все свои силы, я бросился к шканцам и... остановился. Что мне делать? Первой моей мыслью было бежать к матросам и сообщить им о словах капитана, я уже собирался это сделать. Но мой ангел-хранитель шепнул мне, чтобы я был осторожен. Жизнь, которую я вел эти последние месяцы, научила меня задумываться над всем происходящим вокруг меня. Я сразу сообразил, какой страшный переполох произведу, рассказав об этой тайне. Матросы работали старательно, тогда как никакая сила в мире не могла заставить их работать быстро; вид огня, вырывавшегося из окон каюты, и без того уже достаточно подстегивал их, и мне казалось, что, сообщив ужасную новость, я только усилю их страх и парализую их мужество. Поэтому я решил передать слова шкипера только Бену Брасу и с этим намерением бросился искать его.
На этот раз я его нашел. Он находился посреди толпы, работавшей у ворота. Невозможно было подойти к нему и рассказать обо всем так, чтобы никто этого не слышал. Я присоединился к работавшим и двигался вместе с ними. Я вынужден был ждать, пока случай даст мне возможность сообщить обо всем Бену.
Я принялся работать с другими, но мысли мои были об одном - о страшном взрыве, который мог отправить нас в вечность. Я работал машинально, делал часто не то, что было надо. Мой сосед заметил это и грубо оттолкнул меня.
Но вот шлюпка освобождена и спущена на море; матросы криком радости приветствовали свой успех. Некоторые из них спустились в нее, другие, оставаясь на борту "Пандоры", переправляли туда необходимые припасы. Два человека принялись спускать тяжелую бочку, по виду и величине которой сразу можно было догадаться, что в ней находится ром. Никто не протестовал против этой бочки, напротив, многие бросились помогать тащившим ее. Бочку обвязали толстой веревкой и начали спускать, но не успели двинуть за борт, как веревка соскользнула, и бочка рухнула в шлюпку, ударившись о ее бок немного выше ватерлинии. Послышался треск дерева. Точно злой дух направил бочку прямо на одну из гнилых досок, которая треснула под ее ударом.
Крик отчаяния вырвался у матросов, сидевших уже в шлюпке, быстро наполнявшейся водой через трещину. Некоторые из них, схватившись за канаты; придерживавшие шлюпку, вернулись обратно на борт, а другие принялись законопачивать трещину и выкачивать воду. Но старания их оказались бесполезными: трещина была непоправима, и вода все больше и больше заливала шлюпку. Увидев это, матросы прекратили работу и присоединились к товарищам. Десять минут спустя большая шлюпка была на дне моря.
- Плот! Плот! - в один голос закричали матросы. Все набросились на топоры, веревки и шесты и в ту же минуту послышались бешеные крики нескольких человек, которые бросились к корме в надежде найти там гичку. Гички не было, она плыла далеко в море. Факт говорил сам за себя, и никаких объяснений не требовалось: капитан и боцман "Пандоры" предали своих товарищей в несчастье и бежали.
- Эй, вы, там, на гичке! Эй! - кричали матросы, но крики их не достигали цели. Сидевшие в гичке стали удаляться еще быстрее, опасаясь, по-видимому, что их догонят на шлюпке - и не без основания: имей матросы возможность догнать изменников, они не пощадили бы их. Проклятия и бешеные крики в течение нескольких секунд раздавались на борту невольничьего судна, но необходимость действовать без промедления заставила матросов вернуться к своему делу.
Быстрота, с которой моряки устраивают плоты, невероятна. Чтобы поверить в это, надо видеть собственными глазами, как они работают. Дерево, как всякому известно, составляет главный материал для устройства плота, а между тем матросы несравненно быстрее соединяют его разные части при помощи веревок, чем плотник при помощи молотка и гвоздей, и не только быстрее, но и прочнее. Моряка, у которого есть веревка, нельзя никогда застать врасплох; это его оружие. Одним взглядом, одним прикосновением руки узнает он, какая именно веревка необходима ему для определенной цели; слишком ли она длинная или короткая, слишком ли слабая или крепкая, разорвется она или вытянется. И с какой легкостью рубят они мачты и шесты! Надо было видеть, как они работали, эти тридцать шесть матросов, которые оставались на "Пандоре": одни пилили, другие рубили топорами, третьи носили реи.
Прошло несколько минут, и большая мачта была срублена. Падая, она разрушила все, что было под ней. Немного погодя с нее были сняты все ее снасти: ванты, штаги, брасы, шкоты и топенанты. Скоро, привязанная к "Пандоре" веревками, они покоилась на поверхности моря и представляла собой основание, к которому прикреплялись и присоединялись все остальные части плота. Когда сооружение плота было закончено, вокруг него для большей легкости прикрепили пустые бочки, затем перенесли туда паруса и все количество сухарей и пресной воды, какое оставалось еще на судне. Не прошло и четверти часа после того, как большая шлюпка пошла ко дну, когда объявлено было, что плот готов.
XXXII
Но как ни ничтожен был этот промежуток времени, он мне показался целой вечностью. Секунды были для меня часами... Каждая из них могла быть последней, и эта ужасная мысль томительно тянула минуты. Когда шлюпка пошла ко дну, я потерял всякую надежду; я не думал, что плот будет готов до взрыва пороха.
Мне казалось, что время остановилось, и я никак не мог понять, почему не совершается это ужасное событие... Быть может, думал я, порох находится в самой глубине судна, где спрятан под ящиками и тюками, преграждающими к нему доступ пламени? Я знал, что бочка с порохом, даже брошенная среди горящих угольев, взрывается не сразу, а только когда в дереве разовьется очень высокая температура. Весьма возможно, что пороха не было ни в каюте, ни даже в кормовой части судна, капитан ничего не сказал мне об этом. Этот человек бежал, ничего не прибавив к своим ужасным словам. А что, если он пошутил? Что, если это утонченная жестокость негодяя? Месть по отношению к матросам? Накануне он все время ссорился с ними. Они унижали его, оскорбляли, не подчинялись его приказаниям. У людей такого характера оскорбление вызывает всегда ненависть, и весьма возможно, что капитан лишь для удовлетворения собственной жажды мести сказал мне, что на судне осталась бочка с порохом.
Предположение такого рода не было невероятным для того, кто знал этого человека, и я нашел, что в этом случае мне тем более необходимо отыскать Бена и сообщить ему тайну. Он наверняка знает, шутил капитан или говорил серьезно. В последнем случае он догадается, конечно, где находится порох, и тогда, быть может, мы успеем захватить бочку и скинуть ее в море.
Размышления эти длились не более минуты, и я снова бросился на поиски своего друга. Я нашел его среди матросов, строящих плот. Тронув Бена за рукав, я отвел его в сторону и передал ему слова капитана. Как ни был мужественен Бен Брас, но известие это ошеломило его. Я видел, как он побледнел и даже сначала не мог говорить.
- Ты уверен в этом? - спросил он меня наконец.
- Совершенно, - ответил я.
- Бочка с порохом!
- Он сказал мне это в ту минуту, когда отплывал. Я думаю, что он хотел только напугать нас.
- Нет! Он сказал правду, Вилли. Черт возьми! Ведь мы не весь порох отдали королю Динго, я вспомнил! Я видел, как капитан прятал одну бочку, которую сначала поставил в счет старому негру, а затем утаил ее. Я не был тогда уверен в этом, а теперь не сомневаюсь. Милосердный Боже, дитя мое! Мы погибли!
Спокойствие, которое я почувствовал, предположив, что капитан солгал, сразу пропало, и новая тревога, еще более жгучая, опять наполнила мою душу. Бочка, украденная у короля Динго, была, следовательно, на борту, а вор бежал от катастрофы, жертвами которой мы должны были стать! Мы вместо него платили за кражу!
Бен стоял неподвижно, как бы прислушиваясь, не раздастся ли взрыв. Скоро, однако, обычное присутствие духа вернулось к нему, и он, сделав мне знак следовать за ним, бросился к передней части судна. Матросы в это время спускали в море грот-мачту, и никто из них не видел, куда мы шли. Бен подошел к носовой части судна, затем к вантам бушприта и жестом подозвал меня к себе. Посоветовав мне не говорить ни единого слова относительно пороха, он продолжал:
- Пусть себе делают плот, быть может, они успеют закончить его. Будем надеяться, что Бог нам поможет в этом. Ведь мы ничего плохого не делаем, стараясь спасти свою жизнь. Порох должен находиться по соседству с каютой, и здесь не так опасно, как сзади; тем не менее мы должны спешить. Живей, малыш! Две эти доски помогут нам. Перережь эти веревки, а я пойду за деревом. Скорее же, скорее, малыш!
И Бен Брас отделил топором две доски, тянувшиеся по обе стороны планшира до того места, где большими буквами было написано название судна. Спустя минуту эти доски были уже на воде, и он связал их веревками, которые я ему принес. Взобравшись затем на бушприт, Бен срубил там несколько шестов, а я в это время доставал для него штаги и веревки. Все это в свою очередь было спущено на неподвижную поверхность океана.
Когда Бен нашел, что леса уже достаточно, он положил топор, с помощью веревки спустился на доски, брошенные им на море, и пригласил меня следовать туда же за ним. В эту минуту до нас донеслись радостные крики матросов, кончивших, по-видимому, свою работу. И действительно, я увидел, что они садятся на плот. Еще минута, и я остался бы последним на горящем остове "Пандоры". Последним? А пятьсот человеческих существ, заключенных внутри судна? Разве они не были людьми, и жизнь их не была им так же дорога, как и нам?
Ужасное воспоминание, от которого кровь моя стынет в жилах и о котором я не могу говорить без того, чтобы по всему телу не пробежала дрожь...
Что стало с неграми с того момента, когда начался пожар на "Пандоре"? Где были эти несчастные, что они делали и какие меры приняты были, чтобы их спасти? Нет! Никто с той минуты, когда раздался тревожный крик, помешавший их топить, никто, кроме меня, не подумал о них! Они все еще оставались в межпалубном пространстве. Оттуда их крики раздавались по-прежнему, но матросы не обращали на них никакого внимания.
Весьма возможно, что до той минуты, когда был закончен плот, главной причиной страданий негров была жажда. Они продолжали просить воды и разрешения погулять, потому что выходили только накануне и почти задыхались. Но я думаю, что у них не было ни малейшего подозрения об опасности, угрожавшей им.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18