Александр Сергеевич Пушкин: «Незавершенное, планы, отрывки, наброски»

Александр Сергеевич Пушкин
Незавершенное, планы, отрывки, наброски


Поэмы –



«Александр Сергеевич Пушкин. Собрание сочинений в 10 томах.»: Художественная литература; Москва; 1959
Александр Сергеевич ПушкинНЕЗАВЕРШЕННОЕ, ПЛАНЫ, ОТРЫВКИ, НАБРОСКИ Бова (Отрывок из поэмы) Часто, часто я беседовалС болтуном страны Эллинския С болтуном, страны Эллинския – Гомером.

И не смел осиплым голосомС Шапеленом и с РифматовымВоспевать героев севера.Несравненного ВиргилияЯ читал и перечитывал,Не стараясь подражать емуВ нежных чувствах и гармонии.Разбирал я немца КлопштокаИ не мог понять премудрого!Не хотел я воспевать, как он;Я хочу, чтоб меня понялиВсе от мала до великого.За Мильтоном и КамоэнсомОпасался я без крил парить;Не дерзал в стихах бессмысленныхХерувимов жарить пушками,С сатаною обитать в раю,Иль святую богородицуВместе славить с Афродитою.Не бывал я греховодником!Но вчера, в архивах рояся,Отыскал я книжку славную,Золотую, незабвенную,Катехизис остроумия,Словом: Жанну Орлеанскую.Прочитал, – и в восхищенииПро Бову пою царевича. О Вольтер! о муж единственный!Ты, которого во ФранцииПочитали богом некиим,В Риме дьяволом, антихристом,Обезьяною в Саксонии!Ты, который на РадищеваКинул было взор с улыбкою,Будь теперь моею музою!Петь я тоже вознамерился,Но сравняюсь ли с Радищевым? Не запомню, сколько лет спустяПосле рождества Спасителя,Царь Дадон со славой царствовалВ Светомире, сильном городе.Царь Дадон венец со скипетромНе прямой достал дорогою,Но убив царя законного,Бендокира Слабоумного. (Так, бывало, верноподданныВеличали королей своих,Если короли беспечныеНе в постеле и не ночкоюПочивали с камергерами.)Царь Дадон не СлабоумногоБыл достоин злого прозвища,Но тирана неусыпного,Хотя, впрочем, не имел его.Лень мне все его достоинстваИ пороки вам показывать:Вы слыхали, люди добрые,О царе, что двадцать целых летНе снимал с себя оружия,Не слезал с коня ретивого,Всюду пролетал с победою,Мир крещеный потопил в крови,Не щадил и некрещеного,И, в ничтожество низверженныйАлександром, грозным ангелом,Жизнь проводит в униженииИ, забытый всеми, кличетсяНыне Эльбы императором: –Вот таков-то был и царь Дадон. Раз, собрав бородачей совет(Безбородых не любил Дадон),На престоле пригорюнившись,Произнес он им такую речь:«Вы, которые советамиОблегчили тяжесть скипетра,Усладили участь царскую(Не горька она была ему),Мудрые друзья, сподвижники!К вам прибегнуть я решаюся:Что мне делать ныне? – Слушайте». Все привстали, важно хмуряся,Низко, низко поклонилисяИ, подправя ус и бороду,Сели на скамьи дубовые. «Вам известно, – продолжал Дадон, –Что искусством и неправдоюЯ достиг престола шаткогоБендокира Слабоумного,Сочетался с Милитрисою,Милой женкой Бендокировой,И в темницу посадил Бову,Принца крови, сына царского.Легче, легче захватить былоСлабоумного златой венец,Чем, надев венец на голову,За собою удержать его.Вот уже народ бессмысленный,Ходя в праздники по улицам,Меж собой не раз говаривал: Дай бог помочь королевичу. Ведь Бова уже не маленький,Не в отца своей головушкой,Нужды нет, что за решеткою,Он опасен моим замыслам.Что мне делать с ним? скажите мне,Не оставить ли в тюрьме его?» Всё собранье призадумалось,Все в молчанье потупили взор.То-то, право, золотой совет!Не болтали здесь, а думали:Арзамор, муж старый, опытный,Рот открыл было (советовать,Знать, хотелось поседелому),Громко крякнул, но одумалсяИ в молчанье закусил язык.Ко лбу перст приставя тщательно,Лекарь славный, Эскулапа внук,Эзельдорф, обритый шваб, зевал,Табакеркою поскрыпывал,Но молчал, – своей премудростиОн пред всеми не показывал.Вихромах, Полкан с Дубынею,Стража трона, славны рыцари,Все сидели, будто вкопаны.Громобурь, известный силою,Но умом непроницательный,Думал, думал и нечаянноЗадремал… и захрапел в углу.Что примера лучше действу е т?Что людьми сильней ворочает?Вот зевнули под перчаткоюХрабрый Мировзор с Ивашкою,И Полкан, и Арзамор седой…И ко груди преклонилисяТихо головами буйными…Глядь, с Дадоном задремал совет…Захрапели многомыслящи! Долго спать было советникам,Если б немцу не пришлось из рукТабакерку на пол выронить.Табакерка покатиласяИ о шпору вдруг удариласьГромобуря, крепко спавшего,Загремела, раздвоилася,Отлетела в разны стороны…Храбрый воин пробуждается,Озирает все собрание…Между тем табак рассыпался,К носу рыцаря подъемлется,И чихнул герой с досадою,Так что своды потрясаются,Окны все дрожат и сыплются,И на петлях двери хлопают…Пробуждается собрание! «Что тут думать, – закричал герой, –Царь! Бова тебе не надобен,Ну, и к черту королевича!Решено: ему в живых не быть.После, братцы, вы рассудите,Как с ним надобно разделаться».Тем и кончил: храбры воиныРечи любят лаконически.«Ладно! мы тебя послушаем, –Царь промолвил, потянувшися, –Завтра, други, мы увидимся,А теперь ступайте все домой». Оплошал Дадон отсрочкою.Не твердил он верно в азбуке: Не откладывай до завтрого, Что сегодня можешь выполнить. Разошлися все придворные.Ночь меж тем уже сгущалася,Царь Дадон в постелю царскуюВместе с милой лег супругою,С несравненной Милитрисою,Но спиной оборотился к ней:В эту ночь его величествуНе играть, а спать хотелося. Милитрисина служаночка,Зоя, молодая девица,Ангел станом, взором, личиком,Белой ручкой, нежной ножкою,С госпожи сняв платье шелково,Юбку, чепчик, ленты, кружева,Все под ключ в комоде спряталаИ пошла тихонько в девичью.Там она сама разделася,Подняла с трудом окошечкоИ легла в постель пуховую,Ожидая друга милого,Светозара, пажа царского:К темной ночке обещался онИз окна прыгнуть к ней в комнату.Ждет, пождет девица красная;Нет, как нет всё друга милого.Чу! бьет полночь – что же. Зоинька?Видит – входят к ней в окошечко…Кто же? друг ли сердца нежного?Нет! совсем не то, читатели!Видит тень иль призрак старогоВенценосца, с длинной шапкою,В балахоне вместо мантии,Опоясанный мочалкою,Вид невинный, взор навыкате,Рот разинул, зубы скалятся,Уши длинные, ослиныеНад плечами громко хлопают;Зоя видит и со трепетомУзнает она, читатели,Бендокира Слабоумного. Трепетна, смятенья полная,Стала на колени Зоинька,Съединила ручку с ручкою,Потупила очи ясные,Прочитала скорым шепотомТо, что ввек не мог я выучить: Отче наш и Богородице, И тихохонько промолвила:«Что я вижу? Боже! Господи…О Никола! Савва мученик!Осените беззащитную.Ты ли это, царь наш батюшка?Отчего, скажи, оставил тыНыне царствие небесное?» Глупым смехом осветившися,Тень рекла прекрасной Зоиньке:«Зоя, Зоя, не страшись, мой свет,Не пугать тебя мне хочется,Не на то сюда явился яС того света привидением. –Весело пугать живых людей,Но могу ли веселиться я,Если сына Бендокирова,Милого Бову царевича,На костре изжарят завтра же?» Бедный царь заплакал жалобно.Больно стало доброй девушке.«Чем могу, скажи, помочь тебе,Я во всем тебе покорствую».«Вот что хочется мне, Зоинька!Из темницы сына выручи,И сама в жилище мрачноеСядь на место королевича,Пострадай ты за невинного.Поклонюсь тебе низехонькоИ скажу: спасибо, Зоинька! » Зоинька тут призадумалась:За спасибо в темну яму сесть!Это жестко ей казалося.Но, имея чувства нежные,Зоя втайне согласиласяНа такое предложение. Так, ты прав, оракул Франции,Говоря, что жены, слабыеПротив стрел Эрота юного,Все имеют душу добрую,Сердце нежно непритворное.«Но скажи, о царь возлюбленный! –Зоя молвила покойнику: –Как могу (ну, посуди ты сам)Пронестись в темницу мрачную,Где горюет твой любезный сын?Пятьдесят отборных воиновДнем и ночью стерегут его.Мне ли, слабой робкой женщине,Обмануть их очи зоркие?»«Будь покойна, случай найдется,Поклянись лишь только, милая,Не отвергнуть сего случая,Если сам тебе представится».«Я клянусь!» – сказала девица.Вмиг исчезло привидение,Из окошка быстро вылетев.Воздыхая тихо, ЗоинькаОпустила тут окошечкоИ, в постеле успокоившись,Скоро, скоро сном забылася.
1814
Примечания Первое обращение Пушкина к сюжету популярнейшей в то время сказки о Бове-королевиче. Нисколько не заботясь о народности в содержании, языке, Пушкин, как было принято тогда, разрабатывал этот сюжет в веселом, легком, слегка эротическом духе, подражая Радищеву в его поэме «Бова». Необычный в тогдашней поэзии стихотворный размер (не рифмованный четырехстопный хорей с дактилическим окончанием), приближающийся к размеру некоторых русских народных песен, Пушкин заимствовал у Карамзина (начало поэмы «Илья Муромец»). Характерно для юноши Пушкина в этой поэме крайне непочтительное отношение к царям и их приближенным. Пушкин не стал продолжать Бову, по-видимому, узнав, что поэт Батюшков собирается писать поэму на тот же сюжет. В письме к Вяземскому от 27 марта 1816 г. Пушкин говорит, что Батюшков «завоевал» у него Бову. (Батюшков также не написал поэмы о Бове.)

Исповедь Вечерня отошла давно,Но в кельях тихо и темно.Уже и сам игумен строгийСвои молитвы прекратилИ кости ветхие склонил,Перекрестясь, на одр убогий.Кругом и сон и тишина,Но церкви дверь отворена;Трепещет луч лампады,И тускло озаряет онИ темну живопись икон,И позлащенные оклады. И раздается в тишинеТо тяжкий вздох, то шепот важный,И мрачно дремлет в вышинеСтаринный свод, глухой и влажный. Стоят за клиросом чернецИ грешник – неподвижны оба –И шепот их, как глас из гроба,И грешник бледен, как мертвец. М о н а х Несчастный – полно, перестань,Ужасна исповедь злодея! Заплачена тобою даньТому, кто, в злобе пламенея,Лукаво грешника блюдетИ к вечной гибели ведет.Смирись! опомнись! время, время,Раскаянья покровЯ разрешу тебя – греховСложи мучительное бремя.
1823
Примечания По-видимому, начало поэмы. Ситуация (грешник исповедуется ночью монаху) напоминает «Гяура» Байрона (позже не раз была использована Лермонтовым). Содержание этой исповеди и было, очевидно, темой поэмы. Поэма о гетеристах (Иордаки) План Два арнаута хотят убить Александра Ипсиланти. Иордаки убивает их – поутру Иордаки объявляет арнаутам его бегство – Он принимает начальство и идет в горы – преследуемый турками – Секу.
Набросок начала поэмы Поля и горы ночь объемлетВ лесу в толпе своихПод темной сению небесИпсиланти дремлет
1821–1822
Примечания В поэме, судя по плану, Пушкин хотел воспроизвести некоторые драматические эпизоды греческого восстания против турок. Действие поэмы начинается в ночь бегства Александра Ипсиланти, вождя восстания, изменившего своим соратникам и убежавшего в Австрию. Горой поэмы – Иордаки (настоящее имя его было – Георгаки) спасает Ипсиланти от убийц, и после его бегства греки, под его начальством, отступают в горы. Осажденный турками в монастыре Секу, Иордаки героически гибнет, взорвав монастырь вместе со своим отрядом и осаждавшими его турками. Актеон План Морфей влюблен в Диану – Его двор – он усыпляет Эндимиона – Диана (пр.) назначает ему свидание и находит его спящим –…… Актеон это узнает от Феоны, ищет Диану, не спит – наконец видит Диану в источнике.
–
Актеон, un fat, aprиs avoir sйduit Thйone Naпade, lui demande l'histoire scandaleuse de Diane – Thйone mйdit Morphйe etc. etc. Актеон voit Diane, en devient amoureux, la trouve au bain, meurt dans la grote de Thйone – Фат, соблазнив наяду Феону, расспрашивает ее о любовных приключениях Дианы. Феона наговаривает на Морфея и т. д. Актеон видит Диану, влюбляется в нее, застает ее во время купанья, умирает в пещере Феоны (франц.).


Набросок начала поэмы В лесах Гаргафии счастливойЗа ланью быстрой и пугливойСтремился долго Актеон.Уже на тихий небосклонВосходит бледная Диана,И в сумраке пускает онПоследнюю стрелу колчана.
1822
Примечания Судя по плану, – замысел шутливой поэмы, в сюжете которой объединялись в свободной обработке несколько разных античных мифов. Герой поэмы Актеон намечался в плане как уверенный в успехе соблазнитель, наказанный за свои любовные похождения. Вадим Свод неба мраком обложился;В волнах варяжских лунный луч,Сверкая меж вечерних туч,Столпом неровным отразился.Качаясь, лебедь на волнеЗаснул, и все кругом почило;Но вот по темной глубинеСтремится белое ветрило,И блещет пена при луне;Летит испуганная птица,Услыша близкий шум весла.Чей это парус? Чья десницаЕго во мраке напрягла? Их двое. На весло нагбенный,Один, смиренный житель волн,Гребет и к югу правит челн;Другой, как волхвом пораженный,Стоит недвижим; на брегаГлаза вперив, не молвит слова,И через челн его ногаПерешагнуть уже готова.Плывут…«Причаливай, старик!К утесу правь», – и в волны вмигПрыгнул пловец нетерпеливыйИ берегов уже достиг.Меж тем, рукой неторопливойДругой ветрило опустив,Свой челн к утесу пригоняет,К подошвам двух союзных ивУзлом надежным укрепляетИ входит медленной стопойНа берег дикий и крутой.Кремень звучит, и пламя вскореДалеко осветило море.Суровый край! Громады скалНа берегу стоят угрюмом;Об них мятежный бьется валИ пена плещет; сосны с шумомКачают старые главыНад зыбкой пеленой пучины;Кругом ни цвета, ни травы,Песок да мох; скалы, стремнины,Везде хранят клеймо громовИ след потоков истощенных,И тлеют кости – пир волковВ расселинах окровавленных.К огню заботливый старикПростер немеющие руки.Приметы долголетней муки,Согбенны кости, тощий лик,На коем время углублялоСвои последние следы,Одежда, обувь – все являлоВ нем дикость, нужду и труды.Но кто же тот? Блистает младостьВ его лице; как вешний цветПрекрасен он; но, мнится, радостьЕго не знала с детских лет;В глазах потупленных кручина;На нем одежда славянинаИ на бедре славянский меч.Славян вот очи голубые,Вот их и волосы златые,Волнами падшие до плеч…Косматым рубищем одетый,Огнем живительным согретый,Старик забылся крепким сном.Но юноша, на перси рукиЗадумчиво сложив крестом,Сидит с нахмуренным челом. Уста невнятны шепчут звуки.Предмет великий, роковойНемые чувства в нем объемлет,Он в мыслях видит край иной,Он тайному призыву внемлет… Проходит ночь, огонь погас,Остыл и пепел; вод пучинаБелеет; близок утра час;Нисходит сон на славянина. Видал он дальные страны,По суше, по морю носился,Во дни былые, дни войныНа западе, на юге бился,Деля добычу и трудыС суровым племенем Одена,И перед ним врагов рядыБежали, как морская пенаВ час бури к черным берегам.Внимал он радостным хваламИ арфам скальдов исступленных,В жилище сильных пировалИ очи дев иноплеменныхКрасою чуждой привлекал.Но сладкий сон не переноситТеперь героя в край чужой,В поля, где мчится бурный бой,Где меч главы героев косит;Не видит он знакомых скалКириаландии печальной,Ни Альбиона, где искалКровавых сеч и славы дальней;Ему не снится шум валов;Он позабыл морские битвы,И пламя яркое костров,И трубный звук, и лай ловитвы;Другие грезы и мечтыВолнуют сердце славянина:Пред ним славянская дружина,Он узнает ее щиты,Он снова простирает рукиТоварищам минувших лет,Забытым в долги дни разлуки,Которых уж и в мире нет.Он видит Новгород великий,Знакомый терем с давних пор;Но тын оброс крапивой дикой,Обвиты окна повиликой,В траве заглох широкий двор.Он быстро храмин опустелыхПроходит молчаливый ряд,Все мертво… нет гостей веселых,Застольны чаши не гремят.И вот высокая светлица…В нем сердце бьется: «Здесь иль нетЛюбовь очей, душа девица,Цветет ли здесь мой милый цвет,Найду ль ее?» – и с этим словомОн входит; что же? страшный вид!В достеле хладной, под покровомДевица мертвая лежит.В нем замер дух и взволновался.Покров приподымает он,Глядит: она! – и слабый стонСквозь тяжкий сон его раздался…Она… она… ее черты;На персях рану обнажает.«Она погибла, – восклицает, –Кто мог?..» – и слышит голос: «Ты…» Меж тем привычные заботыСредь усладительной дремотыТревожат душу старика:Во сне он парус развивает,Плывет по воле ветерка.Его тихонько увлекаетК заливу светлая река,И рыба вольная впадаетВ тяжелый невод старика;Все тихо: море почивает,Но туча виснет; дальный громНад звучной бездною грохочет,И вот пучина под челномКипит, подъемлется, клокочет;Напрасно к верным берегамНесчастный возвратиться хочет,Челнок трещит и – пополам!Рыбак идет на дно морское.И, пробудясь, трепещет он,Глядит окрест: брега в покое,На полусветлый небосклонВосходит утро золотое;С дерев, с утесистых вершин,Навстречу радостной денницы,Щебеча, полетели птицы,И рассвело – но славянинЕще на мшистом камне дремлет,Пылает гневом гордый лик,И сонный движется язык.Со стоном камень он объемлет…Тихонько юношу старикНогой толкает осторожной –И улетает призрак ложныйС его главы, он восстаетИ, видя солнечный восход,Прощаясь, старику седомуСо златом руку подает.«Чу, – молвил, – к берегу родномуПопутный ветр тебя зовет,Спеши – теперь тиха пучина,Ступай, а я – мне путь иной».Старик с веселою душойБлагословляет славянина:«Да сохранят тебя Перун,Родитель бури, царь полнощный,И Световид, и Ладо мощный;
1 2 3