Да и вы здесь.
Объявления, в конце концов, относятся ко всем, и если делать исключе-
ния, то так и напишите: солдаты, моряки, летчики, дети с бумажными змея-
ми, собаки в соответствующих намордниках, страждущее дворянство, люди,
обещавшие не пищать. Хорошо одетые Негры, скрытые черными очками, в зак-
рытых пустых кинотеатрах, попытка навязать знакомство, заботливый друг с
ласковым словом, угрожающая нотка, совсем как "Мятеж в борделе", как в
"Ужасе из пятитысячного года". Детки играют, любительская пьеса, понима-
ют ли они, с кем имеют дело.
- Этот бред не прекращается, - утверждает мой дружок. - Просто очаро-
вательно. Сеансы без перерыва с 1944 года. Идут и идут себе. - Запроки-
дывает голову, театрально хохочет. - Даже тогда никуда не годились, за
ради Бога.
- Чего ж вы здесь торчите?
- Не думаю, что это удачный вопрос.
Лицо приятеля становится непроницаемым, он погружается в созерцание
фильма. Во многих местах вспыхивают пожары, музыка сдержанна. Я предус-
мотрительно вверяю свою персону таким местам. Рискованно, конечно, но
ведь так же рискованно переходить улицы, открывать двери, заглядывать
незнакомцам в глаза. Мужчина не может жить, не помещая обнаженного себя
пред лик обстоятельств, будь то война, подводный мир, реактивные самоле-
ты или женщины. Всегда удастся улететь, прибежище всегда найдется.
- Я вот что имел в виду, - продолжает мой друг воодушевленно, улыба-
ясь и жестикулируя, - другие кинотеатры. Когда они полны, просто теря-
ешься в толпе. Здесь, если кто-то войдет, его сразу засекут. Но большая
часть людей... верит вывеске.
И.А.Л.Берлигейм проходит в любую открытую дверь, частные апартаменты,
публичные сборища, магазины с детективами в шляпах, встречи Сынов и Дще-
рей Того, Кто Воскреснет, но надо ли хвастать? Продолжаю двигаться, нап-
ролом. Изучение мотивов являет привлекательность темных мест, ничего об-
щего не имеет с обстоятельствами. Но лишь потому, что мне теплее. Намек
был в том, что большая часть людей делает то, что говорят: НЕ БЕЗДЕЛЬНИ-
ЧАТЬ, НЕ ПАРКОВАТЬСЯ С 8 ДО 17 ЧАСОВ, ПО ТРАВЕ НЕ ХОДИТЬ, НЕ ПОДХОДИТЬ -
ВЕДУТСЯ РЕМОНТНЫЕ РАБОТЫ. Негр придвигается на два сиденья, доверительно
понижает голос.
- Конечно, это не моя забота... - Лицо кажется умиротворенным, заин-
тересованным, как у старого вертухая в "Девушке из камеры смертников",
как у воздухоплавателя-душителя из "Цирка ужасов". - Конечно, это волну-
ет меня меньше всего. Но по совести, мне бы хотелось чуточку серьезнос-
ти.
- Я абсолютно серьезен.
С другой стороны, возможно, противник мой - просто и чисто тот, за
кого себя выдает: хорошо одетый Негр в черных очках в закрытом кинотеат-
ре. Но гдеже тогда сосиска? В чем тогда фокус? Вся жизнь построена на
противоречиях, на движении внутрь себя, два микрокосма, диагонально, ос-
паривает скрытую угрозу, должно быть место и для иронии.
- И все-таки, что вы делаете здесь? - Дружок откидывается на выдвиж-
ном сиденье с таким видом, будто у него козырь в рукаве. - Вы, верно,
решили, что это - подходящее заведение?
- Снаружи выглядело замечательно. И внутри никого, кроме вас.
- Но я все же - здесь. Что вы обо мне знаете? Ничего, абсолютно ниче-
го. Я могу быть кем угодно.
- Я тоже могу быть кем угодно. И я заметил, что вы тоже поглядываете
на дверь.
- Таким образом, мы одинаково проблематичны друг для друга. - Сказано
ловко, с сознанием силы. - Меня зовут Бэйн, кстати. - Раскуривает труб-
ку, цветистость и аффектации. - Имя - не настоящее, конечно.
- Конечно. - Трубка сигналит сообщникам, засевшим на балконе, за го-
беленами, под надписью "ВЫХОД"? Или все это безмозглое представление -
только случайность, скрывающая тщеславное сердце, пустые мозги? На экра-
не известный ученый решил проблему победы над марионетками: термиты-му-
танты брошены во фланговую атаку. Страна в панике. Уолл-Стрит пал, Пре-
зидент насупился. А что с юным осведомителем из вестибюля, в чем его
значимость, кто развратил обладателя футболки, владельца бумажного змея?
- Я работаю с понятиями, - добровольно продолжает дружок. - Танцующие
куклы, обучение анализу почерка по почте, секреты вечной жизни, монеты и
марки, удивите своих друзей, языческие ритуалы, давно забытые пропажи,
полная коллекция редких кинжалов со всего света, есть гуркхские, стиле-
ты, финки, охотничьи, метательные.
- И что вы здесь делаете?
- Как и вы, - гордо утверждает он, - смотрю фильм. Заглянул на ого-
нек.
Мы возобновляем просмотр. Роль Бэйна неясна, вероятные мотивы в раз-
жигании беседы: (1) Агент заговора, (2) Такой же, как я, страдалец из
подполья, (3) Занимается контрразведкой, (4) Искатель талантов для Школы
Полицейских Стукачей, (5) Маркетолог, нанятый создателями "Нападения ма-
рионеток", (6) Простой любопытный подонок, никак не связаный с чем-либо
из упомянутого выше. Очевидно, гипотезы 1, 2 и 6 наиболее логичны. Если
же верна шестая, однако, поработать смогли бы и простые тупицы, как ут-
верждалось в его репликах "люди не всегда говорят правду" и "я заметил,
вы тоже поглядываете на дверь". К тому же, в его рассуждении заложена
скрытая схема: слишком любопытен, слишком искушен в социологии утаива-
ния. Легенда тонка, кто зацикливается на редких кинжалах, гуркхских,
финках, охотничиьих и метательных, в наш день и век, когда крупномасш-
табное мошенничество доступно даже простофиле, стоит взглянуть на госу-
дарственные манипуляции с пшеницей, телевидение, уран, системы развития
и общественные отношения? Маскировка тоже банальна, почему Негр, почему
Негр в черных очках, зачем сидит в темноте? Теперь разыгрывает интерес к
событиям на экране, говорит, это крутят с 1944 года, хотя я совершенно
точно знаю, что на прошлой неделе шли "Богини Акульего Рифа", а перед
ними - "Ночь Кровавого Зверя", "Дневник невесты-старшеклассницы", "Кру-
той и безумный". На днях пойдут сразу два фильма "Школьница из колонии
для малолетних" и "Вторжение инопланетян". Зачем врать? Или он пытается
внушить мне непостояноство времени? Сладостный аромат откуда-то, цветы
растут прямо в трещинах пола, под сиденьями? Возможно, вербена, возмож-
но, гладиолус, ирис или флокс. Не могу определить с такого расстояния,
чего он хочет? Теперь он кажется искренним, снимая очки и вовлекая в со-
бытия свое лицо (его глаза пылают во мраке), морщит лоб, опускает уголки
рта, у него это здорово получается.
- Скажите мне честно, от чего вы прячетесь? - роняет он этакой Энолой
Гей в двух шагах от своей пресловутой цели.
Бомба не взорвалась, Берлигейм не реагирует. Лицо - воплощение безза-
ботной веселости, по его собственным отвратительным словам, меня это
волнует меньше всего. Сейчас Бэйн вкладывает в выполнение задания всю
душу, совершенно ясно, что он профессионал, но кем подосланный? В наши
дни все становится невероятно сложным, демаркационные линии размыты.
- Послушайте, - умоляет он, подбирается на два сиденья ближе, шепчет,
- я знаю, что вы скрываетесь, и вы знаете, что скрываетесь, я вам приз-
наюсь, я скрываюсь тоже. Мы нашли друг друга, мы взаимно смущены, мы
следим за дверями, мы прислушиваемся, ожидая услышать грубые голоса,
звук предательства. Почему не довериться мне, почему не бороться за об-
щее дело, дни становятся длиннее, иногда мне кажется, что я глохну,
иногда глаза закрываются без моего желания. Двое смогут видеть лучше,
чем один, я даже готов сказать вам свое настоящее имя.
Все возможные чувства перед лицом вопиющей искренности: отвращение,
отрешенность, радость, бегство, родство душ, сдать егог властям (власти
до сих пор существуют). Ужели это не обстоятельства, перед которыми мо-
жет болтаться в воздухе нагой Бчрлигейм, не та настоящая жизнь, риск и
опасность, что в "Женщине Вуду", в "Твари из Черной Лагуны"?
Бэйн продолжает:
- Мое подлинное имя (как бы это выразиться?) - Адриан Хипкисс: это
то, от чего я бегу. Представляете ли вы, что значит называться Адрианом
Хипкиссом: хохотки, насмешки, бесчестье, это было невыносимо. И еще: в
1944 году я отправил письмо, в котором не сказал, то что знал, я съехал
на следующий день, это был канун Нового Года, и все грузчики были пьяны,
сломали ножку у пианино. Из страха, что это вернется и будет мучить ме-
ня. Моя жизнь с той поры превратилась в смену масок: Уотфорд, Уоткинс,
Уотли, Уотлоу, Уотсон, Уотт. Полинное лицо исчезло, разлетелось вдребез-
ги. Кто я, кто это знает?
Бэйн-Хипкисс начинает всхлипывать, включается система охлаждения, го-
родская жизнь - ткань таинственных шумов, возникающих и пропадающих,
пропадающих и возникающих, мы достигаем контроля над физическоим окруже-
нием только за счет слуха. Что если бы человек мог чувствовать, если б
мог уворачиваться в темноте? Термиты-мутанты пожирают марионеток с ог-
ромной скоростью, награды - ученым, аппетитная красотка-медсестра - мо-
лоденькому лейтенанту, они завершат все это шуткой, если возможно, озна-
чающей: тут нет ничего реального. Обман существует на любом уровне, по-
пытка отрицать то, что выявляет глаз, что разум осознает, как истину.
Бэйн-Хипкисс напрягает мою доверчивость, кот в мешке. Если не (6) и не
(1), готов ли я иметь дело с вариантом (2)? Должна ли тут быть солидар-
ность? Но плач невыносим, неестественен, видимо, его следует оставлять
на особый случай. Телеграмма посреди ночи, железнодорожные катастрофы,
землятресения, война.
- Я скрываюсь от попов (мой голос странно нерешителен, срывается),
когда я был самым высоким мальчиком в восьмом классе школы Скорбящей Бо-
гоматери, они хотели отправить меня играть в баскетбол, я отказался,
Отец Блау, поп-физрук, сказал, что я, отлынивая от полезного для здо-
ровья спорта, чтобы погрузиться во грех, не считая греха гордыни и дру-
гих разнообразных грехов, тщательно перечисленных перед заинтересованной
группой моих современников.
Лицо Бэйн-Хипкисса проясняется, он прекращает всхлипывать, а тем вре-
менем фильм начинается снова, марионетки еще раз выступают против Амери-
канской Армии, они неуязвимы, Честный Джон смехотворен, Ищейка неиспра-
вен, Ханжа подрывается на пусковой площадке, цветы пахнут все слаще и
сильнее. Неужели они действительно растут под нашими ногами, и время
взаправду проходит?
- Отец Блау мстил во время исповедей, он настаивал на том, чтобы
знать все. И ему было что знать. Ибо что я больше не верил так, как дол-
жен был верить. Или верил слишком сильно, без разбору. Тому, кто всегда
был чрезмерно восприимчив к лозунгам, им никогда не следовало говорить:
Ты можешь изменить мир. Я намекнул своему исповеднику, что некоторые мо-
менты ритуала омерзительно похожи на сцену воскрешения в "Невесте Фран-
кенштейна". Он был шокирован.
Бэйн-Хипкисс бледнеет, он сам шокирован.
- Но поскольку он и так по праву был во мне заинтересован, то стре-
мился наставить меня на путь истинный. Я не провоцировал этот интерес,
он смущал меня, я думал совсем о другом. И виновен ли я в том, что во
всем этом недокормленном приходе только я выделял достаточное количество
гормонов и тщательно пережевывал суп и жареную картошку, которые были
нашим ежедневным рационом, вынуждая свою голову и руки максимально приб-
лизиться к баскетбольной корзине?
- Вы могли бы симулировать растяжение лодыжки, - резонно отметил
Бэйн-Хипкисс.
-К сожалению, это было только начало. Однажды, посреди доброго Акта
Покаяния, а Отец Блау совершает обряд с благочестивой злобой, я выпрыг-
нул из исповедальни и помчался между скамеек, чтобы никогда больше туда
не возвращаться. Я миновал крестящихся людей, миновал маленькую негри-
тянку, чью-то горничную, нашу единственную черную прихожанку, которая
всегда сидела в последнем ряду с носовым платком на голове. Покинув Отца
Блау, бесповоротно, с прискорбным осадком от наших еженедельных встреч:
грязных мыслишек, злости, брани, непослушания.
Бэйн-Хипкисс передвигается еще на два сиденья (почему именно два за
один раз?), голос почти срывается:
- Грязных мыслишек?
- Мои грязные мыслишки были особого, богатого деталями и зрительными
образами рода. По большей части, они тогда касались Недды-Энн Буш, кото-
рая жила в двух домах от нас и была удивительно хорошо развита. Под ее
окнами я скрючивался много вечеров, ожидая откровений красоты, свет го-
рел как раз между шкафом и окном. Я был особо вознагражден несколько
раз, а именно: 3 мая 1942 года, увиденным мельком знаменитым бюстом; 18
октября 1943, на редкость холодным вечером, перемещением трусиков с пер-
соны в бельевую корзину на пару с последующим трехминутным обозрением
нагой натуры. Пока она не догадалась выключить свет.
- Невероятно! - шумно выдыхает Бэйн-Хипкисс. Ясно, что исповедь неким
неясным образом возвращает его к жизни. - Но этот священник, наверняка,
подыскал какое-нибудь духовное утешение, совет...
- Однажды он предложил мне кусочек шоколадного батончика.
- В знак расположения?
- Он хотел, чтобы я рос. Это входило в его интересы. Ему мечталось о
первенстве города.
- Но это был акт доброты.
- Все произошло до того, как я сказал, что не выйду на игру. В темной
исповедальне с раздвижными панелями, лица за ширмой, как в "Малышке из
замка", как в "Тайне дома Эшеров", он твердо отказывал мне в понимании
этой озабоченности, совершенно естественного и здорового интереса к ин-
тимным женским местам, удовлетворявшегося незаконными способами, как в
случае с окном. Вкупе с профессионально поставленными вопросами, для то-
го чтобы вытянуть из меня все детали до последней, включая самоуничиже-
ние, и принудительным перерасходом батончиков, шоколадок "Марс" и прос-
вирок, значение которых в периоды сексуального самовозвышения впервые
бвло указано мне этим добрым и святым человеком.
Бэйн-Хипкисс выглядит обеспокоенным. Почему бы и нет? Это волнующая
история. В мире полно вещей, вызывающих отвращение. Не все в жизни -
"виставижн" и "тандербердз". Даже шоколадки "Марс" обладают скрытой
сутью, опасной в глубине. Искоренением риска пусть занимаются женские
организации и фонды, лишь меньшинство - увы! - может быть великими греш-
никами.
- Вот так я и стал убежденным антиклерикалом. Не любил больше Госпо-
да, не ежился от слов "сын мой". Я бежал от ряс, где бы они не появля-
лись, предавал анафеме все, что прилично, богохульствовал, писал поганые
лимерики, срифмованные под "монашку-какашку", словом, был в упоительном
полном отлучении. Потом мне стало ясно, что это не игра в одни ворота,
как казалось вначале, что за мной погоня.
- А...
- Это открылось мне благодаря брату-расстриге из Ордена Гроба Господ-
ня, не слишком сообразительному человеку, но сохранившему добро в тайни-
ках сердца, он восемь лет проработал поваром во дворце епископа. Он ут-
верждал, что на стене в кабинете епископа висит карта, и в нее воткнуты
булавки, отмечающие тех из епархии, чьи души под вопросом.
- Господи всемогущий! - ругается Бэйн-Хипкисс, мне кажется, или тут
слабо веет...
- Она дисциплинированно обновлялась коадъютором, довольно политизиро-
ванным человеком. Каковыми, по моему опыту, является большинство церков-
ных функционеров ниже епископского ранга. Парадоксально, но сам епископ
- святой.
Бэйн-Хипкисс смотрит недоверчиво:
- Вы все еще верите в святых?
- Я верю в святых,
святую воду,
коробки для пожертвований,
пепел в Пепельную Среду,
лилии на Пасху,
ясли, кадила, хоры,
стихари, библии, митры, мучеников,
маленькие красные огоньки,
дам из Алтарного Общества,
Рыцарей Колумба,
сутаны и лампады,
божий промысел и индульгенции,
в силу молитвы,
Преосвященства и Высокопреподобия,
дарохранительницы и дароносицы,
звон колоколов и пение людей,
вино и хлеб,
Сестер, Братьев, Отцов,
право убежища,
первосвятительство Папы Римского,
буллы и конкордаты,
Указующий Перст и Судный День,
в Рай и Ад,
я верю во все это. В это невозможно не верить. Вот от этого все так
сложно.
- Но тогда...
- Баскетбол. В него я не верю.
За этой фразой большее. Это был первый ритуал, открывший мне возмож-
ность других ритуалов, других праздников, например, "Крови Дракулы",
"Поразительном Колоссе", "Оно покорило мир". В силах ли Бэйн-Хипкисс
постичь этот славный теологический вопрос: каждый верит в то, во что мо-
жет, и следует за этим видением, что столь ярко возвышает и унижает мир?
Оставшись в темноте, наедине с собой, каждый жертвует "Поразительному
Колоссу" все надежды и желания, пока епископ рассылает свои патрули,
хитрых старых попов, величавые парочки монахинь с простыми поручениями.
1 2 3 4 5 6 7 8
Объявления, в конце концов, относятся ко всем, и если делать исключе-
ния, то так и напишите: солдаты, моряки, летчики, дети с бумажными змея-
ми, собаки в соответствующих намордниках, страждущее дворянство, люди,
обещавшие не пищать. Хорошо одетые Негры, скрытые черными очками, в зак-
рытых пустых кинотеатрах, попытка навязать знакомство, заботливый друг с
ласковым словом, угрожающая нотка, совсем как "Мятеж в борделе", как в
"Ужасе из пятитысячного года". Детки играют, любительская пьеса, понима-
ют ли они, с кем имеют дело.
- Этот бред не прекращается, - утверждает мой дружок. - Просто очаро-
вательно. Сеансы без перерыва с 1944 года. Идут и идут себе. - Запроки-
дывает голову, театрально хохочет. - Даже тогда никуда не годились, за
ради Бога.
- Чего ж вы здесь торчите?
- Не думаю, что это удачный вопрос.
Лицо приятеля становится непроницаемым, он погружается в созерцание
фильма. Во многих местах вспыхивают пожары, музыка сдержанна. Я предус-
мотрительно вверяю свою персону таким местам. Рискованно, конечно, но
ведь так же рискованно переходить улицы, открывать двери, заглядывать
незнакомцам в глаза. Мужчина не может жить, не помещая обнаженного себя
пред лик обстоятельств, будь то война, подводный мир, реактивные самоле-
ты или женщины. Всегда удастся улететь, прибежище всегда найдется.
- Я вот что имел в виду, - продолжает мой друг воодушевленно, улыба-
ясь и жестикулируя, - другие кинотеатры. Когда они полны, просто теря-
ешься в толпе. Здесь, если кто-то войдет, его сразу засекут. Но большая
часть людей... верит вывеске.
И.А.Л.Берлигейм проходит в любую открытую дверь, частные апартаменты,
публичные сборища, магазины с детективами в шляпах, встречи Сынов и Дще-
рей Того, Кто Воскреснет, но надо ли хвастать? Продолжаю двигаться, нап-
ролом. Изучение мотивов являет привлекательность темных мест, ничего об-
щего не имеет с обстоятельствами. Но лишь потому, что мне теплее. Намек
был в том, что большая часть людей делает то, что говорят: НЕ БЕЗДЕЛЬНИ-
ЧАТЬ, НЕ ПАРКОВАТЬСЯ С 8 ДО 17 ЧАСОВ, ПО ТРАВЕ НЕ ХОДИТЬ, НЕ ПОДХОДИТЬ -
ВЕДУТСЯ РЕМОНТНЫЕ РАБОТЫ. Негр придвигается на два сиденья, доверительно
понижает голос.
- Конечно, это не моя забота... - Лицо кажется умиротворенным, заин-
тересованным, как у старого вертухая в "Девушке из камеры смертников",
как у воздухоплавателя-душителя из "Цирка ужасов". - Конечно, это волну-
ет меня меньше всего. Но по совести, мне бы хотелось чуточку серьезнос-
ти.
- Я абсолютно серьезен.
С другой стороны, возможно, противник мой - просто и чисто тот, за
кого себя выдает: хорошо одетый Негр в черных очках в закрытом кинотеат-
ре. Но гдеже тогда сосиска? В чем тогда фокус? Вся жизнь построена на
противоречиях, на движении внутрь себя, два микрокосма, диагонально, ос-
паривает скрытую угрозу, должно быть место и для иронии.
- И все-таки, что вы делаете здесь? - Дружок откидывается на выдвиж-
ном сиденье с таким видом, будто у него козырь в рукаве. - Вы, верно,
решили, что это - подходящее заведение?
- Снаружи выглядело замечательно. И внутри никого, кроме вас.
- Но я все же - здесь. Что вы обо мне знаете? Ничего, абсолютно ниче-
го. Я могу быть кем угодно.
- Я тоже могу быть кем угодно. И я заметил, что вы тоже поглядываете
на дверь.
- Таким образом, мы одинаково проблематичны друг для друга. - Сказано
ловко, с сознанием силы. - Меня зовут Бэйн, кстати. - Раскуривает труб-
ку, цветистость и аффектации. - Имя - не настоящее, конечно.
- Конечно. - Трубка сигналит сообщникам, засевшим на балконе, за го-
беленами, под надписью "ВЫХОД"? Или все это безмозглое представление -
только случайность, скрывающая тщеславное сердце, пустые мозги? На экра-
не известный ученый решил проблему победы над марионетками: термиты-му-
танты брошены во фланговую атаку. Страна в панике. Уолл-Стрит пал, Пре-
зидент насупился. А что с юным осведомителем из вестибюля, в чем его
значимость, кто развратил обладателя футболки, владельца бумажного змея?
- Я работаю с понятиями, - добровольно продолжает дружок. - Танцующие
куклы, обучение анализу почерка по почте, секреты вечной жизни, монеты и
марки, удивите своих друзей, языческие ритуалы, давно забытые пропажи,
полная коллекция редких кинжалов со всего света, есть гуркхские, стиле-
ты, финки, охотничьи, метательные.
- И что вы здесь делаете?
- Как и вы, - гордо утверждает он, - смотрю фильм. Заглянул на ого-
нек.
Мы возобновляем просмотр. Роль Бэйна неясна, вероятные мотивы в раз-
жигании беседы: (1) Агент заговора, (2) Такой же, как я, страдалец из
подполья, (3) Занимается контрразведкой, (4) Искатель талантов для Школы
Полицейских Стукачей, (5) Маркетолог, нанятый создателями "Нападения ма-
рионеток", (6) Простой любопытный подонок, никак не связаный с чем-либо
из упомянутого выше. Очевидно, гипотезы 1, 2 и 6 наиболее логичны. Если
же верна шестая, однако, поработать смогли бы и простые тупицы, как ут-
верждалось в его репликах "люди не всегда говорят правду" и "я заметил,
вы тоже поглядываете на дверь". К тому же, в его рассуждении заложена
скрытая схема: слишком любопытен, слишком искушен в социологии утаива-
ния. Легенда тонка, кто зацикливается на редких кинжалах, гуркхских,
финках, охотничиьих и метательных, в наш день и век, когда крупномасш-
табное мошенничество доступно даже простофиле, стоит взглянуть на госу-
дарственные манипуляции с пшеницей, телевидение, уран, системы развития
и общественные отношения? Маскировка тоже банальна, почему Негр, почему
Негр в черных очках, зачем сидит в темноте? Теперь разыгрывает интерес к
событиям на экране, говорит, это крутят с 1944 года, хотя я совершенно
точно знаю, что на прошлой неделе шли "Богини Акульего Рифа", а перед
ними - "Ночь Кровавого Зверя", "Дневник невесты-старшеклассницы", "Кру-
той и безумный". На днях пойдут сразу два фильма "Школьница из колонии
для малолетних" и "Вторжение инопланетян". Зачем врать? Или он пытается
внушить мне непостояноство времени? Сладостный аромат откуда-то, цветы
растут прямо в трещинах пола, под сиденьями? Возможно, вербена, возмож-
но, гладиолус, ирис или флокс. Не могу определить с такого расстояния,
чего он хочет? Теперь он кажется искренним, снимая очки и вовлекая в со-
бытия свое лицо (его глаза пылают во мраке), морщит лоб, опускает уголки
рта, у него это здорово получается.
- Скажите мне честно, от чего вы прячетесь? - роняет он этакой Энолой
Гей в двух шагах от своей пресловутой цели.
Бомба не взорвалась, Берлигейм не реагирует. Лицо - воплощение безза-
ботной веселости, по его собственным отвратительным словам, меня это
волнует меньше всего. Сейчас Бэйн вкладывает в выполнение задания всю
душу, совершенно ясно, что он профессионал, но кем подосланный? В наши
дни все становится невероятно сложным, демаркационные линии размыты.
- Послушайте, - умоляет он, подбирается на два сиденья ближе, шепчет,
- я знаю, что вы скрываетесь, и вы знаете, что скрываетесь, я вам приз-
наюсь, я скрываюсь тоже. Мы нашли друг друга, мы взаимно смущены, мы
следим за дверями, мы прислушиваемся, ожидая услышать грубые голоса,
звук предательства. Почему не довериться мне, почему не бороться за об-
щее дело, дни становятся длиннее, иногда мне кажется, что я глохну,
иногда глаза закрываются без моего желания. Двое смогут видеть лучше,
чем один, я даже готов сказать вам свое настоящее имя.
Все возможные чувства перед лицом вопиющей искренности: отвращение,
отрешенность, радость, бегство, родство душ, сдать егог властям (власти
до сих пор существуют). Ужели это не обстоятельства, перед которыми мо-
жет болтаться в воздухе нагой Бчрлигейм, не та настоящая жизнь, риск и
опасность, что в "Женщине Вуду", в "Твари из Черной Лагуны"?
Бэйн продолжает:
- Мое подлинное имя (как бы это выразиться?) - Адриан Хипкисс: это
то, от чего я бегу. Представляете ли вы, что значит называться Адрианом
Хипкиссом: хохотки, насмешки, бесчестье, это было невыносимо. И еще: в
1944 году я отправил письмо, в котором не сказал, то что знал, я съехал
на следующий день, это был канун Нового Года, и все грузчики были пьяны,
сломали ножку у пианино. Из страха, что это вернется и будет мучить ме-
ня. Моя жизнь с той поры превратилась в смену масок: Уотфорд, Уоткинс,
Уотли, Уотлоу, Уотсон, Уотт. Полинное лицо исчезло, разлетелось вдребез-
ги. Кто я, кто это знает?
Бэйн-Хипкисс начинает всхлипывать, включается система охлаждения, го-
родская жизнь - ткань таинственных шумов, возникающих и пропадающих,
пропадающих и возникающих, мы достигаем контроля над физическоим окруже-
нием только за счет слуха. Что если бы человек мог чувствовать, если б
мог уворачиваться в темноте? Термиты-мутанты пожирают марионеток с ог-
ромной скоростью, награды - ученым, аппетитная красотка-медсестра - мо-
лоденькому лейтенанту, они завершат все это шуткой, если возможно, озна-
чающей: тут нет ничего реального. Обман существует на любом уровне, по-
пытка отрицать то, что выявляет глаз, что разум осознает, как истину.
Бэйн-Хипкисс напрягает мою доверчивость, кот в мешке. Если не (6) и не
(1), готов ли я иметь дело с вариантом (2)? Должна ли тут быть солидар-
ность? Но плач невыносим, неестественен, видимо, его следует оставлять
на особый случай. Телеграмма посреди ночи, железнодорожные катастрофы,
землятресения, война.
- Я скрываюсь от попов (мой голос странно нерешителен, срывается),
когда я был самым высоким мальчиком в восьмом классе школы Скорбящей Бо-
гоматери, они хотели отправить меня играть в баскетбол, я отказался,
Отец Блау, поп-физрук, сказал, что я, отлынивая от полезного для здо-
ровья спорта, чтобы погрузиться во грех, не считая греха гордыни и дру-
гих разнообразных грехов, тщательно перечисленных перед заинтересованной
группой моих современников.
Лицо Бэйн-Хипкисса проясняется, он прекращает всхлипывать, а тем вре-
менем фильм начинается снова, марионетки еще раз выступают против Амери-
канской Армии, они неуязвимы, Честный Джон смехотворен, Ищейка неиспра-
вен, Ханжа подрывается на пусковой площадке, цветы пахнут все слаще и
сильнее. Неужели они действительно растут под нашими ногами, и время
взаправду проходит?
- Отец Блау мстил во время исповедей, он настаивал на том, чтобы
знать все. И ему было что знать. Ибо что я больше не верил так, как дол-
жен был верить. Или верил слишком сильно, без разбору. Тому, кто всегда
был чрезмерно восприимчив к лозунгам, им никогда не следовало говорить:
Ты можешь изменить мир. Я намекнул своему исповеднику, что некоторые мо-
менты ритуала омерзительно похожи на сцену воскрешения в "Невесте Фран-
кенштейна". Он был шокирован.
Бэйн-Хипкисс бледнеет, он сам шокирован.
- Но поскольку он и так по праву был во мне заинтересован, то стре-
мился наставить меня на путь истинный. Я не провоцировал этот интерес,
он смущал меня, я думал совсем о другом. И виновен ли я в том, что во
всем этом недокормленном приходе только я выделял достаточное количество
гормонов и тщательно пережевывал суп и жареную картошку, которые были
нашим ежедневным рационом, вынуждая свою голову и руки максимально приб-
лизиться к баскетбольной корзине?
- Вы могли бы симулировать растяжение лодыжки, - резонно отметил
Бэйн-Хипкисс.
-К сожалению, это было только начало. Однажды, посреди доброго Акта
Покаяния, а Отец Блау совершает обряд с благочестивой злобой, я выпрыг-
нул из исповедальни и помчался между скамеек, чтобы никогда больше туда
не возвращаться. Я миновал крестящихся людей, миновал маленькую негри-
тянку, чью-то горничную, нашу единственную черную прихожанку, которая
всегда сидела в последнем ряду с носовым платком на голове. Покинув Отца
Блау, бесповоротно, с прискорбным осадком от наших еженедельных встреч:
грязных мыслишек, злости, брани, непослушания.
Бэйн-Хипкисс передвигается еще на два сиденья (почему именно два за
один раз?), голос почти срывается:
- Грязных мыслишек?
- Мои грязные мыслишки были особого, богатого деталями и зрительными
образами рода. По большей части, они тогда касались Недды-Энн Буш, кото-
рая жила в двух домах от нас и была удивительно хорошо развита. Под ее
окнами я скрючивался много вечеров, ожидая откровений красоты, свет го-
рел как раз между шкафом и окном. Я был особо вознагражден несколько
раз, а именно: 3 мая 1942 года, увиденным мельком знаменитым бюстом; 18
октября 1943, на редкость холодным вечером, перемещением трусиков с пер-
соны в бельевую корзину на пару с последующим трехминутным обозрением
нагой натуры. Пока она не догадалась выключить свет.
- Невероятно! - шумно выдыхает Бэйн-Хипкисс. Ясно, что исповедь неким
неясным образом возвращает его к жизни. - Но этот священник, наверняка,
подыскал какое-нибудь духовное утешение, совет...
- Однажды он предложил мне кусочек шоколадного батончика.
- В знак расположения?
- Он хотел, чтобы я рос. Это входило в его интересы. Ему мечталось о
первенстве города.
- Но это был акт доброты.
- Все произошло до того, как я сказал, что не выйду на игру. В темной
исповедальне с раздвижными панелями, лица за ширмой, как в "Малышке из
замка", как в "Тайне дома Эшеров", он твердо отказывал мне в понимании
этой озабоченности, совершенно естественного и здорового интереса к ин-
тимным женским местам, удовлетворявшегося незаконными способами, как в
случае с окном. Вкупе с профессионально поставленными вопросами, для то-
го чтобы вытянуть из меня все детали до последней, включая самоуничиже-
ние, и принудительным перерасходом батончиков, шоколадок "Марс" и прос-
вирок, значение которых в периоды сексуального самовозвышения впервые
бвло указано мне этим добрым и святым человеком.
Бэйн-Хипкисс выглядит обеспокоенным. Почему бы и нет? Это волнующая
история. В мире полно вещей, вызывающих отвращение. Не все в жизни -
"виставижн" и "тандербердз". Даже шоколадки "Марс" обладают скрытой
сутью, опасной в глубине. Искоренением риска пусть занимаются женские
организации и фонды, лишь меньшинство - увы! - может быть великими греш-
никами.
- Вот так я и стал убежденным антиклерикалом. Не любил больше Госпо-
да, не ежился от слов "сын мой". Я бежал от ряс, где бы они не появля-
лись, предавал анафеме все, что прилично, богохульствовал, писал поганые
лимерики, срифмованные под "монашку-какашку", словом, был в упоительном
полном отлучении. Потом мне стало ясно, что это не игра в одни ворота,
как казалось вначале, что за мной погоня.
- А...
- Это открылось мне благодаря брату-расстриге из Ордена Гроба Господ-
ня, не слишком сообразительному человеку, но сохранившему добро в тайни-
ках сердца, он восемь лет проработал поваром во дворце епископа. Он ут-
верждал, что на стене в кабинете епископа висит карта, и в нее воткнуты
булавки, отмечающие тех из епархии, чьи души под вопросом.
- Господи всемогущий! - ругается Бэйн-Хипкисс, мне кажется, или тут
слабо веет...
- Она дисциплинированно обновлялась коадъютором, довольно политизиро-
ванным человеком. Каковыми, по моему опыту, является большинство церков-
ных функционеров ниже епископского ранга. Парадоксально, но сам епископ
- святой.
Бэйн-Хипкисс смотрит недоверчиво:
- Вы все еще верите в святых?
- Я верю в святых,
святую воду,
коробки для пожертвований,
пепел в Пепельную Среду,
лилии на Пасху,
ясли, кадила, хоры,
стихари, библии, митры, мучеников,
маленькие красные огоньки,
дам из Алтарного Общества,
Рыцарей Колумба,
сутаны и лампады,
божий промысел и индульгенции,
в силу молитвы,
Преосвященства и Высокопреподобия,
дарохранительницы и дароносицы,
звон колоколов и пение людей,
вино и хлеб,
Сестер, Братьев, Отцов,
право убежища,
первосвятительство Папы Римского,
буллы и конкордаты,
Указующий Перст и Судный День,
в Рай и Ад,
я верю во все это. В это невозможно не верить. Вот от этого все так
сложно.
- Но тогда...
- Баскетбол. В него я не верю.
За этой фразой большее. Это был первый ритуал, открывший мне возмож-
ность других ритуалов, других праздников, например, "Крови Дракулы",
"Поразительном Колоссе", "Оно покорило мир". В силах ли Бэйн-Хипкисс
постичь этот славный теологический вопрос: каждый верит в то, во что мо-
жет, и следует за этим видением, что столь ярко возвышает и унижает мир?
Оставшись в темноте, наедине с собой, каждый жертвует "Поразительному
Колоссу" все надежды и желания, пока епископ рассылает свои патрули,
хитрых старых попов, величавые парочки монахинь с простыми поручениями.
1 2 3 4 5 6 7 8