Юнцы
шли группами, иногда обнявшись. Они что-то напевали, они пританцовывали. А
иногда все это человеческое море взрывалось одним дружным возгласом:
- Галлинаго!
Чувство редкого единения пронизывало атмосферу гуляния, если,
конечно, это было массовым гулянием. Было трудно рассмотреть кого-то в
отдельности: смеющаяся рыжая женщина (ее закрыло какое-то вьющееся
полотнище), приплясывающий кореец с книгой в руке (его всосало в
круговерть ликующей молодежи), старик, несущий в низко опущенной руке три
розы... Смысл следовало искать не в отдельных лицах, разгадка
происходящего явно таилась в общности.
- Ты же писатель... - шепнул я Илье. - Запас слов должен быть у тебя
не бедным... Поройся в памяти. Что это за галлинаго?
Одно, впрочем, не требовало пояснений: неимоверную толпу, такую
разную в каждой своей части, несомненно, объединяло это неизвестное мне
слово.
- Галлинаго!
Я похолодел: слово выкрикнул Илья. И не успел он умолкнуть, люди
вокруг поддержали его:
- Галлинаго!
Симпатичный кореец с книгой вынырнул из толпы. Приплясывая,
торжествуя, он восторженно поддержал всеобщее ликование:
- Он опять с нами!
- Ты что-нибудь понял?
Илья нервно запыхтел:
- Чего ж не понять? Этот галлинаго... Он опять с нами!
И вдруг заспешил. Заставил меня обогнать кого-то. Я не боялся
заблудиться, дорожки к МВ вели не такие уж запутанные, но спешка была мне
не по душе. Я вдруг понял, что Илья торопится за тем корейцем, собственно,
даже не за ним, а за книгой, которую кореец держал в руке. С другой
стороны, почему бы писателю не поинтересоваться, что именно читают в
последней четверти XXI века?
И вдруг он остановился:
- Вспомнил!
- Что вспомнил? - Краем глаза я сам невольно следил за корейцем, то
появляющимся, то вновь скрывающимся в праздничной толпе.
- Галлинаго!
- Ну? - поторопил я.
- "Буро-черная голова... - Илья явно цитировал. - По темени
продольная широкая полоса охристого цвета... Спина бурая, с ржавыми
пятнами... Длинный нос, острый, как отвертка... Ноги серые, длинные, с
зеленоватым отливом... Гнездится на болотах, в болотистых еловых лесах..."
Неплохо, а? - похвастался он. - Я не зря читал Брэма. Я могу даже сказать,
с чем едят этого галлинаго, точнее, с чем ели его мы, и с чем ел его Эдик.
- Причем тут Эдик? - не понимал я. - И кто он, этот чертов галлинаго,
гнездящийся в еловых лесах?
Илья засмеялся. Илья не без торжества выпалил:
- Галлинаго, галлинаго Линнеус! Не водись этот галлинаго под нашей
Березовкой, мы могли и не дотянуть до Будущего.
- О чем ты?
- Да о наших маленьких галлинаго, о наших болотных куличках. Помнишь,
Эдик утверждал, что вкуснее всего они под чесночным соусом? Соусом он
называл растертый чеснок.
- Наши кулички?
- Ну конечно! Те самые, последнюю парочку которых съел Эдик.
Я растерялся.
Но ликующая толпа уже вынесла нас на обширную, круглую, прогнутую,
как воронка, площадь, и там, над этой площадью, в самом центре ее, над
многими тысячами веселых праздничных лиц, обращенных к вечернему небу, мы
увидели массивный, высеченный из единой гранитной глыбы монумент, над
которым переливались, цвели невесть как высвеченные прямо в небе слова:
ГАЛЛИНАГО! ОН ОПЯТЬ С НАМИ!
Каменный щербатый человечек в бейсбольной каменной кепочке. Каменные
нехорошие глаза, прикрытые стеклами каменных светозащитных очков с
крошечным, но хорошо различимым фирменным ярлычком. Каменный зад,
горделиво обтянутый каменными джинсами. Каменный "кейс-атташе" в тяжелой
левой руке. А правую руку этот каменный пузатый человечек возносил над
собой, то ли приветствуя собравшихся, то ли отмахиваясь от их ликующего
интереса.
Я ахнул.
Посреди площади возвышался Эдик Пугаев!
Нет, это был не просто Эдик. Это было полное крушение всех надежд,
это было дурное, вдруг материализовавшееся предчувствие Ильи Петрова
(новосибирского). Эдик Пугаев опять обогнал нас, он и в Будущее попал
первым - вот же он, торжествуя, стоит перед нами!
Но так ли?
Торжествуя ли?..
К чему эта легкая асимметрия в каждой отдельно взятой части каменной
массивной фигуры? К чему этот легкий, но бросающийся в глаза перебор всего
того, что нормальным людям дается строго в меру? И почему вспыхивают в
прозрачном, в сияющем, в пузырящемся от свежести воздухе все новые и новые
слова?
Тип - хордовые.
Подтип - позвоночные.
Класс - млекопитающие.
Отряд - приматы.
Семейство - гоминиды.
Род - гомо.
Вид - сапиенс.
Имя - эдик.
Это же ключ! - вторично ахнул я.
Имя героя не пишут со строчной буквы. Имя героя заслуживает
заглавной. Значит, что-то тут не так. Значит, я чего-то не понял, иначе
Илья не веселился бы так откровенно, не хохотал бы столь свирепо, не
торжествовал бы так открыто и воинственно, и не пылали бы над головой
эдика слова, огненные и колючие, будто стрелы.
Ты ел сытнее других!
Ты пил вкуснее других!
Ты одевался лучше других!
Ты имел больше, чем другие!
Ликующая толпа замерла, ликующая толпа слилась в одно живое
трепещущее тело, мощно противостоящее холодному молчанию монумента. Я
чувствовал полную свою слитность с толпой, я был одним из всех, я был
молекулой этого великолепного организма, а потому не неожиданность, а
торжество принесли мне слова, взорвавшиеся в прозрачном воздухе:
НО МЫ СПАСЛИ ГАЛЛИНАГО!
Толпа взревела:
- Галлинаго! Он опять с нами!
И я успокоенно вздохнул.
Если Эдик Пугаев и прорвался в Будущее, то совсем не в том качестве,
о каком мечтал. Если ему воздвигли здесь монумент, то вовсе не из
восхищения перед его делами.
- Литературный герой, - кивнул я сияющему Илье. - Твоя работа?
- Возможно.
- К чему такая скромность?
- Ты забываешь, об Эдике пишет и новгородец... Впрочем, - великодушно
махнул он рукой, - кто бы ни написал эдика, я или мой коллега, работу
следует признать отменной. Скульптор добавил от себя немного.
- Прими поздравления.
- Оставь!.. Ни я, ни новгородец - мы еще не закончили свои рукописи.
И тут же спросил:
- Где он?
- Кто?
- Ну, этот симпатичный кореец с книгой. Он же явно не местный, он
явно из приезжих. А какую книгу можно таскать в руке, гуляя по незнакомому
городу?
- Путеводитель?
- Вот именно.
Как нарочно, из толпы, пританцовывая в такт музыке, льющейся с неба,
вновь вынырнул кореец. На его сильном локте сидела крошечная девочка с
роскошным бантом в каштановых волосах. Она громко смеялась, и Илья
засмеялся так же громко. Я не успел остановить его, он хлопнул корейца по
плечу:
- Галлинаго! Он опять с нами!
- О, да! - обрадовался кореец.
- Эдику! Мы утерли нос!
- О, да! - удивился кореец.
- А что тут читают? Я спрашиваю, что тут читают? - Илья потянул книгу
из руки корейца, но тот, видимо, не так уж хорошо понимал Илью. Он не
выпустил книгу, он потянул ее на себя, инстинктивно прижав к груди веселую
девочку с роскошным бантом в каштановых волосах, и мне вдруг показалось,
что каким-то десятым чувством он, этот симпатичный кореец, почувствовал в
Илье другого, совсем другого человека, совсем не такого, как он сам.
- Илья!
Но Петров сам все понял.
А поняв, резко выдернул книгу из руки оторопевшего корейца и бросился
бежать, смешно выбрасывая в стороны ноги.
- Илья!!
Он убегал.
- Илья!!!
Со стороны это, возможно, выглядело смешным, даже, наверное, так
выглядело, но мне было не до смеха. Только что я был счастливым среди
счастливых, только что я был равным среди равных, только что я радовался
со всеми: Эдику утерли нос, а галлинаго, он опять с нами! - и вот я уже
чужой, и вместо ощущения счастливого единства - тяжкое ощущение
одиночества.
А Илья бежал.
Он меня не слышал.
Он не хотел меня слышать.
Он мчался прямо по лужам, разбрызгивая светлую воду, несся по
дорожкам, приводя в радостное недоумение людей, все спешащих и спешащих на
праздник возвращения галлинаго, который теперь вновь с нами и, надо
полагать, навсегда.
"Зачем ему путеводитель?"
Я догнал Илью метрах в десяти от кустов, в которых была спрятана МВ.
Сейчас он вырвется, подумал я, сейчас он сделает эти последние шаги к
МВ, и я уже не смогу его остановить, и неизвестная книга, объект из
Будущего, вещь совершенно невозможная в нашем времени, окажется именно у
нас, там, где ей не полагается быть.
Допустить этого я не мог.
Краем глаза я видел человека, появившегося в конце аллеи. Он слишком
походил на обиженного Ильей корейца, чтобы я мог рисковать.
Я отталкивал Илью от МВ, я рвал из его рук книгу.
- Выбрось немедленно!
- Но почему? Почему? - пыхтел Илья, изворачиваясь.
- Выбрось книгу. Она принадлежит не тебе.
- А кому? Кому? - пыхтел Илья.
- Выбрось книгу. Она принадлежит твоим внукам.
- А кому они обязаны? - пыхтел Илья. - Кто строил для них Будущее?!
- Выбрось книгу, - кричал я, наваливаясь на упрямого писателя. - В
этом времени ты не имеешь прав даже на собственное литнаследство!
И стены капсулы бледнели, источались (мы боролись уже внутри), и
зеленая дымка затягивала прекрасное вечернее небо, глуше и глуше доносился
до нас праздничный рев толпы, торжествовавшей над эдиком. Рывком я все же
вырвал книгу (в кулаке Петрова остался обрывок суперобложки), вышвырнул ее
из капсулы, и почти сразу МВ вошла в поле зрения энергетиков, техников,
вычислителей, членов специальной Комиссии и, конечно, воспрянувшего Ильи
Петрова (новгородского).

11
Илья не оправдывался.
Он сидел в конце длинного стола, смотрел на Председателя, и члены
специальной Комиссии тоже смотрели на Председателя, будто это он, а не
известный писатель, совершил дерзкие и преднамеренные действия, столь
противоречащие всем разработанным нами правилам.
- Итак, - сказал наконец Председатель. - Прецедент создан. В наших
руках предмет, к нашему времени не имеющий никакого отношения. Это обрывок
суперобложки, - показал он. - Не бумага. Какое-то новое вещество. Какое -
этим займутся химики и технологи... На внутренней стороне обрывка
различима надпись, сделанная обычным грифельным карандашом. - Чо Ен Хо.
Видимо, это автограф будущего, может, даже еще не родившегося владельца
книги... На внешней стороне портрет автора, к сожалению, далеко не полный.
Можно видеть лишь небольшую часть облысевшей или обритой головы... Тут же
несколько слов текста. Аннотация или рекламная врезка... Цена оборвана,
если она, конечно, была указана, зато сохранился год издания - две тысячи
одиннадцатый... Установить автора книги по обрывку портрета не
представляется возможным, но сохранившийся текст достаточно
информативен... - Председатель негромко, не поднимая головы, процитировал,
- "...и теперь эдик стоит над городом, как великое и вечное _н_е
п_р_о_с_т_и_, завещанное нам классиком мировой литературы, прозаиком и
эссеистом Ильей Петровым..."
Председатель поднял голову:
- К сожалению... или к счастью... это все.
И не удержался, моргнул изумленно:
- Одно можно утверждать точно: кто-то из наших друзей, я не знаю кто,
- он поморгал на обоих писателей, - останется широко известным и в конце
будущего века!
И замолчал.
Осознал проблему, порожденную таким оборотом дел.
Зато заговорил Илья Петров (новосибирский).
- Эта аннотация, этот ее обрывок... Он действительно информативен...
Речь идет о некоем эдике, о литературном герое, столь же нарицательным,
сколь и отрицательным... Похоже, и впрямь кто-то из нас, я тоже не знаю -
кто, создал такой типаж, что ужаснул наконец окружающих, заставил их
обратить свое внимание на эдиков... Вина моя кажется легче, когда я думаю
так. Вина моя кажется легче, когда я думаю, что чем-то мы все же помогли
людям Будущего. Биомасса Земли, а значит, биомасса Вселенной, взята там
под надежную охрану. Они даже научились возрождать погибшие виды!
Новгородец тоже сказал:
- Странен парадокс возможного авторства... Но, смею заметить, не
столь уж важно, кто именно из нас написал указанную книгу... В моем
варианте эдик не столь монументален... Боюсь, подсказка из Будущего не
столь уж полезна для моей предстоящей работы... В этом смысле я огорчен
результатами нашего эксперимента...
- А соавторство? - быстро спросил Председатель. - Такой вариант
исключен?
- Полностью! - вмешался я.
Я не хотел прощать Илью, будь он хоть классиком трех столетий.
- Во-первых, - сказал я, - в аннотации указан один автор, во-вторых,
наши друзья не могут работать в соавторстве...
Я уверен, что это так. А случись иначе, герою рукописи не
позавидуешь.
В самой первой главе, пиши ее мой друг, Эдик вполне бы мог выменять
за пару матрешек и десяток химических карандашей самый большой, самый
красивый минарет знаменитой стамбульской мечети Ени Валиде, известной еще
под именем новой мечети Султанши-матери, но во второй главе, пиши ее
новгородец, Эдик непременно бы раскаялся и все оставшееся до возвращения
домой время провел в корабельной библиотеке, занявшись, скажем, проблемой
славян на Крите; в третьей главе, пиши ее мой друг, Эдик Пугаев в грозном
приступе рецидива получил бы в свои нечистые руки знаменитый и
таинственный фестский диск, но тут же бы обменял его на килограмм дешевого
белого золота и бочонок вина, которое он, Эдик, в четвертой главе, пиши ее
новгородец, без всякого душевного смятения слил бы в лазурные воды
Средиземного моря, спасая в себе уже почти погибшего человека...
- Мне тоже не нравятся подсказки, - пыхтел Илья. - Моя рукопись в
работе, я собирался закончить ее в этом году, но теперь мне трудно сказать
об этом определенно. Слишком грандиозную фигуру следует писать, слишком
большая ответственность ложится на исполнителя.
Он спросил сам себя:
- Смогу ли я?..
В зале воцарилась тишина.
Председатель поднял голову. Он больше не улыбался. Волевая синева
затопила его глаза.
- Не будем спешить, коллеги, - сказал он. - И не надо думать, что наш
эксперимент принес только отрицательные результаты. А праздничная
атмосфера Будущего? Разве вы ее не ощутили? А это убедительное торжество
над эдиком? А возрождение видов, к гибели которых мы сами имели
причастность?.. Доверимся времени. Будем работать еще более тщательно, еще
более кропотливо, тем более что с данного момента все маршруты МВ
закрываются полностью и вплоть до две тысячи одиннадцатого года, когда
выйдет в свет... - он поколебался, но все же произнес: - ...книга Ильи
Петрова.
И замолчал.
Сидел, полузакрыв глаза, счастливый, но усталый, весь уйдя в сложные
размышления. А мне почему-то казалось: думает он об одном - кто все-таки
написал ту книгу?

12
Вы вправе задать этот вопрос и мне, хотя я, как и Председатель, не
могу на него ответить.
Ответить могут только сами Петровы - результатом своего труда. А
времени они не теряют. Мы не видим их новых произведений, но они над ними
работают, мы не держим в руках их новых книг, но они над ними думают. Им
действительно есть над чем подумать, им есть что искать. Им нужны очень
верные, очень емкие слова, такие слова, чтобы даже люди Будущего, прочитав
их, могли их понять, им поверить. А так должно произойти, я это знаю. Я
ведь видел праздник возрожденного куличка, дышал счастливым воздухом
Будущего.
Итак, я уполномочен сообщить следующее:
Все слухи об уходе от практической литературной деятельности как Ильи
Петрова (новосибирского), так и Ильи Петрова (новгородского) основаны на
недоразумении. Оба писателя живы и здоровы, оба активно занимаются любимым
делом, оба с удовольствием шлют свои наилучшие пожелания всем участникам
нашего форума!
Каждое утро за стеной, в квартире моего друга, гремит будильник,
каждое утро за стеной, в квартире моего друга, стучит пишущая машинка.
Иногда заходит ко мне сам Петров. Он ходит из угла в угол, проборматывая
вслух приходящие в голову фразы, а то вдруг начинает показывает
фотографии, полученные из Новгорода. "Смотри! - пыхтит он недовольно. - Я
работаю, а этот чертов Илья из Новгорода благополучно лысеет.
1 2 3 4 5 6