- Мириам опять взялась за фантастику. И за "Сайентифик америкэн".
Похоже, она съехала на идее, что компьютеры ведут себя как люди. А я
ляпнул, что это можно запросто перевернуть и рассматривать поведение
человека как программу, заложенную в ай-би-эмовскую машину.
- А почему нет? - сказал Митболл.
- Действительно, почему нет. Это ключевая идея во всяких коммуника-
ционных штуках, не говоря уж о теории информации. И как только я это
сказал, она взвилась. Шарик лопнул. И я никак не пойму почему. А уж
кому бы, как не мне, знать. Я отказываюсь верить, что правительство
транжирит деньги налогоплательщиков на меня, тогда как полно гораздо
более важных вещей, на которые их можно было бы растранжирить.
Митболл выпятил губы:
- Может быть, она подумала, что ты сам ведешь себя как дегуманизи-
рованный аморальный ученый сухарь?
- Ох ты Господи, - махнул рукой Саул, - дегуманизированный. Куда ж
мне дальше гуманизироваться? Я и так весь на нервах. Тут нескольким
европейцам где-то в Северной Африке языки повырывали, потому что они
говорили не те слова. Только европейцы думали, что это - те слова.
- Языковой барьер, - предположил Митболл.
Саул спрыгнул с плиты.
- Ты что, - сердито сказал он, - хочешь получить приз за самую глу-
пую шутку года? Нет, старик, никакой это не барьер. Если это как-то и
называется, то только чем-то типа размытости. Скажи девушке: "Я люблю
тебя". С местоимениями никаких проблем, это замкнутая цепь. Только
"ты" и "она". Но грязное слово из пяти букв - то самое, чего следует
опасаться. Двусмысленность. Избыточность. Иррелевантность, в конце
концов. Размытость. Это все шум. Шум глушит твой сигнал и приводит к
неполадкам в цепи.
Митболл заерзал.
- Ну, это самое, Саул, - проворчал он, - ты, я не знаю, вроде как
слишком много хочешь от людей. В смысле - сам-то ты знаешь. Ты хочешь,
наверное, сказать, что большая часть того, что мы говорим, - это твой
пресловутый шум.
- Ха! Да половина из того, что ты сейчас сказал, чтобы далеко не
ходить.
- Ну, и ты тоже.
- Я знаю, -мрачно усмехнулся Саул, - это-то и самое гадкое.
- Готов поспорить, что именно поэтому специалисты по бракоразводным
процессам не сидят без работы. Из-за перебранок.
- Ну, я не так чувствителен. С другой стороны, - нахмурился Саул, -
ты прав. Ты догадался, что, по-моему, самые "удачные" браки - такие,
как наш с Мириам до прошлого вечера, - держатся на чем-то вроде комп-
ромисса. Никогда не действовать с максимальной эффективностью, обеспе-
чивать только минимальную рентабельность. Я думаю, что подходящее сло-
во - "совместность".
- Аааррр.
- Вот именно. Ты хочешь сказать, что это тоже шум? Но мы по-разному
это воспринимаем, потому что ты - холостяк, а я - женат. То есть был
женат. К черту.
- Послушай, - сказал Митболл, из последних сил стараясь быть терпе-
ливым, - вы говорите на разных языках. Для тебя "человек" - нечто та-
кое, что можно рассматривать как компьютер. Может, тебе это помогает в
работе или еще как. Но Мириам имеет в виду совершенно...
- К черту.
Митболл замолчал.
- Я бы выпил, - сказал Саул после паузы.
Карты были уже заброшены, и друзья Шандора методично уничтожали за-
пасы текилы. В комнате на кушетке Кринкл тихо ворковал с одной из сту-
денток.
- Нет, - говорил Кринкл, - нет, Дэйву я не судья. И вообще я перед
ним преклоняюсь. Хотя бы из-за того несчастья, которое с ним приключи-
лось.
Улыбка девушки увяла.
- Какой ужас, - сказала она, - что за несчастье?
- Ты разве не слышала? - спросил Кринкл. - Когда Дэйв служил в ар-
мии - всего-то простым техником, - его послали в Оак Ридж со спецзада-
нием. Что-то связанное с Манхэттенским проектом. Возился со всей этой
гадостью и в один прекрасный день хватанул рентгенов. Так что теперь
не снимает свинцовых перчаток.
Девушка сочувственно покачала головой.
- Какой это, наверное, кошмар для пианиста.
Митболл оставил Саула в обществе бутыли текилы и уже собирался отп-
равиться спать в сортир, когда дверь распахнулась и в квартиру ввали-
лись пятеро недавно завербованных моряков, каждый из которых был отв-
ратителен по-своему.
- Вот это хаза! - возвестил толстый, сальный матрос, уже потерявший
свой берет. -Тот самый бардак, о котором нам говорил кэп.
Жилистый боцман третьего класса оттолкнул его и ввалился в гости-
ную.
- Ты прав, Слэб, - сказал он, - но даже для здешнего мелководья тут
не так чтобы клево. В Неаполе я видел куда более классных телок.
- Эй, что здесь почем? - просипел сквозь свои аденоиды огромный мо-
ряк, сжимавший в руке стеклянную банку с контрабандным бухлом.
- О Боже, - простонал Митболл.
Температура за окном не менялась. В теплице Обад рассеянно ласкала
ветки молодой мимозы, прислушиваясь к напеву соков, поднимающихся по
стеблю, черновой и неозвученной теме этих хрупких розоватых цветков,
предвещающих, согласно примете, урожайный год. Музыка плела сложный
узор: в этой фуге упорядоченный орнамент состязался с импровизирован-
ным диссонансом вечеринки, временами прорезавшейся пиками и взлетами
шумов. Постоянно меняющееся соотношение "сигнал - шум" отбирало у Обад
последние калории, и равновесие никак не могло установиться в ее ма-
ленькой головке, пока она смотрела на Каллисто, баюкающего птичку.
Сейчас, прижимая к себе маленький пушистый комок, Каллисто старался
прогнать саму мысль о тепловой смерти. Он искал соответствий. Де Сад,
конечно. И Темпл Дрейк, изможденная и отчаявшаяся в маленьком парижс-
ком парке в финале "Святилища". Конечное равновесие. "Ночной лес". И
танго. Любое танго, но, возможно, прежде всего тот тоскливый, печаль-
ный танец в "L'Histoire de Soldat" Стравинского. Его мысли снова обра-
тились к прошлому: чем было для них танго после войны, какой потаенный
смысл он потерял среди всех этих величавых танцующих манекенов в ca-
fes-dansan или метрономов, тикающих за шторками сетчаток его партнерш?
Даже чистые ветры Швейцарии не могли излечить grippe espagnole: Стра-
винский переболел ею, все они переболели. А много ли музыкантов уцеле-
ло после Пашшендля, после Марны? У Стравинского - только семь: скрип-
ка, контрабас. Кларнет, фагот. Корнет, тромбон. Литавры. Как если бы
маленькая труппа уличных музыкантов старалась передать ту же информа-
цию, что и большой симфонический оркестр. Но и со скрипкой и литаврами
Стравинскому удалось привнести в это танго то же изнеможение, ту же
безвоздушность, которую он видел в прилизанных юнцах, пытавшихся под-
ражать Вернону Кастлу, и в их возлюбленных, которым вообще было все
равно. Ma maitresse. Селеста. Вернувшись в Ниццу после второй мировой,
Каллисто нашел на месте того кафе парфюмерный магазин, рассчитанный на
американских туристов. Ни булыжник мостовой, ни пансион по соседству
не сохранили ее тайных следов; и нет таких духов, которые могли бы
сравниться с ее запахом, терпким запахом молодого испанского вина, ко-
торое она так любила. Взамен он купил роман Генри Миллера и читал его
в поезде по дороге в Париж, так что, приехав, был уже отчасти подго-
товлен. И увидел, что и Селеста, и все другие, и даже Темпл Дрейк -
еще далеко не все, что изменилось.
- Обад, - позвал он, - у меня болит голова.
Звуки его голоса отозвались в девушке обрывком мелодии. Ее путь -
кухня, полотенце, холодная вода, провожающий ее взгляд - сложился в
причудливый и сложный канон; и когда она положила ему на лоб компресс,
вздох благодарности показался ей сигналом к новому сюжету, к новой се-
рии модуляций.
- Нет, - продолжал твердить Митболл, - нет, боюсь, что нет. Это
вовсе не дом терпимости. К моему большому сожалению.
Но Слэб был непреклонен.
- Так ведь кэп сказал, - тупо повторял он.
Моряк выразил готовность обменять свою сивуху на умелую давалку.
Митболл в ярости огляделся вокруг, будто ища подмоги. Посреди комнаты
квартет Дюка ди Анхелиса переживал исторический момент. Винсент сидел,
остальные сгрудились вокруг: судя по их движениям, можно было поду-
мать, что идет обычная репетиция - если бы не полное отсутствие инс-
трументов.
- Эй, - позвал Митболл.
Дюк несколько раз мотнул головой, слабо улыбнулся, зажег папиросу и
только тогда поймал взгляд Митболла.
- Тсс, старик, - прошептал он.
Винсент начал выкидывать руки в стороны, сжимая и разжимая кулаки;
потом вдруг замер, а потом повторил представление. Так продолжалось
несколько минут, и все это время Митболл мрачно потягивал свой напи-
ток. Морячки перебазировались на кухню. В конце концов, словно по не-
видимому сигналу, группа прекратила свои притоптывания, и Дюк, ухмыля-
ясь, сказал:
- По крайней мере, мы вместе закончили.
Митболл свирепо глянул на него.
- Так я говорю... - начал он.
- У меня родилась новая концепция, старик, - ответил Дюк. - Ты ведь
помнишь своего тезку. Ты помнишь Джерри.
- Нет, - сказал Митболл, -"Я запомню апрель", если это чем-то помо-
жет.
- На самом деле, - продолжал Дюк, - это была "Любовь на продажу".
Что свидетельствует об уровне твоих знаний. Соль в том, что эти самые
Маллиган, Чэт Бейкер и вся их компания теперь могут отвалить, отчалить
насовсем. Ты въезжаешь?
- Сакс-баритон, - предположил Митболл, - что-то с сакс-баритоном?
- Но без пианино, старик. Без гитары. И без аккордеона. Ты понима-
ешь, что это значит?
- Не совсем, - сознался Митболл.
- Нет, ты дай мне сказать, я, понимаешь, не Мингус, не Джон Льюис.
Я в теориях никогда не был силен. Я имею в виду, что всякое там чтение
с листа для меня было всегда немного сложновато и...
- Я знаю, - язвительно сказал Маллиган, - тебя вышибли из Кива-
нис-клуба, потому что ты перепутал тональность в "Happy Birthday!".
- Из Ротари-клуба, - огрызнулся Дюк. - Но на меня иногда находит
такая вспышка прозрения, вот, например, если в первом квартете Малли-
гана нет пианино, то это может значить только одно.
- Что нет аккордов, - сказал Пако, басист с детским личиком.
- Он хочет сказать, - пояснил Дюк, - что нет базовых аккордов. Не
на что опираться, пока ведешь горизонтальную линию. В этом случае ос-
тается одно - просто домысливать эти базовые.
На Митболла снизошло ужасное прозрение.
- И следующий логический шаг... - сказал он.
- ... это домыслить все, - с простодушной гордостью объявил Дюк, -
базу, линию, все!
Митболл с трепетом воззрился на Дюка.
- Но... - прошептал он.
- Конечно, - скромно сказал Дюк, - кой-чего надо доработать...
- Но... - повторил Митболл.
- Просто вслушайся, - призвал Дюк, - и ты врубишься.
И они снова вышли на орбиту, предположительно где-то в районе пояса
астероидов. Чуть погодя Кринкл изобразил мундштук и начал шевелить
пальцами, а Дюк -прихлопывать себя ладонью по лбу.
- Оау! - рычал он. - У нас новый зачин, помнишь, который я написал
вчера ночью?
- А как же, - ответил Кринкл, - новый зачин. А я вступаю на перехо-
де. На твоих зачинах я всегда там вступаю.
- Правильно, - откликнулся Дюк, - так почему...
- Потому, - сказал Кринкл. - Шестнадцать тактов я жду, потом всту-
паю.
- Шестнадцать? - переспросил Дюк. - Нет, нет. Восемь - вот сколько
ты ждешь. Хочешь, спою? "На фильтре сигареты губной помады след, в за-
манчивые дали авиабилет".
Кринкл почесал в затылке:
- Ты имеешь в виду "Эти глупости"?
- Да, - воскликнул Дюк, - да, Кринкл, браво!
- А вовсе не "Я запомню апрель"?
- Минге морте, - ответил Дюк.
- Мне кажется, мы играем слишком медленно, - заметил Кринкл.
Митболл усмехнулся.
- Назад к старой чертежной доске? - спросил он.
- Нет, старик, - ответил Дюк, - назад к безвоздушной пустоте!
И они попробовали еще раз, хотя Пако тут же взял соль-диез, в то
время как остальные - ми-бемоль, так что пришлось начать все сначала.
На кухне моряки и двое девушек из Джорджа Вашингтона горланили "На
"Форрестол" положим дружно". У холодильника кипела двуручная и двуя-
зычная игра в морру. Саул, наполнив несколько бумажных пакетов водой,
стоял на пожарной лестнице и меланхолически ронял их на редких прохо-
жих. Обкурившаяся толстушка в беннингтоновской майке, недавно обручен-
ная с приписанным к "Форрестолу" лейтенантом, влетела на кухню, въехав
головой в живот Слэбу. Его дружки расценили это как вполне подходящий
повод для драки. Игроки в морру размахивали друг у друга перед носом
руками, выкрикивая "trois" или "cette" во всю мощь своих легких. Де-
вушка, оставленная Митболлом в ванной, благим матом призывала на по-
мощь, объявляя, что тонет. Похоже, она села прямо на слив, и вода была
ей уже по шейку. Шум в квартире Митболла достиг невыносимого и безбож-
ного крещендо.
Митболл наблюдал за этим, лениво почесывая живот. По его мнению,
было всего два возможных выхода из сложившейся ситуации: а) запереться
в сортире и ждать, пока в конце концов все сами выкатятся вон; б) пос-
тараться утихомирить их поодиночке. Первый путь был безусловно привле-
кательнее. Но потом он подумал о сортире. Там будет темно и душно и
вдобавок одиноко. А он не привык к одиночеству. И потом, эти славные
морские волки с "Летучего голодранца" - или как его там? - еще, чего
доброго, вынесут к чертовой матери дверь сортира. Тогда он окажется,
мягко говоря, в затруднительном положении. Другой способ казался куда
как хлопотнее, но представлялся более эффективным- по крайней мере, в
отдаленной перспективе.
Так что он решил рискнуть и удержать свою безумную вечеринку от
сползания из сумбура в полный хаос: выдал вина морякам и шуганул игро-
ков в морру; познакомил толстушку с Шандором Рохасом, который ее в
обиду не даст; помог утопленнице вылезти из душа, вытер ее и отправил
в постель; еще раз поговорил с Саулом; позвонил в мастерскую насчет
холодильника, который, как кто-то заметил, потек. Вот то, что он успел
сделать до наступления ночи, когда большинство гуляк отправились вос-
вояси и пьянка, дребезжа, замерла на пороге третьего дня.
Наверху Каллисто, заблудившийся в собственном прошлом, не почувс-
твовал, что едва слышное биение птичьего сердца стало угасать. Обад
стояла у окна, глядя на прах своего чудесного мира; температура не ме-
нялась, небо давно приобрело однородный серый оттенок. Потом какой-то
звук снизу - женский визг, опрокинутое кресло, разбившийся стакан, он
так и не понял что - прорезался сквозь временной провал и вывел Кал-
листо из оцепенения; он почувствовал еле заметные судороги и слабое
подрагивание птичьей головки, а его собственный пульс - словно взамен
- стал сильнее.
- Обад, - едва слышно позвал он, - она умирает.
Девушка, будто зачарованная, пересекла теплицу и взглянула на руки
Каллисто. Оба застыли в шатком равновесии, пока слабый стук нисходил в
изящном диминуэндо до полной тишины. Каллисто медленно поднял голову.
- Я же держал ее, - произнес он в беспомощном изумлении, - чтобы
отдать ей тепло моего тела. Как если бы я пересылал ей жизнь, чувство
жизни. Что же случилось? Разве тепло уже не передается? Неужели больше
нет... - он не окончил.
- Я только что была у окна, - сказала она.
Он откинулся назад, потрясенный. Мгновение она стояла в нерешитель-
ности; она уже давно поняла его навязчивую идею, но только сейчас
осознала, что неизменные 37 градусов - главное. Внезапно, как будто
найдя единственное и неизбежное решение, она бросилась к окну и, не
успел Каллисто хоть что-то сказать, сорвала занавески и выбила стекло;
тонкие руки окрасились кровью и засверкали осколками; она обернулась,
чтобы видеть лежащего на кровати мужчину и вместе с ним ждать, пока
установится равновесие, пока 37 градусов по Фаренгейту не возобладают
и снаружи, и внутри, и на веки вечные и пока странная колеблющаяся до-
минанта их разделенных жизней не разрешится в тонику тьмы и в финаль-
ное исчезновение всякого движения.
1960
Перевод с английского С.КУЗНЕЦОВА

1 2