Томас Пинчон
ЭНТРОПИЯ
Рассказ
Борис только что изложил мне свою точку зрения. Он - предсказатель
погоды. Погода будет такой же плохой, говорит он. Будет еще больше
потрясений, еще больше смертей, еще больше отчаяния. Ни малейшего
признака перемен... Нам надо идти в ногу, равняя шаг, по дороге в
тюрьму смерти. Побег невозможен. Погода не переменится.
"Тропик Рака"
Этажом ниже Митболл Маллиган съезжал с квартиры; пьянка длиласьуже
сороковой час. На кухонном полу, среди груды пустых бутылок из-под
шампанского, Шандор Рохас с тремя дружками резались в покер и запивали
бензедрин "Хейдсеком", чтобы спастись от сна. В гостиной Дюк, Винсент,
Кринкл и Пако, склонившись над засунутым в корзину для бумаг пятнадца-
тидюймовым усилителем, внимали двадцатисемиваттному звучанию "Бога-
тырских ворот в Киеве". Все они носили темные очки в роговой оправе и
с блаженным выражением на лице курили престранные папироски, содержав-
шие вовсе не табак, как вы могли бы подумать, а фальсифицированную
разновидность cannabis sativa. Это был квартет Дюка ди Анхелиса. Они
записывались на местной студии "Тамбу" и имели на своем счету только
лонгплей "Песни извне". Время от времени кто-нибудь смахивал пепел
прямо на динамик, чтобы посмотреть, как частички гари танцуют в возду-
хе. Сам Митболл спал у окна, прижимая к груди, словно плюшевого медве-
жонка, пустой двухлитровый пузырь. Несколько девушек - то ли секретарш
из Госдепартамента, то ли референток из АНБ - в полном отрубе лежали
на кушетках и креслах; одна из них предпочла ванну.
Это было начало февраля 1957 года, когда в Вашингтоне ошивалось
множество потенциальных эмигрантов, норовивших при встрече рассказать,
как в один прекрасный день они отправятся в Европу, чтобы заняться
настоящим делом, но сейчас, судя по всему, перебивавшихся на обычной
госслужбе. Все они относились к своему положению с легкой иронией.
Например, они устраивали вечеринки для полиглотов, где новичка просто
игнорировали, если он был не в состоянии поддерживать разговор однов-
ременно на трех-четырех языках. Они могли неделями торчать в армянских
закусочных и вдобавок зазывали вас отведать булгур с ягненком на кро-
шечных кухоньках, увешанных афишами боев быков. Они крутили романы со
знойными девушками из Андалусии или Южной Франции, изучавшими в Джорд-
жтауне экономику. У них было свое "капище" на Висконсин авеню - уни-
верситетский погребок "Старый Гейдельберг"; и пусть весной вокруг
вместо лип цвели вишни, но и в этом полусне им порой удавалось, как
они выражались, словить кайф.
К этому моменту Митболлова вечеринка должна была вот-вот обрести
второе дыхание. За окном шел дождь. Вода журчала по толю крыши и, раз-
биваясь мелкими брызгами об носы, лбы и губы деревянных горгулий, слю-
ной стекала по оконным стеклам. Накануне шел снег, а за день до того
дул штормовой ветер, а еще раньше - город сверкал под солнцем, как в
апреле, хотя на календаре было начало февраля. Странная это пора в Ва-
шингтоне, псевдовесна. Тут тебе и день рождения Линкольна, и китайский
Новый год, и сиротский сквознячок на улице: вишни расцветут еще не
скоро, и, как поет Сара Воан, весна, наверное, немного запоздает.
Обычно компании, подобные той, что собираются будними днями в "Старом
Гейдельберге" выпить вюрцбургского и спеть "Лили Марлен" (не говоря
уже о "Душечке Сигме Кси"), неизбежно и неисправимо романтичны. А каж-
дому настоящему романтику известно, что душа (spiritus, ruach, pneuma)
не что иное, как воздух; всего лишь природная субстанция, которая клу-
бится в атмосфере - для того чтобы аккумулироваться при вдохе. Так что
климат вмешивается не только в общественные дела - праздники или ту-
ристские развлечения, - но и в частные, словно эта пора составляет в
фуге года стретто: непредсказуемая погода, бесцельные любови, бездум-
ные обещания; и эти месяцы пробегают как во сне, тем более что позже,
как ни странно, ветры, дожди, страсти февраля и марта никогда не вспо-
минаются в этом городе, как будто их и вовсе не было.
Последние басовые ноты "Богатырских ворот", пробившись сквозь пе-
рекрытия, пробудили Каллисто от его неспокойного сна. Он все еще дер-
жал в ладонях птичку, прижимая ее к своей груди. Улыбнувшись вжатой в
перья голубой головке и усталым выпуклым глазам, Каллисто подумал о
том, сколько ночей ему еще предстоит отдавать ей свое тепло - до пол-
ного выздоровления. Он провел так уже три дня: это был единственный
известный ему способ лечения. Лежащая рядом с ним девушка шевельнулась
и, закрыв лицо руками, заскулила. Перекликаясь со звуками дождя, до-
неслись первые нерешительные и ворчливые утренние голоса других птиц,
прятавшихся в кроне филодендронов и веерных пальм: алые, желтые и го-
лубые пятна, вплетенные в руссоистскую фантазию оранжерейных джунглей,
поглотивших семь лет его жизни. Герметично закупоренная оранжерея была
крошечным островком порядка в городском хаосе, чуждым капризам погоды,
государственной политике и всяким гражданским волнениям. Методом проб
и ошибок Каллисто добился экологического равновесия, а девушка помогла
ему достичь художественной гармонии, так что колыхание растений, дви-
жения пернатых и двуногих обитателей сливались в едином ритме, как
части превосходно отлаженного мобиля. Конечно, опасаясь за целостность
своего убежища, они с девушкой больше не покидали оранжерею. Все необ-
ходимое им доставляли прямо сюда. Сами они не выходили наружу.
- Как она там? - прошептала девушка.
Она лежала как рыжевато-коричневый вопросительный знак, глядя на
него своими неожиданно большими и темными, медленно моргающими глаза-
ми. Каллисто дотронулся пальцем до перышков у основания птичьей шеи и
мягко их погладил:
- Я думаю, идет на поправку. Гляди, заметила, что ее друзья просы-
паются.
Еще в полусне девушка различала звуки дождя и птичьи голоса. Ее
звали Обад; полуфранцуженка-полуаннамитка, она жила в своем странном и
одиноком мире, где облака, аромат цезальпинии, горечь вина, случайные
щекочущие прикосновения к коже неизбежно воспринимались подобно звукам
- звукам музыки, периодически прорывающимся сквозь ревущую тьму диссо-
нансов.
- Обад, - сказал он, - пойди посмотри.
Она покорно поднялась, добрела до окна, раздвинула занавески и,
чуть помедлив, сказала:
- 37. Все еще 37.
Каллисто нахмурился.
- Со вторника, - сказал он. - Никаких изменений.
Три поколения назад Генри Адамс в ужасе смотрел на Силу; Каллисто
испытывал то же по отношению к Термодинамике, внутренней жизни силы,
осознавая, подобно своему предшественнику, что Святая Дева и дина-
мо-машина олицетворяют собой как любовь, так и силу; что обе они есть
одно; и что, следовательно, любовь не только движет солнце и светила,
но также заставляет вращаться юлу и прецессировать туманности. Собс-
твенно, последний, космический, аспект и беспокоил Каллисто. Как из-
вестно, космологи предсказывают тепловую смерть вселенной (что-то вро-
де Лимба: форма и движение исчезают, тепловая энергия выравнивается во
всем пространстве); хотя метеорологи изо дня в день разбивают их дово-
ды утешительным разнообразием сменяющих друг друга температур.
Но вот уже три дня как, несмотря на изменчивую погоду, ртуть засты-
ла на тридцати семи по Фаренгейту. Видя в этом предзнаменование скоро-
го апокалипсиса, Каллисто погладил птичьи перья. Его пальцы сильнее
сдавили птицу, словно он хотел получить пульсирующее, болезненное
подтверждение приближающегося выравнивания температур.
Заключительный лязг ударных сделал свое дело. Митболл с содроганием
пробудился, в тот самый момент, когда синхронное качание голов над
корзиной прекратилось. Несколько секунд было слышно растворявшееся в
шепоте дождя шипение пластинки.
- Аааррр, - объявил в тишине Митболл, с тоской глядя на пустую бу-
тылку.
Кринкл плавно повернулся, улыбаясь, и протянул Митболлу косяк.
- Старик, тебе надо догнаться, - сказал он.
- Нет-нет, - возмутился Митболл, - сколько вам повторять, парни.
Только не у меня. Вы должны понять: Вашингтон кишмя кишит легавыми.
Кринкл задумчиво посмотрел на него.
- Ну, Митболл, - сказал он, - тебе просто ничего больше не хочется.
- Хочу похмелиться, - простонал Митболл, - больше ничего. Выпить
чего-нибудь осталось?
- Шампанское, я думаю, кончилось, - сказал Дюк. - Текила в ящике за
холодильником.
Они врубили Эрла Бостика. Митболл остановился в дверях кухни, мрач-
но глядя на Шандора Рохаса.
- Лимоны, - чуть подумав, обронил он.
Он добрел до холодильника, достал три лимона и лед, после чего, на-
щупав бутылку, приступил к спасительной операции. Начал он с того,
что, разрезая лимоны, пустил себе кровь, после чего принялся двумя ру-
ками выжимать из них сок, пытаясь при этом ногой колоть лед. Через де-
сять минут он обнаружил, что каким-то чудом сварганил совершенно за-
бойный текиловый коктейль.
- Выглядит аппетитно, - откомментировал Шандор Рохас. - Может, и
мне такой же сделаешь?
Митболл недовольно поморщился.
- Кичи лофас о шегибе, - машинально ответил он и побрел в ванную.
- Послушай, - через минуту крикнул Митболл, ни к кому конкретно не
обращаясь, - послушай, тут кто-то - или что-то? - спит.
Он потряс девушку за плечо.
- Аа, - отозвалась она.
- Тебе здесь не очень-то удобно, - заметил Митболл.
- Ну, - согласилась та.
Девушка зацепилась за душ, включила холодную воду и, скрестив ноги,
села посреди брызг.
- Так-то лучше, - засмеялась она.
- Митболл, - закричал с кухни Рохас, - тут кто-то лезет в окно. Я
подозреваю, что взломщик. Домушник-верхолаз.
- Что ты дергаешься, мы на четвертом этаже, - ответил Митболл и
поскакал на кухню.
Какой-то косматый и мрачный человек стоял на пожарной лестнице и
скребся в стекло. Митболл открыл окно.
- А, Саул, - сказал он.
- Ну и погодка, - сказал Саул. Обдав всех брызгами, он впрыгнул в
кухню. - Ты, я полагаю, уже слышал.
- Мириам от тебя ушла, - сказал Митболл, - или что-то в этом духе -
вот и все, что я слышал.
Внезапный шквал ударов во входную дверь прервал разговор.
- Да заходите вы, - призвал Шандор Рохас.
Дверь открылась, и появились три студентки из Джорджа Вашингтона,
все - с философского. Каждая держала в руках трехлитровую бутыль "кь-
янти". Шандор подпрыгнул и помчался в гостиную.
- Мы слышали, здесь вечеринка, - сказала блондинка.
- Свежая кровь, свежая кровь, - заорал Шандор.
Бывший борец за свободу Венгрии, он являл собой хронический случай
того, что некоторые критики мидл-класса называют "донжуанизмом округа
Колумбия". Purche porti la gonnella, voi sapete quel che fa. Как у со-
баки Павлова: контральто или дуновение "Арпеж" - и у Шандора уже текли
слюнки. Митболл мутным взором взглянул на протиснувшееся в кухню трио
и пожал плечами.
- Ставьте вино в холодильник, - произнес он, - и с добрым утром.
В зеленом сумраке комнаты шея Обад, склонившейся над большими лис-
тами бумаги, напоминала золотистую дугу.
- В юные годы, будучи в Принстоне, - диктовал Каллисто, сооружая
птичке гнездо из седых волос на своей груди, - Каллисто выучил мнемо-
ническое правило, помогавшее запомнить законы термодинамики: ты не мо-
жешь победить; все ухудшается до того, как улучшится; кто сказал, что
вообще что-либо будет улучшаться? В возрасте пятидесяти четырех лет,
столкнувшись со взглядами Гиббса на вселенную, он осознал, что студен-
ческая мудрость оказалась в конце концов пророчеством. Тонкая вязь
уравнений сложилась в некий образ окончательной и всеобщей тепловой
смерти. Разумеется, он всегда знал, что только в теории двигатель или
система могут работать со стопроцентным КПД; знал он также и теорему
Клаузиуса, которая утверждает, что энтропия изолированной системы пос-
тоянно возрастает. Но только после того как Гиббс и Больцман использо-
вали при обосновании этого принципа методы статистической механики,
ужасающий смысл этих утверждений воссиял для него: только тогда он
осознал, что изолированная система - галактика, двигатель, человек,
культура, что угодно - должна постоянно стремиться к наиболее вероят-
ному состоянию. Так ему пришлось печальной, увядающей осенью своей
жизни радикально переоценить все, что он доселе успел узнать; все го-
рода, времена года и случайные страсти его дней были теперь озарены
новым и неуловимым светом. Но оказался ли он сам на высоте задачи?
Опасности упрощающих софизмов были ему известны, и он надеялся, что у
него хватит сил не соскользнуть в благодатный декаданс расслабляющего
фатализма. Им всегда владел деятельный итальянский пессимизм: подобно
Макиавелли, он полагал, что соотношение сил virtu и fortuna составляет
пятьдесят на пятьдесят; но теперь уравнения требовали учитывать фактор
случайности, который приводил к столь невыразимому и неопределенному
соотношению, что он не решался даже вычислять его.
Вокруг него колебались неясные тени оранжереи - и жалобное сердечко
трепетало рядом с его собственным. В ушах девушки как бы контрапунктом
к словам Каллисто звучала болтовня птиц, судорожные гудки машин доно-
сились сквозь влажный утренний воздух, сквозь пол пробивались дикие
запилы альта Эрла Бостика. Чистоте архитектоники ее мира постоянно уг-
рожали подобные вспышки анархии: разрывы, наросты и скосы, сдвиги и
наклоны - ей приходилось беспрерывно перенастраиваться, чтобы вся
структура не обратилась в нагромождение дискретных и бессмысленных
сигналов. Каллисто однажды описал этот процесс как вариант "обратной
связи": каждый вечер Обад вползала в сон с чувством опустошения и с
отчаянной решимостью не ослаблять бдительности. Даже во время кратких
занятий любовью случайное двузвучие их натянутых нервов поглощалось
одинокой нотой ее решительности.
- Тем не менее, - продолжал Каллисто, - он обнаружил в энтропии, то
есть в степени беспорядка, характеризующей замкнутую систему, подходя-
щую метафору для некоторых явлений его собственного мира. Он увидел,
например, что молодое поколение взирает на Мэдисон авеню с той же тос-
кой, какую некогда его собственное приберегало для Уолл-стрита; и в
американском "обществе потребления" он обнаружил тенденции ко все тем
же изменениям: от наименее вероятного состояния к наиболее вероятному,
от дифференциализации к однообразию, от упорядоченной индивидуальности
к подобию хаоса. Короче говоря, он обнаружил, что переформулирует
предсказания Гиббса в социальных терминах и предвидит тепловую смерть
собственной культуры, когда идеи, подобно тепловой энергии, не смогут
уже больше передаваться, поскольку энергия всех точек системы в конце
концов выровняется и интеллектуальное движение, таким образом, прекра-
тится навсегда.
Внезапно он поднял глаза.
- Проверь еще разок, - сказал он.
Обад снова встала и подошла к термометру.
- 37, - сказала она. - Дождь кончился.
Он быстро опустил голову и, стараясь придать голосу твердость, про-
шептал в подрагивающее крыло:
- Значит, скоро переменится.
Сидящий на кухонной плите Саул напоминал большую тряпичную куклу,
истерзанную истеричным ребенком.
- Что с тобой приключилось, - спросил Митболл, - если тебе, конеч-
но, охота высказаться.
- Да уж охота, еще как, - ответил Саул. - Одну вещь я все-таки сде-
лал: я ей врезал.
- Дисциплину надо поддерживать.
- Ха! Хотел бы я, чтобы ты это видел. Ах, Митболл, это была класс-
ная драка. В конце концов она запустила в меня "Физико-химическим
справочником", но промазала, и он вылетел в окно, но когда стекло раз-
билось, мне показалось, в ней тоже что-то треснуло. Она выскочила из
дому в слезах, прямо под дождь. Без плаща, в чем была.
- Вернется.
- Нет.
- Посмотрим, - сказал Митболл и, помолчав, добавил: -Похоже, у вас
была битва гигантов. Типа кто сильнее, Сейл Минео или Рикки Нельсон.
- Все дело, - сказал Саул, - в теории коммуникации. Вот что самое
смешное.
- Я в теории коммуникации не разбираюсь.
- Как и моя жена. Да и кто разбирается, если честно. В этом-то и
весь фокус.
Саул попытался улыбнуться, и Митболл поспешил спросить:
- Может, тебе текилы или еще чего?
- Нет. То есть спасибо, не надо. В этих делах можно погрязнуть по
уши, а уж если попался - чувствуешь себя под колпаком, вечно оглядыва-
ешься: не прячется ли кто в кустах, не торчит ли за углом. БЛУКА со-
вершенно секретна.
- Чего?
- Бинарный линейный управляемый калибровочный агрегат.
- Из-за него вы и подрались.
1 2