Короли не имели даже таких гобеленов, какие я имею обои. Мы победили, чтобы отнятое у врагов народа досталось друзьям народа...
* * *
Офицер Национальной гвардии, всю ночь дежуривший у заставы Пасси, с трудом отыскал в тупике улочки Раве старый дом со скрипучей лестницей.
- Мадам Блондель? С вас луидор. Моро - в Париже!
- Он один? - спросила женщина.
- С ним Лагери и Рапатель, но Лагори с гитарой пересел в наемный экипаж, а Рапатель остался с генералом. Кажется, они поехали в отель Шайо близ Елисейских полей.
Покинув свое убежище, мадам Блондель обратно уже не вернулась. Так она поступала всегда, идя на смертельный риск, и потому десять лет оставалась неуловима. На этот раз она не заметила, что маляр, работавший на лесах соседнего дома, энергично постучал кистью по ведерку, после чего цветочница на углу Раве стала нюхать свои фиалки. Из соседнего переулка выехал старенький кабриолет, и вскоре на набережной Вольтера министр полиции Фуше уже знал, куда направилась мадам Блондель.
- Я это предвидел, - пробормотал Фуше...
3. Пхе, пхе, пхе...
Доминик Рапатель, по чину адъютанта командующего армией, носил на левой стороне груди бело-красную ленту. Моро был в сером сюртуке с медными пуговицами, на ногах - короткие кавалерийские сапожки с желтыми отворотами. Генерал и его адъютант заняли скромные комнаты в отеле Шайо. Наконец-то можно задвинуть в угол гремящие сабли, захлопнуть футляры с пистолетами. Рапатель от самой Савойи не смыкал глаз.
- Пожалуй, мне надо выспаться, - сказал он. - Я вам не нужен? Наверное, вы навестите улицу Единства? На этой улице размещался девичий пансион Кампан.
- Вряд ли, - отвечал Моро. - Меня пугает даже мысль об Александрине Гюлло, столь изящной и юной. Я никогда, Рапатель, не трогаю за столом воздушное безе, боясь раскрошить его в огрубевших пальцах солдата... Иди спать, Рапатель.
Служанка принесла воду, свечи и белье.
- Что нового в Париже? - спросил ее Моро.
- Все старое. Ломбарды трещат от всякого хлама. Иные бедняки закладывают даже башмаки с ног, чтобы иметь су на хлеб. К мясу теперь и не подступиться - на кусок говядины люди глядят, как на знатную принцессу! А в подворотнях по утрам полно всяких подкидышей, в полиции им дают имена: мальчикам - Эгалите и Либерте, все девочки - Туманы.
Моро остался один, размышляя: что-то с ним будет? Невольно припомнились те, кто головами расплатились за поражения: Кюстин, Гушар, Богарне... многие! Их отослали на гильотину, как отсылают загнанных лошадей на живодерню. Правда, Директория убрала гильотину с площади Революции, ее отвезли в сарай под замок, как отвозят на зиму косилку, ненужную до следующего урожая... Моро даже не заметил, как на пороге появилась незнакомая, нарядная женщина.
- Я устал, - произнес Моро. - Оставьте меня.
- Вы напрасно решили, что я искательница интимных приключений. И не старайтесь угадать, кто я такая. Вам будет достаточно, если я назовусь мадам Блондель.
Дама уселась поудобнее, всем видом показывая, что от нее не так-то легко будет избавиться.
- Все, что Наполеон Бонапарт три года назад завоевал в Италии, все разрушено дыханием северных вандалов. Моро показалось, что она ему сочувствует.
- Да. Я разбит Суворовым в тех же краях, где в глубокой древности Ганнибал растоптал слонами легионы римлян...
- Исторические аналогии - утешение скверное. В несчастиях вашей кампании одни видят гениальность Суворова, другие вашу уступчивость... подозрительную! Граф Прованский из далекой Митавы следил за вашей титанической борьбой с русскими. Если мнение короля что-то еще значит для вас, то он, скажу, выражал свое восхищение вашим талантом. Но теперь все кончено. Ваша карьера остановилась, как изношенные часы. Но иногда, сказала женщина со значением, - часы, стоит лишь встряхнуть посильнее, и они застучат дальше.
- С чем же вы, мадам, пришли ко мне?
- С этим я и пришла - встряхнуть вас...
После словесных экзерциций, мадам Блондель, вручила ему письмо, в котором Людовик XVIII признавал громадные заслуги Моро перед Францией (пусть даже республиканской!); он писал, что эти заслуги плохо оценены Конвентом и Директорией; когда он, граф Прованский, вернется на престол, Моро сразу будет сделан и маршалом, и графом, и пэром королевства.
Генералу вдруг стало невыносимо скучно.
- Я ведь не просто генерал Моро - я еще и гражданин Моро! В вашем змеином клубке, очевидно, стало не хватать
лишней извивающейся гадины, и в Митаве решили, что этой гадиной могу стать я! Вы не боитесь, - спросил он, - что я сейчас позову адъютанта, дабы он арестовал вас? Блондель проявила стойкое мужество.
- Пхе! - фыркнула она с презрением. - Жан Виктор Моро известен Франции за благородного человека, и он не станет обижать женщину, как не станет и огорчать своего короля отказом от его предложений... На худой конец, мне легко доказать полиции, что вы заманили меня к себе, пытаясь меня изнасиловать. Смотрите, как просто это делается...
Юбки полетели с нее, в глаза ударило ослепительной белизной женского тела. Моро, присев к столу, разложил бумагу.
- Оденьтесь, мадам... Если вам известна дорога от Митавы до Парижа, вы не заблудитесь и по дороге от Парижа до Митавы. Я буду просить короля не тревожить меня далее, ибо всегда останусь верен заветам нашей революции1.
Он слышал за своей спиной, как женщина перед трюмо застегивала крючки корсажа. Пауза была нарушена ее словами:
- Вашей дерзостью король, пожалуй, и не будет слишком удивлен. Но зато вы очень удивите... Пишегрю!
Это был выстрел в упор. Шарль Пишегрю, талантливейший полководец-республиканец, давний приятель Моро, был разоблачен в связях с роялистами-эмигрантами. Моро сказал, что на каторге Гвианы удивлениям Пишегрю пришел конец:
- А из Кайенны еще никто не бегал. Никто...
Тогда последовал второй выстрел, тоже в упор:
- Пишегрю бежал! Он сейчас в Лондоне. А кто предал его? Его предал генерал Моро, и Пишегрю знает об этом.
- Только теперь, мадам Блондель, наша беседа становится забавной. Но я не стану тревожить сон усталого адъютанта. Я не предавал Пишегрю! Документы, обличающие его связи с принцем Конде, я огласил лишь тогда, когда об измене Пишегрю генерал Бонапарт оповестил Директорию. Следовательно, я подтвердил лишь то, что стало известно от Бонапарта.
- Отчего такая снисходительность?
- Я не верил в измену Пишегрю, считая все клеветой завистников, желавших видеть талантливого человека без головы. Но Бонапарт не имел подобных сомнений. В армии тогда говорили, что он даже был рад избавиться от соперника.
- Значит, - с усмешкою произнесла женщина, - Бонапарт оказался более предан революции, нежели вы. Вас не страшит его прозорливая бдительность? Этот корсиканец и в случае с Пишегрю опередил вас... Не так ли, Моро?
- Suum cuique, - отвечал Моро.
Юрист, он знал римское право: КАЖДОМУ СВОЕ.
Только теперь роялистка собралась уходить.
- Вы еще о многом пожалеете, генерал Моро.
- Но всегда останусь гражданином Франции.
- Пхе, пхе, пхе...
* * *
Он хотел разобраться с гравюрными увражами, вывезенными из Италии, но внизу вдруг возникла перебранка, и Моро вышел на лестницу. Швейцар гнал от дверей человека, явно желавшего проникнуть на кухню.
- У нас нет объедков! - визгливо кричал старик. - Все объедки с кухни мы доедаем сами.
- Погодите, - сказал Моро, спускаясь вниз...
Он увидел человека своих лет в ошметках мундира, рука его была обмотана тряпкой, лоб пересекал рубец от сабли; под кожей, едва затянувшей рану, пульсировал мозг.
- Судя по остаткам мундира, вы... русский?
- Честь имею - колонель Серж Толбухин.
- Где вас пленили, при Треббии или на Рейне?
- Под Цюрихом! Я из корпуса Римского-Корсакова.
- Вы, колонель, помрете, - сказал Моро. - Я опытный солдат и знаю: с такими ранами в голову не выжить.
- Но я уже смирился с этой дурной мыслью.
- В наше время дурные мысли недорого и стоят...
Моро предложил подняться к себе. Из походного кофра достал свежую рубашку. Несмотря на ужасные ранения, Толбухин ел и выпивал охотно. Охотно и рассказывал:
- Проклятые цесарцы! Они бросили наш корпус и удрали, тогда-то Массена и навалился на нас, словно дикий кабан на пойнтера. Теперь Суворов оставил Италию, и не знаю, как он перетащит артиллерию через Швейцарские Альпы?
- В горной войне пушки погребаются в могилах ущелий. По себе это знаю. А много ли вас, русских, во Франции?
- Тысяч пять-шесть... Пленные англичане и австрийцы имеют в Париже своих комиссаров, озабоченных их нуждами, их лечением. А мы разбрелись кто куда. Я бежал из Нанси... пешком, пешком, как дергач! Император Павел объявил всех пленных изменниками. Возвращаться в Россию права не имеем. А потому, сударь, я малоозабочен дыркою в голове...
Все-таки пришлось потревожить Рапателя:
- Доминик, сейчас ты отвезешь русского полковника в военный госпиталь. Если там осмелятся не принять его, ты скажи - приказ дивизионного генерала Моро...
Сейчас он никого не хотел видеть. Однако пронырливый Сийес обнаружил его пребывание в отеле Шайо, встреча с директором состоялась. Высокомерный интриган, Сийес втайне жаждал личной власти над Францией и уже брал уроки верховой езды, дабы Париж видел его галопирующим перед войсками... Подбородок Сийеса утопал в кружевах пышного жабо.
- Я молчу о кампании, вами проигранной, но... Где же деньги? Неужели не смогли выжать из итальянцев больше одного миллиона? Что это за война, если она не приносит доходов? Бонапарт на вашем месте засыпал бы Директорию золотом. Ладно, прощаем... Отчего вы сами не явились ко мне?
Рушились режимы, искажались программы клубов, гильотины стучали, как станки на фабриках, поставляя продукцию для кладбищ, а Сийес снова и снова оказывался на верху власти, живой и невредимый, богатеющий дальше. Для Моро это оставалось загадкой... Он думал: "Что отвечать этому аббату?"
- Но я же не явился и к Баррасу, - сказал он.
- Баррасу плевать на вас и на ваши дела, - грубо ответил Сийес. - Этот плут помышляет только о том, как бы развязаться с одной шлюхой, чтобы срочно завести другую... Директория, Моро, потеряла в народе последние остатки доверия.
- Так кому же теперь я нужен? Одному вам?
- И... Франции! - ловко подметил Сийес. Вдруг он начал жалеть Жубера: - Такой молодой, красивый, талантливый... и пуля в сердце! Скажите, Моро: успел ли Жубер перед гибелью одарить вас дружеской искренностью?
Моро отлично распознал подоплеку ухищрений Сийеса, искавшего замену убитому Жуберу, и решил про себя, что Сийес вряд ли заслуживает точной исторической правды.
- В канун роковой битвы при Нови, - сказал он, - мы с Жубером так запьянствовали, что я ничего не помню. Кажется, и такой ответ устраивал Сийеса.
- Значит, вы не слышали, от Жубера, что Франция нуждается в человеке со шпагой, смелом и популярном? Сейчас вполне возможен крутой поворот в любую сторону - хоть в угол, хоть за угол... Но прежде всего нужна ваша шпага!
- Не слишком ли она коротка для ваших целей?
- Если коротка, сделайте фехтовальный выпад вперед, и тогда острие вашего оружия поразит любого...
Беседу прервало появление секретаря. Сийес предложил продолжить разговор вечером в Люксембургском саду.
- Вы там встретите немало общих знакомых, но... мадам Рекамье, должен вас огорчить, там не бывает.
Из шиньона аббата выпала гребенка с жемчужиной, и Моро не поленился поднять ее Он знал, что его Жюльетта не унизит себя общением с распутной Директорией. Она лишь катается в открытой коляске в Лонгшоне, вызывая в публике восхищение. "Это мое царство! - говорила она как-то Моро. - И оно сразу закончится, когда я замечу, что даже грязные трубочисты не оборачиваются вослед мне..."
* * *
В саду звучала музыка Чимарозы, между деревьев феерично вспыхнули люстры, высветив потемки аллей. Моро казалось, что он попал на вернисаж, где элита Директории - буржуазия! - выставила напоказ свое богатство, свою пустоту, свои туалеты, свое невежество, свое бесстыдство. Лакеи королей в Версале, конечно, были одеты намного скромнее, нежели лакеи Директории, сновавшие среди публики в красных фраках с голубыми кушаками, а шляпы их украшали султаны - трех расцветок революционного флага... Скинув на руки одного из них плащ и треуголку, Моро сказал:
- Когда я уезжал в Италию, дамы в газовых платьях еще не забывали носить трико и закрывать грудь... Неужели не вернутся блаженные времена декольте, скромно укрытого веером?
Подле приятеля Бернадота сидела одноглазая Элиза Форстер, маскировавшая свое уродство пушистым локоном. Бывшая герцогиня Девонширская, она пила ликер из чёрной смородины, а генерал Бернадот мрачно насыщал себя гоголем-моголем.
- О! - воскликнула кривая красавица, завидев Моро. - Ты слышал новость? Твой друг вытащил из марсельского трактира какую-то девку, которая была невестою Бонапарта... ну, этого, что пропал в Египте! Бернадот, расскажи нам о ней.
С трудом друзья-генералы отвязались от пьяной женщины, у которой на большом пальце ноги красовался перстень с громадным бриллиантом. По этому поводу Бернадот сказал:
- Когда дура не знает, куда деть красивое перышко, она втыкает его себе в зад... Садись, Моро. Вчера в Манеже собирались старые бунтари, и Журдан говорил о твоей героической Итальянской армии... Как она сейчас?
- Я вывел ее во Францию босиком, без артиллерии, без обозов. Из всей амуниции остались одни лишь ранцы.
- Верю. Очевидно, тебе досталось?
- Да. Только при Нови подо мною рухнули три лошади, у четырех сабель вышибло клинки из эфесов.
- Представляю, какая была там свалка...
Жан Бернадот был давним другом Моро, их роднило прошлое революции. Моро спросил о трактирщице из Марселя - правда ли, что болтала о ней эта одноглазая шлюха Форстер?
- Дезире Клари была невестою Бонапарта, и он надавал ей столько клятв, что теперь она не верит моим словам. Оставим это, - попросил Бернадот. Лучше скажи о Суворове...
Моро так часто спрашивали о Суворове, что его мнение, облеченное почти в формулу, сохранилось: "Что сказать о человеке, способном довести напряжение боя выше человеческих возможностей? Суворов скорее положит костьми всю армию и сам ляжет с нею, чем отступит хотя бы на шаг. Его марш-марши - великолепны, они мне кажутся шедеврами воинского искусства..."
Бернадот спросил:
- Ты уже получил новое назначение?
- На плаху истории... за Италию!
Бернадот утешил: неудачи в Италии уравновесились успехами Массена в Швейцарии, и этот успех представляется столь значительным, что Директория решила закрыть глаза на все погромы и грабежи, которые Массена обрушил на мирное население. Однако, продолжил Бернадот, после отхода армии Суворова в Италию, словно воды вселенского потопа, хлынули венские войска, уничтожающие следы республиканства:
- По слухам, знаменитый Доменико Чимароза уже сошел сума от пытки на огне... Скажи, ты любишь его мелодии?
В тени кустов Моро разглядел Жозефа Фуше, который издали ему кивнул (как якобинец якобинцу), а Бернадот указал на Жозефину Бонапарт: "мадонна Победы", как прозвали ее журналисты, с унизительным подобострастием раскланивалась перед Терезой Тальен, названной "богородица Термидора".
- Жозефина выглядит великолепно, - сказал Моро.
- Никто не спорит, - согласился Бернадот.
- А кто вон там крутится с костылем?
- Ты не узнал Талейрана? Мадам де Сталь слезно выпросила для него у Барраса портфель с иностранными делами. Впрочем, Талейран уже оставил этот портфель на столе в кабинете, и это верный признак того, что Директория издыхает.
- Послушай, дружище, - сказал Моро. - Париж это или не Париж? Куда делась суровая простота прежних нравов? Если революция уже "чихнула в мешок", так ради чего же мы, ее наследники, продолжаем посылать людей на явную смерть в атаках? Неужели ради вот этой гнусной толпы обезьян, которая отчаянно лорнирует, чтобы рассмотреть оттопыренные сосцы великолепной Терезы Тальен?..
Лакей вручил записку от Сийеса - тот ждал. В большой чаше искрилось мороженое. Моро, подогретый ликерами и зрелищем нравов Директории, от порога заявил директору:
- Кажется, вы пожелали, чтобы я свою честь и славу принес в жертву вашей политической феруле? Но я против разнузданной Директории, против и любой диктатуры, в какие бы приятные формы она ни облекалась.
- Нет лучше формы, чем форма республиканского генерала, - отвечал Сийес. - Франция знает вас, Франция уважает вас, Франция пойдет за вами...
Сийес убеждал его долго, но Моро чувствовал, что где-то очень далеко (пусть даже в бесконечном пространстве будущего!) речь Сийеса обязательно должна сомкнуться с теми словами, которые он слышал от роялистки мадам Блондель.
1 2 3 4 5 6 7 8
* * *
Офицер Национальной гвардии, всю ночь дежуривший у заставы Пасси, с трудом отыскал в тупике улочки Раве старый дом со скрипучей лестницей.
- Мадам Блондель? С вас луидор. Моро - в Париже!
- Он один? - спросила женщина.
- С ним Лагери и Рапатель, но Лагори с гитарой пересел в наемный экипаж, а Рапатель остался с генералом. Кажется, они поехали в отель Шайо близ Елисейских полей.
Покинув свое убежище, мадам Блондель обратно уже не вернулась. Так она поступала всегда, идя на смертельный риск, и потому десять лет оставалась неуловима. На этот раз она не заметила, что маляр, работавший на лесах соседнего дома, энергично постучал кистью по ведерку, после чего цветочница на углу Раве стала нюхать свои фиалки. Из соседнего переулка выехал старенький кабриолет, и вскоре на набережной Вольтера министр полиции Фуше уже знал, куда направилась мадам Блондель.
- Я это предвидел, - пробормотал Фуше...
3. Пхе, пхе, пхе...
Доминик Рапатель, по чину адъютанта командующего армией, носил на левой стороне груди бело-красную ленту. Моро был в сером сюртуке с медными пуговицами, на ногах - короткие кавалерийские сапожки с желтыми отворотами. Генерал и его адъютант заняли скромные комнаты в отеле Шайо. Наконец-то можно задвинуть в угол гремящие сабли, захлопнуть футляры с пистолетами. Рапатель от самой Савойи не смыкал глаз.
- Пожалуй, мне надо выспаться, - сказал он. - Я вам не нужен? Наверное, вы навестите улицу Единства? На этой улице размещался девичий пансион Кампан.
- Вряд ли, - отвечал Моро. - Меня пугает даже мысль об Александрине Гюлло, столь изящной и юной. Я никогда, Рапатель, не трогаю за столом воздушное безе, боясь раскрошить его в огрубевших пальцах солдата... Иди спать, Рапатель.
Служанка принесла воду, свечи и белье.
- Что нового в Париже? - спросил ее Моро.
- Все старое. Ломбарды трещат от всякого хлама. Иные бедняки закладывают даже башмаки с ног, чтобы иметь су на хлеб. К мясу теперь и не подступиться - на кусок говядины люди глядят, как на знатную принцессу! А в подворотнях по утрам полно всяких подкидышей, в полиции им дают имена: мальчикам - Эгалите и Либерте, все девочки - Туманы.
Моро остался один, размышляя: что-то с ним будет? Невольно припомнились те, кто головами расплатились за поражения: Кюстин, Гушар, Богарне... многие! Их отослали на гильотину, как отсылают загнанных лошадей на живодерню. Правда, Директория убрала гильотину с площади Революции, ее отвезли в сарай под замок, как отвозят на зиму косилку, ненужную до следующего урожая... Моро даже не заметил, как на пороге появилась незнакомая, нарядная женщина.
- Я устал, - произнес Моро. - Оставьте меня.
- Вы напрасно решили, что я искательница интимных приключений. И не старайтесь угадать, кто я такая. Вам будет достаточно, если я назовусь мадам Блондель.
Дама уселась поудобнее, всем видом показывая, что от нее не так-то легко будет избавиться.
- Все, что Наполеон Бонапарт три года назад завоевал в Италии, все разрушено дыханием северных вандалов. Моро показалось, что она ему сочувствует.
- Да. Я разбит Суворовым в тех же краях, где в глубокой древности Ганнибал растоптал слонами легионы римлян...
- Исторические аналогии - утешение скверное. В несчастиях вашей кампании одни видят гениальность Суворова, другие вашу уступчивость... подозрительную! Граф Прованский из далекой Митавы следил за вашей титанической борьбой с русскими. Если мнение короля что-то еще значит для вас, то он, скажу, выражал свое восхищение вашим талантом. Но теперь все кончено. Ваша карьера остановилась, как изношенные часы. Но иногда, сказала женщина со значением, - часы, стоит лишь встряхнуть посильнее, и они застучат дальше.
- С чем же вы, мадам, пришли ко мне?
- С этим я и пришла - встряхнуть вас...
После словесных экзерциций, мадам Блондель, вручила ему письмо, в котором Людовик XVIII признавал громадные заслуги Моро перед Францией (пусть даже республиканской!); он писал, что эти заслуги плохо оценены Конвентом и Директорией; когда он, граф Прованский, вернется на престол, Моро сразу будет сделан и маршалом, и графом, и пэром королевства.
Генералу вдруг стало невыносимо скучно.
- Я ведь не просто генерал Моро - я еще и гражданин Моро! В вашем змеином клубке, очевидно, стало не хватать
лишней извивающейся гадины, и в Митаве решили, что этой гадиной могу стать я! Вы не боитесь, - спросил он, - что я сейчас позову адъютанта, дабы он арестовал вас? Блондель проявила стойкое мужество.
- Пхе! - фыркнула она с презрением. - Жан Виктор Моро известен Франции за благородного человека, и он не станет обижать женщину, как не станет и огорчать своего короля отказом от его предложений... На худой конец, мне легко доказать полиции, что вы заманили меня к себе, пытаясь меня изнасиловать. Смотрите, как просто это делается...
Юбки полетели с нее, в глаза ударило ослепительной белизной женского тела. Моро, присев к столу, разложил бумагу.
- Оденьтесь, мадам... Если вам известна дорога от Митавы до Парижа, вы не заблудитесь и по дороге от Парижа до Митавы. Я буду просить короля не тревожить меня далее, ибо всегда останусь верен заветам нашей революции1.
Он слышал за своей спиной, как женщина перед трюмо застегивала крючки корсажа. Пауза была нарушена ее словами:
- Вашей дерзостью король, пожалуй, и не будет слишком удивлен. Но зато вы очень удивите... Пишегрю!
Это был выстрел в упор. Шарль Пишегрю, талантливейший полководец-республиканец, давний приятель Моро, был разоблачен в связях с роялистами-эмигрантами. Моро сказал, что на каторге Гвианы удивлениям Пишегрю пришел конец:
- А из Кайенны еще никто не бегал. Никто...
Тогда последовал второй выстрел, тоже в упор:
- Пишегрю бежал! Он сейчас в Лондоне. А кто предал его? Его предал генерал Моро, и Пишегрю знает об этом.
- Только теперь, мадам Блондель, наша беседа становится забавной. Но я не стану тревожить сон усталого адъютанта. Я не предавал Пишегрю! Документы, обличающие его связи с принцем Конде, я огласил лишь тогда, когда об измене Пишегрю генерал Бонапарт оповестил Директорию. Следовательно, я подтвердил лишь то, что стало известно от Бонапарта.
- Отчего такая снисходительность?
- Я не верил в измену Пишегрю, считая все клеветой завистников, желавших видеть талантливого человека без головы. Но Бонапарт не имел подобных сомнений. В армии тогда говорили, что он даже был рад избавиться от соперника.
- Значит, - с усмешкою произнесла женщина, - Бонапарт оказался более предан революции, нежели вы. Вас не страшит его прозорливая бдительность? Этот корсиканец и в случае с Пишегрю опередил вас... Не так ли, Моро?
- Suum cuique, - отвечал Моро.
Юрист, он знал римское право: КАЖДОМУ СВОЕ.
Только теперь роялистка собралась уходить.
- Вы еще о многом пожалеете, генерал Моро.
- Но всегда останусь гражданином Франции.
- Пхе, пхе, пхе...
* * *
Он хотел разобраться с гравюрными увражами, вывезенными из Италии, но внизу вдруг возникла перебранка, и Моро вышел на лестницу. Швейцар гнал от дверей человека, явно желавшего проникнуть на кухню.
- У нас нет объедков! - визгливо кричал старик. - Все объедки с кухни мы доедаем сами.
- Погодите, - сказал Моро, спускаясь вниз...
Он увидел человека своих лет в ошметках мундира, рука его была обмотана тряпкой, лоб пересекал рубец от сабли; под кожей, едва затянувшей рану, пульсировал мозг.
- Судя по остаткам мундира, вы... русский?
- Честь имею - колонель Серж Толбухин.
- Где вас пленили, при Треббии или на Рейне?
- Под Цюрихом! Я из корпуса Римского-Корсакова.
- Вы, колонель, помрете, - сказал Моро. - Я опытный солдат и знаю: с такими ранами в голову не выжить.
- Но я уже смирился с этой дурной мыслью.
- В наше время дурные мысли недорого и стоят...
Моро предложил подняться к себе. Из походного кофра достал свежую рубашку. Несмотря на ужасные ранения, Толбухин ел и выпивал охотно. Охотно и рассказывал:
- Проклятые цесарцы! Они бросили наш корпус и удрали, тогда-то Массена и навалился на нас, словно дикий кабан на пойнтера. Теперь Суворов оставил Италию, и не знаю, как он перетащит артиллерию через Швейцарские Альпы?
- В горной войне пушки погребаются в могилах ущелий. По себе это знаю. А много ли вас, русских, во Франции?
- Тысяч пять-шесть... Пленные англичане и австрийцы имеют в Париже своих комиссаров, озабоченных их нуждами, их лечением. А мы разбрелись кто куда. Я бежал из Нанси... пешком, пешком, как дергач! Император Павел объявил всех пленных изменниками. Возвращаться в Россию права не имеем. А потому, сударь, я малоозабочен дыркою в голове...
Все-таки пришлось потревожить Рапателя:
- Доминик, сейчас ты отвезешь русского полковника в военный госпиталь. Если там осмелятся не принять его, ты скажи - приказ дивизионного генерала Моро...
Сейчас он никого не хотел видеть. Однако пронырливый Сийес обнаружил его пребывание в отеле Шайо, встреча с директором состоялась. Высокомерный интриган, Сийес втайне жаждал личной власти над Францией и уже брал уроки верховой езды, дабы Париж видел его галопирующим перед войсками... Подбородок Сийеса утопал в кружевах пышного жабо.
- Я молчу о кампании, вами проигранной, но... Где же деньги? Неужели не смогли выжать из итальянцев больше одного миллиона? Что это за война, если она не приносит доходов? Бонапарт на вашем месте засыпал бы Директорию золотом. Ладно, прощаем... Отчего вы сами не явились ко мне?
Рушились режимы, искажались программы клубов, гильотины стучали, как станки на фабриках, поставляя продукцию для кладбищ, а Сийес снова и снова оказывался на верху власти, живой и невредимый, богатеющий дальше. Для Моро это оставалось загадкой... Он думал: "Что отвечать этому аббату?"
- Но я же не явился и к Баррасу, - сказал он.
- Баррасу плевать на вас и на ваши дела, - грубо ответил Сийес. - Этот плут помышляет только о том, как бы развязаться с одной шлюхой, чтобы срочно завести другую... Директория, Моро, потеряла в народе последние остатки доверия.
- Так кому же теперь я нужен? Одному вам?
- И... Франции! - ловко подметил Сийес. Вдруг он начал жалеть Жубера: - Такой молодой, красивый, талантливый... и пуля в сердце! Скажите, Моро: успел ли Жубер перед гибелью одарить вас дружеской искренностью?
Моро отлично распознал подоплеку ухищрений Сийеса, искавшего замену убитому Жуберу, и решил про себя, что Сийес вряд ли заслуживает точной исторической правды.
- В канун роковой битвы при Нови, - сказал он, - мы с Жубером так запьянствовали, что я ничего не помню. Кажется, и такой ответ устраивал Сийеса.
- Значит, вы не слышали, от Жубера, что Франция нуждается в человеке со шпагой, смелом и популярном? Сейчас вполне возможен крутой поворот в любую сторону - хоть в угол, хоть за угол... Но прежде всего нужна ваша шпага!
- Не слишком ли она коротка для ваших целей?
- Если коротка, сделайте фехтовальный выпад вперед, и тогда острие вашего оружия поразит любого...
Беседу прервало появление секретаря. Сийес предложил продолжить разговор вечером в Люксембургском саду.
- Вы там встретите немало общих знакомых, но... мадам Рекамье, должен вас огорчить, там не бывает.
Из шиньона аббата выпала гребенка с жемчужиной, и Моро не поленился поднять ее Он знал, что его Жюльетта не унизит себя общением с распутной Директорией. Она лишь катается в открытой коляске в Лонгшоне, вызывая в публике восхищение. "Это мое царство! - говорила она как-то Моро. - И оно сразу закончится, когда я замечу, что даже грязные трубочисты не оборачиваются вослед мне..."
* * *
В саду звучала музыка Чимарозы, между деревьев феерично вспыхнули люстры, высветив потемки аллей. Моро казалось, что он попал на вернисаж, где элита Директории - буржуазия! - выставила напоказ свое богатство, свою пустоту, свои туалеты, свое невежество, свое бесстыдство. Лакеи королей в Версале, конечно, были одеты намного скромнее, нежели лакеи Директории, сновавшие среди публики в красных фраках с голубыми кушаками, а шляпы их украшали султаны - трех расцветок революционного флага... Скинув на руки одного из них плащ и треуголку, Моро сказал:
- Когда я уезжал в Италию, дамы в газовых платьях еще не забывали носить трико и закрывать грудь... Неужели не вернутся блаженные времена декольте, скромно укрытого веером?
Подле приятеля Бернадота сидела одноглазая Элиза Форстер, маскировавшая свое уродство пушистым локоном. Бывшая герцогиня Девонширская, она пила ликер из чёрной смородины, а генерал Бернадот мрачно насыщал себя гоголем-моголем.
- О! - воскликнула кривая красавица, завидев Моро. - Ты слышал новость? Твой друг вытащил из марсельского трактира какую-то девку, которая была невестою Бонапарта... ну, этого, что пропал в Египте! Бернадот, расскажи нам о ней.
С трудом друзья-генералы отвязались от пьяной женщины, у которой на большом пальце ноги красовался перстень с громадным бриллиантом. По этому поводу Бернадот сказал:
- Когда дура не знает, куда деть красивое перышко, она втыкает его себе в зад... Садись, Моро. Вчера в Манеже собирались старые бунтари, и Журдан говорил о твоей героической Итальянской армии... Как она сейчас?
- Я вывел ее во Францию босиком, без артиллерии, без обозов. Из всей амуниции остались одни лишь ранцы.
- Верю. Очевидно, тебе досталось?
- Да. Только при Нови подо мною рухнули три лошади, у четырех сабель вышибло клинки из эфесов.
- Представляю, какая была там свалка...
Жан Бернадот был давним другом Моро, их роднило прошлое революции. Моро спросил о трактирщице из Марселя - правда ли, что болтала о ней эта одноглазая шлюха Форстер?
- Дезире Клари была невестою Бонапарта, и он надавал ей столько клятв, что теперь она не верит моим словам. Оставим это, - попросил Бернадот. Лучше скажи о Суворове...
Моро так часто спрашивали о Суворове, что его мнение, облеченное почти в формулу, сохранилось: "Что сказать о человеке, способном довести напряжение боя выше человеческих возможностей? Суворов скорее положит костьми всю армию и сам ляжет с нею, чем отступит хотя бы на шаг. Его марш-марши - великолепны, они мне кажутся шедеврами воинского искусства..."
Бернадот спросил:
- Ты уже получил новое назначение?
- На плаху истории... за Италию!
Бернадот утешил: неудачи в Италии уравновесились успехами Массена в Швейцарии, и этот успех представляется столь значительным, что Директория решила закрыть глаза на все погромы и грабежи, которые Массена обрушил на мирное население. Однако, продолжил Бернадот, после отхода армии Суворова в Италию, словно воды вселенского потопа, хлынули венские войска, уничтожающие следы республиканства:
- По слухам, знаменитый Доменико Чимароза уже сошел сума от пытки на огне... Скажи, ты любишь его мелодии?
В тени кустов Моро разглядел Жозефа Фуше, который издали ему кивнул (как якобинец якобинцу), а Бернадот указал на Жозефину Бонапарт: "мадонна Победы", как прозвали ее журналисты, с унизительным подобострастием раскланивалась перед Терезой Тальен, названной "богородица Термидора".
- Жозефина выглядит великолепно, - сказал Моро.
- Никто не спорит, - согласился Бернадот.
- А кто вон там крутится с костылем?
- Ты не узнал Талейрана? Мадам де Сталь слезно выпросила для него у Барраса портфель с иностранными делами. Впрочем, Талейран уже оставил этот портфель на столе в кабинете, и это верный признак того, что Директория издыхает.
- Послушай, дружище, - сказал Моро. - Париж это или не Париж? Куда делась суровая простота прежних нравов? Если революция уже "чихнула в мешок", так ради чего же мы, ее наследники, продолжаем посылать людей на явную смерть в атаках? Неужели ради вот этой гнусной толпы обезьян, которая отчаянно лорнирует, чтобы рассмотреть оттопыренные сосцы великолепной Терезы Тальен?..
Лакей вручил записку от Сийеса - тот ждал. В большой чаше искрилось мороженое. Моро, подогретый ликерами и зрелищем нравов Директории, от порога заявил директору:
- Кажется, вы пожелали, чтобы я свою честь и славу принес в жертву вашей политической феруле? Но я против разнузданной Директории, против и любой диктатуры, в какие бы приятные формы она ни облекалась.
- Нет лучше формы, чем форма республиканского генерала, - отвечал Сийес. - Франция знает вас, Франция уважает вас, Франция пойдет за вами...
Сийес убеждал его долго, но Моро чувствовал, что где-то очень далеко (пусть даже в бесконечном пространстве будущего!) речь Сийеса обязательно должна сомкнуться с теми словами, которые он слышал от роялистки мадам Блондель.
1 2 3 4 5 6 7 8