.. Так я вам сделаю баранью отбивную?
- Только с косточкой, - напомнил узник Европы.
На кухне появилась графиня Монтолон, которая под конец войны нашла четвертого мужа в свите Наполеона, почему теперь и "блистала" на самых задворках мира.
- Я не выдержу! Всю ночь в моей спальне бегали крысы. Опять дожди, дожди... А у меня что-то с печенью.
- У меня тоже, - вяло отозвался Наполеон. - Я жду О'Меара и скажу ему, чтобы он прописал вам каломель... Сегодня на рассвете я слышал далекий гул пушечных выстрелов.
- Да, - ответила женщина, - кажется, это стреляли корабли. Маршан уже поехал за брюквой в Джемстоун, уж этот пройдоха как следует вынюхает там все новости...
Во время обеда придворные были счастливы предложить ему салфетку или убрать пустую тарелку, а Наполеон принимал ухаживания так, будто родился в колыбели Бурбонов или Габсбургов. При этом оставался внимателен даже к пустякам.
- Бертран, ваша поза может нравиться только вам.
- Извините. Я нечаянно прислонился к стене.
- Я вас уважаю, но сидеть позволяю лишь в том случае, когда я лежу. А когда я сижу, все обязаны стоять. Это золотое правило подтверждено практикою монархов всего мира...
После обеда он мурлыкал песню нищих итальянских лаццарони. За этим занятием его и застала радостная Монтолон.
- Маршан вернулся, - сообщила она. - Джемстоун гудит с утра, словно улей. Оказывается, вчера русский бриг просил свидания с де Бальменом, который, будучи извещен об этом с эскадры, всю ночь не спал, составляя реляции для своего царя. А утром англичане, не успев отмолиться, палили по бригу с "Конкерора" из пушек, и теперь Гудсон Лоу клятвенно заверяет Бальмена, что "Конкерор" отогнал залпами лишь бродячее судно. Русских же кораблей у острова вообще не бывало...
- А! Как я рад этому скандалу... Наконец-то мои тюремщики оскорбили не только меня, но задели и честь царя Александра в лице его уполномоченного... Прелесть моя, - нежно произнес Наполеон, - позовите ко мне своего мужа.
После секретной беседы с императором Шарль Тристан Монтолон навестил в Джемстоуне русского комиссара. Баль-мен проявил любопытство к ртутным препаратам, которыми О'Меара лечил от "завалов" больную печень Наполеона.
- Скажите императору, что пожар Москвы не будет забыт русским народом, но в нашем образованном обществе уже складывается искреннее сочувствие к его трагической судьбе.
- Пожар Москвы, - подхватил Монтолон, - многое повернул в ложную сторону. Теперь мой император признает, что, вступив в Вильно, ему не надо было двигать армию на Смоленск, ему следовало из Вильно диктовать условия мира...
Монтолон ранее возглавлял французскую разведку в Германии, и теперь им, двум конспираторам, вроде бы и не стоило притворяться. Все уже давно ясно, как и этот вопрос:
- Что привело вас ко мне, граф Монтолон?
- Распоряжение императора. Он составил обширное письмо для Александра и просит вас найти верный и тайный способ переправить его в Петербург лично в руки царя...
Бальмен ответил, что комиссаров Европы обязали присягою каждую строчку Наполеона показывать прежде Лоу.
- А каков Лоу педант, в Лонгвуде извещены достаточно...
Монтолон еще не закончил своей прелюдии:
- Вы и сами, конечно, знаете, что в Тильзите и Эрфурте мой император с вашим говорили о будущей политике мира не только то, что вошло в протоколы, а из протоколов механически перейдет в историю. Между ними возникло, я бы сказал, немало интимных политических связей, которые не должны быть известны истории. Раскрытие же этих тайн повлекло бы за собою некоторые осложнения для русского кабинета...
Желтый попугай, соскочив с жердочки, пролетел над столом и уселся на отставленный палец русского комиссара.
- Вы меня, кажется, шантажируете?
- Нисколько, - поклялся Монтолон.
- Но ваши слова...
- Они ведь тоже не для протоколов!
- Иначе говоря, - констатировал де Бальмен, - сверженный император желает вступить в официальную, но сугубо секретную переписку с российским кабинетом... Ради чего?
Этот вопрос графа Монтолона не смутил:
- Я думаю, еще не все потеряно... Еще возможны всякие конвульсии в политике. Но история нашего века не будет дописана, если Бонапарты не вернутся на престол Франции.
- Возможно, - кивнул комиссар. - Но вряд ли при нынешних обстоятельствах может возникнуть политическая ось: ПЕТЕРБУРГ - ЛОНГВУД... Это было бы просто смешно!
- Я не все сказал, - вкрадчиво произнес Монтолон. - Вы возьмите письмо, и Наполеон согласен отсчитать для вас миллион золотом. Потом можете просить еще... миллионы!
Подозрения Лоу о нераскрытых источниках богатства династии Бонапартов, кажется, подтверждались. Бальмен задумчиво гладил хохолок на головке умного попугая.
- У себя на родине, я не считаюсь богатым. Но слыву за честного человека. Иначе, согласитесь, меня в эту "дыру" и не послали бы... Оставим миллионы в покое! Но возьми я письмо Наполеона, и это грозит мне крахом судьбы.
- Да, крахом, - отвечал Монтолон. - Мой император предвидел ваши опасения и просил успокоить вас, наказание будет условным, затем последует небывалый взлет вашей карьеры. Над затухающими головешками Москвы именно вы объедините пожатия двух великих монархов и сердца двух примирённых наций... За вами последнее слово, граф!
- Мое последнее слово таково: все, что здесь было сказано, я никогда не оставлю в тайне от Петербурга...
Наполеон после этого опустошил курятник, безжалостно расстрелял в упор ласковую козочку графини Монтолон, своей последней в жизни фаворитки. Когда женщина разрыдалась от горя, он грубо накричал на нее:
- Перестаньте лить слезы, мадам! Не сидеть же мне тут без дела. Должен же я кого-нибудь убивать...
И опять за окнами Лонгвуда вечерело. Наполеон блуждал вокруг громадного бильярда, бессмысленно передвигая шары руками. Доктор О'Меара стоял, и не было еще такого случая, чтобы знаменитый пациент предложил ему сесть. Конечно, император догадывался, что О'Меара (и не только он!) ведет регулярный учет его обращениям к прошлому, чтобы потом - на основании этих бесед - сложить книгу Доктор, хорошо изучивший внутренний мир своего больного, наводящими вопросами провоцировал Наполеона на откровенность; он знал, что император, подобно всем корсиканцам, всегда был страшно суеверен, боялся разбитых зеркал, цифры 13 и буквы М. Наполеон говорил:
- Все исполнилось! Нельзя мне было, в пятницу покидать Сен-Югу перед походом в Россию, а в канун Ватерлоо я видел осколки зеркала. Москва начинается с роковой буквы М, я боялся даже людей с фамилиями на эту букву Судите сами: Мале, выбравшись из бедлама, три часа управлял Парижем в мое отсутствие, а генералы Мортье и Мармон подписали позорную капитуляцию Парижа перед русскими...
- Ваш любимый шурин Мюрат, король Неаполя?
- Петух, которого я разукрасил орлиными перьями. Боясь за свой престол, он предал меня - и сразу погиб.
- Наконец, ваш славный маршал Массена?
- Да, этот негодяй был талантлив, но мошенник каких мало. Массена воевал ради добычи, не стыдясь обворовывать своих же солдат. Армия дважды бунтовала... - из-за него...
Доктор деликатно напомнил о Моро, и при этом имени Наполеон нервным движением руки поправил на лбу челку.
- Моро был отличным полководцем. Но я ставлю его ниже Клебера, Дезе и даже Сульта... Моро недоставало огня! Для воодушевления Моро требовалось, чтобы вокруг стали падать мертвецы. Тогда он раскуривал свою трубку и залезал в самую гущу драки. Впрочем, - добавил Наполеон, - Моро имел очень добрую душу, он любил смешить людей. Вся беда в том, что ему попалась одна вертлявая креолка, которой он подчинился, прельщенный ее красотой и юностью. Она и вертела им как хотела... Я уже не помню, - поморщился Наполеон, - когда мы с Моро не могли поделить Францию.
Он молча обошел бильярд, вынул из лузы шар номер 13 и неожиданно заявил доктору:
- Франция должна забыть Моро! Пусть он сохранится в памяти русских историков, и то лишь потому, что сражался с Суворовым... Но я до сей поры не знаю, как светило бы мне солнце судьбы, если бы Суворов дожил до Аустерлица!
1. Против Суворова
В пасмурных долинах Ломбардии ржали усталые кони, дымили походные кузницы, пахло перегнившей соломой и острой лошадиной мочой. Италия встретила русских холодными дождями, дороги развезло от грязи...
Была ранняя весна 1799 года.
Мосты через Адду, клокочущую от обилия дождей, были взорваны отступившими французами. Суворов проснулся в четвертом часу ночи, велел подавать щи. Адъютант Кушников задернул полог шатра, чтобы ветер не гасил свечи.
- Ну, - спросил Суворов, - нашли жирную свинью?
- Одно сало! Казаки бросили ее в Адду, она даже хрюкнуть не успела, так и закрутило... Вечная хрюшке память.
- Скверно, - огорчился Александр Васильевич...
Из всех животных лучший пловец - свинья, и уж если даже она потонула значит, нельзя пускать вплавь и конницу. Тут появился напыщенный секретарь Егор Фукс, сообщивший, что ночью из Милана вернулся лазутчик с новостью:
- Парижская Директория поручила управлять армией в Италии новому командующему - генералу Моро, а он из разжалованных, ему по делу Пишегрю чуть было голову не снесли.
- Моро... Моро... - призадумался Суворов, напрягая память. - Не тот ли это Моро, который насмешил всю Европу, когда его кавалерия захватила флот у голландцев?
- Да, история не знала подобного: Моро атаковал флот в гавани, его гусары Лагюра въехали на палубы кораблей и саблями изрубили все снасти такелажа.
- Каков храбрец! При косе Кинбурнской я пускал казаков морем в воде по брюхо, но корабли брать... не додумался. Егор Борисыч, - распорядился Суворов, - пошлите Моро мое приветствие по случаю его назначения.
- Слушаюсь, - отвечал Фукс с поклоном.
Кушников по газетам знал: Моро - из якобинцев, сейчас ему тридцать пять лет, а слава его викторий гремит по всей Франции.
- У них все гремит. Неужто он и Бонапартия злее?
- Не осмелюсь сравнивать. Но Бонапартия и Моро французы под масть на един шесток садят. После сих имен в Париже почитаются еще свирепые генералы - Дезе и Жубер.
- Ладно. Славных бить - больше славы! Жаль, что Бонапартий запропал в Египте под сенью пирамид фараоновых. Я ведь за его горячками давно с вожделением надзираю...
Итальянская кампания началась успешно. Россия состояла в альянсе с Австрией, под знаменами Суворова сражались итальянские волонтеры. Армия форсировала Адду по зыбким понтонам. На другом берегу генерал Моро ворвался прямо в казачью "линию" - вжик! - уже отсекли поводья, но Моро четкими ударами сабли избавил себя от неизбежного плена.
- Узнаю повадки гусара! - сказал Суворов.
За рекою простерлись дороги на Милан; дожди разом схлынули, напала адовая жарища. Среди солдат слышалось:
- А пельцынов-то не видать. Сначала грязюка, бытто в России, ныне сухота эка, а кады ж пельцыны созреют?..
Суворов окликнул донского атамана Денисова:
- Адриан Карпыч, открой ворота в Милане...
Было воскресенье: на улицах Милана царил оживленный карнавал, нарядные кавалеры жеманно танцевали с прекрасными синьорами и синьоринами. Нищие жители предместий весело обозревали неведомых людей с курчавыми бородищами, поначалу приняв казаков за русских... монахов:
- Capucini Russi! - кричали в толпе.
Атаман Денисов растолковал как умел:
- Добрые миланцы! Не попы мы московские, а казаки с тихова Дону... Не верьте афишам парижским, будто мы младенцами кормимся да женок чужих задираем. Не хотим мешать и веселью вашему. Танцуйте далее себе в забаву, а мы, квартир ваших не беспокоя, на мостовых выспимся... Дадите соломки постелить - спасибо, не дадите - Бог с вами!
Когда Суворов въезжал в Милан, балконы домов были украшены коврами и шалями, женщины бросали цветы под копыта русской кавалерии. Фельдмаршал укрывался внутри возка (спасаясь от жары, он разделся до исподнего). Подле кареты ехал верхом в пышном мундире важный секретарь Фукс, которого миланцы ошибочно сочли за великого полководца:
- Виват Суворов - избавитель Италии!
Фукс охотно принимал поцелуи красавиц, часто кланялся из седла публике. Вечером ему было сказано:
- Ну, Егор Борисыч, спасибо - выручил.
- За что благодарность вашего сиятельства?
- Да уж больно хорошо за меня кланялся...
Вечером в миланском "Ла Скала" божественная Джузеппина Грассини пела для русских офицеров, но Суворов в театр не поехал. Фельдмаршал развернул карту перед Багратионом.
- А что, князь Петр? - сказал он любимцу. - Генерал-то Моро выявился неплохо... Немало у него в голове всякой мебели, да и чердак свой он, видать, исправно проветривает. Чую, разгадал он меня, старика, но я все-таки понял его лучше...
У безвестной деревни Маренго Багратион напал на войска Моро; французы, хотя их было меньше русских, сражались превосходно, на место битвы прискакал Суворов - с укором:
- Ах, князь Петр! Упустил ты Моро, упустил...
Моро отвернул в сторону Генуи, Суворов - к Турину. Но всюду русские ощущали тактическое мастерство противника, Моро удивлял Суворова гибкостью блистательных маневров.
- Генерал искусных ретирад! Пожалуй, никто еще столь ловко не увертывался из моих объятий, как этот жакобинец...
В сражении у Треббии русские одержали победу, а в июне адъютант Кушников доложил полководцу:
- Директория во главе с Баррасом отзывает Моро в Париж для оправдания в ретирадах перед нами. На его место директор Сийес шлет задиристого генерала Жубера...
- Жаль! - отвечал Суворов. - Мне жаль Моро, который, вопреки мнению парижских бездельников, сражался с нами хорошо... даже очень хорошо! Что подарить ему на прощание? Велю пленных офицеров-французов отпустить обратно к Моро... Да, хватит на них наши макароны переводить!
* * *
Поспешая в Италию, генерал Бартелеми Жубер завернул в провинцию, где томилась его невеста. Гремя шпорами и растревожив сельскую идиллию звоном сабли, всегда неотразимый, излучая бешеную энергию, Жубер суматошно взывал к перепуганным родителям обрадованной невесты:
- Свадьбу! Без промедления... Что вы копаетесь с посудой и перинами? Вы имеете дело с самим Жубером, а ему дорога каждая секунда - его ждет сам Суворов...
Утром он оставил счастливую жену:
- Ах, чудо мое, почему я не могу взять тебя в Италию, чтобы ты насладилась видом моего торжества?
- Чего не увижу, о том услышу, мой дорогой.
- Да! Мир еще содрогнется при этом имени - Жубер... Моро был его давним приятелем, он сразу усадил Жубера перед собой и как следует наточил ужасную бритву.
- На худой конец, в отставке я могу ведь открыть цирюльню. А на вывеске изображу комету, летящую над крышами Парижа, и пусть комета станет символом той небывалой скорости, с какой я из волосатых дикарей произвожу людей... Готово!
- Как? Уже? - поразился Жубер.
- Да, - сказал Моро, вытирая бритву.
- Не выдумывай, Моро, - ответил Жубер. - К чему тебе скоблить чужую щетину, если ты готовился в адвокаты?
- Но предпочел сражаться за революцию... Мы с тобою проделали скорый марш, не правда ли? Два-три года в седле - и солдаты стали дивизионными генералами. А теперь я только гражданин Моро, проигравший кампанию... Мы посадили в Италии "деревья свободы", но свободы не дали. Напротив, мы разорили итальянцев, и без того нищих. Меня в Ривьере народ провожал свистом, а Суворов въехал в Милан по цветам...
- Ты отчаялся, Моро? Ты устал?
- Возможно. Но когда в Париже кричат о том, что Франция несет миру освобождение, я думаю, прежде надобно спросить у народов - хотят ли они такого "освобождения", когда их грабят, дабы насытить алчную Директорию?
Личная дружба с Жубером не позволила Моро страдать самолюбием, и он предложил себя в роли советника.
- Иного от тебя не ожидал, - обрадовался Жубер; давний соратник Бонапарта на полях битв, он верил только в наступление. - Этого, кстати, ждут от меня и в Париже!
Моро наклонил кувшин, разливая вино:
- Этого, кстати, ждет и армия Суворова.
- Так в чем же дело? - хохотал Жубер. - Если желания Суворова сходны с желаниями нашей Директории, так завтра же устроим здесь отличную потасовку...
Моро оставался чересчур рассудителен:
- Открыть сражение способен любой деревенский башмачник, но иногда и гений не может его закончить. Финалы битв опаснее их начала. Я не имею точной диспозиции боя, о котором ты говоришь с таким упоением. Зато я, заключил Море, - ясно вижу диспозицию к нашему отходу... в горы Овадо!
Это признание возмутило пылкого Жубера:
- О чем ты, Моро? Три года назад мы завоевали Италию, и французы не могут уйти домой, как провинившиеся дети, которых отсылают спать. Будь сейчас Бонапарт с нами, он бы уже утром свалился с гор на бивуаки русской армии.
1 2 3 4 5 6 7 8
- Только с косточкой, - напомнил узник Европы.
На кухне появилась графиня Монтолон, которая под конец войны нашла четвертого мужа в свите Наполеона, почему теперь и "блистала" на самых задворках мира.
- Я не выдержу! Всю ночь в моей спальне бегали крысы. Опять дожди, дожди... А у меня что-то с печенью.
- У меня тоже, - вяло отозвался Наполеон. - Я жду О'Меара и скажу ему, чтобы он прописал вам каломель... Сегодня на рассвете я слышал далекий гул пушечных выстрелов.
- Да, - ответила женщина, - кажется, это стреляли корабли. Маршан уже поехал за брюквой в Джемстоун, уж этот пройдоха как следует вынюхает там все новости...
Во время обеда придворные были счастливы предложить ему салфетку или убрать пустую тарелку, а Наполеон принимал ухаживания так, будто родился в колыбели Бурбонов или Габсбургов. При этом оставался внимателен даже к пустякам.
- Бертран, ваша поза может нравиться только вам.
- Извините. Я нечаянно прислонился к стене.
- Я вас уважаю, но сидеть позволяю лишь в том случае, когда я лежу. А когда я сижу, все обязаны стоять. Это золотое правило подтверждено практикою монархов всего мира...
После обеда он мурлыкал песню нищих итальянских лаццарони. За этим занятием его и застала радостная Монтолон.
- Маршан вернулся, - сообщила она. - Джемстоун гудит с утра, словно улей. Оказывается, вчера русский бриг просил свидания с де Бальменом, который, будучи извещен об этом с эскадры, всю ночь не спал, составляя реляции для своего царя. А утром англичане, не успев отмолиться, палили по бригу с "Конкерора" из пушек, и теперь Гудсон Лоу клятвенно заверяет Бальмена, что "Конкерор" отогнал залпами лишь бродячее судно. Русских же кораблей у острова вообще не бывало...
- А! Как я рад этому скандалу... Наконец-то мои тюремщики оскорбили не только меня, но задели и честь царя Александра в лице его уполномоченного... Прелесть моя, - нежно произнес Наполеон, - позовите ко мне своего мужа.
После секретной беседы с императором Шарль Тристан Монтолон навестил в Джемстоуне русского комиссара. Баль-мен проявил любопытство к ртутным препаратам, которыми О'Меара лечил от "завалов" больную печень Наполеона.
- Скажите императору, что пожар Москвы не будет забыт русским народом, но в нашем образованном обществе уже складывается искреннее сочувствие к его трагической судьбе.
- Пожар Москвы, - подхватил Монтолон, - многое повернул в ложную сторону. Теперь мой император признает, что, вступив в Вильно, ему не надо было двигать армию на Смоленск, ему следовало из Вильно диктовать условия мира...
Монтолон ранее возглавлял французскую разведку в Германии, и теперь им, двум конспираторам, вроде бы и не стоило притворяться. Все уже давно ясно, как и этот вопрос:
- Что привело вас ко мне, граф Монтолон?
- Распоряжение императора. Он составил обширное письмо для Александра и просит вас найти верный и тайный способ переправить его в Петербург лично в руки царя...
Бальмен ответил, что комиссаров Европы обязали присягою каждую строчку Наполеона показывать прежде Лоу.
- А каков Лоу педант, в Лонгвуде извещены достаточно...
Монтолон еще не закончил своей прелюдии:
- Вы и сами, конечно, знаете, что в Тильзите и Эрфурте мой император с вашим говорили о будущей политике мира не только то, что вошло в протоколы, а из протоколов механически перейдет в историю. Между ними возникло, я бы сказал, немало интимных политических связей, которые не должны быть известны истории. Раскрытие же этих тайн повлекло бы за собою некоторые осложнения для русского кабинета...
Желтый попугай, соскочив с жердочки, пролетел над столом и уселся на отставленный палец русского комиссара.
- Вы меня, кажется, шантажируете?
- Нисколько, - поклялся Монтолон.
- Но ваши слова...
- Они ведь тоже не для протоколов!
- Иначе говоря, - констатировал де Бальмен, - сверженный император желает вступить в официальную, но сугубо секретную переписку с российским кабинетом... Ради чего?
Этот вопрос графа Монтолона не смутил:
- Я думаю, еще не все потеряно... Еще возможны всякие конвульсии в политике. Но история нашего века не будет дописана, если Бонапарты не вернутся на престол Франции.
- Возможно, - кивнул комиссар. - Но вряд ли при нынешних обстоятельствах может возникнуть политическая ось: ПЕТЕРБУРГ - ЛОНГВУД... Это было бы просто смешно!
- Я не все сказал, - вкрадчиво произнес Монтолон. - Вы возьмите письмо, и Наполеон согласен отсчитать для вас миллион золотом. Потом можете просить еще... миллионы!
Подозрения Лоу о нераскрытых источниках богатства династии Бонапартов, кажется, подтверждались. Бальмен задумчиво гладил хохолок на головке умного попугая.
- У себя на родине, я не считаюсь богатым. Но слыву за честного человека. Иначе, согласитесь, меня в эту "дыру" и не послали бы... Оставим миллионы в покое! Но возьми я письмо Наполеона, и это грозит мне крахом судьбы.
- Да, крахом, - отвечал Монтолон. - Мой император предвидел ваши опасения и просил успокоить вас, наказание будет условным, затем последует небывалый взлет вашей карьеры. Над затухающими головешками Москвы именно вы объедините пожатия двух великих монархов и сердца двух примирённых наций... За вами последнее слово, граф!
- Мое последнее слово таково: все, что здесь было сказано, я никогда не оставлю в тайне от Петербурга...
Наполеон после этого опустошил курятник, безжалостно расстрелял в упор ласковую козочку графини Монтолон, своей последней в жизни фаворитки. Когда женщина разрыдалась от горя, он грубо накричал на нее:
- Перестаньте лить слезы, мадам! Не сидеть же мне тут без дела. Должен же я кого-нибудь убивать...
И опять за окнами Лонгвуда вечерело. Наполеон блуждал вокруг громадного бильярда, бессмысленно передвигая шары руками. Доктор О'Меара стоял, и не было еще такого случая, чтобы знаменитый пациент предложил ему сесть. Конечно, император догадывался, что О'Меара (и не только он!) ведет регулярный учет его обращениям к прошлому, чтобы потом - на основании этих бесед - сложить книгу Доктор, хорошо изучивший внутренний мир своего больного, наводящими вопросами провоцировал Наполеона на откровенность; он знал, что император, подобно всем корсиканцам, всегда был страшно суеверен, боялся разбитых зеркал, цифры 13 и буквы М. Наполеон говорил:
- Все исполнилось! Нельзя мне было, в пятницу покидать Сен-Югу перед походом в Россию, а в канун Ватерлоо я видел осколки зеркала. Москва начинается с роковой буквы М, я боялся даже людей с фамилиями на эту букву Судите сами: Мале, выбравшись из бедлама, три часа управлял Парижем в мое отсутствие, а генералы Мортье и Мармон подписали позорную капитуляцию Парижа перед русскими...
- Ваш любимый шурин Мюрат, король Неаполя?
- Петух, которого я разукрасил орлиными перьями. Боясь за свой престол, он предал меня - и сразу погиб.
- Наконец, ваш славный маршал Массена?
- Да, этот негодяй был талантлив, но мошенник каких мало. Массена воевал ради добычи, не стыдясь обворовывать своих же солдат. Армия дважды бунтовала... - из-за него...
Доктор деликатно напомнил о Моро, и при этом имени Наполеон нервным движением руки поправил на лбу челку.
- Моро был отличным полководцем. Но я ставлю его ниже Клебера, Дезе и даже Сульта... Моро недоставало огня! Для воодушевления Моро требовалось, чтобы вокруг стали падать мертвецы. Тогда он раскуривал свою трубку и залезал в самую гущу драки. Впрочем, - добавил Наполеон, - Моро имел очень добрую душу, он любил смешить людей. Вся беда в том, что ему попалась одна вертлявая креолка, которой он подчинился, прельщенный ее красотой и юностью. Она и вертела им как хотела... Я уже не помню, - поморщился Наполеон, - когда мы с Моро не могли поделить Францию.
Он молча обошел бильярд, вынул из лузы шар номер 13 и неожиданно заявил доктору:
- Франция должна забыть Моро! Пусть он сохранится в памяти русских историков, и то лишь потому, что сражался с Суворовым... Но я до сей поры не знаю, как светило бы мне солнце судьбы, если бы Суворов дожил до Аустерлица!
1. Против Суворова
В пасмурных долинах Ломбардии ржали усталые кони, дымили походные кузницы, пахло перегнившей соломой и острой лошадиной мочой. Италия встретила русских холодными дождями, дороги развезло от грязи...
Была ранняя весна 1799 года.
Мосты через Адду, клокочущую от обилия дождей, были взорваны отступившими французами. Суворов проснулся в четвертом часу ночи, велел подавать щи. Адъютант Кушников задернул полог шатра, чтобы ветер не гасил свечи.
- Ну, - спросил Суворов, - нашли жирную свинью?
- Одно сало! Казаки бросили ее в Адду, она даже хрюкнуть не успела, так и закрутило... Вечная хрюшке память.
- Скверно, - огорчился Александр Васильевич...
Из всех животных лучший пловец - свинья, и уж если даже она потонула значит, нельзя пускать вплавь и конницу. Тут появился напыщенный секретарь Егор Фукс, сообщивший, что ночью из Милана вернулся лазутчик с новостью:
- Парижская Директория поручила управлять армией в Италии новому командующему - генералу Моро, а он из разжалованных, ему по делу Пишегрю чуть было голову не снесли.
- Моро... Моро... - призадумался Суворов, напрягая память. - Не тот ли это Моро, который насмешил всю Европу, когда его кавалерия захватила флот у голландцев?
- Да, история не знала подобного: Моро атаковал флот в гавани, его гусары Лагюра въехали на палубы кораблей и саблями изрубили все снасти такелажа.
- Каков храбрец! При косе Кинбурнской я пускал казаков морем в воде по брюхо, но корабли брать... не додумался. Егор Борисыч, - распорядился Суворов, - пошлите Моро мое приветствие по случаю его назначения.
- Слушаюсь, - отвечал Фукс с поклоном.
Кушников по газетам знал: Моро - из якобинцев, сейчас ему тридцать пять лет, а слава его викторий гремит по всей Франции.
- У них все гремит. Неужто он и Бонапартия злее?
- Не осмелюсь сравнивать. Но Бонапартия и Моро французы под масть на един шесток садят. После сих имен в Париже почитаются еще свирепые генералы - Дезе и Жубер.
- Ладно. Славных бить - больше славы! Жаль, что Бонапартий запропал в Египте под сенью пирамид фараоновых. Я ведь за его горячками давно с вожделением надзираю...
Итальянская кампания началась успешно. Россия состояла в альянсе с Австрией, под знаменами Суворова сражались итальянские волонтеры. Армия форсировала Адду по зыбким понтонам. На другом берегу генерал Моро ворвался прямо в казачью "линию" - вжик! - уже отсекли поводья, но Моро четкими ударами сабли избавил себя от неизбежного плена.
- Узнаю повадки гусара! - сказал Суворов.
За рекою простерлись дороги на Милан; дожди разом схлынули, напала адовая жарища. Среди солдат слышалось:
- А пельцынов-то не видать. Сначала грязюка, бытто в России, ныне сухота эка, а кады ж пельцыны созреют?..
Суворов окликнул донского атамана Денисова:
- Адриан Карпыч, открой ворота в Милане...
Было воскресенье: на улицах Милана царил оживленный карнавал, нарядные кавалеры жеманно танцевали с прекрасными синьорами и синьоринами. Нищие жители предместий весело обозревали неведомых людей с курчавыми бородищами, поначалу приняв казаков за русских... монахов:
- Capucini Russi! - кричали в толпе.
Атаман Денисов растолковал как умел:
- Добрые миланцы! Не попы мы московские, а казаки с тихова Дону... Не верьте афишам парижским, будто мы младенцами кормимся да женок чужих задираем. Не хотим мешать и веселью вашему. Танцуйте далее себе в забаву, а мы, квартир ваших не беспокоя, на мостовых выспимся... Дадите соломки постелить - спасибо, не дадите - Бог с вами!
Когда Суворов въезжал в Милан, балконы домов были украшены коврами и шалями, женщины бросали цветы под копыта русской кавалерии. Фельдмаршал укрывался внутри возка (спасаясь от жары, он разделся до исподнего). Подле кареты ехал верхом в пышном мундире важный секретарь Фукс, которого миланцы ошибочно сочли за великого полководца:
- Виват Суворов - избавитель Италии!
Фукс охотно принимал поцелуи красавиц, часто кланялся из седла публике. Вечером ему было сказано:
- Ну, Егор Борисыч, спасибо - выручил.
- За что благодарность вашего сиятельства?
- Да уж больно хорошо за меня кланялся...
Вечером в миланском "Ла Скала" божественная Джузеппина Грассини пела для русских офицеров, но Суворов в театр не поехал. Фельдмаршал развернул карту перед Багратионом.
- А что, князь Петр? - сказал он любимцу. - Генерал-то Моро выявился неплохо... Немало у него в голове всякой мебели, да и чердак свой он, видать, исправно проветривает. Чую, разгадал он меня, старика, но я все-таки понял его лучше...
У безвестной деревни Маренго Багратион напал на войска Моро; французы, хотя их было меньше русских, сражались превосходно, на место битвы прискакал Суворов - с укором:
- Ах, князь Петр! Упустил ты Моро, упустил...
Моро отвернул в сторону Генуи, Суворов - к Турину. Но всюду русские ощущали тактическое мастерство противника, Моро удивлял Суворова гибкостью блистательных маневров.
- Генерал искусных ретирад! Пожалуй, никто еще столь ловко не увертывался из моих объятий, как этот жакобинец...
В сражении у Треббии русские одержали победу, а в июне адъютант Кушников доложил полководцу:
- Директория во главе с Баррасом отзывает Моро в Париж для оправдания в ретирадах перед нами. На его место директор Сийес шлет задиристого генерала Жубера...
- Жаль! - отвечал Суворов. - Мне жаль Моро, который, вопреки мнению парижских бездельников, сражался с нами хорошо... даже очень хорошо! Что подарить ему на прощание? Велю пленных офицеров-французов отпустить обратно к Моро... Да, хватит на них наши макароны переводить!
* * *
Поспешая в Италию, генерал Бартелеми Жубер завернул в провинцию, где томилась его невеста. Гремя шпорами и растревожив сельскую идиллию звоном сабли, всегда неотразимый, излучая бешеную энергию, Жубер суматошно взывал к перепуганным родителям обрадованной невесты:
- Свадьбу! Без промедления... Что вы копаетесь с посудой и перинами? Вы имеете дело с самим Жубером, а ему дорога каждая секунда - его ждет сам Суворов...
Утром он оставил счастливую жену:
- Ах, чудо мое, почему я не могу взять тебя в Италию, чтобы ты насладилась видом моего торжества?
- Чего не увижу, о том услышу, мой дорогой.
- Да! Мир еще содрогнется при этом имени - Жубер... Моро был его давним приятелем, он сразу усадил Жубера перед собой и как следует наточил ужасную бритву.
- На худой конец, в отставке я могу ведь открыть цирюльню. А на вывеске изображу комету, летящую над крышами Парижа, и пусть комета станет символом той небывалой скорости, с какой я из волосатых дикарей произвожу людей... Готово!
- Как? Уже? - поразился Жубер.
- Да, - сказал Моро, вытирая бритву.
- Не выдумывай, Моро, - ответил Жубер. - К чему тебе скоблить чужую щетину, если ты готовился в адвокаты?
- Но предпочел сражаться за революцию... Мы с тобою проделали скорый марш, не правда ли? Два-три года в седле - и солдаты стали дивизионными генералами. А теперь я только гражданин Моро, проигравший кампанию... Мы посадили в Италии "деревья свободы", но свободы не дали. Напротив, мы разорили итальянцев, и без того нищих. Меня в Ривьере народ провожал свистом, а Суворов въехал в Милан по цветам...
- Ты отчаялся, Моро? Ты устал?
- Возможно. Но когда в Париже кричат о том, что Франция несет миру освобождение, я думаю, прежде надобно спросить у народов - хотят ли они такого "освобождения", когда их грабят, дабы насытить алчную Директорию?
Личная дружба с Жубером не позволила Моро страдать самолюбием, и он предложил себя в роли советника.
- Иного от тебя не ожидал, - обрадовался Жубер; давний соратник Бонапарта на полях битв, он верил только в наступление. - Этого, кстати, ждут от меня и в Париже!
Моро наклонил кувшин, разливая вино:
- Этого, кстати, ждет и армия Суворова.
- Так в чем же дело? - хохотал Жубер. - Если желания Суворова сходны с желаниями нашей Директории, так завтра же устроим здесь отличную потасовку...
Моро оставался чересчур рассудителен:
- Открыть сражение способен любой деревенский башмачник, но иногда и гений не может его закончить. Финалы битв опаснее их начала. Я не имею точной диспозиции боя, о котором ты говоришь с таким упоением. Зато я, заключил Море, - ясно вижу диспозицию к нашему отходу... в горы Овадо!
Это признание возмутило пылкого Жубера:
- О чем ты, Моро? Три года назад мы завоевали Италию, и французы не могут уйти домой, как провинившиеся дети, которых отсылают спать. Будь сейчас Бонапарт с нами, он бы уже утром свалился с гор на бивуаки русской армии.
1 2 3 4 5 6 7 8