Какая горячая, если растерянно,
Из дома коровина на ветер вышед,
Запросишь у стужи высокой материи,
Что кровью горячей сумерек пышет,
Когда абажур светло-синий над лампою,
И ртутью туман с тротуарами налит,
Как резервуар с колпаком светло-синим...
Какая горячая кровь у сумерек!
<1917>
Скрипка Паганини
1
Душа, что получается?
Он на простенок выбег,
Он почернел, кончается
Сгустился, целый цыбик
Был высыпан из чайницы.

- 343 -
Он на карнизе узком,
Он из агата выточен,
Он одуряет сгустком
Какой-то страсти плиточной.
Отчетлив, как майолика,
Из смол и молний набран,
Он дышит дрожью столика
И зноем канделябров.
Довольно. Мгла заплакала,
Углы стекла всплакнули...
Был карликом, кривлякою
Меssieurs, расставьте стулья. (*)
------------------------------
(*) господа (франц.).
2
Дома из более чем антрацитовых плиток,
Сады из более чем медных мозаик,
И небо более паленое, чем свиток,
И воздух более надтреснутый, чем вскрик,
И в сердце, более прерывистом, чем "слушай"
Глухих морей в ушах материка,
Bрасплох застигнутая боле, чем удушьем,
Любовь и боле, чем любовная тоска!
3
Я дохну на тебя, мой замысел,
И ты станешь, как кожа индейца.
Но на что тебе, песня, надеятся?
Что с тобой я вовек не расстанусь?
Я создам, как всегда, по подобию
Своему вас, рабы и повстанцы,
И закаты за вами потянутся,
Как напутствия вам и надгробья.
Но нигде я не стану вас чествовать
Юбилеем лучей, и на свете
Вы не встретите дня, день не встретит вас,
Я вам ночь оставляю в наследье.
Я люблю тебя черной от сажи
Сожиганья пассажей, в золе
Отпылавших андант и адажий,
С белым пеплом баллад на челе,
С загрубевшей от музыки коркой
На поденной душе, вдалеке
Неумелой толпы, как шахтерку,
Проводящую день в руднике.

- 344 -
Она
Изборожденный тьмою бороздок,
Рябью сбежавший при виде любви,
Этот, вот этот бесснежный воздух,
Этот, вот этот руками лови?
Годы льдов простерлися
Небом в отдаленьи,
Я ловлю, как горлицу,
Воздух голой жменей,
Вслед за накидкой ваточной
Все долой, долой!
Нынче небес недостаточно,
Как мне дышать золой!
Ах, грудь с грудью борются
День с уединеньем.
Я ловлю, как горлицу,
Воздух голой жменей.
Он
Я люблю, как дышу. И я знаю:
Две души стали в теле моем.
И любовь та душа иная,
Им несносно и тесно вдвоем;
От тебя моя жажда пособья,
Без тебя я не знаю пути,
Я с восторгом отдам тебе обе,
Лишь одну из двоих приюти.
О, не смейся, ты знаешь какую
О, не смейся, ты знаешь к чему
Я и старой лишиться рискую,
Если новой я рта не зажму.
<1917>
* * *
Порою ты, опередив
Мгновенной вспышкой месяцы,
Сродни пожарам чащ и нив,
Когда края безлесятся;
Дыши в грядущее, теребь
И жги его залижется
Оно душой твоей, как степь
Пожара беглой жижицей.

- 345 -
И от тебя по самый гроб
С судьбы твоей преддверия,
Дни, словно стадо антилоп,
В испуге топчут прерии.
<1917>

Apassionata (*)
От жара струились стручья,
От стручьев струился жар,
И ночь пронеслась, как из тучи
С корнем вырванный шар.
Удушьем свело оболочку,
Как змей, трещала ладья,
Сегодня ж мне кажется точкой
Та ночь в небесах бытия.
Не помню я, был ли я первым,
Иль первою были вы
По ней барабанили нервы,
Как сетка из бичевы.
Громадой рубцов напружась,
От жару грязен и наг,
Был одинок, как ужас,
Ее восклицательный знак.
Проставленный жизнью по сизой
Безводной сахаре небес,
Он плыл, оттянутый книзу,
И пел про удельный вес.
<1917>
----------------------------
(*) страстная (итал.).

Последний день Помпеи
Был вечер, как удар,
И был грудною жабой
Лесов багровый шар,
Чадивший без послабы.
И день валился с ног,
И с ног валился тут же,
Где с людом и шинок,
Подобранный заблудшей
Трясиной, влекся. Где
Концы свели с концами,
Плавучесть звезд в воде
И вод в их панораме.
Где словно спирт, взасос
Пары болот под паром
Тянули крепость рос,
Разбавленных пожаром.

- 346 -
И был, как паралич,
Тот вечер. Был, как кризис
Поэм о смерти. Притч
Решивших сбыться, близясь.
Сюда! Лицом к лицу
Заката, не робея!
Сейчас придет к концу
Последний день помпеи.
<1917>
* * *
Это мои, это мои,
Это мои непогоды
Пни и ручьи, блеск колеи,
Мокрые стекла и броды,
Ветер в степи, фыркай, храпи,
Наотмашь брызжи и фыркай!
Что тебе сплин, ропот крапив,
Лепет холстины по стирке.
Платья, кипя, лижут до пят,
Станы гусей и полотнищ,
Рвутся, летят, клонят канат,
Плещут в ладони работниц.
Ты и тоску порешь в лоскут,
Порешь, не знаешь покрою,
Вот они там, вот они тут,
Клочьями кочки покроют.
<1917>
Прощанье
Небо гадливо касалось холма,
Осенью произносились проклятья,
По ветру время носилось, как с платья
Содранная бурьянами тесьма.
Тучи на горку держали. И шли
Переселеньем народов на горку.
По ветру время носилось оборкой
Грязной, худой, затрапезной земли.
Степь, как архангел, трубила в трубу,
Ветер горланил протяжно и властно:
Степь! Я забыл в обладании гласной,
Как согласуют с губою губу.

- 347 -
Вон, наводя и не на воды жуть,
Как на лампаду, подул он на речку,
Он и пионы, как сальные свечки,
Силится полною грудью задуть.
И задувает. И в мрак погрузясь,
Тускло хладеют и плещут подкладкой
Листья осин. И, упав на площадку,
Свечи с куртин зарываются в грязь.
Стало ли поздно в полях со вчера
Иль до бумажек сгорел накануне
Вянувший тысячелетник петуний,
Тушат. Прощай же. На месяц. Пора.
<1917>

Муза девятьсот девятого
Слывшая младшею дочерью
Гроз, из фамилии ливней,
Ты, опыленная дочерна
Громом, как крылья крапивниц!
Молния былей пролившихся,
Мглистость молившихся мыслей,
Давность, ты взрыта излишеством,
Ржавчиной блеск твой окислен!
Башни, сшибаясь, набатили,
Вены вздымались в галопе.
Небо купалося в кратере,
Полдень стоял на подкопе.
Луч оловел на посудинах.
И, как пески на самуме,
Клубы догадок полуденных
Рот задыхали безумьем.
Твой же глагол их осиливал,
Но от всемирных песчинок
Хруст на зубах, как от пылева,
Напоминал поединок.
<1917>

- 348 -
Наброски к фантазии
"Поэма о ближнем"

1
* * *
Во все продолженье рассказа голос
Был слушатель холост, рассказчик женат,
Как шляпа бегущего берегом к молу,
Мелькал и мелькал,
И под треск камелька
Взвивался канат
У купален.
И прядало горе, и гребни вскипали
Был слушатель холост, рассказчик женат.
И часто рассказом, был слушатель холост,
Рассказчик женат; мелькающий голос,
Как шляпа бегущего молом из глаз
Скрывался сбивало и в черные бреши
Летевших громад, гляделась помешанным
Осанна без края и пенилась, пела и жглась.
Как будто обили черным сукном
Соборные своды, и только в одном
Углу разметались могучей мечты
Бушующие светоносно листы.
Как будто на море, на бурный завет,
На библию гибели пенистый свет
Свергался, и били псалмами листы,
И строки кипели, дышали киты.
И небо рыдало над морем, на той
Странице развернутой, где за шестой
Печатью седьмую печать сломив,
Вся соль его славит, кипя, суламифь.
И молом такого-то моря (прибой
Впотьмах городил баррикаду повстанца)
Бежал этот голос, ужасный, как бой
Часов на далекой спасательной станции.
Был слушатель холост, был голос была
Вся бытность разрыта, вся вечность, рассеянный,
Осклабясь во все лицо, как скала,
И мокрый от слез, как маска бассейная,
Он думал: "Мой бог!
Где же был ране
Этот клубок
Нагнанных братом рыданий?

- 349 -
Разве и я
Горечи великолепий,
В чаши края
Сердцем впиваяся, не пил?
Как же без слез,
Как же без ропота, молча
Жжение снес
Ропота, слез я и желчи?
Или мой дух, как молитвенник,
Лютых не слыша ран,
К самому краю выдвинут
Черной доски лютеран.
Служит им скорбью настольной,
Справочником и с тем
Жизнь засолила больно
Тело моих поэм?"
2
1
Я тоже любил. И за архипелаг
Жасминовых брызг, на брезгу, меж другими,
В поля, где впотьмах еще, перепела
Пылали, как горла в ангине,
Я ангела имя ночное врезал,
И в ландыша жар погружались глаза.
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Как скряги рука
В волоса сундука,
В белокурые тысячи английских гиней.
2
Земля пробуждалась, как Ганг
. . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . .

- 350 -
3
. . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . .
Не я ли об этом же о спящих песках,
Как о сном утомленных детях,
Шептал каштанам, и стучало в висках,
И не знал я, куда мне деть их.
И сравнивал с мелью спокойствия хмель,
С песчаной косой, наглотавшейся чалений
И тины носившихся морем недель...
Что часто казалось, ушей нет,
В мире такая затишь!
Затишь кораблекрушенья,
Часто казалось, спятишь.
Тучи, как цирка развалины,
Нагреты. Разможжено
О гроты оглохшее дно.
И чавкают сыто скважины
Рубцами волны расквашенной.
Пастбищем миль умаленный,
Ты закрываешь глаза;
Как штиль плодоносен!
Как наливается тишь!
Гнется в плодах спелый залив,
Олово с солью!
Волны, как ветви. Жаркая осень.
Шелест налившихся слив.
Олово с солью!
Клонит ко сну чельные капли полудня.
Спится теплу.
Господи боже мой! Где у тебя, непробудный,
В этой юдоли
Можно уснуть?

Площадь сенная,
Голуби, блуд.
Красный цыган конокрад,
Смоль борода, у палатки
Давится алчным распалом
Заполыхавшего сена.
Без треска и шипу
Сено плоится,
Слова не молвя.
Сонная смотрит толпа,
Как заедает ржаною горбушкой,
Пальцы в солонку,
Пышный огонь он.

- 351 -
Корчится сено,
Как с бороды отрясает
Крошки и тленье.
Тянутся низко лабазы.
Bаги и гири.
Пыль и мякина.
Лязга не слышно
Идущих мимо вагонов.
То полевою
Мышью потянет, то ветер
Из винокурни ударит
Жаркой изжогой,
То мостовая
Плоско запреет конюшней,
Краской, овсом и мочою.
Ты открываешь глаза.
Тощ молочай.
Прыщет песчинками чибис.
Ящерица, невзначай.
Пенно лущится крошево зыби
B грудках хряща.
Здесь так глубоко.
Так легко захлебнуться.
Плеск этот, плеск этот, плеск...
Словно лакает скала;
Словно блюдце
Глубь с ободком.
Зыбь.
Жара.
Колосится зной,
Печет,
Течет в три ручья.
B топке
Индига
Солонеет огонь.
К дохлой
Пробке
Присохла
Вонь.
И, как в ушах водолаза,
B рослых водах балласт
Грузимых гулов; фраза
Зыби: музыка, муза
Не даст. Не предаст. Не даст.
Тускнеет, трескаясь,
Рыбья икра.

- 352 -
День был резкий,
Марбург, жара,
По вечерам, как перья дрофе,
Городу шли озаренья кафе,
И низко, жар-птицей, пожар в погреба
Бросая, летела судьба,
Струей раскаленного никеля
Слепящий кофе стекал.
А в зарослях парковых глаз хоть выколи,
Но парк бокал озарял
Луной, леденевшей в бокале,
И клумбы в шарах умолкали.
. . . . . . . . . . . . . .
<1917>
* * *
Уже в архив печали сдан
Последний вечер новожила.
Окно ему на чемодан
Ярлык кровавый наложило.
Перед отъездом страшный знак
Был самых сборов неминучей
Паденье зеркала с бумаг,
Сползавших на пол грязной кучей.
Заря ж и на полу стекло,
Как на столе пред этим, лижет.
О счастье: зеркало цело,
Я им напутствуем не выжит.
<1917>
Драматические отрывки
1
В Париже. На квартире Леба. B комнате окна
стоят настежь. Летний день. B отдалении гром.
Время действия между 10 и 20 мессидора
(29 июня - 8 июля) 1794 г.
Сен-Жюст
Таков Париж. Но не всегда таков,
Он был и будет. Этот день, что светит
Кустам и зданьям на пути к моей
Душе, как освещают путь в подвалы,
Не вечно будет бурным фонарем,
Бросающим все вещи в жар порядка,
Но век пройдет, и этот теплый луч
Как уголь почернеет, и в архивах
Пытливость поднесет свечу к тому,
Что нынче нас слепит, живит и греет,
И то, что нынче ясность мудреца,
Потомству станет бредом сумасшедших.

- 353 -
Он станет мраком, он сойдет с ума,
Он этот день, и бог, и свет, и разум.
Века бегут, боятся оглянуться,
И для чего? Чтоб оглянуть себя.
Наводят ночь, чтоб полдни стали книгой,
И гасят годы, чтоб читать во тьме.
Но тот, в душе кого селится слава,
Глядит судьбою: он наводит ночь
На дни свои, чтоб полдни стали книгой,
Чтоб в эту книгу славу записать.
(К Генриетте, занятой шитьем, живее и проще)
Кто им сказал, что для того, чтоб жить,
Достаточно родиться? Кто докажет,
Что этот мир как постоялый двор.
Плати простой и спи в тепле и в воле.
Как людям втолковать, что человек
Дамоклов меч творца, капкан вселенной,
Что духу человека негде жить,
Когда не в мире, созданном вторично,
Они же проживают в городах,
В бордо, в париже, в нанте и в лионе,
Как тигры в тростниках, как крабы в море,
А надо резать разумом стекло,
И раздирать досуги, и трудами...
Генриетта
Ты говоришь...
Сен-Жюст
(продолжает рассеянно)
Я говорю, что труд
Есть миг восторга, превращенный в годы.
Генриетта
Зачем ты едешь?
Сен-Жюст
Вскрыть гнойник тоски.
Генриетта
Когда вернешься?
Сен-Жюст
К пуску грязной крови.
генретта
Мне непонятно.

- 354 -
Сен-Жюст
Не во все часы
В париже рукоплещут липы грому,
И гневаются тучи, и, прозрев,
Моргает небо молньями и ливнем.
Здесь не всегда гроза. Здесь тишь и сон.
Здесь ты не всякий час со мной.
Генриетта
(удивленно)
Не всякий?
А там?
Сен-Жюст
А там во все часы атаки.
Генриетта
Но там ведь нет...
Сен-Жюст
Тебя?
Генриетта
Меня.
Сен-Жюст
Но там,
Там, дай сказать: но там ты постоянно.
Дай мне сказать. Моя ли или нет
И равная в любви или слабее,
Но это ты, и пахнут города,
И воздух битв тобой, и он доступен
Моей душе, и никому не встать
Между тобою в облаке и грудью
Расширенной моей, между моим
Волненьем по бессоннице и небом.
Там дело духа стережет дракон
Посредственности и Сен-Жюст георгий,
А здесь дракон грознее во сто крат,
Но здесь георгий во сто крат слабее.
Генриетта
Кто там прорвет нарыв тебе?
Сен-Жюст
Мой долг.
Живой напор души моих приказов.
Я так привык сгорать и оставлять
На людях след моих самосожжений!
Я полюбил, как голубой глинтвейн,
Бездымный пламень опоенных силой
Зажженных нервов, погруженных в мысль
Концом свободным, как светильня в масло.
Покою нет и ночью. Ты лежишь
Одетый.

- 355 -
Генриетта
Как покойник!
Сен-Жюст
Нет покоя
И ночью. Нет ночей. Затем, что дни
Тусклее настоящих и тоскливей,
Как будто солнце дышит на стекло
И пальцами часы по нем выводит,
Шатаясь от жары. Затем, что день
Больнее дня и ночь волшебней ночи.
Пылится зной по жнивьям. Зыбь лучей
Натянута, как кожа барабанов
Идущих мимо войск . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Генриетта
Как это близко мне! Как мне сродни
Bсе эти мысли. Bерно, верно, верно.
И все ж я сплю; и все ж я ем и пью,
И все же я в уме и в здравых чувствах,
И белою не видится мне ночь,
И солнце мне не кажется лиловым.
Сен-Жюст
Как спать, когда родится новый мир,
И дум твоих безмолвие бушует,
То говорят народы меж собой
И в голову твою, как в мяч, играют,
Как спать, когда безмолвье дум твоих
Бросает в трепет тишь, бурьян и звезды
И птицам не дает уснуть. Bсю ночь
Стоит с зари бессонный гомон чащи.
И ночи нет. Не убранный стоит
Забытый день, и стынет и не сходит
Единый, вечный, долгий, долгий день.
2
Из ночной сцены с 9 на 10 термидора 1794 г.
Внутренность парижской ратуши. За сценой
признаки приготовлений к осаде, грохот стя-
гиваемых орудий, шум и т. п. Коффингаль
прочел декрет конвента, прибавив к объяв-
ленным вне закона и публику в ложах. Зал
Ратуши мгновенно пустеет. Хаотическая
гулкость безлюдья. Признаки рассвета на
капителях колонн. Остальное погружено
во мрак. Широкий канцелярский стол посре-
ди изразцовой площадки. На столе свеча.
Анрио лежит на одной из лавок вестибюля.

- 356 -
Коффингаль, Леба, Кутон, Огюстен, Робес-
пьер и др. B глубине сцены, расхаживают,
говорят промеж себя, подходят к Анрио.
Этих в продолжении начальной сцены не
слышно. Авансцена. У стола со свечой:
Сент-Жюст и Максимилиан Робеспьер. Сен-
Жюст расхаживает. Робеспьер сидит за сто-
лом, оба молчат. Тревога и одуренье.
Робеспьер
Оставь. Прошу тебя. Мелькнула мысль.
Оставь шагать.
Сен-Жюст
А! Я тебе мешаю?
долгое молчанье.
Робеспьер
Ты здесь, Сен-Жюст? Где это было все?
Бастилия, версаль, октябрь и август?
Сен-жюст останавливается, смотрит с удивленьем
На Робеспьера.
Робеспьер
Они идут?
Сен-Жюст
Не слышу.
Робеспьер
Перестань.
Ведь я просил тебя. Мне надо вспомнить.
Не знаешь: Огюстен предупредил
Дюпле?
Сен-Жюст
Не знаю.
Робеспьер
Ты не знаешь.
Не задавай вопросов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30