– Ты, наверное, в этом уже не смыслишь ничего. Но на поприще полицейском ты, я вижу, преуспеваешь… Как же ты нашел меня? Через эти деньги, да?Я кивнул.– Так я и знал. Но у меня не было другого выхода. – Он тускло, опустошенно глядел куда-то в угол, мимо меня.– Слушай, Сбитнев. Ты убил сейчас меня. И еще одного человека – уж его точно. Сейчас мы по разные стороны баррикады. Ты работаешь на оппозицию, ты разделяешь ее точку зрения… Я знаю, и там честные люди, но… Ты ведь тоже всегда был честным парнем. Мне неприятно думать, что мое и его имя будет вымарано в дерьме. Да, я вымарался. Получил по заслугам. Получу, – поправился он. – Но они очень осторожничали. Они не поняли бы, если б я не взял денег, они же не понимают, что можно даже пожертвовать собой ради друга… Они решили бы, что я собираюсь взять их на крючок и передать по твоему ведомству. Вот когда я проявил интерес к взятке, тогда только дело сдвинулось, и я понял, что они раздобудут нужную мне информацию… за которую сам бы я заплатил столько же, сколько получил от них! Я мог бы запросить миллион, два и они бы дали. Думаю, что в ООН они дали больше… Ладно, Сбитнев, скажи мне, куда явиться, и оставь меня сейчас, пожалуйста.Я молча положил ему на стол карточку Интерпола – визитной ее и называть как-то неудобно – и вышел.Итак, хотя многого я не понимал, главное выстраивалось, и довольно четко. Мне удивительно везло: я распутывал цепочку не по каждому звену, а перепрыгивая. Торжества, правда, не было. Была усталость… Нет, было и торжество. В заговоре я не сомневался. Не сомневался теперь и в том, что его уже не будет.Мало-помалу я стал приходить в состояние легкой эйфории. Я понимал, конечно, что мне повезло, и даже не один раз. На цель меня вывела цепь случайностей, но ведь инспектору Сбитневу удалось поймать концы этой цепочки! В неполную неделю практически распутать дело, которое вначале казалось ничтожным, а оказалось значительным! Пропустив – да, я понимал это – много важных узлов, я сумел ухватиться за предпоследний! Держа теперь его в руках, спокойно можно выловить все остальное, пребывающее пока во тьме.Я размышлял о том, что мне дадут теперь оперативную группу. Знал я и много, и мало, но, как мне казалось, крепко держал в руке пойманный кончик цепочки.Направляясь к административному корпусу, я так и эдак переворачивал в уме непонятные места в словах Ользевского. Во-первых, я твердо решил, что Ользевский наверняка не знает истинных целей задуманной операции. Его друг Костас, по-видимому, был тем самым человеком, который должен был осуществить план негуманного воздействия на прошлое. Кто он? Не Гонсалес ли, сменивший имя? Это первое, что следовало выяснить. Я торопливо намечал и другие вопросы. Версия приобретала вид таблицы Менделеева, где пока еще многие, многие клетки оставались пустыми, но обязательно будут заполнены.…Димчеву очень хотелось спросить, чем закончилось мое посещение лаборатории стохастических машин, однако он не спросил ни о чем, а когда я попросил ознакомить меня с программой предстоящих запусков, он, ни слова не говоря, включил дисплей. Первая же фамилия заставила меня внутренне возликовать. «Костас Георгиадис, – поплыли буквы на экране. – Греция. 1928 год. Очередность запуска – первая. Тема: локальная конвергентная прогрессизация вертикального типа с ожидаемым политическим резонансом в Европе в первое двадцатилетие до восьми баллов». Значит, до восьми баллов… Политическое землетрясение…– Когда будет произведен запуск? – поинтересовался я.Цветан Димчев пожал плечами и неопределенно усмехнулся.– Может быть, завтра, – сказал он. – А может быть, через год.Оказывается, определенным было только годовое число экспериментов, вернее, даже не число их, а выделяемое институту количество энергии. Этой энергии хватило бы на два-три запуска в канун второй мировой войны или на двенадцать-пятнадцать в наиболее благоприятный период – середину восемнадцатого века. Обычно большинство проектов и были рассчитаны на восемнадцатый век. Процедура защиты была довольно канительной, но даже одобрение проекта комиссией ООН еще не означало окончательного решения. За оппозицией оставалось право вето, которое она могла применить до шести раз в год. Впрочем, это средство применялось редко. После принятия решения комиссией о разрешении эксперимента право вето могло быть применено в течение месяца минус сутки до момента запуска.Я задал следующий вопрос: о роли стохастической машины.Димчев заявил, что это – самое иезуитское правило, придуманное оппозицией. После того, как решение о запуске утверждается и вето не накладывается, в самый канун запуска через постоянного представителя оппозиции при ИАВ сообщается код, на основании которого включается программа случайного выбора вероятностей, Оказывается, темпонавт может оказаться не в прошлом, к которому он так тщательно готовился в течение многих лет, а в особой установке, называемой фантоматом и имитирующей условия любой исторической эпохи. Определить, находишься ты в реальности или в фантоматической установке, практически совершенно невозможно. Поведение темпонавта при этом становилось объектом наблюдения и анализа. Попадал в фантоматическую установку примерно каждый третий темпонавт. Срок его пребывания в имитационной установке неизвестен никому, так как в зависимости от кода выбирается одна из множества программ, которые также имеют значительный разброс значений. Кодом определяется функция, по которой машина выбирает случайное значение срока. Некоторые функции могут иметь экстремальные значения, доходящие до пяти-шести лет, однако весьма мала вероятность выпадения такого срока. Обычно если темпонавт попадает в фантомат, он находится там от нескольких дней до трех-пяти месяцев, после чего ему вновь предоставляется возможность попытать судьбу – вне очереди.Простившись с Димчевым, я отправился на службу и, приведя мысли в порядок, предстал перед шефом.Докладывал я нарочито скромно, однако внутренне ликовал…– …Таким образом, – токовал я, – складывается следующая картина. Существует группа, поставившая целью заброску в прошлое своего агента. План, по которому он намеревается действовать, имеет целью не демократические преобразования, а диктатуру. В состав этой группы входит продюсер К. П. Темпонавт, который готовится осуществить задуманный план, имеет первую очередность запуска. Его имя Костас Георгиадис. Известно, что может произойти имитация запуска. Чтобы этого не случилось, руководитель группы обслуживания Марк Ользевский должен внести соответствующие изменения в работу машины на основании кода, который группа выясняет путем подкупа соответствующих лиц в ООН. Здесь следует отметить, что программист Ользевский не подозревает об истинных целях группы и действует из иных соображений: Костас Георгиадис его друг. Тем не менее Ользевский согласился взять деньги в размере 500 тысяч долларов, чтобы не возбуждать подозрений подкупивших его лиц. Ользевский должен завтра явиться с повинной. Попутно, – скромно продолжал я, – в Италии раскрыта незначительная по масштабу действий организация по сбыту наркотиков, руководил которой Умберто Лаччини. Лаччини воспользовался действующей статьей об амнистии лицам, отказавшимся от дальнейших связей с мафией и от совершения иных преступных действий, и прекратил подпольную деятельность. Арестован один из его бывших помощников. Предполагаю, – продолжал я, следующие действия: прежде всего – пресечение возможности преступного замысла в ИАВ. Второе: раскрытие группы, разработавшей план и обеспечившей возможность его осуществления.– А как ты все это связываешь с историей пропажи книги? – спросил шеф, молча выслушавший мой довольно обширный доклад. – А? Причем здесь Гонсалес, вернее, его опус?У меня не было версии, но имелись предположения. Я их изложил. Мне казалось вероятным, что весь план возник после того, как была написана книга Гонсалеса. Весьма возможно, что он является одним из авторов реального проекта. Чем объяснить желание прорваться в прошлое? Существуют, как известно, большие группы людей, недовольные демократическими переменами в мире. Идет беспощадная борьба с национальными и международными преступными сообществами. Вспыхивают волнения, продолжаются попытки переворотов. Однако многим становится ясно, особенно после Большого путча, что эти попытки бесперспективны. Бесперспективны в настоящем. Однако есть возможность создать такие миры в прошлом, где всякие демократические изменения окажутся невозможны – на века. Если бы в прошлое проник один из нынешних врагов прогресса, он имел бы возможность там, на Земле-2, направлять развитие общества таким путем, чтобы на долгие времена обеспечить себе, своим приближенным и потомкам реальную власть над миром.Это, конечно, ничего конкретно не даст той группе, которая здесь, на Земле-1, разработала проект внедрения своего человека в отряд темпонавтов. Но, может быть, сам этот человек оказался достаточно силен, чтобы привлечь сообщников и добиться поставленной перед собой личной цели. Склоняюсь к этой версии. Есть и другая. Потеряв надежду на успех контрреволюции в наше время и в нашем мире, ее сторонники непременно должны использовать даже эту, фантастическую возможность для продолжения борьбы. Не себе, так своему! Возникла, если хотите, новая партия, поставившая своей целью – или одной из целей – засылку в прошлое ее членов, создание миров по своим планам и идеалам…Видит бог, я не подозревал, как близко в этот момент подошел к истине, и как одновременно был при этом слеп!– Итак, книга Гонсалеса – это мечтания одержимых идеей власти над миром, где последняя часть – проникновение в прошлое – стала реальной целью заговорщиков, – закончил я.– Почему же книга оказалась изъята? – гнул свое шеф.– Видимо, для того, чтобы не оставить никаких следов…Конечно, это было слабым местом в моей гипотезе. Я не понимал, для чего нужно было проделывать довольно существенную операцию, лишь бы изъять никому, в принципе, не нужную книгу. Не заметь пропажи книги профессор Компотов, этого не заметил бы никто и по сей день, и еще неопределенно долгое время.– Видимо, – промямлил я, – здесь скрыты какие-то личные мотивы автора…– Неважно, неважно, – пробормотал шеф. – Что-то здесь нами недопонято… Или понято не так, – заключил он.Вот так.Короче – идите и работайте. 8 Рано утром, едва я вошел в свой кабинет и сосредоточился, чтобы еще раз продумать план дальнейшей работы, позвонил дежурный сержант и сообщил, что меня хочет видеть некий Умберто Лаччини. Я распорядился выписать ему пропуск.Он ввалился в кабинет – огромный, толстый и нахальный.– Все, – доложил он, – чист как стеклышко. – Задрал голову и почесал подбородок, хитро глянув на меня прищуренным глазом. – Пришлось дать расписку. Все по всей форме. Однако, начальник, контора работает без бюрократизма… быстро, ничего не скажешь… Даже не верится. Теперь я свободен, дел нет. – Он осклабился. – Может, какое задание дашь, начальник?– Ах, да, – сказал я, вспомнив. Достал бланк, заполнил заявку. Позвонил в финансовый отдел и вызвал кассира. Забыл доложить шефу, что Умберто требовал денег… Черт, теперь придется как-то оправдываться. Неприятно. Вот паразит, однако. Я подумал, какую сумму вписать в бланк. Без предварительной согласованности с шефом я мог единовременно выдать сумму, примерно равную трем моим месячным окладам. Конечно, это было бы много. Я вписал свой месячный оклад. Вошел кассир с денежной сумкой, сел, поправив при этом мешавшую ему кобуру с торчащей ручкой револьвера, изучил бланк заявки, оглядел жирного Умберто – ухмыляющегося и нагло развалившегося в кресле, отсчитал деньги и молча же удалился, вновь поправляя кобуру. Я подвинул пачку кредиток, и Умберто тотчас сунул их во внутренний карман.– Спасибо, начальник. Отец родной! – запаясничал он. – Уважаю… Просто сил нет, как хочется работать с таким начальником. И в морду даст, когда надо, и поблагодарит…Он замолчал и опять стал хитровато поглядывать на меня.– Что еще? – спросил я.– Может, задание какое дашь, инспектор?Я пожал плечами:– Найду, когда понадобишься.– Значит, вас больше ничего не интересует, – разочарованно констатировал Умберто, и не думая вставать. – А я вот старался… Зря, значит. Ну, что ж, не судьба. Думал, раз порвал с преступным миром, может, полиции пригожусь…Что-то он разузнал и пришел сообщить, догадался я.– Проявил инициативу… – бубнил Умберто. – Возьми в помощники, инспектор, я способный…– Что там у вас? – сухо спросил я.– Ничего особенного, – живо отозвался он. – Вот бумажечка только… Не заинтересует ли? Прихватил… Удружить благодетелю…Он протянул мне бумажку. Это был снимок телеграммы следующего содержания: «Гонсалес известным сдвигом действуйте Гонсалес».– Откуда? – тотчас спросил я.– Со стола у продюсера. Тут же копировалка, на всякий случай я и… Когда К. П. вернулся, я сидел заплаканный и рвал носовой платок. А копия уже лежала в кармане…Оказалось, что Умберто, не стерпев любопытства, отправился поглядеть на К. П. после принудительной дачи показаний. Так как увезли его неожиданно и так как Умберто, по-видимому, быстро находил общий язык с секретаршами – несмотря на внешнюю непривлекательность, он проник в кабинет К. П. и дождался его возвращения. К. П., по его словам, вернулся злой, но выглядел скорее удовлетворенным, чем сильно расстроенным. «Извиняюсь, начальник, но удар вы ему нанесли не тот. В нокдауне он не был…» К. П. хотел выгнать Умберто, однако тот сразу привлек внимание продюсера рассказом о своих злоключениях. Видимо, для того не были секретом занятия Умберто Лаччини. Умберто, сетуя на лишение заработка, стал предлагать К. П. свои услуги в любом качестве. «С работой у нас сейчас, сами понимаете, не очень», – пояснил Умберто. Я отметил, что вновь слышу о пошатнувшихся делах могущественной кинокомпании, и вновь не придал этому особого значения. Гораздо более я был озадачен реакцией К. П. О том, что он собирался жаловаться комиссару Плугаржу, я доложил вчера вечером шефу, и тот только хмыкнул. Почему же К. П. выглядел скорее довольным, чем расстроенным? И что значит эта телеграмма? Гонсалес с известным сдвигом… Ну, тут не поспоришь, это, конечно, факт… Однако зачем об этом телеграфировать? И подпись та же. Что за черт! Умберто поставил мне задачку!– Я пойду, начальник, – громко сказал он, опять же и не думая вставать. – Так как: может, чего понадобится?Он сопел, он чавкал, он ковырял в носу, а разок даже испортил с громким звуком воздух в кабинете, пробормотав: «Пардон!», он чесался, гримасничал, и вместе с тем я вдруг увидел в нем веселого и хитрого малого, которому, в общем-то, было почти все равно чем заниматься: сбывать ли наркотики, информировать полицию… Ему было интересно что-то делать, в чем-то участвовать, и вот он, признав проигрыш в одной партии, тотчас с азартом ринулся в незнакомую ему другую игру и предлагал свои услуги потому, что сама по себе игра ему была не интересна, он должен был обязательно иметь партнера… Деньги, которые я буду ему выписывать, он конечно возьмет! Но это, пожалуй, не главное.– Что тебе поручил К. П.?– Пока ничего. Но я у него в доверии. Начальник, будь спок. Сдается мне, что дело у него связано не только с ИАВ… * * * Я решил, что полученная информация может иметь какое-то значение и вне разработанной мною версии, и потому доложил о телеграмме Гонсалеса и об инициативе Умберто немедленно, не дожидаясь следующего доклада.Шеф тотчас потребовал снимок телеграммы и разглядывал его с каким-то неприличным интересом.– Хорошо, – сказал он. – Что ты об этом думаешь? Оплати услуги этому Умберто. Пусть работает. Ты уверен, что это не двойная игра?Я честно признался, что пока вообще не понимаю смысла телеграммы. По поводу Умберто, поколебавшись, я высказал пришедшие мне в голову мысли о нем, на что шеф поморщился и заявил:– Это чепуха. Нашел романтика. Ему просто нужны деньги. Так и понимай. Заканчивай Ользевского. Выписывай ордер на арест. Поговори с Димчевым, можешь высказать ему свои соображения. * * * Димчев в очередной раз потемнел ликом, когда увидел ордер на арест сотрудника ИАВ, и я решил, что скоро его начнет мутить от одного моего вида. Институт пользовался правом экстерриториальности, без согласия его руководства ордер силы не имел. Если бы начальник отдела безопасности не дал согласия, оформление ареста пришлось бы вести через соответствующие службы ООН. Поэтому я сразу сказал, что, во-первых, ордер – это формальность, так как Ользевский сам явится с показаниями, а главное суть дела, о чем я и хочу с ним поговорить.– Давайте выйдем, – мрачно сказал Цветан. – Надо прогуляться: душно стало.Мы вышли из административного корпуса, и он сообщил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14