Очень милый девичий голос вежливо осведомился:
– Простите... Вам не нравятся произведения маэстро Лайнуса Брэнча? Включить вам музыку другого композитора?
– Я обожаю музыку Лайнуса Брэнча, – сказал Леонид (маэстро Брэнч мог спать совершенно спокойно). – Однако включите мне тишину. Каюта номер двадцать один, не ошибитесь. И простите за беспокойство.
– Ну что вы! Наша обязанность... Всего вам приятного.
– Будьте здоровы.
– Благодарю вас. Если что-нибудь понадобится – вызывайте. Я постараюсь сделать для вас все возможное.
– Спасибо, я знаю. Мне ничего не нужно.
– Я могу отключиться?
– Да. Впрочем... – Леонид знал, что то, о чем он собирается спросить, спрашивать бесполезно, однако не стал противиться искушению. – Кстати, как вас зовут?
– Кариола.
– Красивое имя. Позвольте задать вам два-три вопроса, милая Кариола?
– Я внимательно слушаю вас.
– Вы случайно не знаете, что такое Чантар?
– Чантар?.. Кажется, это название дерева. Но я не уверена.
– Ясно, – сказал Леонид. – Зумма, Куласс, Амбатарес... Эти слова ничего вам не говорят?
– Нет... Я впервые их слышу. Но я могу навести для вас справки.
– Не надо, – сказал Леонид. – Это не обязательно.
– Много времени это не займет.
– Я должен ценить ваше время.
– Я не смогла ответить на ваши вопросы. Мне очень жаль.
– Не огорчайтесь. Вопросы были не слишком простые. Мне даже совестно, что я решился задать вам такие странные вопросы. Ну хорошо... Я задам вопрос, на который вы сумеете ответить наверняка. Скажите мне, Кариола, вы пользуетесь той же степенью альбастезии, что и мы, пассажиры?
– Да. Но только альба-сеансы для членов экипажа заканчиваются немного раньше.
– Вы помните свои ощущения во время альба-сеанса?
– Конечно.
– Какие у вас ощущения?
– Ничего особенного... Такие же, как у всех.
– А именно? Пожалуйста, расскажите.
– Ну... Сначала все зеленое. Потом все становятся белым, и я как бы сжимаюсь в маленький плотный комочек... Потом белое распадается на отдельные пятна, и сквозь облако белых пятен проглядывает зеленое. Бот и все... Заканчивается альба-сеанс, я прихожу в себя и чувствую, как у меня онемели руки. У всех так бывает. Разве у вас бывает не так?
– Нет. Кроме того, что сначала я тоже вижу зеленое.
– А потом?
– А потом я улетаю в отпуск на незнакомую планету.
Послышался сдержанный смех.
– И чем вы там занимаетесь?
– Это смотря какая планета. Сегодня я ловил рыбу. А меня ловили бесхвостые львы. Но рыбу я, в общем, поймал.
Кариола смеялась. Ей было очень весело, и Леонид спросил:
– Смешное занятие, правда?
– Нет. Я тоже люблю ловить рыбу. В следующий рае пригласите меня. Вы очень веселый. Сколько вам лет?
– Нет еще сорока. И я очень скучный.
– Вы такой... высокий брюнет? Угадала?
– Нет, у меня русые волосы.
– Глаза голубые?
– Глаза? Гм... Цвета волны неспокойного моря. В пасмурный день. Взгляд пристальный, умный. Подбородок мужественный. Уши, к сожалению, обыкновенные... Простите, вас, кажется, вызывают.
– Да. Вызов из тридцать пятой каюты, мой сектор. Извините. Всего вам приятного. До встречи на незнакомой планете.
– Будьте здоровы. На незнакомых планетах бывает небезопасно.
– Тем интереснее. До свидания. Придется вам еще немного полежать. Мы задержали звонок, потому что техники нашли неисправность в системе освещения портоментала. Ничего не поделаешь, придется вам потерпеть.
– Не беспокойтесь, я потерплю.
Раздался мягкий щелчок и стало тихо. Разумеется, только в каюте номер двадцать один. В других каютах пассажиров развлекало дребезжание, сотворенное гением Брэнча.
Леонид спокойно смотрел в потолок. По темным водам Чантара плыли странные львы с электрическими фонарями...
Сначала все зеленое. Потом все становится белым. Потом белое на зеленом, пробуждение и онемевшие руки. Стандартный набор ощущений во время стандартного альба-сеанса. Так бывает у всех. Но только не у него, пассажира каюты номер двадцать один. Вернее, было и у него, когда он летел на «Калькутте» маршрутом Юпитер – Земля. Теперь он летел маршрутом Земля – Юпитер на «Ариадне», и у него, вместо белого на зеленом, появились темные воды Чантара и странные львы с фонарями...
С начала этого рейса четыре раза он надевал защитный комбинезон, когда «Ариадна» брала разгон от Земли, совершала маневр, тормозила у станции «Гранд-астероид», опять разгонялась, и четыре раза, очнувшись после альба-сеанса, он плавал в холодной испарине и обалдело таращил глаза. Зумма, Куласс, Амбатарес, Чантар... Откуда?! Если б что-то попроще, скажем – Плутон, было бы как-то понятнее и поспокойнее. Да мало ли развлечений в нашей Системе? За орбитой Сатурна лежит почти неизведанный край – Зона Неясности, как говорят космогенологи. И вдруг, извольте знакомиться, – Зумма, Чантар, Амбатарес, Куласс... И даже больше; реки и джунгли Чантара, слизевые леса Амбатареса, болота Зуммы, туманные пески Куласса. Причем (вопреки мнению доктора Балмера) живая реальность альбакартин как-то не оставляет места подозрениям, что «альба-фантомы – явление чисто галлюцинаторного порядка». На слове «чисто» Балмер делал упор, хотя было ясно, что этому слову он тоже не доверяет. Скорее всего, он вообще не верил в альба-фантомы, этот блестящий знаток современного психоанализа. Играя блестящей цепочкой ключа от пульта диагностической аппаратуры, он, ознакомившись с обстоятельством дела, произвел на свет очень красивую длинную фразу, смысл которой сводился к тому, что вся эта альба-фантомная чушь ни в какие ворота не лезет.
А на темных водах Чантара лучились девять пар живых фонарей...
Леонид подумал, что цифра девять каждый раз повторялась. Правда, на первом сеансе он не считал шерстокрылов Кулаоса и точно сказать, сколько их было, не мог. Теперь он уверен, что шерстокрылов было именно девять. Неуклюжие, как высохшие бычьи шкуры, они перепрыгивали с бархана на бархан, иногда планировали и тяжело плюхались в красный песок; стоял густой туман, но его плотную пелену пронизывал сильный золотистый свет, сияющие верхушки барханов просматривались довольно далеко, и это казалось немыслимым...
На Зумме шел дождь вперемешку с мокрым снегом, и колченоги тряслись от холода. Жалкие существа на высоких ходулях. Устрично-скользкие, сплошь покрытые белыми лишаями, они вызывали чувство тоскливого омерзения. Их было девять. Они с печальным скрипом бродили по болоту и что-то шарили хоботами в мелких озерах. Нет, болота Зуммы – это, пожалуй, на очень большого любителя...
Полужидкие слизевые заросли на Амбатаресе были гораздо привлекательнее. Днем, когда небо этой планеты (кстати, необычайно красивое небо) полыхало ярко-зеленым огнем, бугристое скопище слизняков оплывало и склеивалось в тестообразную слоистую массу, изрезанную кое-где глубокими извилистыми бороздами, который тоже постепенно склеивались, придавленные тяжестью оплывающих бугров. В сумерках, после проливного, но кратковременного дождя, слизняки засветились и стали вспучиваться кверху длинными пузырями. По мере того, как пузыри вытягивались в колонны, слизняки отклеивались друг от друга и начинали светиться очень разнообразно: голубым, розовым, желтым, красным, зеленым и всеми оттенками этих цветов. Чем тоньше были колонны, тем выше они вырастали, потом они изгибались под собственной тяжестью и оседали плавными дугами или восьмерками, а на верхних изгибах дуг и восьмерок вспухали новые пузыри, и все повторялось. Переливы нежного света, однообразный круговорот пластических форм... Покой, нирвана, усыпительное блаженство полного умиротворения, и трудно было представить себе, что где-то постукивал пульс иного образа жизни. Однако пришли круглотелы, и стало жутко – от них почему-то весьма ощутимо веяло скрытой опасностью. Было неясно, какую опасность таили в себе существа в виде черных шаров с толстыми валиками по экватору, но жуть нарастала, и все остальное уже не имело значения. Круглотелы грубо ломились сквозь заросли, раздавливали слизняков и с жадным чмоканьем высасывали лужи светящейся жидкости. Их было три, и они сначала были довольно медлительны, потом каждый из них разделился на три шара поменьше, и эти шары стали носиться со скоростью пушечных ядер. Трижды три – опять-таки девять...
Долгожданный звонок наполнил каюту мелодичной трелью.Открылисьзамкиремней, воздух с шипением вышел из комбинезона. Леонид встал ипотопталсяна месте, разминая затекшие ноги. «Нет, – думал он,– Балмеру этого не понять. До тех пор не понять, пока сам не шлепнется в болота Зуммы...»
БАЛМЕР, ЛИКУЛА И ТРИ МИЛЛИОНА «МАМОНТОВ»
Космолайнер «Ариадна» относился к разряду самых крупных я комфортабельных планетолетов Солнечной системы, хотя построен был по старой классической схеме обычных «трубчатых» кораблей. Схема довольно проста: три вложенные друг в друга трубы разных диаметров и воронка фотонного отражателя. Главная из труб – средняя – высокопрочный корпус, хребет корабля, несущий на себе всю массу корабельных конструкций. Внешняя труба – защитный корпус планетолета, внутренняя – легкий корпус, или, как его именуют монтажники, «ложный». Это – общее, что объединяло типы «трубчатых» кораблей; и еще, конечно, – сам принцип движения, фотонная тяга.
Разумеется, каждый из таких кораблей имел свои отличительные особенности, зависимые от его размера, давности постройки и рабочего назначения. По величине, добротности технического оснащения, удобствам в эксплуатации фотонный левиафан «Ариадна», лайнер километровой длины, превосходил любой из «трубчатых» планетолетов.
Если бы кому-нибудь, кто плохо знал устройство «Ариадны», понадобилось обойти цилиндрическое пространство между защитным и несущим корпусами по всей длине корабля, он, пожалуй, блуждал бы несколько суток. Грузовые трюмы, палубы вакуум-створов, ангары орбитальных катеров, цистерны, большие и малые танки для жидких грузов, склады, холодильники, погрузочно-разгрузочные механизмы, пневматические трубопроводы, насосные агрегаты, разветвленная сеть биозащитного комплекса, множество специализированных отсеков – от аккумуляторных до скафандровых и ремонтных. Как правило, во время крейсерского хода это царство автоматики было безлюдным. Зона обитания простиралась внутри несущего корпуса. Между несущим и «ложным» корпусами располагались семьсот пассажирских кают, две независимые друг от друга системы жизнеобеспечения, аварийный энергоблок, девяносто кают для экипажа и большое количество служебных помещений. Командный пост занимал носовую часть корабля: центр дальней связи, навигационный центр, штурманские и ходовые рубки. Топливо, группа главного двигателя и моторная группа маневровой тяги заполняли объемистую муфту на корме у самого основания зеркала отражателя.
Труба «ложного» корпуса, которая на большинстве «трубчатых» планетолетов представляла собой лишь туннельный коридор, идущий вдоль осевой линии корабля, на «Ариадне» имела такой огромный диаметр, что это позволило создателям лайнера обеспечить пассажиров и экипаж максимально возможными в условиях космического перелета удобствами. Продольная палуба делила внутрикорабельную полость на два колоссальных полуцилиндра: так называемые верхний портоментал, пассажирский, и нижний – служебный. И здесь, в период строительства «Ариадны», было где развернуться специалистам по художественно-техническому оформлению и вопросам комфорта...
Из верхнего портоментала в нижний, служебный, можно попасть или но движущимся тротуарам террас и дальше – по эскалатору, или по винтовым трапам соединительных шахт. Леонид покинул каюту слишком рано – сразу, как только освободился от комбинезона, – тротуары еще не работали, было сумрачно, светились лишь синие орнаменты на бортовых ограждениях террас, оранжевые стрелы указателей, цветные диски сигналов. У входа в ближайшую шахту сигнал светился красным запретным огнем, и Леонид подумал, что запрет придется нарушить. Вспыхнул розовый овал двери – открылась чья-то каюта. Овал отразился в одном из зеркал противоположной террасы, угас, по мягкому тротуару неслышно двигалась фигура в белом. Леонид уже сошел на первые ступеньки трапа, когда фигура в белом стремительно пронеслась мимо. Кто-то из самых нетерпеливых пассажиров торопился в плавательный бассейн.
Служебный портоментал был уже освещен. По сравнению с верхним он выглядел строже. Здесь не было зеркальных простенков, изящных орнаментов, не было «зимних» садов и бассейнов. Широкие террасы простирались вдоль стен двумя ярусами. Внизу, на самом дне этого металлического ущелья, глянцево блестели четыре ствола путеводов. Сквозь прозрачные стенки стволов хорошо просматривались светлые шары-кабины, деловито снующие вдоль осевой линии корабля. Очевидно, шла смена вахт. Леонид засмотрелся на путеводы и едва не уехал обратно наверх – он спрыгнул с движущейся ленты тротуара, когда она уже начинала горбиться ступеньками эскалатора.
У входа в медицинский сектор Леонид замедлил шаг, оглянулся через плечо. Людей на террасах было немного, никто не смотрел ему вслед, однако он почему-то испытывал чувство неловкости и неудовольствия. Заходить к Балмеру не хотелось, но идти на попятный не позволяло данное Балмеру обещание.
Балмер стоял перед шахматным столиком. Заложив руки за спину, изучал расположение фигур. Лицо у него было большое, тяжелое и казалось чуточку высокомерным. Он заметил вошедшего Леонида, но отвлекся от своего занятия не сразу.
– Ну и как? – спросил он. Голос мягкий, доброжелательный.
– То же самое, – ответил Леонид.
Балмер внимательно посмотрел на него.
– Мне кажется, эффект «ощущения себя» значительно усилился, – добавил Леонид. – Логически это выглядело безупречно.
– Вы потребовали дать вам четвертую степень альбастезии?
– Я делаю все, что вы советуете, Балмер.
– Ну что ж... Прошу вас в диагностический кабинет.
Леонид вошел в уже знакомое ему помещение, разделся и сел в диагностическое кресло. Снял с подлокотника эластичную шапочку, усеянную внутри металлическим бисером датчиков, подумал, что все равно придется ее надевать, и надел. Окинул взглядом помещение. Кресло, ребристые серые стены и пульт в углу – больше ничего здесь не было.
Вошел Балмер.
– О, вы уже вполне освоились с оборудованием. Похвально.
Он поправил шапочку на голове пациента, прилепил к его голой груди, рукам и ногам несколько мягких присосок.
– Вы прекрасно сложены, Русанов. В античных пропорциях. Не помню, говорил ли я вам это в прошлый раз?
– Кажется, да. Но я не в претензии.
– Вы хорошо переносите комплименты.
– У меня к ним врожденный иммунитет.
– Ну это совсем ни к чему. – Балмер изменил наклон кресла, и Леонид почувствовал себя в нем удобнее. Руки удобно лежали на разведенных в стороны подлокотниках. – Да, не усложняйте. Пользуйтесь тем, чего вы пока заслуживаете. Лет двадцать спустя это пойдет на убыль.
– Комплименты или пропорции?
– То и другое. Хотя, комплименты, как правило, обладают несколько большим запасом живучести.
Балмер ушел за пульт, вставил ключ в гнездо на панели и чем-то там громко пощелкал. Ребристые шторы с шуршанием взлетели кверху, обнажив скрытую в стенах аппаратуру. Помещение стало неузнаваемым.
– Расслабьте мышцы, Русанов. Старайтесь глубоко дышать и думать о чем-нибудь постороннем. – Лицо Балмера приняло профессионально озабоченное выражение.
Балмер склонился над пультом. По щекам поползли разноцветные зайчики. Волосы у него были темные с проседью.
Леонид перевел взгляд в потолок и подумал, что все это зря. Балмер настроен скептически и, вероятно, тоже считает, что все это зря. И он не так уж не прав, потому что альбастезия прекрасно работает на скоростных кораблях, и за год (то есть, с тех пор как ее вообще применяют на межпланетных маршрутах) в психиатрической практике не было «альба-фантомного» прецедента...
– Вот и отлично, – сказал Балмер и опять что-то громко переключил.
– Это все? – спросил Леонид.
– Нет, мы повторим запись. На повторную запись уйдет больше времени. Так где вы на сей раз побывали? Вы понимаете, о чем я спрашиваю?
– Да, – сказал Леонид. Помедлил. – На сей раз я побывал на безлюдной планете Чантар. Занимался там рыбной ловлей, и меня преследовал прайд электрических львов.
– Гм... Электрических?
– Я называю их так по аналогии. Ведь есть электрические скаты, угри. Что здесь удивительного?
– Решительно ничего... Вы могли бы рассказать подробнее?
Леонид рассказал подробнее. Балмер, сидя за пультом, внимательно выслушал странную исповедь.
– Так... – подытожил он. – Значит, раньше вы ощущали себя просто зрителем, а теперь вы – деятельный участник альфа-фантомных событий... – Балмер что-то сделал на пультовой панели, подошел к Леониду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
– Простите... Вам не нравятся произведения маэстро Лайнуса Брэнча? Включить вам музыку другого композитора?
– Я обожаю музыку Лайнуса Брэнча, – сказал Леонид (маэстро Брэнч мог спать совершенно спокойно). – Однако включите мне тишину. Каюта номер двадцать один, не ошибитесь. И простите за беспокойство.
– Ну что вы! Наша обязанность... Всего вам приятного.
– Будьте здоровы.
– Благодарю вас. Если что-нибудь понадобится – вызывайте. Я постараюсь сделать для вас все возможное.
– Спасибо, я знаю. Мне ничего не нужно.
– Я могу отключиться?
– Да. Впрочем... – Леонид знал, что то, о чем он собирается спросить, спрашивать бесполезно, однако не стал противиться искушению. – Кстати, как вас зовут?
– Кариола.
– Красивое имя. Позвольте задать вам два-три вопроса, милая Кариола?
– Я внимательно слушаю вас.
– Вы случайно не знаете, что такое Чантар?
– Чантар?.. Кажется, это название дерева. Но я не уверена.
– Ясно, – сказал Леонид. – Зумма, Куласс, Амбатарес... Эти слова ничего вам не говорят?
– Нет... Я впервые их слышу. Но я могу навести для вас справки.
– Не надо, – сказал Леонид. – Это не обязательно.
– Много времени это не займет.
– Я должен ценить ваше время.
– Я не смогла ответить на ваши вопросы. Мне очень жаль.
– Не огорчайтесь. Вопросы были не слишком простые. Мне даже совестно, что я решился задать вам такие странные вопросы. Ну хорошо... Я задам вопрос, на который вы сумеете ответить наверняка. Скажите мне, Кариола, вы пользуетесь той же степенью альбастезии, что и мы, пассажиры?
– Да. Но только альба-сеансы для членов экипажа заканчиваются немного раньше.
– Вы помните свои ощущения во время альба-сеанса?
– Конечно.
– Какие у вас ощущения?
– Ничего особенного... Такие же, как у всех.
– А именно? Пожалуйста, расскажите.
– Ну... Сначала все зеленое. Потом все становятся белым, и я как бы сжимаюсь в маленький плотный комочек... Потом белое распадается на отдельные пятна, и сквозь облако белых пятен проглядывает зеленое. Бот и все... Заканчивается альба-сеанс, я прихожу в себя и чувствую, как у меня онемели руки. У всех так бывает. Разве у вас бывает не так?
– Нет. Кроме того, что сначала я тоже вижу зеленое.
– А потом?
– А потом я улетаю в отпуск на незнакомую планету.
Послышался сдержанный смех.
– И чем вы там занимаетесь?
– Это смотря какая планета. Сегодня я ловил рыбу. А меня ловили бесхвостые львы. Но рыбу я, в общем, поймал.
Кариола смеялась. Ей было очень весело, и Леонид спросил:
– Смешное занятие, правда?
– Нет. Я тоже люблю ловить рыбу. В следующий рае пригласите меня. Вы очень веселый. Сколько вам лет?
– Нет еще сорока. И я очень скучный.
– Вы такой... высокий брюнет? Угадала?
– Нет, у меня русые волосы.
– Глаза голубые?
– Глаза? Гм... Цвета волны неспокойного моря. В пасмурный день. Взгляд пристальный, умный. Подбородок мужественный. Уши, к сожалению, обыкновенные... Простите, вас, кажется, вызывают.
– Да. Вызов из тридцать пятой каюты, мой сектор. Извините. Всего вам приятного. До встречи на незнакомой планете.
– Будьте здоровы. На незнакомых планетах бывает небезопасно.
– Тем интереснее. До свидания. Придется вам еще немного полежать. Мы задержали звонок, потому что техники нашли неисправность в системе освещения портоментала. Ничего не поделаешь, придется вам потерпеть.
– Не беспокойтесь, я потерплю.
Раздался мягкий щелчок и стало тихо. Разумеется, только в каюте номер двадцать один. В других каютах пассажиров развлекало дребезжание, сотворенное гением Брэнча.
Леонид спокойно смотрел в потолок. По темным водам Чантара плыли странные львы с электрическими фонарями...
Сначала все зеленое. Потом все становится белым. Потом белое на зеленом, пробуждение и онемевшие руки. Стандартный набор ощущений во время стандартного альба-сеанса. Так бывает у всех. Но только не у него, пассажира каюты номер двадцать один. Вернее, было и у него, когда он летел на «Калькутте» маршрутом Юпитер – Земля. Теперь он летел маршрутом Земля – Юпитер на «Ариадне», и у него, вместо белого на зеленом, появились темные воды Чантара и странные львы с фонарями...
С начала этого рейса четыре раза он надевал защитный комбинезон, когда «Ариадна» брала разгон от Земли, совершала маневр, тормозила у станции «Гранд-астероид», опять разгонялась, и четыре раза, очнувшись после альба-сеанса, он плавал в холодной испарине и обалдело таращил глаза. Зумма, Куласс, Амбатарес, Чантар... Откуда?! Если б что-то попроще, скажем – Плутон, было бы как-то понятнее и поспокойнее. Да мало ли развлечений в нашей Системе? За орбитой Сатурна лежит почти неизведанный край – Зона Неясности, как говорят космогенологи. И вдруг, извольте знакомиться, – Зумма, Чантар, Амбатарес, Куласс... И даже больше; реки и джунгли Чантара, слизевые леса Амбатареса, болота Зуммы, туманные пески Куласса. Причем (вопреки мнению доктора Балмера) живая реальность альбакартин как-то не оставляет места подозрениям, что «альба-фантомы – явление чисто галлюцинаторного порядка». На слове «чисто» Балмер делал упор, хотя было ясно, что этому слову он тоже не доверяет. Скорее всего, он вообще не верил в альба-фантомы, этот блестящий знаток современного психоанализа. Играя блестящей цепочкой ключа от пульта диагностической аппаратуры, он, ознакомившись с обстоятельством дела, произвел на свет очень красивую длинную фразу, смысл которой сводился к тому, что вся эта альба-фантомная чушь ни в какие ворота не лезет.
А на темных водах Чантара лучились девять пар живых фонарей...
Леонид подумал, что цифра девять каждый раз повторялась. Правда, на первом сеансе он не считал шерстокрылов Кулаоса и точно сказать, сколько их было, не мог. Теперь он уверен, что шерстокрылов было именно девять. Неуклюжие, как высохшие бычьи шкуры, они перепрыгивали с бархана на бархан, иногда планировали и тяжело плюхались в красный песок; стоял густой туман, но его плотную пелену пронизывал сильный золотистый свет, сияющие верхушки барханов просматривались довольно далеко, и это казалось немыслимым...
На Зумме шел дождь вперемешку с мокрым снегом, и колченоги тряслись от холода. Жалкие существа на высоких ходулях. Устрично-скользкие, сплошь покрытые белыми лишаями, они вызывали чувство тоскливого омерзения. Их было девять. Они с печальным скрипом бродили по болоту и что-то шарили хоботами в мелких озерах. Нет, болота Зуммы – это, пожалуй, на очень большого любителя...
Полужидкие слизевые заросли на Амбатаресе были гораздо привлекательнее. Днем, когда небо этой планеты (кстати, необычайно красивое небо) полыхало ярко-зеленым огнем, бугристое скопище слизняков оплывало и склеивалось в тестообразную слоистую массу, изрезанную кое-где глубокими извилистыми бороздами, который тоже постепенно склеивались, придавленные тяжестью оплывающих бугров. В сумерках, после проливного, но кратковременного дождя, слизняки засветились и стали вспучиваться кверху длинными пузырями. По мере того, как пузыри вытягивались в колонны, слизняки отклеивались друг от друга и начинали светиться очень разнообразно: голубым, розовым, желтым, красным, зеленым и всеми оттенками этих цветов. Чем тоньше были колонны, тем выше они вырастали, потом они изгибались под собственной тяжестью и оседали плавными дугами или восьмерками, а на верхних изгибах дуг и восьмерок вспухали новые пузыри, и все повторялось. Переливы нежного света, однообразный круговорот пластических форм... Покой, нирвана, усыпительное блаженство полного умиротворения, и трудно было представить себе, что где-то постукивал пульс иного образа жизни. Однако пришли круглотелы, и стало жутко – от них почему-то весьма ощутимо веяло скрытой опасностью. Было неясно, какую опасность таили в себе существа в виде черных шаров с толстыми валиками по экватору, но жуть нарастала, и все остальное уже не имело значения. Круглотелы грубо ломились сквозь заросли, раздавливали слизняков и с жадным чмоканьем высасывали лужи светящейся жидкости. Их было три, и они сначала были довольно медлительны, потом каждый из них разделился на три шара поменьше, и эти шары стали носиться со скоростью пушечных ядер. Трижды три – опять-таки девять...
Долгожданный звонок наполнил каюту мелодичной трелью.Открылисьзамкиремней, воздух с шипением вышел из комбинезона. Леонид встал ипотопталсяна месте, разминая затекшие ноги. «Нет, – думал он,– Балмеру этого не понять. До тех пор не понять, пока сам не шлепнется в болота Зуммы...»
БАЛМЕР, ЛИКУЛА И ТРИ МИЛЛИОНА «МАМОНТОВ»
Космолайнер «Ариадна» относился к разряду самых крупных я комфортабельных планетолетов Солнечной системы, хотя построен был по старой классической схеме обычных «трубчатых» кораблей. Схема довольно проста: три вложенные друг в друга трубы разных диаметров и воронка фотонного отражателя. Главная из труб – средняя – высокопрочный корпус, хребет корабля, несущий на себе всю массу корабельных конструкций. Внешняя труба – защитный корпус планетолета, внутренняя – легкий корпус, или, как его именуют монтажники, «ложный». Это – общее, что объединяло типы «трубчатых» кораблей; и еще, конечно, – сам принцип движения, фотонная тяга.
Разумеется, каждый из таких кораблей имел свои отличительные особенности, зависимые от его размера, давности постройки и рабочего назначения. По величине, добротности технического оснащения, удобствам в эксплуатации фотонный левиафан «Ариадна», лайнер километровой длины, превосходил любой из «трубчатых» планетолетов.
Если бы кому-нибудь, кто плохо знал устройство «Ариадны», понадобилось обойти цилиндрическое пространство между защитным и несущим корпусами по всей длине корабля, он, пожалуй, блуждал бы несколько суток. Грузовые трюмы, палубы вакуум-створов, ангары орбитальных катеров, цистерны, большие и малые танки для жидких грузов, склады, холодильники, погрузочно-разгрузочные механизмы, пневматические трубопроводы, насосные агрегаты, разветвленная сеть биозащитного комплекса, множество специализированных отсеков – от аккумуляторных до скафандровых и ремонтных. Как правило, во время крейсерского хода это царство автоматики было безлюдным. Зона обитания простиралась внутри несущего корпуса. Между несущим и «ложным» корпусами располагались семьсот пассажирских кают, две независимые друг от друга системы жизнеобеспечения, аварийный энергоблок, девяносто кают для экипажа и большое количество служебных помещений. Командный пост занимал носовую часть корабля: центр дальней связи, навигационный центр, штурманские и ходовые рубки. Топливо, группа главного двигателя и моторная группа маневровой тяги заполняли объемистую муфту на корме у самого основания зеркала отражателя.
Труба «ложного» корпуса, которая на большинстве «трубчатых» планетолетов представляла собой лишь туннельный коридор, идущий вдоль осевой линии корабля, на «Ариадне» имела такой огромный диаметр, что это позволило создателям лайнера обеспечить пассажиров и экипаж максимально возможными в условиях космического перелета удобствами. Продольная палуба делила внутрикорабельную полость на два колоссальных полуцилиндра: так называемые верхний портоментал, пассажирский, и нижний – служебный. И здесь, в период строительства «Ариадны», было где развернуться специалистам по художественно-техническому оформлению и вопросам комфорта...
Из верхнего портоментала в нижний, служебный, можно попасть или но движущимся тротуарам террас и дальше – по эскалатору, или по винтовым трапам соединительных шахт. Леонид покинул каюту слишком рано – сразу, как только освободился от комбинезона, – тротуары еще не работали, было сумрачно, светились лишь синие орнаменты на бортовых ограждениях террас, оранжевые стрелы указателей, цветные диски сигналов. У входа в ближайшую шахту сигнал светился красным запретным огнем, и Леонид подумал, что запрет придется нарушить. Вспыхнул розовый овал двери – открылась чья-то каюта. Овал отразился в одном из зеркал противоположной террасы, угас, по мягкому тротуару неслышно двигалась фигура в белом. Леонид уже сошел на первые ступеньки трапа, когда фигура в белом стремительно пронеслась мимо. Кто-то из самых нетерпеливых пассажиров торопился в плавательный бассейн.
Служебный портоментал был уже освещен. По сравнению с верхним он выглядел строже. Здесь не было зеркальных простенков, изящных орнаментов, не было «зимних» садов и бассейнов. Широкие террасы простирались вдоль стен двумя ярусами. Внизу, на самом дне этого металлического ущелья, глянцево блестели четыре ствола путеводов. Сквозь прозрачные стенки стволов хорошо просматривались светлые шары-кабины, деловито снующие вдоль осевой линии корабля. Очевидно, шла смена вахт. Леонид засмотрелся на путеводы и едва не уехал обратно наверх – он спрыгнул с движущейся ленты тротуара, когда она уже начинала горбиться ступеньками эскалатора.
У входа в медицинский сектор Леонид замедлил шаг, оглянулся через плечо. Людей на террасах было немного, никто не смотрел ему вслед, однако он почему-то испытывал чувство неловкости и неудовольствия. Заходить к Балмеру не хотелось, но идти на попятный не позволяло данное Балмеру обещание.
Балмер стоял перед шахматным столиком. Заложив руки за спину, изучал расположение фигур. Лицо у него было большое, тяжелое и казалось чуточку высокомерным. Он заметил вошедшего Леонида, но отвлекся от своего занятия не сразу.
– Ну и как? – спросил он. Голос мягкий, доброжелательный.
– То же самое, – ответил Леонид.
Балмер внимательно посмотрел на него.
– Мне кажется, эффект «ощущения себя» значительно усилился, – добавил Леонид. – Логически это выглядело безупречно.
– Вы потребовали дать вам четвертую степень альбастезии?
– Я делаю все, что вы советуете, Балмер.
– Ну что ж... Прошу вас в диагностический кабинет.
Леонид вошел в уже знакомое ему помещение, разделся и сел в диагностическое кресло. Снял с подлокотника эластичную шапочку, усеянную внутри металлическим бисером датчиков, подумал, что все равно придется ее надевать, и надел. Окинул взглядом помещение. Кресло, ребристые серые стены и пульт в углу – больше ничего здесь не было.
Вошел Балмер.
– О, вы уже вполне освоились с оборудованием. Похвально.
Он поправил шапочку на голове пациента, прилепил к его голой груди, рукам и ногам несколько мягких присосок.
– Вы прекрасно сложены, Русанов. В античных пропорциях. Не помню, говорил ли я вам это в прошлый раз?
– Кажется, да. Но я не в претензии.
– Вы хорошо переносите комплименты.
– У меня к ним врожденный иммунитет.
– Ну это совсем ни к чему. – Балмер изменил наклон кресла, и Леонид почувствовал себя в нем удобнее. Руки удобно лежали на разведенных в стороны подлокотниках. – Да, не усложняйте. Пользуйтесь тем, чего вы пока заслуживаете. Лет двадцать спустя это пойдет на убыль.
– Комплименты или пропорции?
– То и другое. Хотя, комплименты, как правило, обладают несколько большим запасом живучести.
Балмер ушел за пульт, вставил ключ в гнездо на панели и чем-то там громко пощелкал. Ребристые шторы с шуршанием взлетели кверху, обнажив скрытую в стенах аппаратуру. Помещение стало неузнаваемым.
– Расслабьте мышцы, Русанов. Старайтесь глубоко дышать и думать о чем-нибудь постороннем. – Лицо Балмера приняло профессионально озабоченное выражение.
Балмер склонился над пультом. По щекам поползли разноцветные зайчики. Волосы у него были темные с проседью.
Леонид перевел взгляд в потолок и подумал, что все это зря. Балмер настроен скептически и, вероятно, тоже считает, что все это зря. И он не так уж не прав, потому что альбастезия прекрасно работает на скоростных кораблях, и за год (то есть, с тех пор как ее вообще применяют на межпланетных маршрутах) в психиатрической практике не было «альба-фантомного» прецедента...
– Вот и отлично, – сказал Балмер и опять что-то громко переключил.
– Это все? – спросил Леонид.
– Нет, мы повторим запись. На повторную запись уйдет больше времени. Так где вы на сей раз побывали? Вы понимаете, о чем я спрашиваю?
– Да, – сказал Леонид. Помедлил. – На сей раз я побывал на безлюдной планете Чантар. Занимался там рыбной ловлей, и меня преследовал прайд электрических львов.
– Гм... Электрических?
– Я называю их так по аналогии. Ведь есть электрические скаты, угри. Что здесь удивительного?
– Решительно ничего... Вы могли бы рассказать подробнее?
Леонид рассказал подробнее. Балмер, сидя за пультом, внимательно выслушал странную исповедь.
– Так... – подытожил он. – Значит, раньше вы ощущали себя просто зрителем, а теперь вы – деятельный участник альфа-фантомных событий... – Балмер что-то сделал на пультовой панели, подошел к Леониду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12