Однако он вскоре сам разыскал мое жилище, и соседи часто докладывали мне, что Малыш опять приходил в гости. Я была тронута его привязанностью, но могла отблагодарить за нее разве что лишней парой костей. Потом он вознамерился провожать меня на огород. Я запрещала, иной раз даже швыряла в него комками глины. Однажды во время дождя я сидела в сарае. Вдруг раздался визг, в дверной проем влетел Малыш. В радостном возбуждении помахав хвостом, щенок улегся возле меня. Он самостоятельно отыскал дорогу на огород!
...Спустя два или три месяца обнаружилось, что наш щенок — на самом деле барышня, Малышка...
По переезде на «центральную усадьбу» было организовано ночное патрулирование, причем в каждой роте на свой манер. У нас ночь была разбита на четыре дежурства по два часа, начиная с десяти вечера. Пожилых и слабых обычно назначали в первую и последнюю смену. Патрулировали по двое, за исключением первой смены — считалось, что в эту пору достаточно и одного. Привыкшая ложиться поздно, я часто просилась в эту смену. Конкурентов не было. Я надевала казенную шубу, слишком длинную и просторную для меня, брала ручной фонарик и начинала обход. Путь был неблизкий: от северной дороги через киноплощадку к новому огороду, свинарнику и обратно. Через десять минут после отбоя устанавливалась полная тишина, и для одинокого патрульного время текло очень медленно. Но часто я была не одна — подбегала Малышка и, тявкнув несколько раз, присоединялась ко мне.
В эти минуты я часто вспоминала котенка по кличке Цветочек, с которым я сдружилась в ту пору, когда в университете Цинхуа проводилась кампания «борьбы против трех зол»...
Малышка была более смирной, чем Цветочек, и все время шла рядом, а я вспоминала котенка и все, что было связано с ним. Вскоре мы переехали и больше уже не держали кошек. Буддизм учит нас не дорожить никакими житейскими привязанностями — казалось бы, какое мне дело до принадлежащей школе собачонки? Но она признала во мне хозяйку, и мне было жалко с ней расставаться...
«Борьба против трех зол» — проводившаяся зимой 1951/52 гг. в партии, государственных учреждениях и массовых организациях кампания борьбы против коррупции, расточительства и бюрократизма.
На Новый год в столовой решили угостить нас собачатиной — собачье мясо стоило дешевле свинины. Из окрестных крестьян некоторые любили собак и не хотели их продавать, другие соглашались продать, но не желали убивать; все же наш повар нашел такую семью, которая взялась сделать все, что нужно. По представлениям северян, собачатину нужно долго разваривать ни медленном огне и есть с тертым луком — не таким ли блюдом лакомился в «Речных заводях» Лу Чжишэнь? В нашей столовой использовали южный рецепт, предложенный Асян: была приготовлена тушеная собачатина в красном соусе с добавлением лука и имбиря. Я решилась попробовать сама и угостила других. Собачье мясо оказалось нежным и довольно жирным, не хуже отборной свинины. А вот Малышка не стала есть собачатины ни в сыром, ни в тушеном виде. Как рассказал поэт Оу, она вырыла ямку и закопала кусок мяса. Я не поверила поэту, как он ни уверял, что сам был свидетелем этой сцены, и приписала эту историю его воображению.
Вдруг разнеслась весть о том, что школе предстоит переезд. Руководство заявило, что собак брать с собой не разрешается. Еще до нашего отъезда на «центральной усадьбе» разместилась воинская часть, и мы с Асян пошли просить военных, чтобы они взяли на себя заботу о Малышке. Те ответили, что мы можем не беспокоиться: многие среди них любят животных. Мы сообщили, что собачку зовут Малышка Цюй, не вдаваясь в подробности происхождения этого имени.
Отъезд проходил в большой сумятице, и мы в тот день не видели Малышку — видно, она убежала в какой-нибудь дальний угол. После того, как школа обосновалась в Мингане, один из наших отправился на старое место улаживать какие-то дела. Вернувшись, он рассказал, что, по словам военных, Малышка отказывается принимать пищу, все время бегает и кого-то ищет. Кого? Меня, Чжуншу или всех, кто интересовался ее судьбой? Иные стали жалеть, что мы не последовали примеру других рот и не ослушались запрета. Однако всех собак, привезенных в Минган, вскоре прогнали.
Мы с Чжуншу не раз вспоминали Малышку и спрашивали себя: «Где она, что с ней?»
5. МОИ ПРИКЛЮЧЕНИЯ. РАССКАЗ ОБ УДАЧЛИВОСТИ
Дожди в уезде Сисянь — их не забудет никто из обитателей «школы кадров». Серая пелена обволакивает все вокруг, земля раскисает. Даже земляной пол в комнате становится похожим на густой раствор. Дорожные колеи, которые в солнечные дни становились такими твердыми, что от острых выступов у нас на ногах образовывались волдыри, после первого дождя превращались в жидкую кашицу. Ходить было настолько скользко, что даже посох не спасал от падений. Многие из нас, живших в крестьянских домах, покрывались коркой грязи, добираясь до столовой.
Столовая представляла собой крытый соломенными циновками навес. Рядом с ним помещался другой — там хранились повозки и сельскохозяйственные орудия. Мы со своими плошками старались протиснуться поглубже под навес, где было посуше. Тем же, кто оставался с краю, приходилось не только стоять в грязи, но и мокнуть под дождем. Впрочем, и тем, кто стоял посредине, на голову капало с крыши. После трапезы нужно было добраться, опять-таки по скользкой грязи, до колодца и вымыть посуду. Но хуже всего было, если кто-то на обратном пути падал и разбивал термос с кипятком. На месте купить замену было невозможно, а из Пекина не принимали посылок. Да, в дождливые дни в Сисяне у людей просто опускались руки.
Однажды дождь зарядил на несколько дней. По утрам мы все ходили на занятия, но после полудня предоставлялись самим себе. Многие возвращались в крестьянские фанзы, где они проживали, и занимались кто чем — штопкой, шитьем зимней одежды, писали весточки домой. Я квартировала у помощника бригадира, в доме, который выгодно отличался от прочих. Хотя это была обычная землянка, все же с южной стороны в ней был оконный проем сантиметров тридцать в ширину и сантиметров пятнадцать в высоту. Мы заклеили его тонкой бумагой, которая пропускала свет, но спасала от ветра. Моя постель находилась в самом дальнем и темном углу — вытянешь руку и собственных пальцев не разглядишь. Это место годилось для сна, но днем там сидеть не было никаких сил. Занимать же единственное более или менее светлое место у окна мне было неловко. К тому же я не знала, как быть с заляпанными грязью плащом, штанами и резиновыми
сапогами. В один из таких дождливых дней я взяла свой насквозь промокший зонтик и вышла под дождь, опираясь на посох.
Помнится, у себя на родине, в Сучжоу, я очень любила дождь. В такую пору листья деревьев на заднем дворике нашего дома становились особенно зелеными, а вымощенная камнем мостовая сверкала чистотой. И людям казалось, что у них и душа и тело отмылись от грязи. Но когда шел дождь в Сисяне, мне начинало казаться, что вся я, вместе с костями, слеплена из мокрой глины. Перемесив много грязи и добравшись до конца деревни, я посмотрела на часы: было всего лишь начало третьего. И тут мне пришла в голову мысль навестить Чжуншу. Я понимала, конечно, что это означает нарушение всех правил, но понадеялась на то, что в такое время не станут устраивать проверок и перекличек. Я решила потихоньку обогнуть столовую и выйти на большую дорогу.
Все окрестные поля перерезали канавы. Сухие в обычное время, в непогоду они заполнялись водой. Перейдя через мостик, я увидела, что дальше пути нет — вода из нескольких канав слилась воедино и образовала целую речку. Но отступать уже не хотелось, да и до дороги было уже недалеко. Осторожно нащупывая путь по краю, где было не так глубоко, я в конце концов выбралась на возвышенное место, зачерпнув при этом немало воды. Убедившись, что охрана за мной не гонится, я зашагала на запад, решив и впредь ходить этим маршрутом.
Быстро идти по размокшей земле было нельзя, каждый раз приходилось нащупывать точку опоры. Из-за налипавшей грязи сапоги становились все тяжелее, а несколько раз я едва не оставила их в грязи. Мало того, невесть откуда взявшиеся комья глины попадали за голенища, мешая ходьбе. Я то и дело перебиралась с одной обочины на другую — казалось, что там гуще трава. Дорога была прямой и ровной, но там, где изготовляли кирпич, на ней образовались глубокие ямы. Я вспомнила, что когда рыли колодец на нашем огороде и мы с Асян возили людям обед, ей доставляло немало труда вытаскивать из этих ям свою тачку. После затяжных дождей эти ямы превратились в настоящий пруд с довольно прозрачной водой. Посредине проходило что-то вроде перемычки. Я сделала шаг и сразу же глубоко увязла. Оказалось, что это след проехавшей здесь повозки. Но, пройдя такой нелегкий путь, я уже не хотела возвращаться несолоно хлебавши. Однако, двигаясь со всей осторожностью, я все-таки преодолела водную преграду.
Но эта преграда оказалась не последней. Когда мне уже стал виден ряд крытых черепицей домиков, в последнем из которых обитал Чжуншу, выяснилось, что протекавшая перед ними речка разлилась на два с лишним метра, а мостик через нее сорвало течением. Я долго стояла в нерешительности. Под сеткой дождя земля и небо слились воедино, кругом не было видно ни единой живой души. Я вдруг подумала, что, если кто-нибудь выйдет из дома и увидит меня, я стану общим посмешищем. Пришлось повернуть и месить грязь в обратном направлении.
Вдруг там, где речка огибала небольшую возвышенность с заброшенной гончарной печью на ней, я заметила крошечный островок и решила попробовать, не поможет ли он мне все же перебраться на ту сторону. Потрогала палкой — почва оказалась достаточно твердой. Это была удача. И, хотя дальше путь преграждали груды камней, я, скользя и спотыкаясь, добралась- таки до дверей дома Чжуншу.
Мое появление заставило его вздрогнуть:
— Как ты сюда попала? И зачем?!
— Тебя навестить пришла! — отвечала с улыбкой.
Встревоженный Чжуншу стал укорять меня за неосторожность и торопить домой. Да и я не рискнула задерживаться — посмотрев на часы, я поняла, что затратила на дорогу чуть ли не втрое против обычного времени. К тому же стало темнеть, я могла попасть в яму при переправе через пруд, или островок мог исчезнуть под водой...
На мое счастье, объявился попутчик, направлявшийся по делам в «центральную усадьбу». Мое сообщение о том, что смыло мостик через речку, его не смутило — он знал другую дорогу. Чжуншу облачился в сапоги, раскрыл зонт и пошел проводить меня до гончарной печи. Там мы все расстались, но дальнейший путь был мне знаком, и требовалась лишь достаточная осмотрительность. До столовой я добралась уже затемно. Время ужина прошло, но там еще горела лампа и слышались голоса. Я по-воровски прокралась мимо столовой и самым быстрым шагом направилась к своей фанзе.
Не помню, досталось ли мне в тот вечер хотя бы лепешки или пришлось ложиться на пустой желудок. Меня переполняло сознание удачи: я не упала в реку, не завязла в грязи, не перемазалась, меня не схватили надзиратели. Даже соседи по дому не заметили в моем поведении ничего необычного.
С наступлением зимы нас переселили в построенные нами самими дома. Военно-пропагандистский отряд 1 решил дать нам возможность как следует встретить Новый год и вкусно поесть, чтобы отвлечь от тоски по родному дому.
Институт зарубежной литературы в свое время выделился из Института литературы, где работали «старики» некоторых женщин из нашей роты («стариками» мы звали своих мужей, независимо от возраста). Командование нашей роты разрешило пригласить их на новогодний ужин. Мастера кулинарного дела из нашей столовой продемонстрировали все, на что способны: стол украшали копченая рыба, маринованная курица, свинина в красном соусе и говядина с острой подливкой. Хороши были и овощные салаты. Чжуншу пировал вместе с нашей командой овощеводов. Мне вспомнилось, что, когда Чжуншу исполнилось шестьдесят, мы решили заодно отметить и мое шестидесятилетие по старому способу подсчета возраста 2. Но нам на двоих досталась лишь коробка куриных консервов. Да и то я считалась в отпуске и потому получала пищу лишь два раза в день, в другие часы, нежели муж. А сейчас была и отличная еда, и хорошее вино; даже мы, непьющие, чувствовали себя навеселе наравне с другими.
После трапезы я пошла проводить Чжуншу, но на полпути — у того моста, с которого в речку свалился трактор,— он велел мне идти обратно. Я не послушалась: недавно прошел снегопад, дорожки замело, и близорукий Чжуншу мог заблудиться (он никогда не мог запомнить дороги).
Снежная пелена застлала все кругом. Я шла, стараясь запоминать любые приметы — группы деревьев, кустарник, расположение ветвей, наклоны и подъемы,— которые помогли бы на обратном пути не сбиться с до
Военно-пропагандистские отряды — группы военнослужащих, направлявшиеся в «школы кадров» для руководства «работой по перевоспитанию».
В старом Китае ребенку к моменту рождения уже считался и не попасть в присыпанные снегом полные грязи канавы.
В комнате Чжуншу уже светила лампа. Чтобы не опоздать к отбою, я поспешила распрощаться. Один молодой человек вызвался проводить меня, но мне стало жалко заставлять его в новогодний вечер покидать теплую комнату, и я сказала, что сама найду дорогу. А начавшего беспокоиться Чжуншу успокоила — мол, у меня с собой хороший ручной фонарик, да и путь знакомый. На самом деле я обычно ходила совсем другой дорогой, через дамбу. Кроме того, сюда мы шли на свет а теперь мне предстояло идти среди полной темноты. Чжуншу все же вышел со мной, но через несколько шагов я убедила его вернуться.
Прежде всего мне предстояло определить направление, которому я должна была следовать, а это, по мнению многих, дается женщинам с трудом. В какой- то книге, помнится, есть фраза: женщины и куры, выйдя за ворота, сразу теряют дорогу. Может, это и звучит оскорблением по отношению к женскому полу, но я-то уж точно отношусь к тем животным, у которых не развита способность к ориентации. Со мной часто бывает как с тем поэтом, что писал: «Покинул я город, поехал на юг — на севере вдруг очутился». Чжуншу не может запомнить дороги, но с его помощью я могу хотя бы разобраться, где восток, где запад. Сейчас мне нужно было сделать это самой.
Я помнила, что следовало сначала идти на юго-запад, потом вдоль леса на запад, около группы деревьев свернуть на юг и потом идти прямо через мост. Но стоило мне отойти от освещенного окна, как воцарилась тьма. Беззвездное небо, белая земля, различимые лишь с помощью фонаря очертания деревьев. Я подождала, пока глаза привыкнут к темноте, но это не помогло — продолжение тропинки я так и не нашла. Мелькнула было мысль вернуться и позвать сопровождающего, но я опять пожалела человека, тем более что в такой темноте он вряд ли смог бы помочь.
В надежде, что по выходе из дому я взяла правильный курс, я очертя голову шагнула в царство тьмы. Боясь углубиться в лес, я стала забирать влево. Под покровом снега таилась незамерзшая грязь, но в ней часто попадались опавшие ветки, пучки травы, обрывки веревок, поэтому идти было не так скользко. Через некоторое время я обернулась — освещенных окон уже
не было видно. Вдруг я ощутила под ногой пустоту и, понятно, перепугалась. Но в следующую секунду испуг сменился радостью — я догадалась, что попала в довольно широкую канаву, проходившую рядом с дорогой. Найдя удобное место, я выбралась из канавы и смело зашагала по знакомой дороге.
Теперь главное было не пропустить поворот на юг, чтобы не попасть в деревню, расположенную за «центральной усадьбой». Но сейчас я не могла разглядеть ни одного из тех ориентиров, которые так старательно запоминала по пути сюда: стволы деревьев еще угадывались, но ветвей не было видно совсем. Самое опасное было пропустить мост — за ним начинались поля, в которых я могла пробродить до утра. Поэтому я свернула к первой же замеченной мною группе деревьев. Пройдя несколько шагов, я обнаружила вокруг себя сухие стебли гаоляна, но упрямо продолжала идти на юг. Рано или поздно должна была попасться речка, а на ней рано или поздно встретиться и мост.
Мне приходилось слышать, что на полях гаоляна по ночам прячутся злоумышленники;- кроме того, я боялась, что сбегутся бездомные псы. Это заставляло меня проявлять максимум осторожности, и я не решалась включить фонарик. Не помню, сколько времени я брела ощупью, пока не наткнулась на дорогу, за которой возвышалась насыпь. Я добралась до речки! Но я не могла понять, в какой стороне мост. Если слева, то следовало продолжать идти налево до тех пор, пока я не обогну «центральную усадьбу» и не смогу перебраться на другой берег. Мне предстояло идти мимо заброшенной гончарной печи, где, по слухам, недавно повесился один из курсантов.
1 2 3 4 5 6
...Спустя два или три месяца обнаружилось, что наш щенок — на самом деле барышня, Малышка...
По переезде на «центральную усадьбу» было организовано ночное патрулирование, причем в каждой роте на свой манер. У нас ночь была разбита на четыре дежурства по два часа, начиная с десяти вечера. Пожилых и слабых обычно назначали в первую и последнюю смену. Патрулировали по двое, за исключением первой смены — считалось, что в эту пору достаточно и одного. Привыкшая ложиться поздно, я часто просилась в эту смену. Конкурентов не было. Я надевала казенную шубу, слишком длинную и просторную для меня, брала ручной фонарик и начинала обход. Путь был неблизкий: от северной дороги через киноплощадку к новому огороду, свинарнику и обратно. Через десять минут после отбоя устанавливалась полная тишина, и для одинокого патрульного время текло очень медленно. Но часто я была не одна — подбегала Малышка и, тявкнув несколько раз, присоединялась ко мне.
В эти минуты я часто вспоминала котенка по кличке Цветочек, с которым я сдружилась в ту пору, когда в университете Цинхуа проводилась кампания «борьбы против трех зол»...
Малышка была более смирной, чем Цветочек, и все время шла рядом, а я вспоминала котенка и все, что было связано с ним. Вскоре мы переехали и больше уже не держали кошек. Буддизм учит нас не дорожить никакими житейскими привязанностями — казалось бы, какое мне дело до принадлежащей школе собачонки? Но она признала во мне хозяйку, и мне было жалко с ней расставаться...
«Борьба против трех зол» — проводившаяся зимой 1951/52 гг. в партии, государственных учреждениях и массовых организациях кампания борьбы против коррупции, расточительства и бюрократизма.
На Новый год в столовой решили угостить нас собачатиной — собачье мясо стоило дешевле свинины. Из окрестных крестьян некоторые любили собак и не хотели их продавать, другие соглашались продать, но не желали убивать; все же наш повар нашел такую семью, которая взялась сделать все, что нужно. По представлениям северян, собачатину нужно долго разваривать ни медленном огне и есть с тертым луком — не таким ли блюдом лакомился в «Речных заводях» Лу Чжишэнь? В нашей столовой использовали южный рецепт, предложенный Асян: была приготовлена тушеная собачатина в красном соусе с добавлением лука и имбиря. Я решилась попробовать сама и угостила других. Собачье мясо оказалось нежным и довольно жирным, не хуже отборной свинины. А вот Малышка не стала есть собачатины ни в сыром, ни в тушеном виде. Как рассказал поэт Оу, она вырыла ямку и закопала кусок мяса. Я не поверила поэту, как он ни уверял, что сам был свидетелем этой сцены, и приписала эту историю его воображению.
Вдруг разнеслась весть о том, что школе предстоит переезд. Руководство заявило, что собак брать с собой не разрешается. Еще до нашего отъезда на «центральной усадьбе» разместилась воинская часть, и мы с Асян пошли просить военных, чтобы они взяли на себя заботу о Малышке. Те ответили, что мы можем не беспокоиться: многие среди них любят животных. Мы сообщили, что собачку зовут Малышка Цюй, не вдаваясь в подробности происхождения этого имени.
Отъезд проходил в большой сумятице, и мы в тот день не видели Малышку — видно, она убежала в какой-нибудь дальний угол. После того, как школа обосновалась в Мингане, один из наших отправился на старое место улаживать какие-то дела. Вернувшись, он рассказал, что, по словам военных, Малышка отказывается принимать пищу, все время бегает и кого-то ищет. Кого? Меня, Чжуншу или всех, кто интересовался ее судьбой? Иные стали жалеть, что мы не последовали примеру других рот и не ослушались запрета. Однако всех собак, привезенных в Минган, вскоре прогнали.
Мы с Чжуншу не раз вспоминали Малышку и спрашивали себя: «Где она, что с ней?»
5. МОИ ПРИКЛЮЧЕНИЯ. РАССКАЗ ОБ УДАЧЛИВОСТИ
Дожди в уезде Сисянь — их не забудет никто из обитателей «школы кадров». Серая пелена обволакивает все вокруг, земля раскисает. Даже земляной пол в комнате становится похожим на густой раствор. Дорожные колеи, которые в солнечные дни становились такими твердыми, что от острых выступов у нас на ногах образовывались волдыри, после первого дождя превращались в жидкую кашицу. Ходить было настолько скользко, что даже посох не спасал от падений. Многие из нас, живших в крестьянских домах, покрывались коркой грязи, добираясь до столовой.
Столовая представляла собой крытый соломенными циновками навес. Рядом с ним помещался другой — там хранились повозки и сельскохозяйственные орудия. Мы со своими плошками старались протиснуться поглубже под навес, где было посуше. Тем же, кто оставался с краю, приходилось не только стоять в грязи, но и мокнуть под дождем. Впрочем, и тем, кто стоял посредине, на голову капало с крыши. После трапезы нужно было добраться, опять-таки по скользкой грязи, до колодца и вымыть посуду. Но хуже всего было, если кто-то на обратном пути падал и разбивал термос с кипятком. На месте купить замену было невозможно, а из Пекина не принимали посылок. Да, в дождливые дни в Сисяне у людей просто опускались руки.
Однажды дождь зарядил на несколько дней. По утрам мы все ходили на занятия, но после полудня предоставлялись самим себе. Многие возвращались в крестьянские фанзы, где они проживали, и занимались кто чем — штопкой, шитьем зимней одежды, писали весточки домой. Я квартировала у помощника бригадира, в доме, который выгодно отличался от прочих. Хотя это была обычная землянка, все же с южной стороны в ней был оконный проем сантиметров тридцать в ширину и сантиметров пятнадцать в высоту. Мы заклеили его тонкой бумагой, которая пропускала свет, но спасала от ветра. Моя постель находилась в самом дальнем и темном углу — вытянешь руку и собственных пальцев не разглядишь. Это место годилось для сна, но днем там сидеть не было никаких сил. Занимать же единственное более или менее светлое место у окна мне было неловко. К тому же я не знала, как быть с заляпанными грязью плащом, штанами и резиновыми
сапогами. В один из таких дождливых дней я взяла свой насквозь промокший зонтик и вышла под дождь, опираясь на посох.
Помнится, у себя на родине, в Сучжоу, я очень любила дождь. В такую пору листья деревьев на заднем дворике нашего дома становились особенно зелеными, а вымощенная камнем мостовая сверкала чистотой. И людям казалось, что у них и душа и тело отмылись от грязи. Но когда шел дождь в Сисяне, мне начинало казаться, что вся я, вместе с костями, слеплена из мокрой глины. Перемесив много грязи и добравшись до конца деревни, я посмотрела на часы: было всего лишь начало третьего. И тут мне пришла в голову мысль навестить Чжуншу. Я понимала, конечно, что это означает нарушение всех правил, но понадеялась на то, что в такое время не станут устраивать проверок и перекличек. Я решила потихоньку обогнуть столовую и выйти на большую дорогу.
Все окрестные поля перерезали канавы. Сухие в обычное время, в непогоду они заполнялись водой. Перейдя через мостик, я увидела, что дальше пути нет — вода из нескольких канав слилась воедино и образовала целую речку. Но отступать уже не хотелось, да и до дороги было уже недалеко. Осторожно нащупывая путь по краю, где было не так глубоко, я в конце концов выбралась на возвышенное место, зачерпнув при этом немало воды. Убедившись, что охрана за мной не гонится, я зашагала на запад, решив и впредь ходить этим маршрутом.
Быстро идти по размокшей земле было нельзя, каждый раз приходилось нащупывать точку опоры. Из-за налипавшей грязи сапоги становились все тяжелее, а несколько раз я едва не оставила их в грязи. Мало того, невесть откуда взявшиеся комья глины попадали за голенища, мешая ходьбе. Я то и дело перебиралась с одной обочины на другую — казалось, что там гуще трава. Дорога была прямой и ровной, но там, где изготовляли кирпич, на ней образовались глубокие ямы. Я вспомнила, что когда рыли колодец на нашем огороде и мы с Асян возили людям обед, ей доставляло немало труда вытаскивать из этих ям свою тачку. После затяжных дождей эти ямы превратились в настоящий пруд с довольно прозрачной водой. Посредине проходило что-то вроде перемычки. Я сделала шаг и сразу же глубоко увязла. Оказалось, что это след проехавшей здесь повозки. Но, пройдя такой нелегкий путь, я уже не хотела возвращаться несолоно хлебавши. Однако, двигаясь со всей осторожностью, я все-таки преодолела водную преграду.
Но эта преграда оказалась не последней. Когда мне уже стал виден ряд крытых черепицей домиков, в последнем из которых обитал Чжуншу, выяснилось, что протекавшая перед ними речка разлилась на два с лишним метра, а мостик через нее сорвало течением. Я долго стояла в нерешительности. Под сеткой дождя земля и небо слились воедино, кругом не было видно ни единой живой души. Я вдруг подумала, что, если кто-нибудь выйдет из дома и увидит меня, я стану общим посмешищем. Пришлось повернуть и месить грязь в обратном направлении.
Вдруг там, где речка огибала небольшую возвышенность с заброшенной гончарной печью на ней, я заметила крошечный островок и решила попробовать, не поможет ли он мне все же перебраться на ту сторону. Потрогала палкой — почва оказалась достаточно твердой. Это была удача. И, хотя дальше путь преграждали груды камней, я, скользя и спотыкаясь, добралась- таки до дверей дома Чжуншу.
Мое появление заставило его вздрогнуть:
— Как ты сюда попала? И зачем?!
— Тебя навестить пришла! — отвечала с улыбкой.
Встревоженный Чжуншу стал укорять меня за неосторожность и торопить домой. Да и я не рискнула задерживаться — посмотрев на часы, я поняла, что затратила на дорогу чуть ли не втрое против обычного времени. К тому же стало темнеть, я могла попасть в яму при переправе через пруд, или островок мог исчезнуть под водой...
На мое счастье, объявился попутчик, направлявшийся по делам в «центральную усадьбу». Мое сообщение о том, что смыло мостик через речку, его не смутило — он знал другую дорогу. Чжуншу облачился в сапоги, раскрыл зонт и пошел проводить меня до гончарной печи. Там мы все расстались, но дальнейший путь был мне знаком, и требовалась лишь достаточная осмотрительность. До столовой я добралась уже затемно. Время ужина прошло, но там еще горела лампа и слышались голоса. Я по-воровски прокралась мимо столовой и самым быстрым шагом направилась к своей фанзе.
Не помню, досталось ли мне в тот вечер хотя бы лепешки или пришлось ложиться на пустой желудок. Меня переполняло сознание удачи: я не упала в реку, не завязла в грязи, не перемазалась, меня не схватили надзиратели. Даже соседи по дому не заметили в моем поведении ничего необычного.
С наступлением зимы нас переселили в построенные нами самими дома. Военно-пропагандистский отряд 1 решил дать нам возможность как следует встретить Новый год и вкусно поесть, чтобы отвлечь от тоски по родному дому.
Институт зарубежной литературы в свое время выделился из Института литературы, где работали «старики» некоторых женщин из нашей роты («стариками» мы звали своих мужей, независимо от возраста). Командование нашей роты разрешило пригласить их на новогодний ужин. Мастера кулинарного дела из нашей столовой продемонстрировали все, на что способны: стол украшали копченая рыба, маринованная курица, свинина в красном соусе и говядина с острой подливкой. Хороши были и овощные салаты. Чжуншу пировал вместе с нашей командой овощеводов. Мне вспомнилось, что, когда Чжуншу исполнилось шестьдесят, мы решили заодно отметить и мое шестидесятилетие по старому способу подсчета возраста 2. Но нам на двоих досталась лишь коробка куриных консервов. Да и то я считалась в отпуске и потому получала пищу лишь два раза в день, в другие часы, нежели муж. А сейчас была и отличная еда, и хорошее вино; даже мы, непьющие, чувствовали себя навеселе наравне с другими.
После трапезы я пошла проводить Чжуншу, но на полпути — у того моста, с которого в речку свалился трактор,— он велел мне идти обратно. Я не послушалась: недавно прошел снегопад, дорожки замело, и близорукий Чжуншу мог заблудиться (он никогда не мог запомнить дороги).
Снежная пелена застлала все кругом. Я шла, стараясь запоминать любые приметы — группы деревьев, кустарник, расположение ветвей, наклоны и подъемы,— которые помогли бы на обратном пути не сбиться с до
Военно-пропагандистские отряды — группы военнослужащих, направлявшиеся в «школы кадров» для руководства «работой по перевоспитанию».
В старом Китае ребенку к моменту рождения уже считался и не попасть в присыпанные снегом полные грязи канавы.
В комнате Чжуншу уже светила лампа. Чтобы не опоздать к отбою, я поспешила распрощаться. Один молодой человек вызвался проводить меня, но мне стало жалко заставлять его в новогодний вечер покидать теплую комнату, и я сказала, что сама найду дорогу. А начавшего беспокоиться Чжуншу успокоила — мол, у меня с собой хороший ручной фонарик, да и путь знакомый. На самом деле я обычно ходила совсем другой дорогой, через дамбу. Кроме того, сюда мы шли на свет а теперь мне предстояло идти среди полной темноты. Чжуншу все же вышел со мной, но через несколько шагов я убедила его вернуться.
Прежде всего мне предстояло определить направление, которому я должна была следовать, а это, по мнению многих, дается женщинам с трудом. В какой- то книге, помнится, есть фраза: женщины и куры, выйдя за ворота, сразу теряют дорогу. Может, это и звучит оскорблением по отношению к женскому полу, но я-то уж точно отношусь к тем животным, у которых не развита способность к ориентации. Со мной часто бывает как с тем поэтом, что писал: «Покинул я город, поехал на юг — на севере вдруг очутился». Чжуншу не может запомнить дороги, но с его помощью я могу хотя бы разобраться, где восток, где запад. Сейчас мне нужно было сделать это самой.
Я помнила, что следовало сначала идти на юго-запад, потом вдоль леса на запад, около группы деревьев свернуть на юг и потом идти прямо через мост. Но стоило мне отойти от освещенного окна, как воцарилась тьма. Беззвездное небо, белая земля, различимые лишь с помощью фонаря очертания деревьев. Я подождала, пока глаза привыкнут к темноте, но это не помогло — продолжение тропинки я так и не нашла. Мелькнула было мысль вернуться и позвать сопровождающего, но я опять пожалела человека, тем более что в такой темноте он вряд ли смог бы помочь.
В надежде, что по выходе из дому я взяла правильный курс, я очертя голову шагнула в царство тьмы. Боясь углубиться в лес, я стала забирать влево. Под покровом снега таилась незамерзшая грязь, но в ней часто попадались опавшие ветки, пучки травы, обрывки веревок, поэтому идти было не так скользко. Через некоторое время я обернулась — освещенных окон уже
не было видно. Вдруг я ощутила под ногой пустоту и, понятно, перепугалась. Но в следующую секунду испуг сменился радостью — я догадалась, что попала в довольно широкую канаву, проходившую рядом с дорогой. Найдя удобное место, я выбралась из канавы и смело зашагала по знакомой дороге.
Теперь главное было не пропустить поворот на юг, чтобы не попасть в деревню, расположенную за «центральной усадьбой». Но сейчас я не могла разглядеть ни одного из тех ориентиров, которые так старательно запоминала по пути сюда: стволы деревьев еще угадывались, но ветвей не было видно совсем. Самое опасное было пропустить мост — за ним начинались поля, в которых я могла пробродить до утра. Поэтому я свернула к первой же замеченной мною группе деревьев. Пройдя несколько шагов, я обнаружила вокруг себя сухие стебли гаоляна, но упрямо продолжала идти на юг. Рано или поздно должна была попасться речка, а на ней рано или поздно встретиться и мост.
Мне приходилось слышать, что на полях гаоляна по ночам прячутся злоумышленники;- кроме того, я боялась, что сбегутся бездомные псы. Это заставляло меня проявлять максимум осторожности, и я не решалась включить фонарик. Не помню, сколько времени я брела ощупью, пока не наткнулась на дорогу, за которой возвышалась насыпь. Я добралась до речки! Но я не могла понять, в какой стороне мост. Если слева, то следовало продолжать идти налево до тех пор, пока я не обогну «центральную усадьбу» и не смогу перебраться на другой берег. Мне предстояло идти мимо заброшенной гончарной печи, где, по слухам, недавно повесился один из курсантов.
1 2 3 4 5 6