Мой отец рассказывал — а он все знает,— что чугунолитейный завод построен еще при Петре Первом Ртищевым и сюда ссылали людей, как на каторгу. Давно только это было. Наверно, потому-то старожилы бытошевские такие угрюмые: стекольщики куда веселей народ, чем они.
Чугунолитейный завод расположен среди села, у самой плотины пруда, а стекольный—на другом конце. Мы идем до него селом версты три.И вот он, завод, вот и новые улицы, где живут стекольщики.Вот и казарма наша, где мы теперь будем жить.Казарма, где жили каменщики, с виду была точь-в-точь такая же, как и все казармы на этой улице. В каждой казарме четыре маленькие квартирки, в них живут рабочие стекольного завода. Только в нашей не жили постоянные рабочие, эта всегда служила жильем для сезонников, каменщиков и плотников, и она не разделена на маленькие квартирки. Здесь только в одном конце отделена комнатушка — для десятника, да печь стоит, в ней кухарка варит обед для сезонных рабочих.
Мы пришли как раз к завтраку. Кухарка, женщина из нашей деревни, уж давно вскипятила куб, разлолсила на столе селедку, хлеб и поджидала нас.
— Здорово, Химча! — кричат ей каменщики.
— Здоровенько, здоровенько! — весело отвечает Химча. — Жива?
— А чего ж мне умирать-то?
— Ну ладно, жива так жива...
Каменщики, шутя и разговаривая, уселись за стол. Я сел с Легким рядом.Начался завтрак. Я никогда не видел столько людей за одним столом, никогда не слышал таких разговоров. Тут были не одни наши мужики, пришли рабочие и из других деревень. Все принялись за селедки и ели их с жадностью. А селедки были неважные, ржавые, с душком, «с загарцем», как говорят у нас, поэтому-то, видно, их и не жалели давать по целой штуке.
Тут же, возле стола, вертелся мальчишка, одетый по-фабричному: в ситцевую рубаху, черные штаны и сапоги.
— Чей это мальчонка?— спрашиваю я Легкого.
— Не знаю. Ты ешь, не лови мух,— отвечает он моде, а сам знай уписывает селедку за обе щеки.Но я не могу есть. Я точно попал в новую, незнакомую страну, и мне хочется рассмотреть и распознать в ней все.
В казарму вошел десятник. Он выплыл из своей комнатушки Еажно, с папиросой в зубах. Усы у него большие, смотрит он исподлобья, а руки запущены в карманы брюк; на нем серый костюм, на груди — цепочка серебряная от часов. Десятник поздоровался со всеми и тотчас же заметил Легкого.
— А-а, Легкий пришел, Легкий!— пробурчал он с угрюмой шуточкой.
— Да, Легкий,— отвечает ему Вася.— Что удивляешься? Не бойся, ото и, Легкий!
Все засмеялись, десятник тоже подергал одним усом.
— Вижу, вижу! Я тебя и не боюсь, а боюсь, что ты одной селедкой не наешься. Химча, принеси Легкому еще селедку, а то он не наелся.
— Ты по себе не суди, у меня не такое пузо, как у тебя. Это в твоем может две селедки поместиться, а я, брат, меру знаю.
И замер. Мне казалось, десятник кот-кот ударит Легкого, закричит на него, прогонит. Но десятник, опять смеется, дергая усом, а за ним смеются и все каменщики.
— Ах, мошенник! Вот удалой парнишка!
— А-а, недаром его Легким прозвали! Он, брат, что на деле, что на словах — словно молния! — улыбаются рабочие.
Десятник повернулся было уходить, но тут к нему подошел мой отец:
— Егор Афанасьевич, вот мой малец, привел я его.
— Ну что ж, пусть работает. С Легким поставь в пару. А того мальца, который работал с ним, я переведу на другую работу.
И десятник опять ушел в свою комнатушку, так же важно, не спеша, словно барин.
— Вот это здорово! — говорит мне Легкий.— Значит, мы все время с тобой будем вместе. Эх, и житуха у нас пойдет!
Я тоже обрадовался. С Легким я не пропаду, с ним мне все нипочем!
Позавтракав, все поднялись и пошли на работу.У ворот завода сторож считал нас всех и пропускал.Теперь каменщики разделились. Кто пошел к корпусу, к цементному сараю, а наша партия — к боковой пристройке завода.
Завод был такой большой, что я совсем растерялся. Вокруг него валялось множество битого стекла.На заводе все время слышался звон разбиваемого стекла, а на электрической станции безостановочно пыхтела паровая машина.
От шума и звона я совсем оглох и не слышу, что говорит Легкий. Он сует мне лопату в руки, мы берем носилки и начинаем носить песок на дощатый полок, целую гряду. Сверху насыпаем цемент и начинаем гарцевать — перемешивать песок с цементом. Без привычки мне трудно гарцевать, но я не жалуюсь.
Потом мы привинчиваем рукав к водопроводу, тянем его к стене, напускаем воды каменщикам в бочки и садимся немножко передохнуть.
— Вот и все покамест. До обеда еще одну такую грядку наносим, и хватит,— говорит Легкий.
Я молчу.
До обеда мы не только гарцевали цемент с песком. Десятник впряг нас в новую работу. Он сидит на лесах, как сыч, и искоса следит и за нами, не только за каменщиками.
— А ну, Легкий! — прикрикнул он.— Давай таскай кирпич наверх!
Таскать кирпичи по лестнице наверх, на второй этаж, куда трудней, чем гарцевать цемент. Хотя мы с Легким уже не те, что были раньше, года два назад, а все же силенки у нас не как у взрослых. Большие кладут на носилки по
двадцать кирпичей, мы же только по десять. Но, когда таскаешь целый день да на тебя еще десятник покрикивает, это совсем не легко.
— Вот черт-то! Уселся тут, кот усатый! Уходил бы на другой участок! — ругается Легкий на десятника потихоньку, чтобы тот не слышал.— А ведь по закону кирпичи каменщики сами должны носить, зто не наша работа. И, если бы его тут сейчас не было, каменщики сами бы не заставляли нас выполнять их работу.
Десятник сидел на лесах и покуривал.
— Вот кому житуха,— шепчет Легкий.— Ничего не делает, а получает вдвое больше первого каменщика. Твоему отцу подрядчик платит в месяц двадцать один рубль, а этому дармоеду сорок. Да и сам подрядчик ни рожна не делает, он даже редко заглядывает сюда, а загребает тысячи.
Мой отец и Вышибала работают на главном месте, на углу. Отец — с наружной стороны, где нужны особая чистота и верность кладки, Вышибала — внутри.
И так по всей стене: первая рука — на наружной стороне, вторая — внутри.Но вот десятнику, видимо, надоело сидеть на одном месте. Он медленно поднимается и не спеша уходит на другой участок.
— Передохните, ребятки,— говорит нам дядя Филя Полячок.— Успеете еще наломать горб на чертова батьку.
Он удивительно добрый, этот дядя Филя. И особенно жалеет нас, ребятишек.
Мы с Легким не заставили себя просить, тотчас же присели под лесами.
— Ничего, это первый день тебе трудновато, а потом втянешься. Мне тоже трудновато было первое время, а сейчас хоть бы что,— подбадривает меня Легкий.
Отдохнув, мы снова беремся за носилки.
Мне кажется, что я не вынесу долго такого труда. Еще нет обеда, а пот с меня льет градом. И после обеда опять работать надо. Да, в каменщиках куда трудней, чем на заводе!
— Ничего, скоро гудок прогудит двенадцать часов, пойдем на обед, а после обеда целый час можно спать,— успокаивает Легкий.
— А ты откуда знаешь? — говорю я ему.
— А вон торговки с пирожками идут. Они всегда являются сюда перед обедом и ужином, как раз за полчаса.
— Почему?
— Да потому, что к этому времени народ проголодается, и у кого в кармане мелочишка есть, тот купит пару-дру-гую пирожков.
И действительно, две торговки с пирожками подошли к нам.
— Пирожки! Пирожки! С мясом, с рисом, с луком, с вареньем! Свежие, горячие, пятачок пара! — кричат они каменщикам.
— Эх, нет у нас с тобой пятачка! — говорит Легкий.— Купили бы мы парочку с вареньем, по пирожку сейчас не вредно было бы слопать.
Но у нас не только пятачка — гроша в кармане не было. У отца, я знаю, всегда при себе есть рубль-другой, но разве можно заикнуться о том?
И мы глотаем слюнки.Мне страшно хочется есть, я жду не дождусь, когда загудит гудок... И вот он взвыл! Воет долго, протяжно, как старый волк, а мы, как голодные волчата, несемся вприпрыжку к своей казарме.
«Ну уж сейчас-то я щей с солониной да каши с маслом поем как следует!» — думаю я. Приходим. В казарме на столах уже дымятся огромные миски щей — каждая на десять человек,— лежат ковриги хлеба.
Все быстро заняли свои обычные места. Но тут оказалось, что для меня нет ложки.
— Тетка Химча, ложку моему товарищу! — кричит Легкий.
— Ах ты батюшки мои! А я про него и забыла!
И Химча принесла мне новую деревянную ложку, всю раскрашенную. Я такой ложкой сроду не ел. Но зато я сроду не ел и таких вонючих щей! Уж на что каменщики привычные к хозяйским харчам, но они закричали :
— Химча, опять у тебя солонина тухлая!
— Братцы, да я тут при чем? Какую мне привезут, такую я и в котел кладу,— отвечает кухарка.
— Так ты хоть бы помыла ее как следует.
— В трех водах мыла, да разке дух вымоешь?
— Ах, черт, давай перцу, ребята!
И в миску летят стручья красного перца. Мне кажется, что я пламени хватил, когда съел ложку наперченных щей. Больше я к ним не притрагивался, поел только каши. С тем и вылез из-за стола.
«Да, вот они, хваленые харчи Легкого»,— думаю я.Но ничего не говорю своему товарищу, а то он еще рассердится. От перца у меня во рту огнем жгло до самого вечера.
Вторая половина дня показалась мне и трудней и длинней. Я так устал, что ноги подкашивались, когда мы возвращались в казарму вечером. И ужинал я кое-как. Мне от усталости даже есть не хотелось.
— В каменщиках, оказывается, тоже не сладко,— говорю я Легкому, укладываясь на нарах спать.
— Сладкой жизни для нас нигде нет, это ты запомни раз и навсегда и не скули больше,— ответил мне Легкий.
Ночью, когда все захрапели, я хотел было поговорить с Легким, но он тоже скоро уснул. А меня сон никак не брал, я все лежал и думал...
И тут меня что-то укусило в шею. Я хватил рукою — клоп! Потом укусил другой, третий, четвертый. Я вскочил с нар, снял с себя рубашку и начал трясти ее. Но только я надел снова и лег, клопы еще сильнее принялись кусать.
— Легкий! — зову я.
Но Легкий спит крепко, спят все каменщики, храпят так, что все стены дрожат. Что тут делать? Мне захотелось пить, но где взять воды? Оказывается, вода на кухне, а идти туда страшно.
Да, зря я рвался на работу, зря. Дома куда лучше. И вода дома стоит близехонько, на лавке. Полное ведро, пей когда хочешь.В углу казармы, на нарах, что-то зашуршало, затопало мелко-мелко, раздался писк, поднялась возня.«Крысы»,— догадался я, и волосы от страха зашевелились у меня на голове. Ничего на свете я так не боялся, как лягушек и крыс; всегда дрожь меня пробирает, если нечаянно наступлю на лягушку или услышу крысиный писк.
А крысы пищат, бегают; видно, затеяли драку.Нары, где мы спим, двойные, в два этажа. У стены, где изголовье, положена наискось доска, чтобы спать удобней. И вот я слышу, бегут крысы под этой доской, с визгом, с писком. А одна, здоровенная, выскочила где-то из-под изголовья и пустилась вскачь по спящим. Не успел я опомниться, как она проскользнула возле моего лица, противно взвизгнув. Не помня себя от ужаса, я вскочил и дико заорал:
— А-а-а! Каменщики проснулись.
— Кто кричит?
— В чем дело, братцы?
— Крысы, крысы по носу бегают! — жалуюсь я. Тишина. И вдруг хохот, веселый, громкий, и ругань.
— Ах, чтоб тебя! Ха-ха-ха!
— Уморил, разбойник! Ха-ха-ха!
— Ишь, мамин сынок, крыс испугался!
И сильная, большая рука стиснула мне шею, пригнув к нарам.
— Ложись, мерзавец, спи, не смей людей беспокоить! Завтра же домой пойдешь! — хрипит мой отец спросонок.
И опять все захрапели в казарме, не спим только мы с Легким.
— Что ты, в самом деле! Маленький, что ли?—набросился он на меня.— Подумаешь, крыса его хвостом по носу задела!.. Заорал на всю казарму, весь народ разбудил. Ведь не слопала же она тебя? Так чего же ты переполох-то поднял? Как тебе только не стыдно!
Я заплакал.
— Что же мне делать, если я их как огня боюсь?
— Ну, не плачь.— Ему стало жаль меня.— Не плачь, пройдет все это. Не только крыс перестанешь бояться, а даже людей. Сначала боязно, это верно. На что уж я, и то первый раз жуть меня пробирала. Крыс тут действительно полно. Но привыкнешь. Только в другой раз не ори, а лучше разбуди меня. Понял?
— Да.
Я успокоился и заснул раньше Легкого.Утром я проснулся, когда все уже встали и садились завтракать. Мой отец сидел за столом и хмурился.И первое, что я услышал,— это разговор о переполохе, который я поднял ночью. Каменщики, вспоминая, смеялись надо мной и Легким.
— Легкий, это ты кричал? А? Это у тебя крысы по носу бегали,а?
— У тебя самого крысы в носу ночевали! — огрызается Легкий.
А я молчу, мне стыдно. В самом деле, чего я боюсь крыс? Ведь я теперь не маленький.
Когда я умылся и сел за стол, ко мне подошел мальчишка, одетый по-фабричному.
— «А-а-а! Крысы!» — начал он меня дразнить. Каменщики засмеялись.
— «А-а-а! Крысы!» — пристает ко мне мальчишка. Я краснею, но молчу, не знаю, что сказать. - Слушай, убирайся отсюда, а то ты у меня сейчас хуже крысы завизжишь,— говорит Легкий мальчишке.
— Ишь ты какой! Я не к тебе пристаю, значит, и не вмешивайся! — огрызается мальчишка.
— Попробуй крикни еще хоть раз,— говорит Легкий, и глаза у него загорелись.
— Вот крикну!
— Ну, крикни же!
— «А-а-а! Крысы!»
Легкий ястребом налетел на него и закатил ему подзатыльник. Мальчишка сунулся было к Легкому с кулаками, но где ему тягаться! Легкий в одну минуту насыпал ему столько затрещин, что он взвыл волчонком и побежал жаловаться десятнику.
— Ай да Легкий, молодец! Как ты здорово десятникова сына-то отхлестал! Молодец, молодец, ничего не скажешь,— засмеялись каменщики.
— Как! Нешто это десятников?— удивился Легкий.
— Ну да, его, брат, сынишка. Он к отцу погостить приехал, а ты взялся его потчевать. Ха-ха-ха! Теперь ты влип, он тебя с работы вытурит. Собирайся домой загодя.
Легкий побледнел, я тоже.А мой отец молчит и даже не смотрит в нашу сторону. Я чувствую, что он поговорит со мною потом, и поговорит как следует.
В столовую вошел десятник с сыном:
— Легкий, ты за что ж это моего сына бьешь?
— А он не дразнись и сам не лезь ко мне,— отвечает Легкий.
— Ну-ка, Мишка, дай Легкому сдачи! — говорит десятник сыну.
Мишка опять было сунулся к Легкому, но Легкий не такой человек, чтобы спустить кому-нибудь. И мальчишка откатился от него, точно шар. Он опять заплакал.
— Не плачь,— утешает его отец.— Ты понял теперь, что лучше не драться с тем, кто сильнее тебя. Иди в свою комнату и не вортись тут, а то Легкий еще наподдаст. Он такой, я его знаю. Я сам его побаиваюсь.
И десятник, ухмыляясь, пошел вслед за сынишкой. Каменщики смеялись:
— Вот везет тебе, Легкий! Миновала беда! Легкий — легко и отделался. Ведь десятнику ничего не стоило прогнать тебя, а он только усмехнулся.
Да, действительно, Легкому везет. Другому бы так легко это не сошло с рук. И почему это так, понять не могу.Отец только пригрозил, а домой меня все же не отослал. С этого дня я твердо решил смотреть на собою в оба.
Вскоре я привык к людям, к заводу, и мне стало легче. Казарма меня больше не пугала, и шум завода не оглушал меня. В работу я втянулся, цемент гарцевать мне теперь ничуть не трудно.
Если выпадает свободная минутка и нет десятника везде нас, мы с Легким ходим в цех, где работают наши ребята. При десятнике не пойдешь, при нем стой да не гуляй, он тебе работенку живо найдет.
Только одно плохо — жара. Август в этом году выдался жаркий, а на заводе всюду печи и печи, и от всех печей таким огнем пышет! В них плавится, становясь как кисель, стекло. Потому-то как ни занятно мне бродить по заводу, а долго пробыть в цехах я не могу, задыхаюсь.
Даже снаружи жарко работать. Солнце припекает нестерпимо, мы все время обливаемся потом. Если только нет десятника, прячемся под рештовку в тень. Но десятник сейчас и сам раскис, он тоже ищет прохладного местечка.
Один раз мы не уследили, как десятник прошел мимо нас и уселся где-то наверху, возле каменщиков. Мы были в полной уверенности, что он в другом месте, и, закончив гарцевать цемент, шмыгнули под рештовку. И тут с нами приключилась беда.
Подвел нас сельцовский парнишка, Ванька Жало, который на заводе работал.Ванька Жало был задира, зубоскал, каких мало на свете. Он работал в трубах и, когда у него бывала смена с четырех до полуночи, всегда проходил на завод через дверь в стене, возле которой мы гарцевали цемент.
Рыбак рыбака видит издалека: боевой Ванька Жало сразу угадал характер моего товарища. И каждый раз, проходя мимо нас, он задирал Легкого. Обязательно скажет что-нибудь такое, отчего Легкий становится сам не свой, или подразнит его. Большею частью это были такие глупые шутки, что на них не стоило обращать и внимания, по Легкий был не из таких.
— Легкие, печенки, селезенки! — говорил Жало Легкому, нахально улыбаясь.
— Заткнись, чертово Жало! — вспыхивал Легкий.
— А ты в самом деле легок? Или только на расправу жидок?— продолжал Ванька Жало.
Один раз Легкий кинулся было на этого занозу с кулаками, но отскочил от него, как шар.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19