Странствует где-то в горах, ночует у костров, охотится на горных баранов. «Что поделаешь? — сказала Марина Сенатова. — Такая уж она непоседа». От Сенатовых Данила пошел к Соколову, и они проговорили до поздней ночи.
Данила торопливо ел холодную яичницу, пил чай, слушал Овчарука.
— Сегодня я не могу, — сказал он. — Спешу к Соколову. Есть идея!
Овчарук сразу же насторожился, глаза стали проницательными. Куда только делась его рассеянность!
— Что за идея?
— Еще рано говорить.
— Нет, вы должны сказать, должны.
Данила заметил, что Овчарук деликатно оттесняет его от двери.
— Мне надо идти.
— Какая идея? Скажите. Ну, скажите же!
— Вы пиявка, Овчарук, просто пиявка! Журналист начал доказывать, что, если не узнает эту
самую идею, просто заболеет и что в истории журналистики были такие случаи.
— Ну что вам стоит? — шепотом просил он.
Овчарук был взволнован. Он стоял, сгорбившись, у двери. Капельки пота выступили на лбу. Данила испугался — вдруг действительно заболеет?
— Не знаю, стоит ли обнародовать...
Уловив в голосе Данилы нотки неуверенности, Овчарук стал еще более настойчив.
— Никогда не встречал такого настырного человека, — невольно рассмеялся Данила и коротко рассказал о проекте взрыва вулкана.
— Ну что, довольны? Овчарук облизнул толстые губы.
— Это вы всерьез?
Зимнее солнце, проникая сквозь окно, золотыми зайчиками играло на полу.
— Не кажется ли вам, что ваша идея так же призрачна, как этот солнечный зайчик?
— Нет, — твердо ответил Данила.
Овчарук внимательно посмотрел на него. Голубые глаза Данилы светились энергией и умом. Черты лица крупные, волевые.
— Объясните, — сказал Овчарук, усаживаясь на порог.
«Не удастся уйти», — подумал Данила.
— Ладно, подходите сюда, не убегу.
Водя карандашом по тетради, Данила рассказывал. То, что услышал Овчарук, было до того просто, что он изумился, почему до сих пор никто не догадался этого сделать.
— Вот здесь полные расчеты, — заканчивая объяснение, указал на папку с бумагами Данила. — Теперь я могу идти?
Овчарук стал рассеянным. Он зачем-то снял очки, повертел и водворил их на прежнее место.
— Вы обязаны написать статью, — сказал он, помогая Даниле одеться и в припадке усердия запихивая его руки во внутренний карман меховой куртки.
Они вышли на улицу.
— Фу, какая сырость, — сказал Овчарук, поправляя шарф, которым по меньшей мере трижды была обмотана его шея.
— Теплынь, — широко улыбнулся Данила.
— Пакостная погода. В марте я всегда гриппую.
— В горах почему-то не грипповали.
— То в горах.
Овчарук чихнул и поднял воротник. Данила засмеял-ся.
— Ничего смешного не нахожу.
— Ладно, не сердитесь. Подарите мне фотокарточки, где мы сняты на лаве.
— Подарю. А вы напишите статью о взрыве Синего. Население волнуется. Лава может запрудить реку.
Довод показался Даниле убедительным.
— Посоветуюсь с Соколовым. Мы решили составить докладную в областные организации и в Москву.
Весь день Данила просидел в кабинете Соколова. Голова гудела от цифр. Он вышел в приемную и увидел Овчарука.
— Вы здесь?
— Статья...
— Завтра напишу.
— Завтра невозможно. Завтра будет поздно. Завтра я вылетаю в Петропавловск. Редактор срочно вызывает.
— Что же делать?
— Ночью напишем.
— Хватка у вас мертвая.
— Работа такая... Купим в магазине что-нибудь, перекусим — и за работу...
Они направились в поселок.
Глава восьмая
СОВЕЩАНИЕ В РАЙКОМЕ
Колбин глянул в окно. Солнце тускло проглядывало через пленку слоистых облаков. По белому склону с горы спускался лыжник, описывая замысловатые зигзаги. Колбин протер запотевшее стекло. Оказалось — не лыжник, а лыжница в спортивных брюках, красном джемпере и белой шапочке. Марина! Колбин торопливо оделся и вышел на крыльцо.
— Здравствуйте, Евгений Николаевич. Вы вовремя вернулись с гор, — сказала Марина, останавливаясь против него. — Вас в райком вызывают.
— Знаю, — кивнул он, не сводя с нее глаз. Она была оживлена. Румянец играл на щеках. — Заходите на чашку кофе.
Она взглянула на часы. До дежурства — час. А надо еще успеть переодеться и позавтракать.
— Ну, как там в горах? — спросила она, глядя на него снизу вверх.
— Пойдемте, я вас провожу. Они пошли рядом.
— Я много думал о нашем разговоре. Очевидно, я действительно очерствел душой и проповедую эгоцентризм.
— Если до вас дошло это — не все еще потеряно, — сказала Марина.
— Мне трудно, очень трудно без вас.
— Горы помогут.
— А вы?
Она промолчала. Он видел ее строгий профиль.
— Иногда на меня тоска находит, хоть вешайся... Один, всегда один... Квартира всегда кажется пустой, неприветливой, нежилой. Недаром говорят: дом без хозяйки — что тело без души.
Марина опять промолчала.
— А как было бы приятно, если бы возле домашнего очага поджидала тебя любимая женщина...
Марина вдруг засмеялась.
— Вам сентиментальность не идет, Евгений. Потом, это объяснение в любви на ходу...
— Люблю — вот и объясняюсь, — сердито сказал он.
— Любовь — очень дорогое слово, не надо его так часто повторять.
Некоторое время они шли молча.
— Как вы находите вчерашнюю статью в газете? — спросила Марина.
Он пожал плечами и ничего не ответил. Возле дома они остановились.
— Вечером встретимся? — спросил он.
— Не знаю.
— Значит, встретимся.
Колбин вернулся к себе, плотно позавтракал и, раскурив трубку, уселся за письменный стол. Когда пришел Данила, он указал ему на стул, не отрываясь от работы. Наконец бросил ручку и всем корпусом повернулся к Даниле. ,
— Ну-с, голубчик, — сказал он, — нарубили вы дров. Читайте, — и протянул газету; одна из статей была обведена красным карандашом.
— Все правильно, — насторожился Данила. — Общественное мнение...
— Нет, неправильно, — все более раздражаясь, сказал Колбин. — Газета просит обстоятельную статью. А о чем, спрашивается? Пока не поздно, будем исправлять ошибку, — продолжал Колбин. — Я хочу, чтобы вы сейчас же написали в редакцию, что идея о взрыве является чистейшей фантастикой. Садитесь и пишите.
— Нет, — Данила встал. — Я такого письма не напишу, потому что идея о взрыве — не фантазия.
— Для меня — только фантазия, — спокойно сказал Колбин. — Самое лучшее — перенести село на новое место. И пока я начальник экспедиции, пока в моей власти решать этот вопрос, никогда не позволю оставить людей под угрозой смерти. — Колбин встал из-за стола и начал мерить шагами комнату. — Поймите, Данила Корнеевич, у нас есть другая задача — изучение Тиглы. Домик на вулкане построен, вы мне нужны там. .
— Все это хорошо, — сказал Данила, — но...
— Опять «но»? — перебил Колбин. — Я стараюсь избавить вас от неприятностей. Почему там, в горах, вы не говорили, что собираетесь выступить в газете?
— Тогда я не думал писать статью.
— Не думали, не думали...
— Расчеты проверены. Докладная отправлена в областные организации, в Москву.
— Вот как? Этого я не знал.
— Я думал, Соколов сообщил вам. Ему моя идея понравилась.
Заметив улыбку на губах собеседника, Колбин раздраженно сказал:
— Ваша идея медного гроша не стоит.
— Ну, знаете, в вас заговорило старческое упрямство. Колбин побагровел от ярости.
— Я не знаю, что меня заставляет еще нянчиться с вами. Больше самовольничать не позволю, — с угрозой сказал он. — Сейчас я иду на сейсмическую станцию. Через час чтобы письмо в редакцию было написано.
Данила был ошеломлен этой вспышкой Колбина и не сразу понял ее причины; догадавшись, что масла в огонь подлило упоминание о старости, усмехнулся. "Он вышел на окраину поселка. Горы, громоздясь одна за другой, уходили вдаль. Столетьями то и дело они извергали огонь и лаву. То и дело в ужасе и смятении бежали от них жители Камчатки. И сейчас говорят: «Бегите, нет спасения от огненных рек».
«Может быть, уже пора искать спасения?» — думал Данила.
На вулканологической станции Соколов внимательно посмотрел на него и сказал:
— Завтра нас вызывает райком. Будете отстаивать свою идею или откажетесь?
— Я не могу отказаться, — ответил Данила.
— Вступая в борьбу с Евгением Николаевичем, вы можете многое потерять. Он ломает не таких, как вы, — сказал Соколов. — Сегодня Колбин отправил в область свое заключение, в котором в категорической форме утверждает, что ваша идея авантюрная. По-моему, он и в Москву написал.
— Это в нем честолюбие... Не понимаю, как можно
делать заключение, не ознакомившись с расчетами. Но ваша точка зрения не изменилась?
— Нет, будем защищаться вместе. — После небольшого раздумья Соколов добавил: — Не хотелось бы в райкоме разводить споры.
— Почему? — возразил Данила. — Разговор будет полезен нам всем, и в первую очередь Евгению Николаевичу.
— Я попробую прежде переговорить с Москвой, а вы готовьтесь тем временем к выступлению.
Данила поспешил к Сенатовым.Санная дорога обкатана, как асфальт. По сторонам пушистый снег исхлестан следами лыж. Дома в черно-белых треуголках крыш. Данила шел по улице, напевая незатейливую песенку. Почему она зспомнилась — он не знал, может быть, потому, что ему радостно было думать о предстоящей встрече. Люди, проходя мимо, улыбались ему. Улыбался и он, улыбался просто от хорошего настроения. Мимо плыли темные окна домов с прильнувшими к стеклам любопытными детскими мордашками. Жизнь поселка дышала миром и покоем, она была привычна сердцу и гармонировала с настроением.
Давным-давно, еще в студенческие годы, Данила ездил е деревню на уборку урожая. Была осень. Желтая стерня щетинилась на холмистых равнинах. Вдали ветряки лениво махали крыльями. Серые тучи низко стлались над полями. По-осеннему сиротливо свистел ветер. Где-то за полями лежали пойменные луга, на лугах — небольшие озерца, за озерцами — речка, а на речке — водяная мельница, и Данила спешил туда по шуршащей стерне, весело напевая любимую песенку: «Нет на свете краше нашей Любы...»
Но Люба, дочь колхозного мельника, не вышла на свидание. Темные окна избушки были непроницаемы. Мельница шумела. Тоска. Данила простоял два часа и понурый вернулся в село. В первые дни он не находил себе места. Потом все прошло, облик девушки забылся, а вот песенка осталась в памяти.
«Нет На свете краше нашей Вари...» — почему-то без особого подъема, почти механически повторил Данила, приближаясь к дому сестер Сенатовых. Вари он не видел около полумесяца, с того дня, как расстались в колхозе
«Заря». Там, в избушке у Синего озера, было проще, а сейчас он робел, и ноги нехотя вели его вперед. Дверь открыла Марина.
— Варя сейчас придет, — сказала она, приглашая его в дом.
Комната казалась очень просторной, хотя по размерам была невелика. Здесь было все не так, как в обычных квартирах. Просто и изящно. Стены светлые. Данила даже не мог определить их цвета. Они не были желтыми, нет, желтый цвет резал бы глаза. Скорее всего они были цвета золотистой дымки, какая бывает в жаркий день над песчаными пляжами. На стенах картины — контуры сине-белых гор, смутные силуэты лесов и еще чего-то неясного, чуть очерченного...
— Хрупко у вас все, — сказал. Данила, стоя у порога. — И хорошо.
— А вы не бойтесь, проходите. Мебель прочная. Данила осторожно опустился на диван.
— Верно, прочная, — удивился он.
— Вы посидите, у меня мясо жарится. Марина вышла из комнаты.
В углу дивана лежал альбом. Данила начал перелистывать его. Камчатские пейзажи, нарисованные бегло, но уверенной рукой. Карандашный набросок головы старика. Отец? Похож и в то же время не похож. Марина удивительно хорошо владела линией: легкий нажим карандашом — и рисунок оживал, сквозь свободно нанесенные штрихи ясно было видно, что сделало с человеческим лицом солнце, ветер и время. Во всем облике ощущается дух предков-землепроходцев, которые, «топором прорубая путь», вышли к Тихому океану... Мальчик с узким разрезом задумчивых глаз... Обнаженная женщина на берегу озера. Метко схваченный портрет старухи. Мужчина... Черная борода и чувственный рот, лицо как следует не прорисовано, но Данила угадал — портрет Колбина... Опять голова мужчины. Что-то знакомое в гордом повороте шеи. Да это же дядя Петя! Лицо едва намечено. Художник как бы спешил схватить и запечатлеть характерный поворот шеи, и больше ничего.
«Когда же он успел познакомиться с. Мариной Сенато-вой? Ах, хитрец», —- подумал Данила, закуривая.
Вошла Марина.
— Я без разрешения, — извинился он.
— Курите. Я люблю запах хорошего табака.
Сидя за столом напротив Данилы, она принялась рисовать. Несколько раз он поймал на себе ее острый, всепроникающий взгляд. Это был не женский взгляд, нет.
— Вы наделали шума со своей статьей, — сказала она. — Евгений Николаевич очень сердит на вас.
— Знаю.
— По-моему, он из тех людей, которые всегда добиваются намеченной цели, и вам трудно будет бороться с ним.
— Мне иногда кажется, что Евгений Николаевич нищий, вымаливающий милостыню у природы.
— Не для себя, а для людей, — отпарировала она. — Ваша затея слишком рискованна.
— Это только кажется. Евгений Николаевич часто, слишком часто повторяет о том, что вулканы — грозные явления природы и что наука перед ними бессильна.
— Разве это не так?
— Дело не в том, так или не так. Сама постановка вопроса о бессилии науки перед природой обезоруживает людей. -Вот против чего я возражаю и буду возражать. А вы, насколько я понял, на стороне Колбина?
Она не ответила и закрыла альбом.
— Можно взглянуть?
— Нельзя. Эти рисунки я делаю для себя. В.прихожей хлопнула дверь.
— Марина! — раздался голос Вари. — Посмотри, кого я привела. Подумай только, идет и не замечает меня! Вот тебе, вот тебе, — Данила сквозь открытую дверь видел, как Варя изо всех сил колотит своего знакомого в спину. — А это тебе за фотографии... — И она чмокнула незнакомца в щеку. А пришедший что-то мурлыкал, как кот, добравшийся до сала.
Данилу это поразило: она — на «ты». С кем же это? «Надо уходить, — подумал он. — Скорей уходить. Что ж... ведь там, в горах, она ничего не обещала. Даже не поговорили. Надо уходить».
Варя, дурачась, потянула своего знакомого в комнату. Узнав Овчарука, Данила до того изумился, что не мог выговорить и слова.
— Варя, хватит ребячиться, — сказала Марина. — Смотри, кто пришел к нам.
— Данила! — обрадованно вскрикнула Варя. — А я к вам шла, да вот встретила Владимира и вернулась.
Овчарук сиял. Он подошел к Даниле и протянул руку.Варя, гибкая, уверенная, вся лучилась радостью, оживленно разговаривала, несколько раз обращалась к Даниле, старалась втянуть его в разговор. Но он ничего не слышал, был рассеян, старался скрыть свою растерянность и не мог. Дольше он не мог вытерпеть и поднялся.
— До свидания, Варвара Семеновна. Мне было приятно вновь повстречать вас.
Она вдруг умолкла. Ее оживленное лицо омрачилось.
— Сейчас будем обедать, — сказала она.
— Спасибо. Мне некогда. Завтра в райком вызывают.
— Еще рано. Успеете подготовиться.
Она продолжала испытующе смотреть на него.
Данила кое-как попрощался с Овчаруком и Мариной. Переступив порог, он вдруг почувствовал усталость и пустоту.
Сзади хлопнула дверь.
— Данила, что с вами?
— Со мной? Все в порядке, — глухо ответил он.
— Вы чем-то недовольны?
— Всем доволен. Желаю вам приятно провести время. Он попытался улыбнуться. Но улыбки не получилось.
— Боже мой! Какой же ты... Какой же ты... — гневно сказала Варя и захлопнула за собою дверь.
Совещание в райкоме началось в десять утра.
Колбин говорил уже около сорока минут. Люди слушали его внимательно. Речь была хорошо аргументирована, и Данила ловил себя на том, что, может быть, действительно лучше держаться подальше от вулканов. Перед мысленным взором возникла картина: опустошённая долина Синей; бегут люди с насиженных мест; горит тайга, горят дома. Нет, нельзя допустить этого!
— Я заканчиваю, — продолжал Колбин. — Вывод, товарищи, такой: пока наука бессильна помочь вам. Я говорю прямо и открыто, чтобы у вас не оставалось на этот счет иллюзий. Подальше от вулканов, подальше!
— Куда же еще дальше? — не выдержал один из присутствующих.
— Это вы должны решить — куда, — и Колбин кивнул на секретаря райкома, бритоголового человека с военной выправкой. — Жизнь советских людей нам дорога, и
мы не можем допустить второй Помпеи. Вулканическая деятельность в Чили, где погибли тысячи людей и десятки тысяч остались без крова, еще раз предупреждает нас, что надо быть начеку...
Колбин в своей речи ни разу не упомянул об идее, из-за которой, собственно, и собрано это совещание. Секретарь райкома мельком взглянул на Данилу и обратился к Соколову:
— Александр Федорович, когда ожидается извержение Синего?
— Месяца через два—три, а может, немного раньше.
— Товарищ Колбин сказал, что последний раз Синий извергался двадцать тысяч лет назад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24