Трудности быта в ее дневнике. В свои записки — воспоминания — она их не пускает. Там другая, высокая жизнь — жизнь ее души.
Сны ее жизни, как однажды она их назвала.
Там она размышляет и вспоминает.
Она пишет: «...я чувствую, что чем я старше, тем больше я люблю жизнь и тем больше жизнь эта не во мне, а в окружающем...»
И о любви к природе: «...это единственная любовь, которая давала мне только (выделено ею.—Я. Г.) счастье...»
Вспоминает, как еще с матерью сажали в своих Кле-котках деревья, делали лунки и бабы смеялись, что она копает в перчатках. Смеялась с ними и она — «разве лучше натереть мозоли?».
В ее рассказе «Без привычки» хозяйка имения смотрит вслед брату, идущему по лесу на стук топора узнать, кто рубит. Как он, «неловко ступая среди травы и сухих сучьев, направился к оврагу».. И дальше: «Он шел, слегка подпрыгивая на своих длинных тонких ногах; раз или два он споткнулся, и, по движению его локтя, Ольга Ивановна угадала, что он опять поправил очки.
«Коля -— дачник,— подумала она,— в деревне он и ходить-то по-настоящему не умеет».
Лидия Авилова не дачница среди природы. Она своя. Для нее смерть — это слияние с природой, растворение в ней. И потому не страшно.
Новелла-воспоминание «Тилька», в ней дама разговаривает со своей собачкой. Авиловский фокс потерялся, они искали его, не нашли.
Вдруг за окном среди молчания зимней ночи раздался негромкий, деликатный лай. И вот он в тепле, дома. Его, гуляку, впустили, дали поесть.
«Дрянь! — тихо говорила я ему.— Где ты шляешься? Что это за идиотские увлечения? Ведь ты маленький, сравнительно слабый...»
В дневниках — радости и волнения будней. Мысли о прочитанном. Она читает Ключевского, Ромена Роллана. Спорит с Гёте.
«Если поэт болен,— говорил Гёте,— пусть он сначала вылечится».
Ее мучит неизвестность о судьбе дочери Нины, уехавшей за границу. Огорчает возраст. Впрочем, «старятся все вместе, кто вместе был молод».
И — «я не умею догорать. Я не состарилась... Я притворилась старухой, потому что на мне маска старости, и я должна ей соответствовать».
Душа бунтует. «Я не правильная старуха. И вот я верю... что стоит мне сорваться желтым листком со стебелька, как я опять уже буду почкой. Умру, чтобы жить...»
Ирония над собой. Она намеренно старит себя, ей это свойственно. Муж называл ее «правильной старухой» задолго до старости. Когда был ею доволен.
Лидия Алексеевна получает известие о дочери. Они в Чехословакии. У них есть маленький Миша — нареченный Ниной в память об отце Михаиле Федоровиче.
Узнав, что дочь тяжело больна, она едет к ним. Гзовские вскоре расходятся, и Авилова увозит на родину неизлечимо больную дочь и внука.
Живя в Чехословакии, она разыскала близкую ей семью Буниных, обитавших в Париже. Началась переписка. В своей неоконченной книге «Чехов» И. А. Бунин приводит некоторые письма Авиловой к нему и его жене Вере Николаевне.
В эмиграции Лидия Алексеевна не прижилась - тянуло на родину. Не только потому, что там остались ее сыновья. Просто там все было свое, а здесь —чужое.
Не всякое дерево может приняться на новой почве. Думаю, что чем богаче интеллект, чем развитей душа, тем это труднее.
Лидия Алексеевна Авилова принадлежала русской интеллигенции в самом высоком значении этого слова.
Описав по просьбе Буниных свою жизнь в России (те первые после революции годы, голод и холод, доставлявшие ей физические страдания, и вызванную ими болезнь — туберкулез легких; и торговые ряды на рынке, где она продавала свою одежду и где такие же, как она, продавцы в «буржуином», или «дворянском», ряду разговаривали между собой по-французски; и мышей, которые были везде — «на столе, в постели, даже в карманах платья»), Авилова заключает:
«А теперь я думаю, что все это было терпимо...»
Из другого письма (4 июля 1923 года):
«Но мне мои выступления обходятся дорого... Их тут приезжает много, много, и все идут поговорить ко мне, потому что я недавно... «оттуда»... тут нельзя жить со своей точкой зрения на что бы то ни было. Надо подравняться.
А у меня и точки-то нет... я ищу, тоскую, и, представьте себе, я люблю до страдания свою родину... Там кто-то что-то понимает. Там мне было очень плохо. Здесь мне противно и скучно. И я боюсь здесь умереть».
...Она вернулась на родину. В 1930 году ее дочь умерла. Не стало той самой Ниночки, которая девочкой сидела на коленях у Антона Павловича в день их последней встречи на вокзале, и он, ласково перебирая ее золотистые локоны, пошутил, что она «похожа на классную даму». Ниночки, «которая очаровала меня в Москве», вспоминал о ней Бунин. Воспитание осиротевшего внука1 стало смыслом убывающей жизни. И еще — ее воспоминания о Чехове, которые были созданы в тридцатые годы.
В 1940 году она рискнула отдать в печать свою рукопись.
Прошли годы, и она уже не столько опасалась возможного гнева Марии Павловны. Сильней был страх, что воспоминания могут затеряться... Как затерялся ее «литературный сундучок», отданный на хранение семье Даниловых. В нем книжки журналов с ее повестями и рассказами разных лет и красивый ящичек с письмами к ней Голь-цева, Бунина, Максима Горького. Из-за этой шкатулки, полагала Авилова, они и были украдены. Возможно, разочарованный содержимым, вор уничтожил драгоценные письма. И среди них письмо некоего Алехина, адресованное Анне Алексеевне Луганович.
А может быть, эти письма еще найдутся? Если бы!..
Узнав о женитьбе Чехова, Лидия Алексеевна решила поздравить его по-своему и тем как бы продолжить рассказ Чехова.
В конверт, адресованный Антону Павловичу, она вложила другой — с письмом Алехину от Анны Алексеевны Луганович (герои рассказа Чехова «О любви»). В сделанной ею приписке она просила Чехова переслать письмо по адресу, который ему должен быть известен.
Луганович писала Алехину, что рада за него. Благодарила его за то, что вся ее молодость была точно обрызгана свежей душистой росой. И спрашивала Алехина, счастлив ли он.
С помощью Чехова Анна Алексеевна Луганович получила письмо от Алехина:
1 М. В. Гзовского (1919—1971), впоследствии крупного ученого-геолога.
«Низко, низко кланяюсь и благодарю за письмо.
Вы хотите знать, счастлив ли я? Прежде всего, я болен. И теперь знаю, что очень болен. Вот Вам. Судите как хотите. Повторяю, я очень благодарю за письмо. Очень. Вы пишете о душистой росе, а я скажу, что душистой и сверкающей она бывает только на душистых, красивых цветах.
Я всегда желал Вам счастья, и если бы я мог сделать что-нибудь для Вашего счастья, я сделал бы это с радостью. Но я не мог.
А что такое счастье? Кто это знает? По крайней мере я лично, вспоминая свою жизнь, ярко сознаю свое счастье именно в те минуты, когда, казалось тогда, я был наиболее несчастлив.
В молодости я был жизнерадостен — это другое.
Итак, еще раз благодарю и желаю Вам и т. д.
Алехин».
Так писал Авиловой Чехов на пороге своей новой жизни.
«...ярко сознаю свое счастье... когда, казалось... я был наиболее несчастлив».
Когда же он был несчастлив, Алехин? «Я был несчастлив. И дома, и в поле, и в сарае я думал о ней...»
Цветы... Сравнение с цветами часто в их переписке.
Мария Павловна Чехова пишет в книге «Из далекого прошлого»: «Лидия Алексеевна Авилова передала мне все письма к ней брата...»
Письмо Алехина Авилова оставила у себя, сочтя его слишком личным. Обнаружив, что оно утеряно, она очень горевала. И сделала для себя копию — она помнила его наизусть, как стихи. Есть ее запись на полях рукописи: «Может быть, добавить и письмо Алехина? Но оно только переписано. Подлинника] нет. Можно ли?»
Работая над окончательным вариантом своих воспоминаний, она делает запись в дневнике:
«27. XI. 1939 года.
Я сегодня уничтожила копию письма Алехина. Жалко. Я сделала ее после того, как погиб оригинал. Помнила каждое слово, даже длину строк. И написала все гочь-в-точь так же, даже подражая мелкому почерку Ант. П.
Так вышло похоже, что меня это утешило. И я долго хранила эту копию. А сегодня уничтожила. Вот почему: нашли бы после моей смерти и, конечно, узнали бы, что это фальшивка, подделка.
Кто мог бы понять, зачем она сделана? Не возбудило бы это подозрений? Не отнеслись бы с недоверием к моей рукописи? Одна ложь все портит...
Один обман — все обман, все ложь, все подделка, как письмо.
И не хотела я совсем упоминать об этих письмах Лу-ганович — Алехина, да не могла вычеркнуть их. Они меня так примирили, так утешили. Без них... После моей смерти... Неужели еще долго жить?»
Письмо «Алехина», оставшееся в воспоминаниях Л. А. Авиловой, было впервые опубликовано в чеховском томе «Литературного наследства» (1960).
А что, если там, в шкатулке, было и другое письмо? Еще более личное? Запись в дневнике Авиловой:
«В этой тетради я пыталась распутать очень запутанный моток шелка, решить один вопрос: любили ли мы оба? Он? Я?
«...В клинике я был слаб. Я недостаточно владел собой. Но, может быть, мы слишком много рассуждали, слишком сдерживались...»
(«Из пропавшего письма» — пометка Л. А. Авиловой.- И. Г.)
И ниже: «Нельзя забыть, что я больной. Не могу забыть, не должен забыть. Связать с собой женщину молодую, здоровую... Отнять у нее то, что у нее есть, а что дать взамен? Я врач, но я не уверен, что я вполне выздоровею».
(«Из того же письма» — пометка Л. А. Авиловой.— И. Г.)
Внучка писательницы поясняет: «Примечания сделаны на полях тетради карандашом, нетвердым почерком...»
Видимо, они были сделаны в том же 1939 году, когда была уничтожена копия утерянного письма Алехина Луга-нович. В нем этих фраз нет. Да и быть не могло. Они явно относятся к переписке более ранней. Скорее всего Авилова оставила его у себя как слишком личное. Как оставила у себя письмо, подписанное «Алехин», сочтя невозможным его публикацию.
Письма от Антона Павловича Авилова получала по почте до востребования, о чем сама говорит.
Иногда Чехов писал в Москву на Плющиху с припиской: «Для передачи Лидии Алексеевне Авиловой».
В годы, когда Мария Павловна занималась собранием чеховских писем, был еще жив муж Авиловой Михаил Федорович.
Все это надо учитывать, когда мы говорим об их переписке.
Мы можем только гадать...
В книге «Из далекого прошлого» Мария Павловна Чехова пишет, что Авилова попросила вернуть ей ее письма Антону Павловичу, «что я и сделала».
Тут нужна поправка. Три письма Л. А. Авиловой Антону Павловичу остались у Марии Павловны и были переданы ею вместе со всем чеховским архивом в начале двадцатых годов в отдел рукописей Государственной библиотеки имени Ленина.
1904 год. Февраль. Последняя вспышка в их переписке. Перед тем долгое молчание. И вот ее письмо Антону Павловичу с просьбой дать «маленький рассказик, хотя бы страничку на помощь раненным на войне» в затеянный ею сборник.
Он отвечает ей сразу. И она вновь пишет ему.
Приведу выдержки из второго, наиболее интересного, письма Авиловой Антону Павловичу:
«И вот Вы ответили мне не так, как я боялась!
Я знаю, что мое письмо опять-таки издерганное. Но это оттого, что я сегодня глупо счастлива. Я давно уже не пишу издерганных писем, я выучилась застегивать на все пуговицы свой нравственный вицмундир...»
Воображение подскажет нам, как усмехнулся Антон Павлович по поводу «нравственного вицмундира».
«Пять лет. Я бы очень хотела видеть Вас, рассказать Вам и многое снять с себя, что мне так ненавистно. И в особенности в мои годы, когда жизнь прошла (Л А. Авиловой в 1904 году сорок лет.— И. Г.), сознавать себя все еще смешной и жалкой так тяжело! Точно позор. А я по совести не чувствую, что заслужила его.
Простите мне, Антон Павлович, мою непрошеную откровенность. Я хватаюсь за случай, но я не искала его.
Я все боялась, что я умру и не успею сказать Вам, что я Вас всегда глубоко уважала, считала лучшим из людей.
И что я же оклеветала себя в Вашем мнении. Так выш ло. И это было самое крупное горе моей жизни...
Мне не надо, чтобы Вы меня простили, я хочу чтобы Вы меня поняли.
Ваша Л. Авилова»
Что хочет снять с себя Лидия Алексеевна? «Точно позор»,— говорит она. Но позор, не заслуженный ею. И в то же время «я... оклеветала себя в Вашем мнении. Так вышло».
Нам известен лишь один случай на ранней поре их знакомства. Она поверила сплетне о том, что Антон Павлович в день встречи с ней на юбилейном обеде «Петербургской газеты» «кутил со своей компанией в ресторане, был пьян» и говорил, что хочет увезти ее, добиться развода, жениться.
И что его друзья одобряли его и даже качали.
Она не вполне поверила, но все же тогда упрекнула его в письме.
Он сейчас же ответил:
«Ваше письмо огорчило меня и поставило в тупик. Что сей сон значит? Мое достоинство не позволяет мне оправдываться... сколько могу понять, дело идет о чьей-нибудь сплетне? Так, что ли?
Убедительно прошу Вас... не верьте всему тому дурному, что говорят о людях у вас в Петербурге... Успокойтесь, бога ради. Впрочем, бог с Вами. Защищаться от сплетни... бесполезно.
Думайте про меня, как хотите».
Это письмо Чехова к ней кончалось словами:
«...с удовольствием помышляю о своем решении никог да не бывать в Петербурге».
В опубликованных воспоминаниях Авилова рассказывает об этом недоразумении:
«...меня ужасно огорчало его решение никогда больше не приезжать в Петербург... каждый раз при этой мысли больно сжималось сердце».
Прошло двенадцать лет с той размолвки. Она длилась больше года, до того письма от 1 марта 1893 года, в котором он написал ей, что «уже не сердит». И там же: «У нее (Надежды Алексеевны, сестры Авиловой.— И. Г.) я хотел встретиться и с Вами. Можете себе представить. Как это ни невероятно, но верно».
И сам же вспоминает, что нарушил свое обещание не бывать больше в Петербурге. «...Вы, конечно, умышленно пропустили еще одну мою вину...»
Большой и в то же время не слишком большой срок для случившегося, которое она называет самым крупным горем своей жизни. «Теперь пора это сказать»,— заключает она.
Из того же второго письма (февраль 1904 года):
«Мне суждено всю жизнь порываться так или иначе и потом долго, иногда годами (выделено ею.— И. Г.) страдать от стыда, презирая себя до того, что и жалости к себе не чувствуешь. Одно чувствуешь: ничего поправить нельзя! Слова — пустой звук. Словами же самое чистое, святое, дорогое чувство облекается в какую-то пошлую захватанную форму и передается людям.
Я всегда была очень неловка. Может быть, и теперь...»
Что побудило ее коснуться этого?
Произошла ли какая-то новая неловкость с ее стороны, случайная и непредвиденная? — «я же оклеветала себя в Вашем мнении. Так вышло».
Некоторое подтверждение этой версии дает ее письмо Чехову, посланное вслед:
«А я умею изредка устраивать такие штучки. В прошлом году у меня был Алекс [ей] Максимович] Горький, сидел вечер, пили чай, а на другой день в Петербургской] газете появилась целая статья о том, что он говорил, что и как пил и ел. С тех пор я его не видела. Он, долж[но быть], думает, что я получила за статью несколько рублей. А я готова была кусаться или повеситься от стыда. Это мне Коля Худеков удружил. Он вообще ко мне не расположен, а тут еще очень рассердился, что не позвала его (пить чай с Горьким.— И. Г.), несмотря на его настойчивое желание».
Возможно, и здесь случился подобный казус.
Впрочем, внимательно сличив воспоминания Авиловой (издание 1960 года) с этим письмом, можно почти с уверенностью сказать, о чем идет речь.
Вскоре после встречи на вокзале 1 мая 1899 года Авилова написала Чехову письмо, но ответа не получила. Решив, что ее письмо не дошло, она написала вновь. Снова молчание. Это было на него не похоже. «Долго спустя», узнав, что он в Крыму, она написала ему в Ялту. Она пишет: «Этого письма он не мог не получить, т. к. оно было заказное».
Мог и его не получить, добавим от себя. Но если получил и не ответил, значит, решил, все решил для себя окончательно. Решил за себя, и за нее. Еще тогда, на вокзале.
С того мая все кончилось — их переписка, встречи. Резкое прекращение отношений — уже само по себе отношение. Что-то вдруг как оторвалось, сломилось.
В письме, посланном в Ялту заказным, она «не могла скрыть ни своей любви, ни своей тоски».
И это жгло ее долгие годы: «Точно позор. А я по совести чувствую, что не заслужила его».
Она писала ему о своей любви, не зная, что он не ощущал уже себя одиноким: в его жизни появилась женщина.
«...сознавать себя все еще смешной и жалкой так тяжело!..»
И снова можно только гадать...
Лидия Алексеевна Авилова пишет в своем дневнике:
«...в этих тетрадях, которые я сейчас исписываю, я могла бы расписаться. Но я добросовестно искренна. Самое легкое вдохновение уже не допускает искренности, потому, что она ничто перед вдохновением...»
Авилова избегает вдохновения. Я в этих записках избегаю всего, что могли бы счесть вымыслом — литературой.
Моя задача здесь иная — исследовать личность Лидии Алексеевны Авиловой и ее роль в жизни Антона Павловича Чехова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12