Эх, Андрий! Все дело в том, что эти умные беседы хороши только для того времени, когда не начинают повторяться. В шестнадцать лет все внове, в тридцать – проскальзывают повторы, в сорок – уже чаще всего перемалываешь известное, а в шестьдесят, как вот у меня, все эти беседы – толочь воду в ступе. Не поверишь ли, но я в самом деле знаю наперед, что скажет и как именно возразит мне даже незнакомый человек, если дело касается вечных истин, проблем пола или экономики. Более того, я с ужасом убедился, что начинает повторяться и ассортимент… как бы это сказать, набора личностей…
– А как это?
– Впервые со мной это было во Владивостоке. Я встретил на улице человека, абсолютно похожего на своего знакомого по автостоянке. Здесь, московской стоянке. Я даже опешил, поздоровался, он остановился и, так как я выгляжу вполне респектабельно, он ответил вежливо, смутился, даже покраснел, что и понятно, естественно, меня видит впервые. Я опешил еще больше: тембр голоса, движения, интонации – все то же самое!..
Я ощутил охотничий азарт – рассказывают нечто необыкновенное. Еще чуть, и я окажусь в своем мире мечей и колдовства, коварных магов и прекрасных принцесс.
– И кто он был?
Костомар развел руками:
– Проще бы сказать, инопланетянин, скопировавший человека. Увы, такие встречи у меня бывали и потом. Я много ездил по стране, встречался с людьми, за пятьдесят лет активной жизни у меня таких встреч около десятка. Я убедился, что при всем разнообразии генетических сочетаний, природа не может выпускать только разных особей. Ее набор велик, но все же строго ограничен, а мы видим абсолютное разнообразие лиц только потому, что живем… недолго. И видим тоже мало. Так что, Андрий, когда я избегаю бесед о высоком, то лишь потому, что для меня там нет ничего нового, в отличие от молодежи, для которой все внове: политика, женщины, спорт, ревность, чужие жены, разводы… Зато компьютерные игры… Понимаешь, всего десять лет назад мы гоняли первого диггера, потом радовались шамусу, а когда в девяностом появился знаменитый «Принц», мы все шалели от его сказочной графики, его неслыханного великолепия. В нем не было еще таких функций, как сэйв, а уровней там пятнадцать, после каждого провала приходилось всякий раз с начала, я до сих пор могу пройти до конца почти с закрытыми глазами!..
Я кивнул.
– Помню, видел ее… в детстве. Треть мегабайта занимала, да?.. Конечно, теперь игруха в девятьсот мегабайтов считается средней.
– Вот-вот, – поддержал Костомар. – А всего-то прошло десяток лет!.. Не прошло – промелькнуло. А прогресс – выше крыши. Каждая игра – это качественно новый скачок, новая графика, новый мир, новый дизайн, новый движок… Я всякий раз воочию вижу явный и быстрый прогресс… которого нет в бесконечных разговорах о роли русской культуры, о духовности, о морально-этических принципах и общечеловеческих ценностях!
Инсталляция закончилась, игра запустилась сразу. По экрану помчались на быстрых конях смуглые казаки с острыми худыми лицами. Костомар нетерпеливо эскейпнул, музыка оборвалась, а на экране высветилось: «Новая игра».
Костомар плотоядно потер ладони
– Щас потешусь!.. Я уж с годик читаю превью, смотрю скриншоты, даже трайлер скачал… Наобещали новинок массу! Посмотрим, как сумели, посмотрим…
Я поспешно поднялся, а то еще выкинет от нетерпения из окна. Костомар расплатился, а когда я попятился к двери, он крикнул вдогонку, не поворачиваясь от экрана:
– Захлопните дверь, там хорошая защелка!
От дома Костомара тропка повела к проспекту, мои шаги замедлялись, будто я превратился в жука на морозе. В кармане двести баксов, но все равно тянущее чувство под ложечкой растет, поднимается выше. Сосет, как будто во мне ворочается голодный солитер. Жрет, гад, внутренности. Даже не больно, он как-то анестезирует, но там пустота разрастается, как антивселенная.
Сегодня у меня навар неплохой, но будет ли что завтра-послезавтра? Я без работы. Вернее, без постоянной работы. Пакостное состояние, будто неполноценный какой, урод или калека… Хожу, сшибаю шару. Там доллар, там два – это не зарплата. Хоть, правда, до одного-двух долларов все же не опускаюсь, но и тысячи не гребу. А когда вот так, по мелочи, то лучше бы твердая зарплата. Пусть так же мало, сколько имею сейчас, но постоянно, с выплатой два раза в месяц. Аванс и получка. Аванс и получка. И так месяц за месяцем, год за годом…
Плечи зябко передернулись, будто я голым выскочил под зимний ветер.
Народ по улице двигается увереннее, чем я. Правда, большинство из них приезжие, но и приезжие где-то работают. А этих, неработающих, я уже начинаю отличать от остальных. У них другое выражение глаз, лица, даже двигаются как-то иначе. Суетливее, что ли.
Куда податься? Двести долларов в кармане, а день еще только к обеду. Не скажу, что заработал за один визит, тут сложная комбинация, я видеокарту все-таки купил, но я беру по оптовой, а ставлю клиентам по розничной, вилка здесь немалая.
Из сухой городской почвы выполз, спасаясь от давки, огромный дождевой червь, в диаметре с метр, если не больше, из толстого листового железа. Дорогу ему перегородило асфальтовое покрытие, разбито, как после бомбежки, но машины ходят, могут задавить, потому червяк вздыбился метров на пять, снова потянулся горизонтально через дорогу, где на той стороне с облегчением переломился под прямым углом и поспешно начал зарываться в землю, чтобы исчезнуть из этого жаркого сухого мира, словно его и не было.
Небольшой отрезок, где он на высоте, его подпирают два столба в виде буквы «Т» и небольшая железная конструкция, ибо бетон лишь поддерживает, а железо еще и удерживает, чтобы не соскользнуло вправо или влево, захватив трубу в прочное стальное кольцо. За это все четыре железных лапы одеты как у породистой собаки в белые чулочки бетонных блоков.
А впрочем, подумал я практично, чтобы не ржавело. Железный червяк пламенеет ржавыми пятнами, но только сверху, словно это не червяк, а туша дракона, со спины которого сорвало гребень, и там теперь сочится драконья кровь. Такого же точно я завалил вчера в «Drakan»е, если не крупнее…
Я поковырял носком разбитый асфальт. Черт, больше заказов нет, причины задержаться нет, приходится обреченно тащиться домой…
Краски поблекли, здания чуть качнулись и, оставшись зримыми, ушли в дымку, одновременно обрели полупрозрачность. Сквозь опостылевший плоский мир проступил сверкающий город из высоких башен, замков, крепостей, дворцов – все из оранжевого, как солнце, гранита. На крышах трепещут красные прапорцы, в центре гордо вздымается высокий строгий замок. Слышно, как заскрипели слегка проржавевшие цепи, подъемный мост медленно начал опускаться.
Дюжие стражники с усилием открыли тяжелые створки ворот. Из замка выехали двое всадников. Я вздрогнул, это была принцесса Мелисента c отцом.
Рядом со мной раздался почтительный голос:
– Сэр, ваш конь уже оседлан!
Юный оруженосец смотрел на меня с почтительным восторгом. Я кивнул, приходя в себя.
– Отлично. Сегодня же голова Черного Властелина будет на моем копье!
Я вскочил в седло. Конь ржанул и бодро понес меня по асфальту.
Перед домом из красного кирпича, ближе к нашему подъезду с задранным подолом застыла в ужасе металически-серая беспомощная «волга». Из распахнутой как у бегемота пасти торчит объемный зад, ягодицы выразительно двигаются, перекатываются, как желе в огромных целлофановых мешках. Там, за ягодицами, наверное, есть даже человек. Что-то вроде дантиста, врачующего зуб мудрости годзиллы.
Человек вылез из железной пещеры, в ладонях зажаты, как мечи, длинные разводные ключи. Крупный, как наемник-варвар из второй дьяблы, фигура монстра, но сильное свирепое лицо подпорчено цивилизацией: рыхловато, пухлые губы, а глаза и вовсе умные. Кивнул мне покровительственно, знает, что я тоже знаток железа. Только мы свое железо зовем хардсофтом.
– Здравствуйте, Валериан Васильевич, – сказал я.
Этот варвар-наемник, Валериан Васильевич – доктор наук, социолог. Крепкий, уверенный в себе мужчина. Несмотря на высокую ученую степень, в квартире и на даче все делает сам. Я с завистью видел, как он остеклил балкон, а вот у нас ветер воет во все щели, а зимой балкон заметает снегом, как яранги на Чукотке.
– Привет, Андрий, – ответил он мягким бархатным голосом тургеневского интеллигента. – Как вы это делаете?
– Все правой, – ответил я.
Мы поскалили зубы, это был доморощенный перевод «How do you do?» и «All right!», пародия на пиратские переводы американских фильмов. Валериан Васильевич тоже предпочитает покупать на Горбушке, что русской интеллигенции не мешает считать себя интеллигенцией и со спокойной совестью критиковать все и вся, кроме себя любимой….
– Все исправно… – сообщил он мне. – Но что-то вроде бы начало постукивать. Надо все заранее учесть, проверить. У меня еще никогда машина не ломалась в дороге, а я за рулем пятнадцать лет!
В нашем доме все знают, что он мог бы отогнать в сервис, жалование позволяет, но любит все знать и уметь сам, за что его самого знают и уважают во всем доме. Даже автомобилисты попроще, инженеры и служащие, идут к нему за советом. А Валериан Васильевич придет, посмотрит, быстро найдет поломку, сразу покажет, как исправить… Ему бы открыть фирму по ремонту автомобилей, говорили восхищенные автолюбители, зарабатывал бы больше, чем на своей докторантуре, но Валериан только посмеивается. Такое же говорили ему и те, кто видел, как он своими руками построил дачу. Мол, сколоти бригаду, будешь зашибать впятеро больше. Или открой фирму, будешь руководить, ты же знаешь, что и как…
Я видел, как он делает утренние пробежки. Ему, в отличие от простого инженерья, на его ученую службу идти на пару часов позже, успевает добежать до парка и обратно, принять душ, плотно и с аппетитом позавтракать, а потом я смотрел с завистью, как он на своей абсолютно исправной «волге» выезжает со двора. Пусть в универе платят впятеро меньше, но… да нет, это даже объяснять не надо!
– А может, – сказал я, – в самом деле, все бросить… и в этот, как его, Урюпинск?
Он вкусно расхохотался.
– Еще поборемся здесь. Скажи отцу, что я зайду на чашку кофе. Мне дали переписать одну занятную видеокассету…
Дома я врубил комп, и пока он загружался и трудолюбиво искал вирусы, быстро просмотрел распечатку вчерашних новостей с сайта хардсофта. Не худо, цены падают даже быстрее, чем ожидал…
В соседней комнате ящик стал орать тише. Я поморщился, так и есть, дверь распахнулась, на пороге отец. Красивый у меня отец, благороднолицый, породистый, похож одновременно на аристократа и чеховского интеллигента. Но закончил Бауманку, по образованию технарь, чего никогда не скажешь, если послушаешь хоть пару минут его выпады против техники, что гробит экологию, против проклятой науки, что измельчает душу и наносит вред культуре и ноосфере.
– Опять за свой компьютер, – сказал он неодобрительно. – Глаза испортишь…
– У меня элэсдэшник, – ответил я.
Он покачал головой:
– Что за жаргон… Я же видел, у тебя раньше был защитный экран! А теперь сидишь без экрана. Вон уже щуришься.
– Это не такой экран, – сказал я терпеливо. – Он совсем на другом принципе, чем те, старые. Никто от них глаза не портит.
Он возразил:
– Это все равно лампа. Огромная лампа! А ты сидишь перед этой огромной лампой, смотришь в нее ежедневно по десять-двадцать часов! Да что там десяток… Вчера ты сидел перед этой лампой целые сутки.
Я чувствовал приступ тоски. Мне спрятаться труднее, чем академику. У того восьмикомнатная квартира, а живет только с женой с собакой. Жена не смеет даже пройти на цыпочках мимо кабинета, «когда Они работают», а собаке по фигу, что на экране компа: научный труд или новая игрушка, она его любит и обожает любого, даже если он с благородной real-time strategy перейдет на простейшую стрелялку.
Раньше мы жили в большой трехкомнатной квартире, я каждый день слушал, как мой дед, тоже упорненький такой интеллигент, пытался заинтересовать сына, то есть, моего отца, классической музыкой. Ну, всякими там битлами, аббами и прочими квинами, но отец балдел только от голливудовских фильмов новой формации. Наверное, если б они нашли общий язык, то, может быть, не разменяли б квартиру. Или разменяли бы позже. Но чересчур разные вкусы, то да се, и вот старики выменяли себе неплохую однокомнатную, а мы с батей в терпимой двухкомнатной…
Что ж, дед не понимает сына, у бати другие ценности, но теперь даже у меня с отцом уже не того… Раньше шли ноздря в ноздрю, оба одновременно открыли для себя Шварценеггера, Ван Дамма, Сталлоне, Караченцева, Спилберга, Ричарда Гира, Косталевского, Рафаэлу Кару, но потом прямая линия расщепилась. Или не расщепилась, отец прет все по той же дороге, ессно, единственно верной… нет, даже не прет, а осваивает участок, на который вышел, а меня понесло по совершенно новой дороге, усеянной хардом и софтом, драйверами, чипами, платами…
И вот теперь отец говорит о каких-то Сюзерленд, о новой суперзвезде Томми Крузе, а я даже таких фамилий не слыхал, зато я точно знаю, что звезды – это Сид Мэйер, Джон Ромеро, Пажитнов, а суперхиты – Дайкатана, Симс, Мэджести, вторая дьябла и «Казаки в европейских войнах»…
Отец говорит про изумительную игру актеров и рисковую работу каскадеров, а я точно знаю, что все это компьютерные спецэффекты, я сам такие мог бы сделать, если бы машину помощнее, даже программулька для этого есть, даже не одна, навалом.
– Кофе заканчивается, – заметил я. – И сахар.
– Я уже заказал, – ответил он. – Прямо на дом доставят! Мешком покупать дешевле…
– Кофе мешком?
– Нет, сахар. Кофе… рискованно.
Отец мой, как уже говорил, закончил в свое время Бауманку, специализировался по турбинам высокого давления, и, как большинство людей, получивших техническое образование, считал себя на этом основании неполноценным. Сколько я его помню, он всячески проламывается в гуманитарность: покупает книги по искусству – у нас полки ломятся от всяких непонятных далей и шагалов, собирает какие-то дешевые репродукции – на дорогие картины нужны доходы, а не какая-то смешная зарплата, выписывает газеты и журналы, где в названии встречаются слова «культура» или «искусство».
Когда я был совсем маленьким, я помню, отец с гордостью называл себя алармистом, затем – антисайонтистом, всегда с одобрением говорил о «зеленых», и, сколько я себя помню, я слышу о гнетущей роли науки и техники, о падении нравов, о бездуховности прогресса, о нивелировке культуры…
Любую техническую новинку, будь то электрогриль или компьютер, отец воспринимает враждебно. Инстинктивно враждебно, даже не вникая в ее работу. Думаю, что и телевизор он купил в числе последних, если телевизор не был куплен его отцом, а моим дедом.
В дверь позвонили. Отец пошел открывать, а я поспешно скользнул на кухню. Была мысля вообще приспособить кофейник прямо в комнате, но тогда со старшим поколением связь оборвется, нехорошо. Кухня у нас место для брифингов.
Я торопливо угощал кофе Мелисенту, она ахала и вскрикивала от восторга, я успел показать ей, как включается электроплита, но тут в прихожей раздались голоса: преувеличенно радостный и приветливый отцовский, и благодушный рокот Валериана Васильевича, они с отцом давние друзья. Потом оба вдвинулись на кухню, я вежливо поинтересовался, не сварить ли и на них, Валериан Васильевич великодушно согласился.
– Что-то вы похудели, – сказал мне благожелательно. – И такая интеллигентская бледность… В такое время остаться все еще незагорелым?
Отец сказал осуждающе:
– Похудел!.. Если бы только похудел. Он пристрастился к этой наркоте, к этому последнему созданию сил тьмы… Вот глаза красные, как у ангорского кролика.
Валериан Васильевич кивал, соглашался, большой и благодушный, как огромный медведь. Он расположился в единственном кресле, кухня у нас полногабаритная, кроме кресла еще и так называемый уголок, так что тусовочка может быть еще та.
– Да, не та молодежь пошла, – согласился он. – Худшие вовсе колются, гомосекничают, а лучшие – за этими ящиками, где на экранах что-то бегает, мелькает!.. И не могут оторваться от этого мелькания. Аддикция.
Отец сказал мечтательно:
– А помните, Валериан Васильевич, наше время? Помню, даже за обеденным столом читал! Поставлю книгу посреди стола, подопру ее чем-нибудь и хлебаю из тарелки. А глаза все время бегают по строчкам… Да какие там строчки! Это сейчас так говорю, а тогда я был в другом, неведомом мире. Спасал принцесс, побивал магов и драконов, вершил справедливость на всей земле. Потом узнал, что мать тайком мне подкладывала котлет, которые я не любил, а за книгой я все, оказывается, сжирал. Думаю, что положи она на тарелку грязные отцовские носки, съел бы! И не заметил.
Валериан Васильевич кивнул, его глаза так же мечтательно закатились под надбровные дуги.
1 2 3 4 5 6 7 8
– А как это?
– Впервые со мной это было во Владивостоке. Я встретил на улице человека, абсолютно похожего на своего знакомого по автостоянке. Здесь, московской стоянке. Я даже опешил, поздоровался, он остановился и, так как я выгляжу вполне респектабельно, он ответил вежливо, смутился, даже покраснел, что и понятно, естественно, меня видит впервые. Я опешил еще больше: тембр голоса, движения, интонации – все то же самое!..
Я ощутил охотничий азарт – рассказывают нечто необыкновенное. Еще чуть, и я окажусь в своем мире мечей и колдовства, коварных магов и прекрасных принцесс.
– И кто он был?
Костомар развел руками:
– Проще бы сказать, инопланетянин, скопировавший человека. Увы, такие встречи у меня бывали и потом. Я много ездил по стране, встречался с людьми, за пятьдесят лет активной жизни у меня таких встреч около десятка. Я убедился, что при всем разнообразии генетических сочетаний, природа не может выпускать только разных особей. Ее набор велик, но все же строго ограничен, а мы видим абсолютное разнообразие лиц только потому, что живем… недолго. И видим тоже мало. Так что, Андрий, когда я избегаю бесед о высоком, то лишь потому, что для меня там нет ничего нового, в отличие от молодежи, для которой все внове: политика, женщины, спорт, ревность, чужие жены, разводы… Зато компьютерные игры… Понимаешь, всего десять лет назад мы гоняли первого диггера, потом радовались шамусу, а когда в девяностом появился знаменитый «Принц», мы все шалели от его сказочной графики, его неслыханного великолепия. В нем не было еще таких функций, как сэйв, а уровней там пятнадцать, после каждого провала приходилось всякий раз с начала, я до сих пор могу пройти до конца почти с закрытыми глазами!..
Я кивнул.
– Помню, видел ее… в детстве. Треть мегабайта занимала, да?.. Конечно, теперь игруха в девятьсот мегабайтов считается средней.
– Вот-вот, – поддержал Костомар. – А всего-то прошло десяток лет!.. Не прошло – промелькнуло. А прогресс – выше крыши. Каждая игра – это качественно новый скачок, новая графика, новый мир, новый дизайн, новый движок… Я всякий раз воочию вижу явный и быстрый прогресс… которого нет в бесконечных разговорах о роли русской культуры, о духовности, о морально-этических принципах и общечеловеческих ценностях!
Инсталляция закончилась, игра запустилась сразу. По экрану помчались на быстрых конях смуглые казаки с острыми худыми лицами. Костомар нетерпеливо эскейпнул, музыка оборвалась, а на экране высветилось: «Новая игра».
Костомар плотоядно потер ладони
– Щас потешусь!.. Я уж с годик читаю превью, смотрю скриншоты, даже трайлер скачал… Наобещали новинок массу! Посмотрим, как сумели, посмотрим…
Я поспешно поднялся, а то еще выкинет от нетерпения из окна. Костомар расплатился, а когда я попятился к двери, он крикнул вдогонку, не поворачиваясь от экрана:
– Захлопните дверь, там хорошая защелка!
От дома Костомара тропка повела к проспекту, мои шаги замедлялись, будто я превратился в жука на морозе. В кармане двести баксов, но все равно тянущее чувство под ложечкой растет, поднимается выше. Сосет, как будто во мне ворочается голодный солитер. Жрет, гад, внутренности. Даже не больно, он как-то анестезирует, но там пустота разрастается, как антивселенная.
Сегодня у меня навар неплохой, но будет ли что завтра-послезавтра? Я без работы. Вернее, без постоянной работы. Пакостное состояние, будто неполноценный какой, урод или калека… Хожу, сшибаю шару. Там доллар, там два – это не зарплата. Хоть, правда, до одного-двух долларов все же не опускаюсь, но и тысячи не гребу. А когда вот так, по мелочи, то лучше бы твердая зарплата. Пусть так же мало, сколько имею сейчас, но постоянно, с выплатой два раза в месяц. Аванс и получка. Аванс и получка. И так месяц за месяцем, год за годом…
Плечи зябко передернулись, будто я голым выскочил под зимний ветер.
Народ по улице двигается увереннее, чем я. Правда, большинство из них приезжие, но и приезжие где-то работают. А этих, неработающих, я уже начинаю отличать от остальных. У них другое выражение глаз, лица, даже двигаются как-то иначе. Суетливее, что ли.
Куда податься? Двести долларов в кармане, а день еще только к обеду. Не скажу, что заработал за один визит, тут сложная комбинация, я видеокарту все-таки купил, но я беру по оптовой, а ставлю клиентам по розничной, вилка здесь немалая.
Из сухой городской почвы выполз, спасаясь от давки, огромный дождевой червь, в диаметре с метр, если не больше, из толстого листового железа. Дорогу ему перегородило асфальтовое покрытие, разбито, как после бомбежки, но машины ходят, могут задавить, потому червяк вздыбился метров на пять, снова потянулся горизонтально через дорогу, где на той стороне с облегчением переломился под прямым углом и поспешно начал зарываться в землю, чтобы исчезнуть из этого жаркого сухого мира, словно его и не было.
Небольшой отрезок, где он на высоте, его подпирают два столба в виде буквы «Т» и небольшая железная конструкция, ибо бетон лишь поддерживает, а железо еще и удерживает, чтобы не соскользнуло вправо или влево, захватив трубу в прочное стальное кольцо. За это все четыре железных лапы одеты как у породистой собаки в белые чулочки бетонных блоков.
А впрочем, подумал я практично, чтобы не ржавело. Железный червяк пламенеет ржавыми пятнами, но только сверху, словно это не червяк, а туша дракона, со спины которого сорвало гребень, и там теперь сочится драконья кровь. Такого же точно я завалил вчера в «Drakan»е, если не крупнее…
Я поковырял носком разбитый асфальт. Черт, больше заказов нет, причины задержаться нет, приходится обреченно тащиться домой…
Краски поблекли, здания чуть качнулись и, оставшись зримыми, ушли в дымку, одновременно обрели полупрозрачность. Сквозь опостылевший плоский мир проступил сверкающий город из высоких башен, замков, крепостей, дворцов – все из оранжевого, как солнце, гранита. На крышах трепещут красные прапорцы, в центре гордо вздымается высокий строгий замок. Слышно, как заскрипели слегка проржавевшие цепи, подъемный мост медленно начал опускаться.
Дюжие стражники с усилием открыли тяжелые створки ворот. Из замка выехали двое всадников. Я вздрогнул, это была принцесса Мелисента c отцом.
Рядом со мной раздался почтительный голос:
– Сэр, ваш конь уже оседлан!
Юный оруженосец смотрел на меня с почтительным восторгом. Я кивнул, приходя в себя.
– Отлично. Сегодня же голова Черного Властелина будет на моем копье!
Я вскочил в седло. Конь ржанул и бодро понес меня по асфальту.
Перед домом из красного кирпича, ближе к нашему подъезду с задранным подолом застыла в ужасе металически-серая беспомощная «волга». Из распахнутой как у бегемота пасти торчит объемный зад, ягодицы выразительно двигаются, перекатываются, как желе в огромных целлофановых мешках. Там, за ягодицами, наверное, есть даже человек. Что-то вроде дантиста, врачующего зуб мудрости годзиллы.
Человек вылез из железной пещеры, в ладонях зажаты, как мечи, длинные разводные ключи. Крупный, как наемник-варвар из второй дьяблы, фигура монстра, но сильное свирепое лицо подпорчено цивилизацией: рыхловато, пухлые губы, а глаза и вовсе умные. Кивнул мне покровительственно, знает, что я тоже знаток железа. Только мы свое железо зовем хардсофтом.
– Здравствуйте, Валериан Васильевич, – сказал я.
Этот варвар-наемник, Валериан Васильевич – доктор наук, социолог. Крепкий, уверенный в себе мужчина. Несмотря на высокую ученую степень, в квартире и на даче все делает сам. Я с завистью видел, как он остеклил балкон, а вот у нас ветер воет во все щели, а зимой балкон заметает снегом, как яранги на Чукотке.
– Привет, Андрий, – ответил он мягким бархатным голосом тургеневского интеллигента. – Как вы это делаете?
– Все правой, – ответил я.
Мы поскалили зубы, это был доморощенный перевод «How do you do?» и «All right!», пародия на пиратские переводы американских фильмов. Валериан Васильевич тоже предпочитает покупать на Горбушке, что русской интеллигенции не мешает считать себя интеллигенцией и со спокойной совестью критиковать все и вся, кроме себя любимой….
– Все исправно… – сообщил он мне. – Но что-то вроде бы начало постукивать. Надо все заранее учесть, проверить. У меня еще никогда машина не ломалась в дороге, а я за рулем пятнадцать лет!
В нашем доме все знают, что он мог бы отогнать в сервис, жалование позволяет, но любит все знать и уметь сам, за что его самого знают и уважают во всем доме. Даже автомобилисты попроще, инженеры и служащие, идут к нему за советом. А Валериан Васильевич придет, посмотрит, быстро найдет поломку, сразу покажет, как исправить… Ему бы открыть фирму по ремонту автомобилей, говорили восхищенные автолюбители, зарабатывал бы больше, чем на своей докторантуре, но Валериан только посмеивается. Такое же говорили ему и те, кто видел, как он своими руками построил дачу. Мол, сколоти бригаду, будешь зашибать впятеро больше. Или открой фирму, будешь руководить, ты же знаешь, что и как…
Я видел, как он делает утренние пробежки. Ему, в отличие от простого инженерья, на его ученую службу идти на пару часов позже, успевает добежать до парка и обратно, принять душ, плотно и с аппетитом позавтракать, а потом я смотрел с завистью, как он на своей абсолютно исправной «волге» выезжает со двора. Пусть в универе платят впятеро меньше, но… да нет, это даже объяснять не надо!
– А может, – сказал я, – в самом деле, все бросить… и в этот, как его, Урюпинск?
Он вкусно расхохотался.
– Еще поборемся здесь. Скажи отцу, что я зайду на чашку кофе. Мне дали переписать одну занятную видеокассету…
Дома я врубил комп, и пока он загружался и трудолюбиво искал вирусы, быстро просмотрел распечатку вчерашних новостей с сайта хардсофта. Не худо, цены падают даже быстрее, чем ожидал…
В соседней комнате ящик стал орать тише. Я поморщился, так и есть, дверь распахнулась, на пороге отец. Красивый у меня отец, благороднолицый, породистый, похож одновременно на аристократа и чеховского интеллигента. Но закончил Бауманку, по образованию технарь, чего никогда не скажешь, если послушаешь хоть пару минут его выпады против техники, что гробит экологию, против проклятой науки, что измельчает душу и наносит вред культуре и ноосфере.
– Опять за свой компьютер, – сказал он неодобрительно. – Глаза испортишь…
– У меня элэсдэшник, – ответил я.
Он покачал головой:
– Что за жаргон… Я же видел, у тебя раньше был защитный экран! А теперь сидишь без экрана. Вон уже щуришься.
– Это не такой экран, – сказал я терпеливо. – Он совсем на другом принципе, чем те, старые. Никто от них глаза не портит.
Он возразил:
– Это все равно лампа. Огромная лампа! А ты сидишь перед этой огромной лампой, смотришь в нее ежедневно по десять-двадцать часов! Да что там десяток… Вчера ты сидел перед этой лампой целые сутки.
Я чувствовал приступ тоски. Мне спрятаться труднее, чем академику. У того восьмикомнатная квартира, а живет только с женой с собакой. Жена не смеет даже пройти на цыпочках мимо кабинета, «когда Они работают», а собаке по фигу, что на экране компа: научный труд или новая игрушка, она его любит и обожает любого, даже если он с благородной real-time strategy перейдет на простейшую стрелялку.
Раньше мы жили в большой трехкомнатной квартире, я каждый день слушал, как мой дед, тоже упорненький такой интеллигент, пытался заинтересовать сына, то есть, моего отца, классической музыкой. Ну, всякими там битлами, аббами и прочими квинами, но отец балдел только от голливудовских фильмов новой формации. Наверное, если б они нашли общий язык, то, может быть, не разменяли б квартиру. Или разменяли бы позже. Но чересчур разные вкусы, то да се, и вот старики выменяли себе неплохую однокомнатную, а мы с батей в терпимой двухкомнатной…
Что ж, дед не понимает сына, у бати другие ценности, но теперь даже у меня с отцом уже не того… Раньше шли ноздря в ноздрю, оба одновременно открыли для себя Шварценеггера, Ван Дамма, Сталлоне, Караченцева, Спилберга, Ричарда Гира, Косталевского, Рафаэлу Кару, но потом прямая линия расщепилась. Или не расщепилась, отец прет все по той же дороге, ессно, единственно верной… нет, даже не прет, а осваивает участок, на который вышел, а меня понесло по совершенно новой дороге, усеянной хардом и софтом, драйверами, чипами, платами…
И вот теперь отец говорит о каких-то Сюзерленд, о новой суперзвезде Томми Крузе, а я даже таких фамилий не слыхал, зато я точно знаю, что звезды – это Сид Мэйер, Джон Ромеро, Пажитнов, а суперхиты – Дайкатана, Симс, Мэджести, вторая дьябла и «Казаки в европейских войнах»…
Отец говорит про изумительную игру актеров и рисковую работу каскадеров, а я точно знаю, что все это компьютерные спецэффекты, я сам такие мог бы сделать, если бы машину помощнее, даже программулька для этого есть, даже не одна, навалом.
– Кофе заканчивается, – заметил я. – И сахар.
– Я уже заказал, – ответил он. – Прямо на дом доставят! Мешком покупать дешевле…
– Кофе мешком?
– Нет, сахар. Кофе… рискованно.
Отец мой, как уже говорил, закончил в свое время Бауманку, специализировался по турбинам высокого давления, и, как большинство людей, получивших техническое образование, считал себя на этом основании неполноценным. Сколько я его помню, он всячески проламывается в гуманитарность: покупает книги по искусству – у нас полки ломятся от всяких непонятных далей и шагалов, собирает какие-то дешевые репродукции – на дорогие картины нужны доходы, а не какая-то смешная зарплата, выписывает газеты и журналы, где в названии встречаются слова «культура» или «искусство».
Когда я был совсем маленьким, я помню, отец с гордостью называл себя алармистом, затем – антисайонтистом, всегда с одобрением говорил о «зеленых», и, сколько я себя помню, я слышу о гнетущей роли науки и техники, о падении нравов, о бездуховности прогресса, о нивелировке культуры…
Любую техническую новинку, будь то электрогриль или компьютер, отец воспринимает враждебно. Инстинктивно враждебно, даже не вникая в ее работу. Думаю, что и телевизор он купил в числе последних, если телевизор не был куплен его отцом, а моим дедом.
В дверь позвонили. Отец пошел открывать, а я поспешно скользнул на кухню. Была мысля вообще приспособить кофейник прямо в комнате, но тогда со старшим поколением связь оборвется, нехорошо. Кухня у нас место для брифингов.
Я торопливо угощал кофе Мелисенту, она ахала и вскрикивала от восторга, я успел показать ей, как включается электроплита, но тут в прихожей раздались голоса: преувеличенно радостный и приветливый отцовский, и благодушный рокот Валериана Васильевича, они с отцом давние друзья. Потом оба вдвинулись на кухню, я вежливо поинтересовался, не сварить ли и на них, Валериан Васильевич великодушно согласился.
– Что-то вы похудели, – сказал мне благожелательно. – И такая интеллигентская бледность… В такое время остаться все еще незагорелым?
Отец сказал осуждающе:
– Похудел!.. Если бы только похудел. Он пристрастился к этой наркоте, к этому последнему созданию сил тьмы… Вот глаза красные, как у ангорского кролика.
Валериан Васильевич кивал, соглашался, большой и благодушный, как огромный медведь. Он расположился в единственном кресле, кухня у нас полногабаритная, кроме кресла еще и так называемый уголок, так что тусовочка может быть еще та.
– Да, не та молодежь пошла, – согласился он. – Худшие вовсе колются, гомосекничают, а лучшие – за этими ящиками, где на экранах что-то бегает, мелькает!.. И не могут оторваться от этого мелькания. Аддикция.
Отец сказал мечтательно:
– А помните, Валериан Васильевич, наше время? Помню, даже за обеденным столом читал! Поставлю книгу посреди стола, подопру ее чем-нибудь и хлебаю из тарелки. А глаза все время бегают по строчкам… Да какие там строчки! Это сейчас так говорю, а тогда я был в другом, неведомом мире. Спасал принцесс, побивал магов и драконов, вершил справедливость на всей земле. Потом узнал, что мать тайком мне подкладывала котлет, которые я не любил, а за книгой я все, оказывается, сжирал. Думаю, что положи она на тарелку грязные отцовские носки, съел бы! И не заметил.
Валериан Васильевич кивнул, его глаза так же мечтательно закатились под надбровные дуги.
1 2 3 4 5 6 7 8