..
- Красота - страшная сила, - сообщил бородатый, - Верно, Большеног?
По проходу между столами, задевая сидящих, тихохонько прошел согнутый
человек в темном плаще, капюшон надвинут на глаза, прошел к соседнему столу
со свободным стулом, смиренно сел и подозвал отрока. Я сидел близко, но
посетитель заказывал шепотом, я только и успел услышать что-то про
славянскую медовуху, тут же три чудища с той стороны стола прервали злую
перебранку, уставились подозрительными глазками, у одного их оказалось три,
один зарычал, у другого ногти на глазах превратились в длинные как ножи
когти, а третий протянул через стол невообразимо длинную волосатую лапу:
- Гр-р-р-р!.. Мер-р-р-рзавец!..
С нашего стола, опрокинув лавки с завопившим бородачем, вскочили
Большеног и Витим. Новоприбывшего ухватили мощными дланями, мигом сорвав
плащ и капюшон. Я только на миг успел увидеть все того же озлобленного
мужичонку с крысиным лицом, тут же кулак размером с его голову с чмоканьем
влип в его лицо, я видел только мохнатые и чешуйчатые спины Большенога и
Витима, у Большенога в щелях между пластинками в районе лопаток пробивались
как у ангелочка крылышки. Правда, темные, и не в перьях, а кожистые, с
тонкой просвечивающейся пленкой.
Несчастного уволокли к дверям, на ходу пиная ногами. Витим, ругаясь
как варвар, поднял лавку и плюхнулся всем весом, раздраженный почище
футбольного болельщика на концерте Рихтера.
Я сидел так, что уголками глаз наблюдал за столами справа и слева, но
когда за соседним столом на одного человека стало больше, я только протер
глаза, посмотрел на кубок с вином. Глюки, за тем столом беседа идет так,
словно все пьют уже суток трое.
Над головой качнулся воздух, волосы растрепало. За соседним столом
мужик успел пригнуться. Табуретка грохнулась о стену. Обломки посыпались на
пол, на стол к нам упала щепка. Бородач, не отрывая толстых губ от кружки с
пивом, щелчком сбросил ее на пол, кивнул:
- Зря это...
- Что? - поинтересовался я.
За три стола отсюда человек пять лупили друг друга табуретками,
стульями, бодались, лягались, хвостались, Стоял треск, я слышал бухающие
удары, чавк, хлопанье и сиплое дыхание, что обрывалось резко, будто
кулак... или шипастый хвост вышибал все внутренности.
- Стулья, - сказал Витим презрительно. - А то и вовсе - креслы!
Тьфу!.. То ли дело - лавка. Старая добрая лавка. Е° и не поднять такому
хиляку... вишь, стулом размахался, ерой?.. Зато уж если поднимешь, то как
пойдешь махать, как пойдешь...
Лицо его стало мечтательным, глаза умильно закатились под лоб. Я
невольно пощупал лавку, на которой сидел: добротная, дубовая, на тяжелых
колодах вместо ножек, а в длину для полдюжины широких мужчин. Если такой
махнуть по корчме...
Неуловимо быстрое движение привлекло мое внимание. За столиком слева
народу уже оказалось вдвое больше. Черт, неужели это чертово пиво что-то
делает с моими глазами? Один из прибывших еще не успел снять плащ, на пол
сбегала вода, а когда откинул на спину капюшон, я увидел веселое и злое
лицо, рыжеватые волосы. Прибывший плотоядно потер ладони. На столе тут же
появился узкогорлый кувшин.
Витим, поймав мой взгляд, сказал вполголоса:
- Иные так спешат в корчму, что прямо из своих нор... Ну, кто с
высоких гор, кто из леса, кто из песков! Наловчились, прыгуны чертовы...
Я все с тревогой посматривал на жадно пожирающего сушеную рыбу
прыгуна. Быстрые хищные пальцы драли чешую так, что чешуя летела
серебристыми блесками как конфетти из хлопушки. В чаше пузыристая пена как
поднялась пышной шапкой, так и застыла в ожидании.
- Как сразу?
- Да так вот. Минуя порог. И даже не зрят на красивый город, что
обижает хозяйку корчмы. Она ж не только здесь хозяйка! Старается, украшает
город, а им все по... гм... словом, нажраться бы поскорее, да в морду, да в
рыло!
За столом заорали, я услышал мощный звон, с которым столкнулись
исполинские кубки, размером с те, которые вручают что-то поднявшим,
пробежавшим или куда-то прыгнувшим.
От двери снова был шум, возмущенный крик. Я видел как кому-то надавали
по шее, вытолкали. Похоже, это прорывался все тот же, самый умный и
замечательный, который хотел, чтобы в корчме жили по его правилам. А может,
и другой, ведь, как известно, это доброе и разумное надо сеять, а потом еще
и окучивать... знать бы, что это такое, а вот дурни и без всякого
окучивания как из-под земли прут целыми толпами.
За столом слева, куда явился, минуя городские врата, рыжий, пили и
спорили странствующего вида не то дервиши, не то... словом, суфии. У одного
на выцветшем плаще уцелело изображение хищных крыльев, у другого -
странного животного, смутно знакомого, но настолько все стерлось, что я
только подумал, что оба не то из разных философских школ, либо с разных
континентов,
Мне показалось, что увлеченно философствуют о законах мироздания, но
когда один вдруг вскипев: ах, на трех слонах?, вскочил и так умело попал
кулаком в челюсть оппоненту, посмевшему придерживаться устаревшей теории
черепахистости, что я засомневался в его природном философском даре.
Второй отшатнулся от удара, глаза его налились кровью как у лося
весной, он утробно взревел, и, если бы третий не удержал стол, опрокинул бы
на слониста. Я сжался в комок, дрались люто, свирепо, кровь брызгала алыми
струями, слышались чавкающие удары, буханье, треск костей, а потом как-то
разом остановились, люто глядя друг на друга все еще бешеными глазами. Один
сказал сдавленным от ярости голосом:
- Впрочем... переход на личности - это не самый подходящий аргумент...
Кровь перестала хлестать из перебитого носа, только срывалась с
подбородка багровыми тягучими каплями, а волосы на груди стали рыжими от
крови. Второй облизал окровавленные костяшки пальцев, там свисали красные
лохмотья сорванной кожи размером с крылья летучей мыши:
- Согласен... Прошу меня простить, это я начал...
Ссадины мгновенно исчезли под натиском молодой розовой кожи. У его
противника распухший нос с торчащими наружу окровавленными хрящами принял
благородный греческий вид, а пятна крови бесследно испарились.
- Нет-нет, - возразил первый, его грудь тяжело вздымалась, - вы только
ответили, это я допустил недостойный выпад!
Порванный плащ... уже целый, красиво ниспадал с его плеч, на ней
появились и заблестели золотые пуговицы, явно оборванные еще в прошлых
дискуссиях о Высоком.
- В ответ на мое... - покачал головой второй философ, - не совсем
корректное замечание... Прошу меня простить и позвольте мне самому налить
вам...
- Что вы, что вы, да как можно! Позвольте лучше я!
- Позвольте вам не позволить...
Третий откинулся на спинку кресла и насмешливо наблюдал как рыжий и
второй, какого-то кенгурячьего оттенка, с поклонами наливают друг другу в
кубки, из которых пристало бы поить коней, а не философов. Впрочем,
странствующие могут пить как верблюды про запас. От их столика теперь несло
свежим воздухом, как бывает после короткой летней грозы, а оба философа
выглядели поздоровевшими и посвежевшими.
Витим горестно вздохнул:
- Все бы споры так разрешались!
- Магия? - спросил я тихонько
- Да, - ответил он так же тихо. - Самая высокая магия суметь сказать:
простите, я был не прав!
Большеног проговорил тоскливо:
- Да, это заклятие сразу обезоруживает противника и лечит раны... Но
как немногие могут выговорить...
В углу рассвирепевший молодой мужик разбойничьего вида прижал к стене
другого и яростно лупил. Я слышал только глухие удары. Извиваемый что-то
вопил, что и он тоже, что его не так поняли, что он из своих, только
немножко другой.
Витим, уловив мой взгляд, буркнул равнодушно:
- Да это тот... ну, который ненавидит, лупит чересчур хороброго... Не
отвлекайся, не отвлекайся! Так, говоришь, звали на королевскую службу?
Я насторожился:
- Разве я такое говорил?
Бородач отмахнулся:
- Нет, но это же понятно. Посмотри на себя! Тебе в самый раз стать во
главе королевских войск. Будешь мечом и щитом от натиска варварских орд.
Потом, понятно, переворот, ты режешь местного короля в постели как барана,
берешь власть в свои руки.
Я поморщился:
- Почему так?
- А так всегда делается, - объяснил он. - Думаешь, местный король
родился здесь? Нет, он однажды въехал в ворота этого града на большом белом
жеребце. За его плечами была рукоять длинного двуручного меча, на луке
седла с одной стороны свисал мощный составной лук, колчан со стрелами и
тула в запасными тетивами и наконечниками, а с другой - боевой топор, пара
дротиков и швыряльные ножи...
Глава 5
Кто-то похлопал меня по колену. Я скосил глаза вниз, но вместо
страшной рожи гнома наткнулся на совсем жуткую морду огромной рыжей собаки
с печально повисшими ушами. Она неотрывно смотрела на кость с остатками
мяса в моей руке, потом с усилием перевела тяжелый как двухпудовую гирю
взор на меня. Ее толстая когтистая лапа поднялась, снова похлопала по
колену.
- Ах да, - спохватился я. - заплати налоги и спи спокойно... Держи!
Она схватила кость, та сразу хрустнула и брызнула в мощных челюстях.
Глаза собаки чуть потеплели, она даже вильнула толстым как обрезок колбасы
обрубком хвоста и умчалась, подсвеченная красным огнем жаровен.
Других собак не было, что мне показалось странным, ведь в корчме даже
удалые песни не заглушали мощный чавк работающих челюстей, а кости с
остатками мяса сыпались под стол как майские хрущи в теплый вечер.
Бородач перехватил мой взгляд:
- Здесь только одна собака. Хозяйки!
- Мысли читаешь, что ли? - спросил я с неудовольствием.
- Могу, - сообщил бородач усмешливо. - Только зачем трудиться? На
твоем медном лбу, дружище, все крупными буквами! Даже не буквами, их еще
знать надо, а пиктограммами.
- Ого, - сказал я. - Ну, если для тебя буквы в диковину, а только
пиктограммы... Ладно, не будем ссориться. Мне здесь нравится и вовсе не
хочется, чтоб как этого...
Они пили, орали песни, звучно шлепали широкими как лопасти весел
ладонями по спинам друг друга. Не глядя, я мог по звуку определить когда
шлепают по выделанной коже тура, когда по миланской кольчуге, когда по
голой потной спине, тогда шлепок особенно смачный, сочный.
Краем глаза я видел как в приоткрытую дверь скользнула женская фигура.
Не оглядываясь, женщина быстро пошла между столами, словно зная здесь все и
заранее выбрав место. Я бы не обратил на нее внимание, тем более, что
широкий длинный плащ скрывал ее фигуру и лицо, капюшон надвинут так низко,
что она явно видит только пол под ногами, но женщины в корчме вроде бы в
редкость, и я не спускал с нее глаз, потом по спине пробежали гадкие
мурашки.
За этой женщиной тянулась цепь грязных следов. Изумленный, я
оглянулся, но пол был чист, как бывает чист паркет, ежесекундно натираемый
сотнями подошв, грязные же следы остаются только за этой женщиной!
Она смиренно села через три стола от нашего. Я видел как гуляки
напротив обратили на нее внимание, один растянул губы в благодушной улыбке,
что-то сказал, явно спрашивал, что ей налить или заказать. Женщина покачала
головой. Гуляки переглянулись, один вскинул брови, повторил вопрос громче.
Женщина все ниже опускала голову, пряча лицо.
Уже все гуляки за тем столом смотрели на нее серьезно и вопрошающе.
Лица посерьезнели. Я услышал как один сказал достаточно громко, что в
корчме даже глухие и немые могут разговаривать, здесь никакие заклятия...
Дальше я не расслышал, но гуляки стали переглядываться, посерьезнели.
Женщина, прижатая к стене, шепотом произнесла заказ, так я понял,
потому что слов не расслышал в гаме и песнях, а тут еще над головой
пролетел табурет, брошенный мощно, но неприцельно.
Гуляки отпрыгнули, кто-то с бранью выскочил из-за стола, опрокинув
лавку с остальными. Изо рта женщины на стол плюхались толстые жабы,
ящерицы, пауки, разбегались по столешнице, забирались в тарелки с мясом и
кашей.
Кто-то, опомнившись, ухватил женщину за ворот. Капюшон упал на плечи,
я увидел бледное желчное лицо крысомордого. Глаза у него сидели у
переносицы так близко, что даже мне засвербило выбить их одним пальцем.
Бородач повернулся, толстая шея побагровела от усилий, скручиваясь,
проследил за моим взглядом. Крысомордого шумно тащили к выходу. На этот раз
за шиворот держал лесной человек, мохнатый как медведь и длиннорукий как
горилла. Следом шли два хохочущих гнома и срывали с крысомордого остатки
женской одежды. Крысомордый вопил, гном подпрыгивал и потрясал париком с
длинными роскошными волосами.
- ИзвЕните, - кричал крысомордый, - извЕните, но вы сами меня
обозвали!..
Бородач скривился, будто хватил уксуса:
- У этой дряни совсем нет мужского достоинства. Выбросили бы меня -
разве пришел бы еще? А этому плюй в глаза...
Перед лесным человеком с его жертвой хохочущие гуляки услужливо
распахнули дверь. Он поставил крысомордого на ноги, волосатая нога
замедленно пошла назад, затем звучно хлопнуло, будто широкой лопатой со
всего размаха ударили по мокрой глине. В раскрытой двери на миг мелькнуло
стыдно белое тело, растопыренные ноги, донесся удаляющийся истошный визг.
Дверь со смехом и шуточками захлопнули, разряженные гуляки хлопали по
плечами лесного, обнимались, восторгались мощным ударом - даже мощнее, чем
в прошлый раз! - тащили за свой стол выпить и побахвалиться победами и бою,
воровстве и поединках с бабами.
Запах жареного мяса кружил голову. Я чувствовал как горячая кровь с
шумом течет по венам, бурлит на сгибах, прошибает плотины в черепе. Челюсти
перемалывали жареное мясо, во рту начался пожар, я спешно заливал холодным
пенистым пивом, а пиво требовало вдогонку соленой рыбы, а также круто
посоленного и посыпанного перцем мяса. Передо мной рос забор из костей, а
когда меня похлопали по колену, я уже не глядя бросил этому чудищу кости,
они с жутким хрустом исчезли в страшной красной как вход в адскую печь
пасти.
Когда пес убегал, я видел, что по его пути исчезают все кости под
столами на длину рыцарского копья.
Дверь распахнулась, на пороге на фоне крупных звезд возник силуэт
крепко сбитого человека. Он шагнул вперед, свет факелов пал на его лицо и
фигуру, а дверь со стуком захлопнулась за его спиной. Это был совсем еще
молодой воин с решительным лицом, почти подросток. Побитые доспехи
топорщились как плавники рыбы, на плече темнели коричневые пятна засохшей
крови. Пальцы правой руки перебирали рукояти двух швыряльных ножей на
поясе, а правой прижимал к груди широкую чашу желтого цвета.
На него оглядывались с интересом, а он деревянными шагами, пошатываясь
от усталости, прошагал к столу, за которым спорили философы. Он отгреб
блюда и чаши, проливая красное вино на дубовую поверхность, золотая чаша
бухнулась широким основанием перед мудрецами.
Мне показалось, что она доверху заполнена пельменями. Рыжий мудрец
потянулся к чаше носом, принюхался, отпрянул. В глазах было отвращение.
Второй, который постарше, потянул носом, крылья ноздрей подрагивали, с
интересом поковырялся к чаше указательным пальцем. В глазах было
насмешливое любопытство. Спросил замедленно:
- Так-так... И что это?
Воин переступил с ноги на ногу. Голос был серым от усталости:
- Но вы же сами...
- Что?
- Ну, я слышал... Диспут про ухи... Эти, которые у эльфов. Я, правда,
не понял, какие эльфы нужны, горные или лесные, но на всякий случай побывал
везде, а на обратном пути заглянул еще и к озерным...
Мудрецы переглянулись. Рыжий с брезгливостью отвел взор от чаши.
Масса, которую я принял сперва за покрытые нежною шерсткой пельмени,
медленно проседала, утопая в мутной жидкости, где виднелись как алые струи,
как и водянисто зеленые и даже голубоватые.
- Вот так нас понимает простой народ, - вздохнул старший. - А вы
говорите, нести философию в массы... Да ты садись, герой, садись! Ты сделал
все правильно... в меру своего понимания. Налейте ему!.. И побольше мяса.
Говяжьего или свинины, такие не могут без пожирания плоти себе подобных.
Второй философ, помоложе и задорно рыжеволосый, все еще не отрывал
колеблющегося взора от чаши:
- Да-да, как вы правы! Как глубоко правы. Идея, брошенная в массы...
Какая приземленность! Какое примитивное истолкование сложнейших
иносказаний!.. Кстати, раз уж уши все равно здесь, не сопоставить ли ушные
раковины лесных эльфов и горных... так сказать, приложив одно к другому?
Первый отшатнулся, на лице отразилось неподдельное отвращение:
- Как вы можете?.. Такой вульгаризм.
1 2 3 4 5 6