все сжечь, всех убить, растерзать, вешать на стенах, пламя пожара, крики...
Он шумно вздохнул. Он стоял посреди двора, в трех шагах перевернутая на бок тележка, а три неподвижных тела... нет, второй очнулся, стонет, пытается ползти, волоча за собой вытянутую ногу. За ним полоска темной в пыли крови.
Не зная, что делать, он поднял тележку и пошел, толкая ее перед собой, к раскрытым дверям конюшни, как делал все эти дни.
Старший конюх, посматривая на него опасливо, привел его к Свену. Тот оглядел с головы до ног, сказал резко:
— Я не знаю, кто ты. Говорят, тебя нашли без памяти. Но, кто бы ты ни был, ты искалечил мне троих лучших плотников!.. Я мог бы повесить тебя сразу, но сперва хочу спросить, зачем ты это сделал.
Фарамунд сказал с мольбой, хотя в душе разгорался гнев:
— Хозяин, они сами на меня напали.
— Напали? — прорычал Свен. — За вами следило слишком много глаз. Мне сказали, что мои люди хотели всего лишь снять с тебя сапоги.
— Но это мои сапоги, — сказал Фарамунд. — А я человек госпожи Лютеции.
Свен сказал раздраженно:
— С Лютецией я договорюсь. В конце концов, все вы сидите на моем хлебе, пользуетесь моей защитой. И все, что у вас есть, это мое по праву, как давшего вам защиту. Что ж, у тебя не нашлось доводов в свою защиту. Зато мои люди видят, что никого не вешаю по прихоти, а только по закону. Эй, взять этого... и повесить! Сейчас же, прямо на воротах.
Воины за спиной Фарамунда выставили копья. Еще двое зашли с боков, один сказал благожелательно:
— Парень, протяни руки! Закон есть закон.
Фарамунд покорно выставил руки. Если на миг он чувствовал себя так, что тело готово было само броситься на этих людей, выхватывать копья, бить, крушить, ломать, то эти странные слова о законе заставили дать связать себя крепко, а потом так же покорно побрел через двор к воротам.
Низкие тучи ползли тяжело, едва не задевая крыши. Теддик как кошка вскарабкался на ворота, моток веревки на плече. Оглянулся:
— Хозяин, по какую сторону ворот вешать?
Свен отмахнулся:
— На этой, конечно. Чтоб другим неповадно...
Теддик передвинулся чуть влево. Быстрые пальцы умело и ловко закрепили на торце веревку. Петля опустилась вниз, раскачивалась зловеще.
— Так?
Свен поколебался:
— Погоди... лучше на той стороне стены. У него тут никого нет, никто за ним жалеть не будет. А с той стороны кого-нибудь да отпугнет.
Теддик подтянул к себе петлю, недолго развязывал узел на столбе, перебрался к другому. Из домов выходили любопытные, кое-кто вывел детей, чтобы посмотрели на зрелище.
Фарамунд видел, как на него засмотрелась крохотная девчушка с золотыми волосиками. Глаза у нее были чистые, синие. Когда встретилась с ним взглядом, застеснялась и уткнулась в материнский подол.
Двое воинов отворили ворота. Фарамунда вывели, сверху опустилась грубая, с торчащими волокнами петля.
Копья подтолкнули его в спину. Кто-то сказал сзади благожелательно:
— Это только кажется, что долго. На самом деле... раз — и все!
Услужливые дети принесли табуретку. Фарамунда заставили подняться на нее, петля раскачивалась перед лицом.
Свен стоял в сторонке, хмыкал. В толпе раздались смешки. Страж сказал раздраженно:
— Наклони голову! Как я петлю одену?
Фарамунд нагнулся. Шершавая веревка царапнула по ушам. Все это время в голове было тупое недоумение. Не верилось, что все вот так оборвется. Что табуретку выбьют из-под ног, а жесткая петля сдавит горло, в глазах потемнеет... И самое главное, самое главное: он никогда больше не увидит... Лютецию.
В груди вспыхнул жар. Нет, он не даст себя повесить. Иначе не увидит Лютецию. Надо сейчас же...
— Стойте!.. — раздался издалека крик. — Остановитесь!
Из конюшни, где по-прежнему ночевали гости, переплывшие реку, выскользнула светлая, как сон, Лютеция.
Золотые волосы убрать в косу не успела, они как солнечная волна блистали в хмуром ненастном дне. Кроткие синие глаза на этот раз сверкали гневом.
— Стойте! — повторила она. — Остановитесь!..
Палач вопросительно посмотрел на Свена. Тот угрюмо уставился на прекрасную гостью. В распахнутых дверях конюшни показался Тревор. В одной руке держал пустой кувшин, другой рукой с наслаждением расчесывал грудь.
— Что случилось? — поинтересовался Свен с наглой ленцой.
Лютеция выкрикнула возмущенно:
— Это оскорбление мне! Никто не может вешать моих людей без моего позволения.
Свен поклонился. Фарамунд видел по его лицу, что он чувствовал себя не только хозяином положения, но и правым абсолютно, потому сказал громко, с иронией, чтобы слышали все:
— Дорогая Лютеция! Я уступаю тебе право повесить человека, который искалечил троих моих людей. Заметь, это были хар-р-р-рошие плотники. Один вряд ли доживет до вечера, а двух недельку-другую будут залечивать. Да и, кроме того... я как-то щадил вас всех... беглецы, сами боги велят таким помогать, но теперь, вижу, пора. Надо бы оформить наши договорные отношения. Как коммендацию, к примеру.
Лютеция, явно смущенная, повернулась к Фарамунду. Тот с петлей на шее тупо смотрел на нее, на весь этот необъятный двор.
— Отвечай, — спросила она строго, — почему ты побил их так жестоко? Разве не разумнее было бы отдать сапоги?
Фарамунд понял, что надо отвечать, с трудом разлепил спекшиеся губы.
— Они напали.
— Да, напали. Но ты... слишком жестоко! Простолюдин не должен позволять себе такой ярости, какая свойственна только людям благородного происхождения!
Фарамунд прошептал:
— Это не я их бил...
— А кто?
— Кто-то другой, — ответил он убито. — Я сам не знал, что буду драться...
На него смотрели во все глаза. Кто-то помянул богов Ночи, кто-то сплюнул и сделал отгоняющий злую силу знак. Сквозь толпу протискивался как могучий тур Тревор. За ним спешил Редьярд с бесстрастным, как всегда, лицом. Лицо старого воина было угрюмое, серебряные усы ярко оттеняли темную кожу. Маленькие медвежьи глазки смотрели с сонной недоброжелательностью.
— Погодите... — буркнул он. — Мне этот... Фарамунд, если его так, в самом деле, зовут, мне тоже не нравится. Я сам предлагал не раз его прирезать и бросить. Но если он умеет так драться, то дуростью было бы не воспользоваться этим... Плотники, да... жалко. Плотники везде нужны. Особенно, хорошие. Но зато можно взять стражником. Или воином! Отсрочить смерть... посылая его всегда в первые дозоры.
Кузнец кашлянул, сказал, ни к кому не обращаясь:
— Хороший воин стоит двух плотников. А то и трех.
— Подумай, Свен, — сказал Тревор.
— Умоляю, — сказала Лютеция. — Будьте милосердным.
Свен налитыми кровью глазами смотрел на человека с петлей на шее. Грудь его медленно поднялась, он задержал дыхание, затем с шумом выдохнул:
— Решено. Если наша дорогая гостья подарит этого человека мне... то я своей властью дарую ему прощение. И дам оружие. Конечно, при условии, что даст клятву, не обращать его против меня! На этих условиях я могу заменить ему смерть от петли на смерть в бою.
Лютеция краснела, бледнела, умоляюще смотрел на Тревора. Тот отвернулся, а Редьярд шепнул:
— Это единственный способ спасти его от петли.
Она выпрямилась. Голос зазвучал властно:
— Своей волей, без принуждения, я передаю этого человека в полную собственность Свена Из Моря, властелина этих земель. И отказываюсь от всех прав на него!
Свен нехотя поклонился:
— Принимаю этого человека из рук благородной Лютеции. Обязуюсь предоставить ему все те же права, что пользуются мои люди.
Теддик сбросил с шеи Фарамунда петлю. Голос был сожалеющим:
— Вообще-то я хотел попробовать свой узел... Чтобы не сразу давил, а медленно! А то давно никакой потехи...
Фарамунд прохрипел:
— В этом краю... такие потехи... на каждом шагу...
Глава 4
Жена Свена и Лютеция сидели в людской посредине, а девки по лавкам вдоль стен. В открытом очаге горели крупные поленья, изогнутые корни старой березы, что дают особо жаркое тепло, а также сладкий дух. Поленья то вспыхивали острыми языками пламени, то с легким треском рассыпались на крупные пурпурные угли.
В людской темновато, только когда огонь вспыхивал, Фарамунд различил выступающие балки, грубо отесанные, толстые, бесформенные от толстых мотков льна, что укрывали балки от стены и до стены. Среди глиняной посуды на длинном миснике две чашки блестели как угли: из настоящего олова.
Лютеция усердно пряла, отрабатывая гостеприимство. Ее левая рука быстро и умело щипала лен, а правой крутила веретено. На Фарамунда вскинула на миг глаза, по губам пробежала улыбка.
Фарамунд и раньше выглядел диким человеком, а теперь, когда все почистились и переоделись, рядом с ними казался совсем зверем. Волосы спутанными прядями падали на уши, опускались, почти касаясь плеч. Брови словно бы парили над живыми, но какими-то трагическими глазами, похожие на раскинутые в полете крылья. Щеки и подбородок покрыла густая черная щетина. Когда он провел рукой по щеке, она ясно услышала хруст, словно он ломал стерню.
Спохватившись, что рассматривает его чересчур пристально, она поспешно опустила голову. Недостойно дочери знатных патрициев так внимательно разглядывать простолюдина.
Фарамунд ощутил сладкую волну, что накрыла его с головой. Сердце дрогнуло, а грудь заполнила странно горькая радость. Он переступил с ноги на ногу, развел руками:
— Госпожа! Я просто зашел поблагодарить.
Фелиция окинула его критическим взором. Лютеция мягко улыбнулась, но голову не подняла:
— За что?
— Вы спасли мне жизнь, подобрав раненого. Второй раз спасли, когда ваш дядя готов был перерезать мне горло. И в третий раз — когда я стоял сегодня с петлей на шее.
Хозяйка холодно улыбнулась Лютеции:
— В самом деле, дорогая, ты вовремя от него отделалась. Пожалуй, для него и раз — чересчур много. Погляди на него! Лучше бы спасла кошку или собаку.
Лютеция мягко произнесла:
— Фарамунд, я рада, что ты жив. Постарайся служить новому хозяину так же хорошо, как послужил мне.
Фарамунд развел руками, слова теснились в груди, топтались на языке, но ни одно не удавалось вытолкнуть, все цеплялись за нЈбо и за десны. Сердце стучало все чаще, он чувствовал, как бурно вздымается грудь. Даже хозяйка засмотрелась, его торс похож на выкованные из меди латы для римского легионера: широкие массивные грудные мышцы, блестящие шары плеч, а длинные красиво вылепленные руки заканчиваются широкими, как лопаты, ладонями.
Он попал под луч солнца, скользнувший через щель в крыше. Могучая фигура вспыхнула, словно окунули в расплавленное золото. Лютеция даже задержала дыхание: этот человек пугающе красив, словно под личиной простолюдина скрывается бастард одного из сильнейших правителей мира.
Когда он вышел, так же неуклюже, как и вошел, хозяйка быстро взглянула на Лютецию. Заметила ли патрицианка, принявшая христианство, что ее бывший раб двигается неуклюже лишь потому, что смущен множеством молодых женщин? А вовсе не из-за скотской неповоротливости простолюдина?
Из набега на соседей вернулась дружина Свена. Водил ее Теддик, доверенное лицо Свена во всех делах. В бурге сразу стало шумно, забегала челядь, по двору водили коней, а в большом зале для воинов составили столы, начался пир.
Пили, как лошади после долгой скачки, долго и жадно. А потом заговорили все разом, голоса звучали громко, кубки и чаши звенели, вино плескало на грудь, на стол, на сапоги.
Тобурн рассказывал, как он голыми руками заломил великана из Грентоля, а Шеплер перебивал, все пытался поведать какой он великий стрелок, но его никто не слушал, да и сам Шеплер вскоре сконфузился и рухнул под стол, когда обнаружил, что все свои горячие речи произносил молча.
Фидлинг начал бросать метательные ножи в голову огромного медведя на стене, азартный Цудвиг тут же присоседился, но вместо ножа метнул свой великанский топор. Промахнулся, но тяжелый удар потряс стены, голова сорвалась с крюка. Под столом дико заорал Шеплер, когда к нему подкатилась эта морда с оскаленными зубами и уставилась мертвыми пустыми глазницами.
Аганарис и Зундвиг затеяли спор, что лучше владеет мечом. Сперва дрались, показывая удары, потом разъярились, хмель ударил в голову. Наконец, Аганарис отпрыгнул, плечо в крови, Зундвиг заорал победно, но Аганарис, ярясь, закричал, что это пустяки, в бою это не в счет, а вот кто останется на ногах... Он, в самом деле, наседал с такой яростью, что потеснил
Зундвига, но затем все услышали глухой удар, сам Аганарис вздрогнул и рухнул на пол с разрубленной головой.
Об него спотыкались, кто-то, наконец, оттащил под стену, там он и пролежал, истекая кровью, а к утру даже застыл.
Странное томление, подобное тому, что заставляет дерево оживать весной и гнать соки из холодной земли вверх по застывшему стволу, не давало покоя, бередило душу. В груди сжималось, он чувствовал подступающие вроде бы без причины слезы. Кулаки стискивались, все чаще смотрел на небо, где проносились серые птицы.
Вспомнил совет кузнеца, поколебался, однако ноги уже сами понесли на задний двор, куда выгнали на кормежку свиней. Весь двор хрюкал, визжал, двигался, как солнечные блики через ветви деревьев. Свиньи толпились у длинного корыта, поросята носились по двору, верещали, затевали игры. Он протолкался через грязное хрюкающее стадо. На той стороне двора тянулся сарай, в самом конце горбилась неопрятная хижина, дверь висит на одной веревочной петле.
Он осторожно отвел дверь в сторону. Изъедена жуками, вот-вот рассыплется. Тесное помещение озарял красноватый свет, а воздух сухой и жаркий. Дряхлая сгорбленная женщина дремала перед очагом, что занимал почти половину помещения.
Огонь весело лизал чугунный котел, рассыпался бликами вдоль стены. Ложе располагалось прямо на земле, Фарамунд рассмотрел ворох старых шкур и одеял, потерявших цвет.
Под стенкой, как сгусток ночи, загадочно горбит спину настоящий сундук. Когда багровые блики падают на крышку, там предостерегающе поблескивают широкие медные полосы, крупные шляпки бронзовых гвоздей.
Женщина подняла голову, на Фарамунда взглянули выцветшие от старости белые глаза с толстыми красными прожилками. Лицо было темнее и сморщеннее попавшего в огонь дикого яблока.
— Что ты видел? — спросила она.
Фарамунд спросил тупо:
— Где?
— В небе, конечно, — ответила она. — На земле смотреть нечего...
Он пожал плечами:
— За мной неслись всадники на дивных конях с горящими гривами. А странные гады корчились под копытами...
Она прошептала:
— Так-так... А что еще?
— Не помню, — ответил он. — А что, это важно?
— Взгляни еще раз, — попросила она.
Не сходя с места, он приоткрыл дверь, выглянул. По синему небу двигается стадо снежно-белых зверей с пышными гривами, а за ними стремительно несутся, подолгу застывая в прыжках, мелкие звери, видно только горбатые спинки... ветер лепит из них, как мальчишка из мокрого снега, страшные фигуры, тут же меняет, перестраивает, делает еще страшнее, удивительнее...
— А сейчас посмотри в сторону леса, — раздался за спиной ее хриплый каркающий голос, — где в низине всегда гнилой туман... Что там?
Туман был как в стороне леса, так и со стороны реки. Вся крепость тонула в бескрайнем море тумана. Сейчас трудно было сказать, где кончается берег, где начинается дубрава. Туман поднимался выше деревьев. Если бы не широкий холм, здесь тоже все ходили бы почти на ощупь.
— Сейчас туман везде, — сказал он. — А там, где низина... Отсюда вижу, как движется призрачное войско... Ого, впереди красивая женщина в длинной одежде! Глаза как лесные озера, а волосы похожи на водопад!.. А за ней трое старцев с коронами на головах... нет, уже превратились в сказочных коней дивной красоты... А над ними реет большая птица... сейчас меняясь в ящерицу с крыльями... нет, уже в крылатого оленя с золотыми рогами... И девушка... девушка с золотыми волосами...
Она слушала, кивала. Глаза ее были полузакрыты. Он прервал на полуслове сбивчивую речь, хотя мог бы сказать еще много, ведь знаки ему являются дивные и странные, любой жрец велел бы принести жертву, чтобы толковать по внутренностям.
— Присядь, — сказала она.
Он отпустил дверь, в хижине стало темнее. Сесть не на что, опустился на корточки. На спине потянуло болью, там самая глубокая рана, при резких движениях рубашка подмокает желтой сукровицей.
Женщина, словно забыв о нем, помешивала прутиком угли. Он спросил с надеждой:
— Что это за знаки?
Она открыла глаза, в них было странное выражение.
— Подумать только, — прошептала она. — А для меня там всегда только облака... Когда белые, когда серые, но... только облака. А в низине, где никакой ветер не уносит вечный туман от тех болот, только... туман. Серый туман. То стеной, то клочьями...
— Туман? — спросил он непонимающе.
— Клочья тумана, — ответила она, он удивился глубокой тоске в ее голосе. — Для всех, кто жил здесь... это был только туман. А здесь жили самые просвещенные люди на свете! Здесь был осколочек могущественного Рима.
1 2 3 4 5 6 7 8
Он шумно вздохнул. Он стоял посреди двора, в трех шагах перевернутая на бок тележка, а три неподвижных тела... нет, второй очнулся, стонет, пытается ползти, волоча за собой вытянутую ногу. За ним полоска темной в пыли крови.
Не зная, что делать, он поднял тележку и пошел, толкая ее перед собой, к раскрытым дверям конюшни, как делал все эти дни.
Старший конюх, посматривая на него опасливо, привел его к Свену. Тот оглядел с головы до ног, сказал резко:
— Я не знаю, кто ты. Говорят, тебя нашли без памяти. Но, кто бы ты ни был, ты искалечил мне троих лучших плотников!.. Я мог бы повесить тебя сразу, но сперва хочу спросить, зачем ты это сделал.
Фарамунд сказал с мольбой, хотя в душе разгорался гнев:
— Хозяин, они сами на меня напали.
— Напали? — прорычал Свен. — За вами следило слишком много глаз. Мне сказали, что мои люди хотели всего лишь снять с тебя сапоги.
— Но это мои сапоги, — сказал Фарамунд. — А я человек госпожи Лютеции.
Свен сказал раздраженно:
— С Лютецией я договорюсь. В конце концов, все вы сидите на моем хлебе, пользуетесь моей защитой. И все, что у вас есть, это мое по праву, как давшего вам защиту. Что ж, у тебя не нашлось доводов в свою защиту. Зато мои люди видят, что никого не вешаю по прихоти, а только по закону. Эй, взять этого... и повесить! Сейчас же, прямо на воротах.
Воины за спиной Фарамунда выставили копья. Еще двое зашли с боков, один сказал благожелательно:
— Парень, протяни руки! Закон есть закон.
Фарамунд покорно выставил руки. Если на миг он чувствовал себя так, что тело готово было само броситься на этих людей, выхватывать копья, бить, крушить, ломать, то эти странные слова о законе заставили дать связать себя крепко, а потом так же покорно побрел через двор к воротам.
Низкие тучи ползли тяжело, едва не задевая крыши. Теддик как кошка вскарабкался на ворота, моток веревки на плече. Оглянулся:
— Хозяин, по какую сторону ворот вешать?
Свен отмахнулся:
— На этой, конечно. Чтоб другим неповадно...
Теддик передвинулся чуть влево. Быстрые пальцы умело и ловко закрепили на торце веревку. Петля опустилась вниз, раскачивалась зловеще.
— Так?
Свен поколебался:
— Погоди... лучше на той стороне стены. У него тут никого нет, никто за ним жалеть не будет. А с той стороны кого-нибудь да отпугнет.
Теддик подтянул к себе петлю, недолго развязывал узел на столбе, перебрался к другому. Из домов выходили любопытные, кое-кто вывел детей, чтобы посмотрели на зрелище.
Фарамунд видел, как на него засмотрелась крохотная девчушка с золотыми волосиками. Глаза у нее были чистые, синие. Когда встретилась с ним взглядом, застеснялась и уткнулась в материнский подол.
Двое воинов отворили ворота. Фарамунда вывели, сверху опустилась грубая, с торчащими волокнами петля.
Копья подтолкнули его в спину. Кто-то сказал сзади благожелательно:
— Это только кажется, что долго. На самом деле... раз — и все!
Услужливые дети принесли табуретку. Фарамунда заставили подняться на нее, петля раскачивалась перед лицом.
Свен стоял в сторонке, хмыкал. В толпе раздались смешки. Страж сказал раздраженно:
— Наклони голову! Как я петлю одену?
Фарамунд нагнулся. Шершавая веревка царапнула по ушам. Все это время в голове было тупое недоумение. Не верилось, что все вот так оборвется. Что табуретку выбьют из-под ног, а жесткая петля сдавит горло, в глазах потемнеет... И самое главное, самое главное: он никогда больше не увидит... Лютецию.
В груди вспыхнул жар. Нет, он не даст себя повесить. Иначе не увидит Лютецию. Надо сейчас же...
— Стойте!.. — раздался издалека крик. — Остановитесь!
Из конюшни, где по-прежнему ночевали гости, переплывшие реку, выскользнула светлая, как сон, Лютеция.
Золотые волосы убрать в косу не успела, они как солнечная волна блистали в хмуром ненастном дне. Кроткие синие глаза на этот раз сверкали гневом.
— Стойте! — повторила она. — Остановитесь!..
Палач вопросительно посмотрел на Свена. Тот угрюмо уставился на прекрасную гостью. В распахнутых дверях конюшни показался Тревор. В одной руке держал пустой кувшин, другой рукой с наслаждением расчесывал грудь.
— Что случилось? — поинтересовался Свен с наглой ленцой.
Лютеция выкрикнула возмущенно:
— Это оскорбление мне! Никто не может вешать моих людей без моего позволения.
Свен поклонился. Фарамунд видел по его лицу, что он чувствовал себя не только хозяином положения, но и правым абсолютно, потому сказал громко, с иронией, чтобы слышали все:
— Дорогая Лютеция! Я уступаю тебе право повесить человека, который искалечил троих моих людей. Заметь, это были хар-р-р-рошие плотники. Один вряд ли доживет до вечера, а двух недельку-другую будут залечивать. Да и, кроме того... я как-то щадил вас всех... беглецы, сами боги велят таким помогать, но теперь, вижу, пора. Надо бы оформить наши договорные отношения. Как коммендацию, к примеру.
Лютеция, явно смущенная, повернулась к Фарамунду. Тот с петлей на шее тупо смотрел на нее, на весь этот необъятный двор.
— Отвечай, — спросила она строго, — почему ты побил их так жестоко? Разве не разумнее было бы отдать сапоги?
Фарамунд понял, что надо отвечать, с трудом разлепил спекшиеся губы.
— Они напали.
— Да, напали. Но ты... слишком жестоко! Простолюдин не должен позволять себе такой ярости, какая свойственна только людям благородного происхождения!
Фарамунд прошептал:
— Это не я их бил...
— А кто?
— Кто-то другой, — ответил он убито. — Я сам не знал, что буду драться...
На него смотрели во все глаза. Кто-то помянул богов Ночи, кто-то сплюнул и сделал отгоняющий злую силу знак. Сквозь толпу протискивался как могучий тур Тревор. За ним спешил Редьярд с бесстрастным, как всегда, лицом. Лицо старого воина было угрюмое, серебряные усы ярко оттеняли темную кожу. Маленькие медвежьи глазки смотрели с сонной недоброжелательностью.
— Погодите... — буркнул он. — Мне этот... Фарамунд, если его так, в самом деле, зовут, мне тоже не нравится. Я сам предлагал не раз его прирезать и бросить. Но если он умеет так драться, то дуростью было бы не воспользоваться этим... Плотники, да... жалко. Плотники везде нужны. Особенно, хорошие. Но зато можно взять стражником. Или воином! Отсрочить смерть... посылая его всегда в первые дозоры.
Кузнец кашлянул, сказал, ни к кому не обращаясь:
— Хороший воин стоит двух плотников. А то и трех.
— Подумай, Свен, — сказал Тревор.
— Умоляю, — сказала Лютеция. — Будьте милосердным.
Свен налитыми кровью глазами смотрел на человека с петлей на шее. Грудь его медленно поднялась, он задержал дыхание, затем с шумом выдохнул:
— Решено. Если наша дорогая гостья подарит этого человека мне... то я своей властью дарую ему прощение. И дам оружие. Конечно, при условии, что даст клятву, не обращать его против меня! На этих условиях я могу заменить ему смерть от петли на смерть в бою.
Лютеция краснела, бледнела, умоляюще смотрел на Тревора. Тот отвернулся, а Редьярд шепнул:
— Это единственный способ спасти его от петли.
Она выпрямилась. Голос зазвучал властно:
— Своей волей, без принуждения, я передаю этого человека в полную собственность Свена Из Моря, властелина этих земель. И отказываюсь от всех прав на него!
Свен нехотя поклонился:
— Принимаю этого человека из рук благородной Лютеции. Обязуюсь предоставить ему все те же права, что пользуются мои люди.
Теддик сбросил с шеи Фарамунда петлю. Голос был сожалеющим:
— Вообще-то я хотел попробовать свой узел... Чтобы не сразу давил, а медленно! А то давно никакой потехи...
Фарамунд прохрипел:
— В этом краю... такие потехи... на каждом шагу...
Глава 4
Жена Свена и Лютеция сидели в людской посредине, а девки по лавкам вдоль стен. В открытом очаге горели крупные поленья, изогнутые корни старой березы, что дают особо жаркое тепло, а также сладкий дух. Поленья то вспыхивали острыми языками пламени, то с легким треском рассыпались на крупные пурпурные угли.
В людской темновато, только когда огонь вспыхивал, Фарамунд различил выступающие балки, грубо отесанные, толстые, бесформенные от толстых мотков льна, что укрывали балки от стены и до стены. Среди глиняной посуды на длинном миснике две чашки блестели как угли: из настоящего олова.
Лютеция усердно пряла, отрабатывая гостеприимство. Ее левая рука быстро и умело щипала лен, а правой крутила веретено. На Фарамунда вскинула на миг глаза, по губам пробежала улыбка.
Фарамунд и раньше выглядел диким человеком, а теперь, когда все почистились и переоделись, рядом с ними казался совсем зверем. Волосы спутанными прядями падали на уши, опускались, почти касаясь плеч. Брови словно бы парили над живыми, но какими-то трагическими глазами, похожие на раскинутые в полете крылья. Щеки и подбородок покрыла густая черная щетина. Когда он провел рукой по щеке, она ясно услышала хруст, словно он ломал стерню.
Спохватившись, что рассматривает его чересчур пристально, она поспешно опустила голову. Недостойно дочери знатных патрициев так внимательно разглядывать простолюдина.
Фарамунд ощутил сладкую волну, что накрыла его с головой. Сердце дрогнуло, а грудь заполнила странно горькая радость. Он переступил с ноги на ногу, развел руками:
— Госпожа! Я просто зашел поблагодарить.
Фелиция окинула его критическим взором. Лютеция мягко улыбнулась, но голову не подняла:
— За что?
— Вы спасли мне жизнь, подобрав раненого. Второй раз спасли, когда ваш дядя готов был перерезать мне горло. И в третий раз — когда я стоял сегодня с петлей на шее.
Хозяйка холодно улыбнулась Лютеции:
— В самом деле, дорогая, ты вовремя от него отделалась. Пожалуй, для него и раз — чересчур много. Погляди на него! Лучше бы спасла кошку или собаку.
Лютеция мягко произнесла:
— Фарамунд, я рада, что ты жив. Постарайся служить новому хозяину так же хорошо, как послужил мне.
Фарамунд развел руками, слова теснились в груди, топтались на языке, но ни одно не удавалось вытолкнуть, все цеплялись за нЈбо и за десны. Сердце стучало все чаще, он чувствовал, как бурно вздымается грудь. Даже хозяйка засмотрелась, его торс похож на выкованные из меди латы для римского легионера: широкие массивные грудные мышцы, блестящие шары плеч, а длинные красиво вылепленные руки заканчиваются широкими, как лопаты, ладонями.
Он попал под луч солнца, скользнувший через щель в крыше. Могучая фигура вспыхнула, словно окунули в расплавленное золото. Лютеция даже задержала дыхание: этот человек пугающе красив, словно под личиной простолюдина скрывается бастард одного из сильнейших правителей мира.
Когда он вышел, так же неуклюже, как и вошел, хозяйка быстро взглянула на Лютецию. Заметила ли патрицианка, принявшая христианство, что ее бывший раб двигается неуклюже лишь потому, что смущен множеством молодых женщин? А вовсе не из-за скотской неповоротливости простолюдина?
Из набега на соседей вернулась дружина Свена. Водил ее Теддик, доверенное лицо Свена во всех делах. В бурге сразу стало шумно, забегала челядь, по двору водили коней, а в большом зале для воинов составили столы, начался пир.
Пили, как лошади после долгой скачки, долго и жадно. А потом заговорили все разом, голоса звучали громко, кубки и чаши звенели, вино плескало на грудь, на стол, на сапоги.
Тобурн рассказывал, как он голыми руками заломил великана из Грентоля, а Шеплер перебивал, все пытался поведать какой он великий стрелок, но его никто не слушал, да и сам Шеплер вскоре сконфузился и рухнул под стол, когда обнаружил, что все свои горячие речи произносил молча.
Фидлинг начал бросать метательные ножи в голову огромного медведя на стене, азартный Цудвиг тут же присоседился, но вместо ножа метнул свой великанский топор. Промахнулся, но тяжелый удар потряс стены, голова сорвалась с крюка. Под столом дико заорал Шеплер, когда к нему подкатилась эта морда с оскаленными зубами и уставилась мертвыми пустыми глазницами.
Аганарис и Зундвиг затеяли спор, что лучше владеет мечом. Сперва дрались, показывая удары, потом разъярились, хмель ударил в голову. Наконец, Аганарис отпрыгнул, плечо в крови, Зундвиг заорал победно, но Аганарис, ярясь, закричал, что это пустяки, в бою это не в счет, а вот кто останется на ногах... Он, в самом деле, наседал с такой яростью, что потеснил
Зундвига, но затем все услышали глухой удар, сам Аганарис вздрогнул и рухнул на пол с разрубленной головой.
Об него спотыкались, кто-то, наконец, оттащил под стену, там он и пролежал, истекая кровью, а к утру даже застыл.
Странное томление, подобное тому, что заставляет дерево оживать весной и гнать соки из холодной земли вверх по застывшему стволу, не давало покоя, бередило душу. В груди сжималось, он чувствовал подступающие вроде бы без причины слезы. Кулаки стискивались, все чаще смотрел на небо, где проносились серые птицы.
Вспомнил совет кузнеца, поколебался, однако ноги уже сами понесли на задний двор, куда выгнали на кормежку свиней. Весь двор хрюкал, визжал, двигался, как солнечные блики через ветви деревьев. Свиньи толпились у длинного корыта, поросята носились по двору, верещали, затевали игры. Он протолкался через грязное хрюкающее стадо. На той стороне двора тянулся сарай, в самом конце горбилась неопрятная хижина, дверь висит на одной веревочной петле.
Он осторожно отвел дверь в сторону. Изъедена жуками, вот-вот рассыплется. Тесное помещение озарял красноватый свет, а воздух сухой и жаркий. Дряхлая сгорбленная женщина дремала перед очагом, что занимал почти половину помещения.
Огонь весело лизал чугунный котел, рассыпался бликами вдоль стены. Ложе располагалось прямо на земле, Фарамунд рассмотрел ворох старых шкур и одеял, потерявших цвет.
Под стенкой, как сгусток ночи, загадочно горбит спину настоящий сундук. Когда багровые блики падают на крышку, там предостерегающе поблескивают широкие медные полосы, крупные шляпки бронзовых гвоздей.
Женщина подняла голову, на Фарамунда взглянули выцветшие от старости белые глаза с толстыми красными прожилками. Лицо было темнее и сморщеннее попавшего в огонь дикого яблока.
— Что ты видел? — спросила она.
Фарамунд спросил тупо:
— Где?
— В небе, конечно, — ответила она. — На земле смотреть нечего...
Он пожал плечами:
— За мной неслись всадники на дивных конях с горящими гривами. А странные гады корчились под копытами...
Она прошептала:
— Так-так... А что еще?
— Не помню, — ответил он. — А что, это важно?
— Взгляни еще раз, — попросила она.
Не сходя с места, он приоткрыл дверь, выглянул. По синему небу двигается стадо снежно-белых зверей с пышными гривами, а за ними стремительно несутся, подолгу застывая в прыжках, мелкие звери, видно только горбатые спинки... ветер лепит из них, как мальчишка из мокрого снега, страшные фигуры, тут же меняет, перестраивает, делает еще страшнее, удивительнее...
— А сейчас посмотри в сторону леса, — раздался за спиной ее хриплый каркающий голос, — где в низине всегда гнилой туман... Что там?
Туман был как в стороне леса, так и со стороны реки. Вся крепость тонула в бескрайнем море тумана. Сейчас трудно было сказать, где кончается берег, где начинается дубрава. Туман поднимался выше деревьев. Если бы не широкий холм, здесь тоже все ходили бы почти на ощупь.
— Сейчас туман везде, — сказал он. — А там, где низина... Отсюда вижу, как движется призрачное войско... Ого, впереди красивая женщина в длинной одежде! Глаза как лесные озера, а волосы похожи на водопад!.. А за ней трое старцев с коронами на головах... нет, уже превратились в сказочных коней дивной красоты... А над ними реет большая птица... сейчас меняясь в ящерицу с крыльями... нет, уже в крылатого оленя с золотыми рогами... И девушка... девушка с золотыми волосами...
Она слушала, кивала. Глаза ее были полузакрыты. Он прервал на полуслове сбивчивую речь, хотя мог бы сказать еще много, ведь знаки ему являются дивные и странные, любой жрец велел бы принести жертву, чтобы толковать по внутренностям.
— Присядь, — сказала она.
Он отпустил дверь, в хижине стало темнее. Сесть не на что, опустился на корточки. На спине потянуло болью, там самая глубокая рана, при резких движениях рубашка подмокает желтой сукровицей.
Женщина, словно забыв о нем, помешивала прутиком угли. Он спросил с надеждой:
— Что это за знаки?
Она открыла глаза, в них было странное выражение.
— Подумать только, — прошептала она. — А для меня там всегда только облака... Когда белые, когда серые, но... только облака. А в низине, где никакой ветер не уносит вечный туман от тех болот, только... туман. Серый туман. То стеной, то клочьями...
— Туман? — спросил он непонимающе.
— Клочья тумана, — ответила она, он удивился глубокой тоске в ее голосе. — Для всех, кто жил здесь... это был только туман. А здесь жили самые просвещенные люди на свете! Здесь был осколочек могущественного Рима.
1 2 3 4 5 6 7 8