— Она моя мать, — сказал Скиф, но в голосе прозвучала неуверенность.
— Ты в самом деле считаешь, — спросил Олег, — что эти трое пытались тебя убить из-за твоей драной руба-хи... наверное, очень ценной?
Скиф нахмурился, непривычно черные брови на белом лице сдвинулись к переносице. Но в синих глазах сверкала прежняя непримиримая злость. Олег со вздохом забросил поводья на седло.
— Побудь с моим конем, — велел он. — Вы чем-то похожи. А я поговорю с хозяином .
Через полчаса они выехали с постоялого двора бок о бок. Под Скифом шел поджарый гнедой конь, а самого всадника Олег переодел в чистую одежду из выбеленного полотна. Скиф предпочел бы доспехи, пусть хоть из кожи, но Олег заметил, что надо лопать что дают. Хорошо, что хоть такое отыскалось. Зато для Скифа купил настоящий боевой топор. Слегка пощербленный, рукоять пора заменить, но все же не с голыми руками.
За ними в поводу двигался заводной конь. Справа и слева от седла колыхались мешки с необходимой в дороге мелочью и одеялами для ночевки под открытым небом.
Когда выехали из города и отъехали на три-четыре полета стрелы, Олег, прервав фразу, оглянулся. Во всей его фигуре была настороженность бывалого воина. Скиф невольно опустил руку на рукоять топора. Новенькое седло вкусно заскрипело, когда он тоже развернулся всем корпусом.
Из ворот выехали две телеги, явно селяне отправились за лесом: кони тяжелые, медленные, но сильные, а также с десяток всадников. Эти на легких конях, без оружия, едут не спеша, переговариваются весело. Один толкнул соседа, тот едва не свалился. Остальные веселились, размахивали руками, Скиф рассмотрел их смеющиеся лица.
Олег покачал головой, лицо оставалось задумчивым. Скиф некоторое время ехал молча, но не в его характе-ре долго держать что-то в себе, спросил:
— Тебя что-то тревожит?
— Да так, — ответил Олег хмуро. — Не люблю, когда подсматривают.
— Подсматривают?
— А ты любишь? — спросил Олег. — Вот ты думаешь, что никто тебя не видит, чешешься, как свинья, о дерево, ковыряешься в носу, достаешь оттуда жирную зеле-ную соплю... Убивал бы таких!
Скиф пугливо оглянулся, посмотрел по сторонам, вверх. В синем небе пронеслась стайка мелких птах. Верещат, машут крохотными крылышками, затеяли драку совсем как люди. Посыпались крохотные перышки.
— За нами разве подглядывают?
— Еще как, — ответил Олег. — В корчме, потом во дворе да сейчас... Они потому на легких конях и без оружия что в бой и не думают. А без тяжелых мечей и доспехов за нами легче.
Скиф зябко передернул плечами. Оглянулся, но всадники далеко, постепенно отстают. В их сторону никто вроде бы не смотрит. Впрочем, даже если они двое скроются из виду, опытный следопыт отыщет следы и через месяц, если за это время не размоют ливни.
— Не знаю, — пробормотал он, — с чего это... Столько лет не замечали, а теперь вдруг! А может быть, следят не за мной?
Олег не ответил, красные волосы под встречным ветерком трепетали, похожие на раздуваемое пламя горящего дома. Лицо его показалось Скифу выкованным из светлого, но невообразимо твердого металла. В зеленых глазах не бушевало пламя, но Скиф видел сильный ровный огонь, рассчитанный на очень долгое горение.
Он с внезапным холодком понял, что его слова, сказанные просто так, чтобы уколоть, могут оказаться страшноватой правдой.
Олег иногда подносил к глазам ладонь козырьком, защищая их от солнца, но Скифу всякий раз казалось, что этот рыжеволосый всматривается не в даль, а в то, что за далью, что зримо только богам и тем людям, что бывают равны богам.
— А кто ты? — спросил вдруг Скиф внезапно. Олег устало пожал плечами:
— Тебе-то что?
— Да так, — ответил Скиф. Он подумал, что на самом деле у него хватает своих забот, жизнь висит на волоске, к черту этого бродягу в старой волчовке... но все-таки этот бродяга единственный человек, кто за последнее лето не пытался обжулить, обмануть, ограбить, обсчитать в корчме. — Если я не всегда похож на простого бродягу, то ты — тем более. Мне все время кажется, что ты тоже от кого-то скрываешься, бежишь... Ты убил кого-то из знатных?.. Или ограбил казну местного царька? От кого ты скрываешься?
— От себя, — ответил Олег.
Всего двадцать лет тому, мелькнула горькая мысль, ему удалось ценой непомерных усилий свести воедино шестеро самых могучих чародеев, колдунов и волшебников. До этого между ними шла ожесточенная война, что не прекращалась ни на минуту. Уговорами, лестью, хитростью, силой — но удалось! Двадцать лет правят не своими крохотными мирками... из которых самый крупный не больше мелкого племени горцев, а всем человечеством. Но почему у него крепнет ощущение, что за эти двадцать лет счастья на земле вовсе не прибавилось? Может быть, даже стало меньше?
— От себя? — повторил Скиф непонимающе. — Это как? Что ты такое натворил?
— Я волхв, — ответил Олег горько. — Я всего лишь пытался сделать людей счастливыми.
Скиф широко распахнул глаза, став до щема в груди похожим на Таргитая.
— Как это?
— Ну, хотел, чтобы все жили справедливо и добродетельно.
В голосе волхва звучала неподдельная горечь. Скиф расхохотался:
— Вот оно что! Тогда понятно... Мой учитель говорил, что когда пробуешь людей сделать добрыми, мудрыми, свободными, воздержанными, великодушными, то неизбежно приходишь к желанию перебить их всех!
Вот потому он и пил беспробудно, только бы его глаза этих людей не видели. Олег кивнул:
Может быть, он прав.
Скиф поинтересовался:
— А почему ты в одиночку? Странствующие всегда сбиваются в кучи. И безопаснее, и легче. Да и есть с кем словом перемолвиться.
Олег покосился на него полусонно, ответил равнодушно, но подозрительному Скифу почудились насмеш-ка и намек разом:
— Если странствующий не встретит подобного себе или лучшего, пусть укрепится в одиночестве. С глупцом не бывает дружбы.
Скиф ощерился:
— А я в друзья и не набиваюсь! Олег хмыкнул, открыл было рот, но посмотрел на Скифа, засмеялся и смолчал. Скиф сказал рассерженно:
— Ну, говори! Говори, что хотел сказать! Олег усмехнулся, голос его стал тише, добрее:
— Лучше отказаться от острого словца, чем от друга. Возможного, только возможного друга.
Скиф жадно всматривался в простор, что начинался по ту сторону конских ушей. Места тянулись незаселенные, хотя земля здесь неплохая, стоило бы жить и возделывать.
Далеко-далеко справа, упираясь вершинами в небо, белели острыми вершинами горы, а слева, как он уже знал от Олега, небо подпирают вековые леса, тропок там нет, народ пробирается только по берегам рек, а дальше в низовьях эти леса часто прерываются топкими поймами, где кусты растут твердые, как железо, злые. Ни конному, ни пешему не пробраться, зато зверю тут такое раздолье, что даже бывалые охотники вздыхают, рассказывая о сокровищах тех дебрей, трясин и непролазных зарослей.
Там туры ходят не по десятку голов, как привыкли видеть они в пути, а такими несметными стадами, что редкие счастливчики, кому удавалось их узреть, не могли даже приблизительно сказать, сколько же голов видели, а когда идет стадо свиней, то землю нельзя разглядеть на расстоянии двух-трех полетов стрелы. Медведи здесь живут сытые, огромные, ленивые, их не боятся даже козы, эти гиганты чаще всего лежат кверху пузом в зарослях дикого малинника, лакомятся, а через кусты осторожно пробираются остроухие волки, высматривают круторогих оленей, но нападают и на опасных лосей, что ударом переднего копыта нередко проламывают черепа нерасторопным охотникам.
Зато по суходолу с грозным гулом, от которого дрожит земля, проносятся грозные табуны диких коней, волшебных, дивных, с огненными хвостами и глазами лесных зверей. Реки выходят из берегов от обилия крупной рыбы, а сверху не всегда разглядишь воду из-за обилия уток, гусей и всего, что плавает, ныряет, ловит рыбу, крякает и гогочет, создавая свой мир, мир реки.
Когда огромное красное солнце приблизилось к темному краю земли, Олег повернул коня в небольшую рощу. Из-под корней самого могучего дуба выбивается родник, а по всей роще видны побелевшие, как старые кости, сухие ветки. Все еще погруженный в думы, Олег неторопливо спешился, начал расседлывать коня. Двигался он как муха на первом морозе, медленно и осторожно, едва не засыпая на ходу, но Скиф молчал, помнил, с какой скоростью этот красноголовый может поймать нож и швырнуть обратно.
Хворост сразу исчез в красных языках огня. Сухие прутья часто щелкали, словно мелкие камешки под копытами тяжелого коня. От перегретой за день земли тянуло сухим теплом. Олег сидел перед огнем, сгорбившись, как старик, что-то чертил прутиком на земле.
Скиф придирчиво осмотрел коней, пучком травы потер бока, стреножил, поискал, чем бы еще заняться, но не нашел и, помывшись в ледяной воде, вернулся к костру.
Его красноголовый спутник поднял с земли засохший листок. Зеленые глаза всматривались долго и внимательно. Скифу почудилось, что Олег видит перед собой необъятную карту, по которой несутся конные войска, где горят города и веси, а в соседних землях ничего не подозревающие земледельцы убирают урожай.
Он не выдержал, спросил с насмешкой:
— Лечебная?
— Разрыв-траву, — ответил Олег все так же замедлен-но, словно засыпал или разговаривал еще с тремя невидимыми собеседниками, — называют еще спрыг-травой или скакун-травой... Когда засуха или что еще, она передвигается с места на место. Не так, как перекати-поле, а медленнее...
— Как вьюнок?
— Быстрее, — ответил Олег равнодушно, глаза смотрели уже не на траву, а в костер. Что-то видел, судя по тому, как слегка поворачивались глазные яблоки. — Быстрее... как жаба.
— Ну и что? — спросил Скиф уже раздраженно. — Сидеть среди поля и смотреть, вдруг какая трава поползет? Жизни не хватит! Это ж трава редкая?
— Редкая.
— Ну вот!
— Ее можно заметить издали, — пояснил Олег равнодушно. — Где она идет, там лопаются деревья... если наткнется, конечно. Даже камни — в щебень, скалу в состоянии расколоть, если та окажется на дороге. Да и на тебя если наползет спящего... гм...
За спинами раздался жуткий хруст. Скиф в испуге подпрыгнул, обернулся, рука на рукояти топора. Конь Олега выдвинулся из кустов, блеснули огромные зубы, бодро поедает молодые веточки. Так и кажется, что вот-вот схватит за плечо могучими челюстями.
Когда Скиф оглянулся во второй раз, ближайшие кусты уже словно ножом срезало, из земли торчат белые расщепленные прутья, а конь как ни в чем не бывало сжирает соседний кустарник. Жрет как траву, в то время как его конь, а у него хороший конь, деликатно срывает только самые сочные верхушки трав.
— Что у тебя за зверь? — пробормотал он. — Не понимаю.
— Конь? — переспросил Олег рассеянно. — Да так... Просто конь.
— Ничего себе просто! У меня не такой.
— Мы все не такие, — ответил Олег. — Мы все разные... Эх, как найти это счастье для всех! Одинаковое.
Он зачем-то перекладывал щепочки, сухие палочки, мелкие камешки. Скиф решил, что странный друг занимается колдовством, насторожился, колдунов никто не любит, но Олег, оказывается, просто строил преграды для ползущего червяка. Тот старательно выгибал спинку, полз, потом натыкался головой на препятствие и, если прутик оказывался мал, переползал, а если прутик оказывался выше, чем хотелось червяку, он разворачивался и полз в другую сторону, хотя с легкостью мог бы переползти и этот, ведь такие же точно червячки взбираются даже по дереву на самые вершины.
Скиф смотрел-смотрел, начал фыркать, тоже мне забава для взрослого сильного мужчины. Да еще для такого, который в состоянии поднять дубовую лавку и швырнуть через всю корчму! Не утерпел, поинтересовался:
— Что ты делаешь?
— Наблюдаю, — ответил Олег.
Он даже не повернул головы, пальцы на ощупь подо-брали прутик потолще.
— За червяком?
—Да.
— А люди разве не интереснее?
— Есть общая основа, — ответил Олег кротко. — Мы все из одного и того же мяса. Да, все! Будь это жалкие червячки, гордые орлы, холодные рыбы или отважные и мудрые тцары. На всех нас одинаково действует солнце, дождь, холод... Всех нас одинаково тянет к женщинам, всеми нами владеют одинаковые страсти, все мы в дождь хотим спать, а весной нас всех одолевает бешеная страсть к размножению. На нас всех действует солнце на ясном небе и за тучами, нас подталкивают к неким движениям луна и звезды, нами руководит как затишье перед бурей, так и само послебурье... По червяку я могу предсказать и тебя.
Скиф отшатнулся. Олег раздвинул прутики, освобожденный червяк пополз в сторону деревьев, так и не поняв, что за высшая сила то мешала ему достичь цели, возможно — Высшей Цели, а потом вдруг вняла его молитвам или обетам и разом сняла все преграды.
— Это было оскорбление? — спросил Скиф с вызовом. Олег поднял голову. Глаза такие удивленные, что Скифу стало стыдно. Однако волхв задумался, на лбу морщинки, сказал с некоторым удивлением:
— Оскорбление... Какое обыденное слово! И как часто люди прибегают к этим... оскорблениям. Странно, я за всю жизнь так никого и не... Не понимаю. Почему бы это?
Он умолк, на лбу морщины стали глубже. Скифу стало настолько не по себе, что снизу вдруг остро начали колоть сучья, от земли потянуло могильным холодом. Олег поднялся, нарубил веток, бросил у костра.
— Поспи. Сейчас ночи короткие.
Но сам остался сидеть у костра. Перед глазами все еще пресмыкалось жалкое тельце червячка. Неужели верно, как говорят старики, что если знать, когда и в какой час ты родился, то судьбу твою можно рассказать наперед?
Глава 3
Сквозь сон он услышал тревожное конское ржание. Мгновенно вскочил, топор в одной руке, вторая на ощупь искала несуществующий щит, сна уже ни в одном глазу, сердце колотится, нагнетая кровь в мускулы.
Рассвет осветлил восточную часть неба, но темная земля такая же черная, какой была ночь. Олег приподнялся на локте, задумчиво смотрел в подернутые серым пеплом багровые угли. Скиф спросил зло:
— Чего твое животное ржет?
— Сюда едут, — сообщил Олег.
— Откуда знаешь?
— Сам послушай.
Зевая, он вытащил из-под головы походный мешок. Глаза Скифа округлились, когда красноголовый вытащил могучий лук, толстый, составной, блестящий от частого употребления.
Так же неспешно Олег выудил два темных мотка, брезгливо потыкал в них пальцем, один забросил обратно, второй размотал, накинул петельку на рог, упер лук рогом в землю... так сперва показалось Скифу, но потом обнаружил, что упер в камень, и не зря, как оказалось. Лицо Олега покраснело, под волчовкой вздулись бугры, словно проступили каменные валуны.
Накинув петлю и на второй рог, он щелкнул пальцем по туго натянутой тетиве, прислушался.
— Гм, — сказал он разочарованно, — струна как стру-на! Не понимаю...
— Чего?
— Да как эти певцы различают?.. Я только и слышу, что одна громче, другая — тише...
Не торопясь он высыпал из тулы стрелы. Скиф впервые видел такие длинные и толстые, больше похожие на короткие дротики. И только сейчас уловил быстро приближающийся стук копыт. В их сторону, судя по грохоту, несется не меньше десятка человек.
Скиф торопливо поймал коня, понял, что оседлать не успеет, беспомощно оглянулся на Олега:
— Может, в лес?
— Зачем?
— Всадникам там труднее.
— Да какой это лес, — ответил Олег брезгливо. — Насквозь все видно.
Из утреннего тумана вынырнули скачущие всадники. Конские тела блестели от пота, но еще ярче блестел меч в руке у каждого. Скиф посмотрел на их лица, и сердце дрогнуло. Олег посуровел, в зеленых глазах вспыхнула мрачная угроза, а пальцы нащупали стрелы. Похоже, успел подумать Скиф, красноголовому волхву тоже ясно, что этим не нужны ни рабы, ни пленники. Хотя такой мог понять как-то и по стуку копыт. Говорят, есть такие, могут рассказать по конскому топоту все, даже кто когда родился...
Скиф не успел подумать, что могут рассказать ветераны про него самого, в руках красноволосого на древко лука легла стрела с белым оперением. Звонко вжикнуло. Потом щелчки слились в непрерывный звон. Всадники налетели с поднятыми мечами. Скиф закричал, ярость ударила в голову, его метнуло навстречу, топор ударился о меч, звон еще не утих, а лезвие рассекло плоть, тело развернулось, топор отразил удар, снова звук рассекаемого мяса и хруст костей...
Страшно ржали кони, кричали люди. Вдруг лезвие его топора бесцельно рассекло воздух. Он едва не упал от удара, ощутил, что бешено вертится один среди трупов и двух умирающих коней. Остальные кони отбежали, волоча поводья. На земле корчатся раненые, но больше тех, кто распластался или скрючился в неподвижности... Страшно пахнет горелым мясом.
Огляделся, не веря себе, глаза горят бешенством, кровь носится по телу, как заяц по комнате. Пространство вокруг костра в трупах, один рухнул на угли, горит одежда, а обгорелая плоть источает сизо-черный дымок.
Олег отшвырнул меч, весь по рукоять в крови. Лук в сторонке, стрел ни одной.
1 2 3 4 5 6 7