Я видел впереди ее
белый халат, бабочкой бившийся в сырой темноте узкого туннеля. Вдруг
впереди раздался слабый вскрик - доктор уже не убегала, убегать было некуда
- помост кончился. Она стояла лицом ко мне и судорожным криком выдавливала
из себя слова:
- Я не знаю ничего, не знаю!!! Уходи только, уходи, нечисть, не было
ничего, я же сделала все, что они велели мне, сделала... - доктор билась в
истерике, едва не переваливаясь через поручень, вниз, на пути.
- Кто они, что ты несешь, дура!!! Говори, в конце концов, говори! - я
подошел к ней вплотную и схватил за плечи - я подумал, что так я сумею
остановить ее припадок страха.
Она вздрогнула, услышав мой голос и замерла.
- Как?.. Ты же живой совсем, ты же говоришь, как человек, может быть,
ты еще и чувствовать умеешь да?
- Ты по делу говори, дура, по делу!!! Кто?!! - я тряхнул ее, что,
похоже, прибавило ей осмысленности.
- А я не знаю, они где-то за полчаса до тебя пришли, один в куртке
синей, у него еще зуб золотой был, а второй - низенький такой, чернявый,
неприятный. Я еще удивилась, почему его не арестовали, раз он кавказец,
сейчас же всех кавказцев задерживают...
- А чего ты их слушалась?
- Они мне удостоверения показывали...
- Какие?
- Я не запомнила - только герб помню и фотографию...
- Вот ведь дура! Что они тебе говорили?
- Они мне сказали, что тебя уже нет почти, что ты их предал, сказали,
что это так - видимость одна, зомби. Только тело, оболочка одна, пустая. Ты
думаешь, я зря придуривалась там с тобой, с утра? Я же тебя проверяла - ты
же на мой бред не реагировал совсем. Я и подумала, что ты и вправду
пустой... И бинты эти они мне дали, и мазь. Я еще заметила, что ты так
порезаться часами не мог - это они тебя каким-то специальным инструментом
исполосовали. Хочешь, мы бинты тебе снимем, я покажу...
- Ну, пойдем, - я пропустил ее вперед, - а ты чего от меня по лестнице
не сбежала?
- А... Думаешь, там всегда открыто? Ее открывают раз в год, для
капитального осмотра вентиляции, монтеры сверху обычно залезают, им так
удобнее.
- Ну, а укол мне кто делал?
- А мне-то откуда знать? Я вообще не знаю, делали тебе его или нет. Я
же всего третий месяц практикую. Если начальство узнает, во что я тут
вляпалась - погонят с работы обязательно. Не Бог весть какие деньги, но я
ведь институт кончала все-таки! Три раза поступала...
В медпункте было тихо и светло. Лампочка под потолком слегка качалась,
отмечая проезжающие на поверхности автомобили.
Доктор пошла к шкафу с банками и инструментами.
- Подожди. Сначала паспорт мне покажи, потом уже будем разбираться.
- Паспорт? А, ну конечно, я же с ними заодно, правда? - она подошла к
столу, вытащила из под него небольшую сумочку, достала паспорт, - Держи,
козел.
Я взял документ, осторожно, с опаской, открыл.
Ирина Леонидовна фон Фирсофф.
Я так и знал - дура. Безмозглая дура. Только бешеные провинциалки
сегодня способны на онемечивание фамилии. Да еще "фон"! Тоже мне графиня!
Детей, естественно нет. И спрашивать не буду, откуда она эту пигалицу
взяла. Скажет - сирота, или сестренка младшая, или еще чего...
- А про Светланочку ты не думай, у нас с ней родители рано умерли, она
мне сестренка, но я ей вместо мамы, - доктор стояла передо мной, словно на
допросе, только в руке у нее уже блестели загнутые ножницы.
Прописана... Понятно... Вот: военнообязанность. Пусто. Ну, это,
конечно, не значит ничего, но все же...
- Ну держи свой паспорт.
Я снял куртку, бросил ее на кушетку и засучил рукав.
- Давай, снимай свое произведение.
Она разрезала узел и стала сматывать посеревшие за день бинты. Когда
работа была завершена, доктор достала с полки спирт и вату и протерла мне
кисть.
Рука была абсолютно чиста. Ни единого следа, ни намека, ни белых полос
едва наросшей кожи - ничего вообще.
Доктор отступила на шаг, выронила вату. Рот ее был скошен.
- Неживой, они же говорили - неживой. На живом так не бывает... Отойди
от двери... Выпусти меня, мертвечина...
- Да брось ты придуриваться, совсем с ума сошла что ли?
Доктор бросилась к шкафу так стремительно, что пустые банки внутри
зазвенели. Когда она обернулась, в руках у нее была склянка. Не знаю
почему, но я догадался, что это кислота. Наверное, по цвету пробки. Пробка
была зеленой. Истеричка. Последняя мода экзальтированных идиоток - носить в
сумочках пузырьки с кислотой для встречи с хулиганьем. Эта дура хранила в
шкафу целых пол-литра кислоты. Может, она ей тут еще и торговала...
- Уйди, пожалуйста, с дороги... Я знаю, что ты восстановишься... Но
убежать-то мне времени хватит... Давай не будем, а? - доктор почти плакала.
Все-таки, она не пробовала ни разу никого поливать кислотой - боялась.
Видимо, знала по учебникам, что зрелище не из приятных.
Я не был уверен, что мне доведется восстановиться, и я отошел от
двери.
Доктор подобрала со стола свою сумочку и медленно стала выходить,
стараясь все время смотреть на меня.
Двигаясь вперед спиной, она не могла заметить порог позади. Секунду я
думал, что сейчас она упадет и выльет всю банку на себя. Слава Богу,
инстинкт самосохранения оказался сильнее, чем природная глупость, и она
догадалась выпустить бутыль. Это помогло - доктор совершила какой-то
немыслимый пируэт, сохраняя равновесие, и выскочила из медпункта.
Бутыль раскололась и по полу расползлась зловонная лужа. Деревянный
порог обуглился и задымил. Несколько капель кислоты попали на мою куртку,
кожа вокруг этих капель съежилась и почернела. Я почувствовал жгущую боль в
ноге - все-таки и на меня попало. Испорчены любимые джинсы. Зато теперь
будет ясно - восстанавливаюсь я или нет.
Стараясь не наступить в кислоту, я вышел. Подумал немного, вернулся,
подошел к столу и взял книгу. Она была обернута в плотную бумагу, и
названия я не увидел. В переходе зазвенел полицейский свисток.
Мне оставался только один путь к отступлению - по железной лестнице. Я
был уверен, что у меня все получится. И правда, дверь наверху не была
заперта.
Сегодня ночью было тихо - отчего-то не стреляли.
Пульсирующая боль, мучившая мою ногу, немного отпустила. Я подошел к
освещенному месту и задрал штанину. Ожог был совсем маленьким - хоть в этом
мне повезло.
Прямо на моих глазах края раны стали стягиваться в точку. Стало ясно,
что время идет назад, что сейчас от моей ноги отделится капля смертельной
жидкости, и вновь влетит в чудом собравшуюся из осколков банку. В этот
момент где-то перестали откручивать назад кинопленку. Сомнений не было -
мне не привиделось: я как идиот стоял под фонарным столбом, обозревая
абсолютно здоровую конечность.
Видимо, я был действительно мертв. Мне только по инерции казалось все
это время, что я живу. Нужно немедленно лечь в склеп и ждать. Анубис
достойно исполнил свое дело. За мной придут шакалы.
Впрочем, было еще одно объяснение - в меня могли внести новые
свойства, о которых я не знал. Это означало, что моя, еще не выполненная,
работа, уже оплачена.
Так или иначе, у меня есть достаточно времени до утра, чтобы выбрать
между жизнью и смертью.
В переулке за мной увязалась черная псина. Соблюдая дистанцию, пес
выбирал угол, под которым атака была бы наиболее безопасна.
Я обернулся к нему лицом, крикнул:
- Стоять!!! Как фамилия?!!
Обычно это помогало, но пес только сверкнул слегка сумасшедшим глазом
и продолжал приближаться.
Я, неожиданно для себя, побежал. Это был неправильный поступок. Мой
побег мог только разозлить животное, но остановиться было не в моих силах.
Поначалу пес лениво трусил за мной, и вдруг неожиданно остановился, словно
охотничья собака, почувствовавшая добычу. Пес стоял и смотрел мне вслед, у
него не было сил тронуться с места.
На перекрестке я сразу поймал мотор.
- В центр.
Пока мы ехали - почти летели - я сжимал в руках книгу, и вспоминал
короткие, но запомнившиеся названия чужого языка. Вместе с ними ко мне
приходила жизнь и восстанавливалось сбитое в беге дыхание.
- Хет, - произнес я негромко, пробуя слово.
- Чего сказал-то? - повернулся ко мне водитель.
- Да ничего, так, взгрустнулось... Ты давай, давай, быстрее можешь?
3. Книга Скорби
... И был вечер, и было
утро: день вторый.
И сказал Бог: да
соберется вода, которая
под небом, в одно место,
и да явится суша. И стало
так.
И назвал Бог сушу землею,
а собрание вод назвал
морями. И увидел Бог, что
это хорошо.
Бытие, глава 1
...и вдунул в лице его
дыхание жизни, и стал
человек душею живою.
Бытие, глава 2
В просторном вестибюле постовой долго сверял мой пропуск со списками,
хранившимися в его столе. Видимо, он дежурил здесь всю ночь, и не смог
уснуть - вот уже пять минут он смотрел на лист своего талмуда, на котором в
середине отчетливо была выведена моя фамилия, и не мог сличить пропуск с
записью. Я видел, что он в затруднении, но не хотел ему помогать - мне тоже
не удалось выспаться. Спина болела. Надо будет подложить под сетку кровати
доску, чтобы было удобнее спать. Хорошо хоть генерал больше не звонил.
Я особенно не раздумывал сегодня с утра, ехать мне в институт, или
нет. Решение пришло само собой. В конце концов, хоть Шехтеля посмотрю -
подумал я. Ну, Шехтель был на первый взгляд, в полном порядке. По крайней
мере, никаких следов перестройки в вестибюле не было заметно.
- Вы это зря сюда пришли.
- Как зря? - не понял я.
- Так Вам же к Шепелеву, а он в другом здании совсем. На улицу
выйдете, направо, а там вторая проходная.
- А что, я здесь никак не пройду?
- Да ремонт у нас. Реставрация. Все закрыто. Проще будет по улице.
Ну, по крайней мере, одно понятно - особняк он не перестраивал. И то
слава Богу. Шехтеля я, правда, не посмотрю. Опять обманули.
Во второй проходной боец был более расторопен.
- Вы через двор пройдите, там перегорожено сейчас все, Вы эти леса
обойдете, там такой серый трехэтажный дом увидите. В саду. Так Вам туда. И
в комнату 12. Я позвоню - предупрежу.
Проходя по саду, я остановился от странного звука - тихий скрежет
висел в воздухе, уже готовый разрешится резким срывом и треском. Это
скрипело на ветру сухое дерево, нервно покачиваясь и ожидая смерти. Я
постарался обойти опасную зону, прикинул, каковы будут разрушения при
падении.
В двенадцатой комнате меня уже ждали.
- Меня зовут Александр Иванович Шепелев, - доктор был худ и слегка
лысоват. Очки доктор Шепелев не носил и на сумасшедшего изобретателя или
врача-убийцу похож не был, - А вы, Дмитрий Александрович, никак с проверкой
к нам? Мы, собственно, уже привыкли. Ваше ведомство нас не любит.
Я хотел было возразить, что, мол, ведомство вовсе и не мое, но
вспомнил о совершенной предоплате и о том, почему я здесь, и промолчал.
Приходилось играть роль послушного функционера от Управления.
- А за что Вас любить-то? Было бы за что - любили бы, - эти слова были
считаны мною с листа какой-то уродливой пьесы. Было страшно видеть, что
пьеса эта записана во мне.
- Ну как же, мы же делаем полезное дело - стараемся вернуть обществу
полноправных граждан. Санитары леса, так сказать.
- А вот с этим мне и предстоит разобраться... Что это? - На стене
кабинета висел причудливый ломаный график. Я подошел поближе -
горизонтальная ось начиналась с тысяча девятисотого года. До 1945 года
график колебался в пределах от двух до десяти, а затем резко взмывал вверх,
достигая в иные годы отметки в 300 -400 единиц.
- Это имперская статистика случаев зафиксированной невосстановимой
амнезии, - доктор Шепелев мягко улыбнулся, - Этот график у меня вместо
иконы - глядя на него, начинаешь верить в Бога. Казалось бы, какая связь
между встречей на Березине1 и психическим заболеванием?.. Однако - вот...
- Отсюда Вы делаете естественный вывод о вредности Судьбоносного
Решения2 и Имперской Идеи вообще? - я удивился, насколько легко рождались у
меня в горле эти слова. Похоже, что принятая роль заполнила меня всего до
краев. Я уже не знал, что с нею делать.
- Да нет, что Вы!! Упаси Господь, - доктор даже перекрестился, -
Посудите сами, это же наоборот, свидетельствует о том, что даже силы
природы ратуют за Империю. Ведь что есть амнезия? Амнезия есть потеря
памяти. Неужели нам нужно помнить о том, что в 1941 году два дома Империи
смертельно враждовали? Нет, конечно, нам не нужно об этом помнить - и
кривая роста заболевания резко подпрыгивает! Согласитесь, Дмитрий
Александрович, показательная штука! - профессор даже зарумянился и говорил
с таким энтузиазмом, что я невольно позавидовал его искренности.
- А у Вас что, не воевал никто?
- Ну к чему так грубо провоцировать, Дмитрий Александрович, не
нужно... Мой папа, знаете ли, в Белоруссии служил. В полиции... Так что...
- Хватит об этом. Сейчас мы пойдем осматривать палаты.
- А... Сколько угодно... С каких желаете начать - с неизлечимых, или с
выздоравливающих?
- Ну... Неизлечимые мне как-то ближе.
- Ну и прекрасно... Пожалуйте, - и доктор открыл передо мной дверь.
Он повел меня к лестнице, ни на минуту не переставая болтать:
- Вы в каком же звании будете, если не секрет? Я надеюсь, не меньше
капитана? К нам, обычно присылают офицеров весьма солидных. Только,
извините, толку никакого.
- А чего Вы, собственно, ждете?
- Я-то? Я, собственно, ничего не жду. Обидно, знаете ли, что каждые
три месяца присылают кого-нибудь. Вот скажите мне, чего Вы здесь хотите
найти? У меня на попечении только сорок пациентов, все беспамятные, снимать
с них показания - дело бесполезное, хотя у вас любят все бесполезное...
- Это что же, получается, что и я, по-вашему, бесполезен.
- Ну, этого, положим, я не говорил... Всякий человек по-своему
полезен. Может быть, Ваша польза в том, что Вы не даете мне застояться...
Хотя нет, это у меня гордыня проявляется. А может быть, у Вас интерес
научный? Может, мы коллеги?
- Ну, интерес у меня, положим, точно есть. Я, видите ли, бессмертен со
вчерашнего дня, так что моя задача теперь - не сойти с ума и не потерять
память. А то мое безумие будет длиться слишком долго.
- Да? Интересный случай... А таблетками Вы не злоупотребляете? Нет?? А
то у меня в практике ни одного бессмертного не было - ложились бы - я бы
Вас того, подлечил, а?
- Да нет, я пошутил, конечно... Вы что, всегда так серьезны?
- Профессия обязывает. Ну, кого смотреть будем - пациенток или
пациентов?
- Я посмотрю всех. У Вас нумерация палат принята?
- Конечно.
- Ну вот, всех по порядку и обойду.
- Ага, это Вам с восьмой палаты начинать придется. С первой по седьмую
у меня никого нет. Это сюда.
Узкое, забранное решеткой окно давало достаточно света. Через решетку
был виден дом напротив и засыхающие деревья перед его фасадом. С деревьев
чулком слезала кора, и одно из них я узнал - оно скрипело.
На покрывале постели хаотично, брошенные слабеющей рукой, лежали
черно-белые фотоснимки.
Обитатель палаты - старик - был одет в полосатую пижаму и выглядел
чрезвычайно изможденным.
- Вы что, их не кормите совсем, что ли? - обернулся я к Шепелеву.
- Да нет, что ты, сынок, конечно, кормят, это я просто есть не хочу, -
ответил мне старик.
- Приходится прибегать к принудительному кормлению, - хвастливо заявил
Шепелев.
Тут в палату вошла медсестра.
- Александр Иванович, Вас срочно просят к телефону. У Вас в кабинете.
Я все здание обегала - насилу нашла.
- А откуда звонят?
- Да в том-то и дело, что из Министерства.
- Дмитрий Александрович, побудьте здесь одни с Евгением Рудольфовичем,
я вернусь скоро, не задержу. А Вы как раз и выясните все, что хотите - и
как кормят, и почему не едим. Правда, Вы ведь все расскажете гостю нашему,
а, Евгений Рудольфович?
- Уж как есть все доложу, дорогой доктор, без утайки. Однако, боюсь,
что запамятовать могу чего. Но Вы мне поможете. Так, доктор?
- Это точно. Ну, я пошел.
Вместе с уходом доктора роль следователя как-то вылилась из меня,
просочилась сквозь кожу, и я оказался со стариком один на один - старик и
моя пустота.
- А ты, сынок, ведь думаешь, что я старик, да?
Я послушно кивнул. Лысая голова, покрытая легким седым пухом и
глубокие морщины по всему лицу не оставляли повода сомневаться в возрасте
пациента.
- А мне ведь пятьдесят пять всего... Вот что болезнь со мной
сделала... А Вы, простите великодушно, не больны часом? Нет. Это же видно
сразу - болен ты или нет. Это же в глазах живет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12