Зато грехов — хоть отбавляй.
— …Что было, то и будет, и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем… — чуть грустно проговорила девушка.
— О, да вы знакомы не только с искусством северного Возрождения, но и с Екклесиастом! — изумился Александр. — Здравствуй, племя молодое, незнакомое! Хочется немедленно познакомиться со столь славной представительницей…
— Настя, — улыбнувшись, перебила его девушка.
— Александр Борисович, — чуть склонил голову Турецкий.
— Я, Александр Борисович, вообще-то больше люблю философию древнего мира. Конфуций, Лао-цзы, притчи царя Соломона, древние греки… Действительно, нет ничего нового под солнцем, и не скажешь лучше, чем-то кто-то из древних уже сказал об этом. Ну вот мы почти приехали. У следующего светофора остановите, пожалуйста.
Саша отметил про себя, что останавливаться ему совсем не хочется.
— Что ж, удачи вам, Настя!
Автомобиль замер у бровки тротуара.
— Знаете что? Вы такой замечательный! Я хотела бы вас отблагодарить.
— Это как же? — навострился Александр.
— Приходите вечером в бар «Голливудские ночи». На Варварке. Я там работаю.
— Стриптизершей? — испугался Турецкий.
— Нет, что вы! Официанткой. Там половина нашего курса подрабатывает. Деньги-то нужны.
— Это точно. Деньги еще никто не отменял. И когда?
— Хоть сегодня. Я как раз сегодня работаю.
— Сегодня вряд ли.
— Ну… Когда захотите. Там интересно. Актеры бывают, режиссеры, всякие шоумены. Я через два дня на третий работаю. Мы открываемся в пять вечера. И до утра. Я вас фирменным коктейлем угощу.
— Спасибо, Настя! Давно меня девушки не угощали. Пожалуй, со времен студенческой юности, — с чувством произнес Турецкий.
— Ну вот и вспомните юность! — Настя стрельнула в государственного советника юстиции озорными черными глазами и выскользнула из машины.
Саша, пережидая красный сигнал светофора, загадал: если она обернется, схожу в ее клуб, что уж такого-то? Если нет… Девушка дошла до перекрестка легкой, стремительной походкой. Еще мгновение — и она исчезнет. Сердце учащенно забилось. Уже на повороте Настя оглянулась, улыбнулась и махнула ему тонкой рукой в браслетах. Турецкий облегченно вздохнул. Сзади нетерпеливо сигналили. Светофор вовсю пылал зеленым. Александр нажал на газ, насвистывая арию Тореадора.
Устроить праздник на троих не удалось. Накануне торжества позвонил Грязнов и заявил, что он все равно заявится поздравить любимую жену лучшего друга, независимо от того, захочет ли его увидеть виновница торжества.
— Захочет! — обрадовался Турецкий.
Ирина рассердилась на самоуправство мужа.
— Ну что ты? Славка же свой человек! — оправдывался Александр.
— А может, я хотя бы в свой праздник хочу побыть с тобой и Ниночкой? Могу я позволить себе такую роскошь раз в сорок лет? Славка придет, вы уйдете на балкон курить и будете говорить только о делах. Что, я не знаю, что ли?
— Клянусь, что говорить будем исключительно о тебе! Чтоб мне сдохнуть!
— Не надо мне пустых обещаний! И я не хочу, чтобы обо мне. Я хочу, чтобы со мной.
— А ты знаешь что? Ты пригласи Тамару. Может, она нашего Славку обворожит, замкнет на себя. И мы будем как бы вдвоем.
— Вот именно — как бы! Тем более что Грязнов не любит эмансипированных женщин.
— Я тоже, — отозвался Александр.
Ирина сердито фыркнула и ушла на кухню.
Тамара — давняя приятельница Ирины по студенческим временам, женщина свободная и приятная во всех отношениях — приглашение приняла с удовольствием.
Но обворожить непреклонного Вячеслава ей не удалось. Вообще весь этот день не задался. С утра Турецкий отправил жену в парикмахерскую, храбро взвалив на себя хлопоты по приготовлению праздничного застолья. Гвоздем программы должны были стать языки по-французски. Подробная инструкция по доведению уже отваренных и «освежеванных» телячьих полуфабрикатов до состояния готового блюда лежала на кухонном столе. Александру надлежало натереть яблоки и сыр. В полученную смесь добавить майонез, множество специй, обмазать этим добром лежащие на поддоне языки, засунуть все это хозяйство в духовку. Контакт двадцать минут при температуре такой-то. Не сводить глаз! Не забыть выключить!
Но во время контакта блюда с духовкой пришел Грязнов. Они приняли по малой, заговорили о работе, черт ее побери. Ушли на балкон курить… Нинка, которой был перепоручен контроль за блюдом, зависла на телефоне… Кончилось тем, что Ирина влетела к ним рассерженной фурией — запах гари распространялся по лестничной клетке. Языки по-французски безнадежно сгорели. И как ни пытались Слава с Александром утешить именинницу, она вдруг горько расплакалась. Тут как раз заявилась эмансипированная Тамара. Увидела подругу в слезах, учуяла запах горелой пищи и понимающе хмыкнула. Затем, уже за столом, провозгласила тост за совершенство женщин и убожество мужчин. Тут уж не выдержал Александр. Схватив рюмки и бутылку «Хеннеси», он увлек Славу на балкон…
Раздражение против Ирины не оставило его и поздним вечером, когда они уже лежали в постели.
— Я одного не понимаю: неужели эти несчастные языки стоят испорченного всем вечера? — процедил сквозь зубы Александр.
— Ты вообще много чего не понимаешь, — откликнулась жена.
Турецкий сердито отвернулся и засопел, делая вид, что спит. Слыша, как тихо всхлипывает Ирина, и почему-то не желая ее утешить.
Глава 4
Невидимый меч
Они сидели в небольшом, безлюдном кабачке. Бояринов, оказывается, знал массу таких уединенных местечек в шумной и суетной Москве. Пили вино, поедали всякую морскую живность и говорили, говорили…
— Скажите, Верочка, это ведь не первый ваш брак, правильно?
— Да. Третий. Но, в отличие от двух предыдущих, абсолютно счастливый, — откликнулась Вера Горбовская.
Бояринов лишь рассмеялся этаким мефистофельским смехом.
— Что вы смеетесь, Антон?
— Да полноте! «На свете счастья нет, а есть покой и воля». Это стало штампом, но все истины банальны.
— Ну почему же нет? А у нас — есть, — с вызовом ответила Вера.
— И чем этот ваш брак отличается от двух предыдущих?
— Чем? — Она задумалась, покусывая веточку зелени. — Знаете, оба предыдущих были стандартны для людей нашей профессии. Полная свобода, параллельность существования.
— Они тоже были актерами, ваши прежние супруги?
— Нет, первый был художником. Это, впрочем, почти то же самое. Если не хуже. Натурщицы и все такое… По молодости казалось унизительным требовать супружеской верности. Тем более что все мы, по сути, живем на площади, все друг друга знают. И всем хорошо известно, кто с кем спит. Единственное средство защиты — делать вид, что тебе безразличны измены мужа, и… изменять самой. Это на самом деле очень разрушительно для брака.
— Да? Но многие актерские семьи именно так и живут. Годами, десятилетиями.
— Да, это так. Но я, видите ли, из очень патриархальной семьи. Мой отец хоть и москвич, но не коренной. Он осел в Москве после института, женившись на маме. А вообще он из сибирской домостроевской семьи. Где по воскресеньям всей семьей лепили пельмени, где мой дед был строг и скор на расправу. И сам отец был таков же. Тоже мог пройтись ремнем.
— По вашим, как я воображаю, нежнейшим ягодицам? — изумился Бояринов.
— Нет, меня он пальцем не трогал. А вот брату доставалось. Мы все побаивались его. Но и любили. Он был кормильцем, защитником. И он, а не мама разрешил мне сниматься еще девчонкой. Он верил в меня.
— А ваши мужья? — напомнил Бояринов, не забывая подливать Вере вина.
— Мужья? Я уже объяснила. Невообразимая легкость бытия. Разъезды, гастроли, съемки, редкие встречи и неизбежная отчужденность. А мне подспудно хотелось стабильности, незыблемости.
— И вы нашли ее в Олеге?
— Да, представьте, — словно стараясь что-то доказать, ответила Вера.
— Он ведь, кажется, моложе вас? Лет на…
— Десять. А что? — опять с вызовом ответила Вера.
Но по тому, как мгновенно залилось краской ее лицо, Бояринов понял, что попал на болевую точку.
— Господи, да абсолютно ничего! На самом деле вы выглядите моложе, чем он.
— Меня совершенно не волнует, как я выгляжу, — надменно произнесла она.
— Вот как? — лукаво улыбнулся Бояринов.
— Вернее, я уверена в себе. И в своей внешности.
— Господи, Верочка! Да я с первой минуту общения уверял вас, что вы — обворожительная женщина. Что вы — вне возраста. Что ваша загадочная сексуальность сведет с ума любого мужчину от семи до семидесяти лет!
Вера рассмеялась.
— Ну наконец-то! А то я уж испугался, что потеряю свою звезду. Поймите, я расспрашиваю вас не из пустого любопытства. Я должен знать о вас и об Олеге все. Как семейный врач, как адвокат, если угодно. Я должен чувствовать своих Ирину и Максима — героев фильма. Эти вымышленные образы, они будут воплощены в ваши с Олегом тела, в ваши души, сердца.
Вера завороженно смотрела на Бояринова. Мягкий, проникающий в сознание голос, который обволакивает, заставляет быть послушной и покорной.
— Так все-таки что вы нашли в Олеге? — с безжалостностью натуралиста, препарирующего нечто живое и трепещущее, вернулся к своему Бояринов.
— Разве я не ответила? Олег — воплощение надежности, преданности. Я чувствую себя с ним защищенной. Дело ведь не в возрасте, как вы сами говорите, Антон. Как женственность не зависит от возраста женщины, так и мужественность определяется отнюдь не годами мужчины.
— Ах, Верочка, как я рад, что судьба свела меня с такой интересной женщиной! Вы — потрясающая! Но почему вы исчезли из киношной жизни? Я не видел ваших работ лет… семь, пожалуй.
— Да. У нас родилась дочь. Поздний ребенок. И Олег всегда был против того, чтобы я работала. Он сам достаточно успешный актер и может прокормить нас с дочерью. А я, признаться, к моменту нашего романа устала от напряженной работы и в театре, и в кино. Я была рада передышке. К тому же в быту я женщина не капризная и довольствуюсь малым.
— То есть он запер вас в клетке, ваш Олег?
— Ну… Почему запер… Я сама…
Голос ее зазвучал неуверенно. Бояринов снова подлил вина в бокалы.
— Как же мне удалось завладеть вами обоими? Я имею в виду, разумеется, предстоящую работу.
— Это я настояла. Когда от вас позвонили с этим предложением, я уговорила Олега. Вы — один из лучших режиссеров…
— Один из лучших? — переспросил Бояринов, и взгляд его вмиг стал жестким и холодным.
— Хорошо, лучший. Я просто не хотела, чтобы вы заподозрили меня в лести, — испуганно поправилась Вера.
— Все правильно, вы умница, — сухо рассмеялся Бояринов. — Так вы получили предложение и настояли на том, чтобы его принять?
— Да. Олег, если честно, сначала был против. Но я его убедила.
— То есть вы все-таки тоже что-то решаете в семье?
— Разумеется. — Теперь уже голос Веры приобрел металлические нотки.
— О! Вот теперь я верю. Верю, что ваш сибирский характер не размяк окончательно перед очарованием молодого супруга. Браво!
— Не размяк, — подтвердила Горбовская. — Кроме того, существует и мотив материальный. Наша дочь часто болеет, и мы решили строить дом за городом. Заработков Олега хватает на жизнь, но для строительства дома этого не достаточно. Он вынужден был смириться и согласиться на ваше предложение.
— Что ж, грех говорить, но нездоровье вашей девочки, дай ей Бог окрепнуть, вернуло вас вашим зрителям, почитателям вашего таланта, среди которых и ваш покорный слуга.
Вера улыбнулась. Она была пьяна этаким легким опьянением не только от вина, но и от свободы, которой давно не ощущала, от того, что эта свобода была ей приятна, как приятно было сознание того, что она нравится, очень нравится Бояринову. И от того, что свобода эта была узаконена, что ли. То есть входила в производственный процесс. И поэтому не вызывала угрызений совести. В конце концов, у них подписан контракт, они с Олегом хорошо заработают. А как работать над ролью, это решает режиссер. А она ни при чем.
«И пусть сегодня он укладывает Сонечку! Пусть разогреет себе ужин, — с непонятным раздражением против мужа подумала Вера. — Я избаловала его. В конце концов, это я принесла нам выгоднейший контракт, это на меня пойдет зритель. Это в меня влюблен режиссер!»
Вера Горбовская вернулась домой глубоко за полночь. Бояринов довез ее на такси до подъезда, вышел из машины и долго еще не отпускал Веру, держа ее руки в своих, что-то говоря, глядя на нее проникновенным взглядом.
Олег видел все это в бинокль. Ему было стыдно, но он смотрел, как Бояринов долго целует руки его жены. Одну, потом другую. Смотрел на ее лицо, раскрасневшееся, с полузакрытыми глазами…
Да что же это? Что же это делается? Вера взглянула на окна, и Олег отшатнулся, нервно заходил по комнате.
Какого черта он дал согласие на эту работу?! Ведь предупреждали его! Ему говорили ребята из театра — не суй голову в пасть ко льву. Но эти предостережения только раззадорили его: смешно ему, молодому, успешному мужчине, ревновать жену, которая старше его на десять лет, к другому мужчине, который годится ему, Олегу, в отцы. Пусть он хоть трижды талантлив и признан!
И Вера — она так дорожила их очагом, их маленькой крепостью, в которую они никого не пускали. И вот оно!
В дверях щелкнул замок. Олег выскочил в прихожую. От Веры распространялся запах вина.
— Ты… пьяна? — изумился Золотарев.
— Нет, просто выпила, — не своим, чужим, холодным голосом ответила Вера. — Как Сонечка?
— Ты вовремя вспомнила о дочери. Она уже три часа как спит.
— И что? Я работала.
— Вино, посиделки неизвестно где, возвращение полночь-заполночь — это что, входит в работу?
— Не кричи — разбудишь дочь.
Она прошла мимо него, поправляя волосы, и он ощутил запах мужского парфюма, исходящий от ее рук.
— От тебя пахнет его запахом! — вскричал Золотарев. — Этим его одэколоном, — с издевкой проговорил он, — как там? «Дерьмо гусара»?
— Ты с ума сошел? Что ты несешь? — раздался ее голос уже из ванной.
Он прошел за ней. Жена мыла руки, разглядывая себя в зеркале. И ее взор был все еще там, на улице, возле машины. Увидев перекошенное от злости лицо мужа, Вера повернулась к нему.
— Ну что ты злишься? Разве так уж часто я возвращаюсь домой поздно? — спокойно проговорила она. — Мне кажется, это впервые за несколько лет. Обычно это я поджидаю тебя до середины ночи.
— Неправда! До какой середины, что ты мелешь?
— Прекрати разговаривать со мной в таком тоне! — В ее голосе появился металл. — Я была с режиссером! Мы работали над ролью! Ты что же, ревнуешь меня к нему? Это же смешно!
Она рассмеялась.
Он схватил ее за плечи, развернул, заставил наклониться, поднял подол шелкового платья. Его движения были грубыми. Он почти хотел причинить ей боль.
— Что ты делаешь? Мне больно! — Она вырывалась. — Пусти! Я не хочу так!
— А я хочу! — сквозь зубы проговорил Олег, не выпуская ее, еще крепче сжимая стройное тело, раздвигая ногами ее ноги. — Я хочу! Я твой муж! И будет так, как хочу я!
Они не спали всю ночь. Впервые они лежали по разным краям широкой постели, не желая касаться друг друга. Словно между ними лежал невидимый, обоюдоострый меч.
— Ну вот, нечто такое же будет и в павильоне. Примерно так же, примерно… — рассеянно говорил Бояринов, пропуская Веру вперед, в большую комнату со светлыми, плотными шторами.
Он прошел к окнам и распахнул их. Осенний ветер ворвался внутрь, надувая парусами плотную ткань. Комната была пуста. Вернее, она была заполнена. Она казалась заполненной огромной, старинной кроватью красного дерева. Темно-синее шелковое покрывало, на котором разметались подушки, зачехленные розовым, бордовым, желтым шелком. Белые стены. Вмонтированные в них светильники с матовыми плафончиками.
Все. Больше в комнате не было ничего. Ни стола, ни стула.
Вера остановилась.
— Ну что же вы? Не робейте. Проходите, осваивайтесь. Завтра нечто подобное будет на съемочной площадке.
Вера подошла к кровати.
— Это ваше супружеское ложе?
— Нет, что вы, помилуйте. — Бояринов рассмеялся. — Мы с Ольгой Андреевной живем параллельно. Не мешаем друг другу. У нее музыка и ученицы, у меня фильмы и актеры. И это нас вполне устраивает. Садитесь, Вера. Я сервирую столик и вернусь.
— Куда же садиться? — улыбнулась она.
— На кровать, куда же еще? Или вам больше нравится сидеть на полу?
— Я больше привыкла к стульям.
— Отвыкайте. Предстоящие две недели вы проведете исключительно в постели. Вы будете в ней спать, есть, любить, страдать. Вы будете в ней жить. Садитесь и обживайтесь.
Он вышел. Вера села на край постели, глядя в окно. Ветер отбросил штору в сторону, и она увидела вишневый сад, полный старых уже, как Фирс, деревьев.
Он привез ее к себе на дачу. В дом, наполненный легендами и призраками, так, по крайней мере, чудилось Вере.
Дверь скрипнула, Бояринов вкатил столик. Вино, фрукты, что-то там еще… Впрочем, совершенно неважно, что именно. Она чувствовала, что ее начинает бить нервная дрожь.
1 2 3 4 5