— Ломать шею учат во многих подразделениях, — заметил Агеев. — Десант, разведка…
— Выясню, — коротко и весомо посулил Голованов.
— Вот и я говорю: вникните, выясните. Дело может оказаться непростым.
В это время со стороны письменного стола начальника «Глории» послышался треск и скрежет, словно туда приземлилось гигантское насекомое. Двое бывших спецназовцев автоматически сделали какие-то странные, упреждающие движения.
— А, чтоб тебя! — вскрикнул Денис и принялся лихорадочно ворошить следственные материалы. Под бумагами обнаружился мобильный телефон, который трясся и светил красным дисплеем. — Не пугайтесь, это я его вчера на виброзвонок установил, — облегченно вздохнул Денис и нажал на кнопку «Yes». — Да, Грязнов слушает…
— Дениска! Это дядя Сема Моисеев тебя донимает. Как насчет выпивона с закусоном?
— Не могу, Семен Семенович, — обреченно вздохнул Денис Грязнов, косясь на часы: сегодня ему предстояло наведаться в морг и в прокуратуру. — Сегодня никак. Бегаю, как бешеный волчара…
— Дениска, таки разве дядя Сеня не знает, что ты у нас мальчик занятой? Дядя Сеня не выжил еще из последнего ума. Но, надеюсь, завтра ты выкроишь часочек, чтобы посидеть и расслабиться на моей скромной коммунальной кухне в компании старых друзей. Пирушку организует мой бывший подследственный, который объявился с честно нажитым богатством. Будут Юра Гордеев, Саша Турецкий, Костя Меркулов, опять же Слава, дядька твой… Все будут, солнце наше, тебя только не хватает.
По мере перечисления знакомых имен Денис Грязнов оживал. Повеяло теплом дружеских связей, воспоминаниями о совместных приключениях и подвигах. Да что он, в самом деле, похоронить решил себя в «Глории»? Сон — работа, работа — сон, ни с кем не видится, теряет старых друзей… А, гори все синим пламенем, может он выкроить хоть один вечер?
— Ждите, дядя Сеня. Буду. Говорите, во сколько приезжать.
Все-таки Денис, как ни старался прийти вовремя, опоздал. Возможно, это и к лучшему: приехал он в самый разгар дружеской попойки, когда все уже познакомились с Левой Ривкиным и слегка выпили, ровно столько, чтобы свободнее полились речи и градус общего настроения поднялся до нужной температуры. Незнакомый большинству до сего дня «мистер Твистер» Лео Ривкин под влиянием совместного распития отменных горячительных напитков стал в компании совсем своим: его хлопали по спине, ему исправно наполняли рюмку, с ним спорили о том, что являлось его прямой специальностью. Скромно примостившись за столом, Денис прислушался к беседе.
— Я, конечно, серый ментяра, — полушутя, полусерьезно напирал на гостя Слава Грязнов, — я, может, чего-то не понимаю, но считаю так: не пройдет у нас это авангардное искусство! Русскому человеку чего надо? Чтобы все было красиво нарисовано. Вот Кустодиев с его пышными бабами. Я смотрю и вижу: баба! Можно затащить такую бабу в койку? Охотно. А куда, скажите на милость, годятся худосочные девицы этого вашего гения, Модильяни? Личико треугольное, перекошенное, один глаз на щеке, другой на лбу… Ее, беднягу, не в койку, ее в больницу надо! Ты, Лева, конечно, скажешь, это у меня от недостатка образования…
— Нет, Слава, — Лева, опрокинув очередную рюмочку коньяку, ловко подцеплял на вилку толстенький ломтик семги. — Отнюдь. Это не недостаток образования. Это избыток бедности.
— Не понял, друг. П-поясни.
— Или, если хочешь, неудовлетворенность элементарных потребностей. Думаешь, сложно? Все очень просто. Когда человек голоден, чего он хочет? Нажраться от пуза. Когда человека мучает сексуальный голод, чего он хочет? Пышную бабу и в койку. А вот когда человек сыт, обут, одет, сексуально удовлетворен и мухи его не кусают, он с удивлением обнаруживает, что, оказывается, он состоит не только из этих простейших желаний. Он все еще чего-то хочет, но сам не поймет чего. И тогда ему на помощь приходит искусство. Учтите, современное искусство, которое по-настоящему отражает ритм и психологию нашего века. Но для понимания искусства необходим тонкий вкус. А чтобы развивать тонкий вкус, необходимы время и деньги. Поэтому возможность наслаждаться современным искусством — это, если хотите, друзья, экономический критерий. Если в обществе сформировался слой потребителей современного искусства — это показатель определенного уровня достатка. Если Россия не сойдет со своего нынешнего пути, будет и она его потреблять, никуда не денется.
Волосы на голове Вячеслава Ивановича Грязнова в массе своей сменили рыжий цвет на седой, но лицо по-прежнему легко вспыхивало кирпичным румянцем, как у всех рыжеволосых. А покраснел он от алкоголя или от смущения — это неведомо.
— Любопытно, — подал голос молчавший до сих пор Турецкий. — Значит, гении авангарда могут рождаться только в богатых странах?
— Рождение гения, Саша, звездная случайность, — примирительно отозвался Лева. — А вот найдет ли себе гений применение — зависит от экономических условий. Ты можешь представить себе гениального физика или шахматиста, который родился в каменном веке? Пропадет, бесполезно растратит себя! Социальная неустроенность губит великих. Да, вот, кстати, пример: ваш — то есть наш — соотечественник Бруно Шерман…
— Шерман… Что-то знакомое, — Турецкий попытался добыть из недр памяти сведения, которыми регулярно его пичкала причастная миру искусств Ирина Генриховна.
— Художник. Один из отцов авангардной живописи. Участник объединения «Бубновый валет».
— Ага, ага, как же… — «Бубновый валет» вызывал в сознании Турецкого стойкие ассоциации с началом двадцатого века, революционными веяниями и тому подобным. Почему-то вспоминалась еще и татлинская башня, но Турецкий не нашел ей логического места.
Лева ни с того ни с сего тряхнул головой, будто просыпаясь, и воззрился на окружавших его людей так, словно только сейчас как следует их разглядел.
— Послушайте, друзья, у меня появилась одна блестящая идея… Вы ведь все тут, если не ошибаюсь, сыскари?
Присутствующие согласились с этим гордым определением.
— Как вы отнесетесь к тому, чтобы сейчас сюда явилась одна дама?
— Прекрасная? — уточнил Юра Гордеев.
— Во всех отношениях!
— Тогда разрешаем! Зови!
И через полминуты Лева уже развязно кричал в трубку (коньяк все-таки давал о себе знать):
— Ванда! Вандочка! Ты где? Бросай свою Красную площадь, лети сюда. Тут полно симпатичных мужчин: по возрасту разные, зато по духу все, как один, молодые! Не сердись, Ванда! Только не отключай телефон! Они нам могут помочь с Шерманом. Ну вот, успокоилась, другое дело. Как же с вами, прекрасным полом, нелегко! Слушай, как доехать: метро «Лубянская», площадь Воровского… В общем, рядом со зданием бывшего КГБ…
— Не пугайтесь, пани, — попытался внести свою лепту наклонившийся к трубке через весь стол Вячеслав Иванович Грязнов, — времена сейчас не кровожадные, и это учреждение называется ФСБ.
— Слава, не мешай! Ванда, записывай адрес…
В ожидании дамы мужчины налегли на выпивку, словно стремясь наверстать неизвестно когда упущенное. Посыпались соленые шуточки, которых не выдашь в женском обществе. Хорошо, что Костя Меркулов по служебным обстоятельствам не пришел! По степени деликатности он сам, как дама, при нем не пошутишь.
— Тук-тук! Ой, Семен Семенович, у вас гости… Можно, я из холодильника плавленый сыр возьму?
Всем померещилось, что Ванда прибыла раньше, чем рассчитывали. Только как же она проникла в квартиру через запертую дверь, без звонка? Но эта обворожительная особа, как отметил Лева, была намного моложе и свежее Ванды: Ванда выше ростом, с белокурыми волосами, уложенными в небрежную на вид, но дорогую прическу, с уверенным взглядом женщины, знающей себе цену и умеющей, если возникнет необходимость, дать отпор. Эта же была хрупкой брюнеточкой с глазами олененка, доверчивыми и испуганными одновременно. И надето на ней было что-то бежевое, с длинными махрами, зверушечье.
— Настенька! — обрадовался Семен Семенович. — Что же ты на пороге встала? Прошу к столу. На что тебе сдался плавленый сыр, когда у нас тут столько вкуснятины? Вот, позвольте представить, моя соседка Анастасия. Серьезная девушка, модельер. Из Барнаула. Обрати внимание, Денис, землячка твоя.
Не обратить внимания на Настю мог только слепой или импотент. Взгляды всех присутствующих мужчин обратились на ее покрытый свисающими полосами бежевой ткани лифчик… или искромсанную блузку… в общем, на что-то супермодное и откровенное. С таким неприступным видом, словно на ней был надет строгий деловой костюм, Настя села рядом с Денисом Грязновым. Денис почувствовал, как загораются его щеки, и рассердился на себя за эту унизительную для мужчины реакцию.
— Давно вы из Барнаула? — спросил он грубоватым голосом и прочистил горло.
— Полтора года, — ответила Настя, устремляя оленьи глаза на тарелку перед собой, которую ей тотчас же нагрузили ломтиками белой и красной рыбы и сырокопченой колбасы. Денис смотрел, как она аккуратно ест, чувствовал, как ее острый локоток случайно прикасается к его локтю, и чувствовал себя не грозным и неустрашимым начальником «Глории», а гиперсексуальным подростком. К счастью для его мужественной репутации, Настя вскоре ушла, сославшись на необходимость раннего подъема завтра.
— Отменная девочка! — причмокнул Слава, когда за Настей закрылась дверь кухни, и со значением подмигнул племяннику.
— Полегче, вы, бесстыдники! — приструнил мужское сообщество Семен Семенович. — Она мне как внучка. Если хотите знать, она…
Погребальный звонок оповестил собравшихся, что Ванда все-таки явилась, и подробности биографии Насти из Барнаула остались невыясненными.
Ванда, заполнив душную от винных паров и дыхания работников правосудия кухню запахом дорогих духов, сразу приступила к делу и с помощью Левы Ривкина обрисовала ситуацию, сложившуюся вокруг Бруно Шермана и его картин, прибавив только одну существенную деталь. По условиям функционирования комитета и фонда имени Бруно Шермана, того, кто в конце концов выяснит истинную судьбу художника, а также отыщет его последние произведения, ждет достойный денежный приз. Ни много ни мало — пятьсот тысяч долларов от щедрот заместителя госсекретаря США по обороне! Тем же, кто возьмется за эту титаническую работу и проведет полноценное следствие, определен гонорар в пятьдесят тысяч долларов. Не слабо, а?
— Ну как? — спросила пани Ванда. — По рукам?
Судя по восторженному голосу Левы, позвавшего ее на эту коммунальную кухню, она ожидала бурной положительной реакции. Реакция последовала вялая и не совсем та, на которую она рассчитывала.
— Надо подумать, — словно оправдываясь, промолвил Денис Грязнов. — Мы вообще-то охранное агентство, и сейчас у нас такая запарка…
Юрий Петрович Гордеев скучным голосом оповестил, что пятьдесят тысяч долларов, кто же спорит, очень хорошие деньги, но он адвокат и такими делами не занимается.
На щеках Турецкого заходили желваки, взгляд стал сосредоточенным и острым.
— Значит, так, пани Ванда, — сказал он. — Первое: вы переводите на счет агентства «Глория» двадцать пять тысяч долларов. Думаю, хватит на первое время на текущие расходы. Второе: материалы по Бруно Шерману. Все, что уже накопали.
— Замечательно, — улыбнулась Ванда Завадская. — Вот это говорит деловой человек. Деньги завтра же переведу. Думаю, вы не посрамите славы русского сыска.
— Саша, — вмешался Слава, который во время короткой, но проникновенной речи Турецкого безуспешно дергал друга за рукав, — давай-ка выйдем и побеседуем.
Участники застолья многозначительно посмотрели им вслед.
— Ты что себе думаешь? — накинулся Грязнов на Турецкого в прихожей. — А твое здоровье? А отпуск?
— Вот именно, Слава, отпуск! Целых тридцать дней в нашем распоряжении! Поди плохо — заработать за месяц пятьдесят тысяч долларов? А может, и пятьсот, как знать?
— А твои сны?
— От безделья кошмарные сны меня совсем замучают. Расследование предполагается тихое, связанное с делами давно прошедших дней. Никаких трупов в плане не стоит. Как раз за ним и отдохну.
Вячеслав Иванович напомнил старому другу о деле, связанном с произведениями искусства, в котором как раз трупов оказалось предостаточно. «Варяг» в клетчатой рубашке высказал неоспоримую истину: большое искусство связано с большими деньгами. А деньги крутятся вокруг этого Шермана колоссальные, судя по суммам, которые готов платить его фонд.
Но Турецкий, как всегда, был упрям и настойчив.
В конце концов Слава сдался.
— Но учти, — пригрозил он, — все равно заставлю тебя пить прописанные лекарства. Каждый день, так и знай!
— Заметано!
Друзья возвратились на кухню, где их решения напряженно ждали Лев Ривкин и Ванда Завадская, и тогда уже окончательно ударили по рукам.
4
Как завершение облачного дня, выдался погожий, но не жаркий летний вечер. Дочка Турецких Нинка где-то пропадала в компании друзей, но ее родителей это обстоятельство ничуть не огорчало. Даже наоборот. Давно они не чувствовали себя так раскованно. Саша, приняв дозу левитры, прописанную кудесником Светиковым, показал себя на высоте. Сперва они забрались в ванну, где от прохладной воды прикосновения становились только жарче. Постепенно Ирина принялась стонать от каждого прикосновения, не только между ног, но и к груди, и к шее, и даже к спине, она превратилась в сплошную эрогенную зону.
— Ой, Саша, Сашенька… а-а-а… Ой, больше не могу!
Вся мокрая, рассыпая брызги воды на паркет, Ирина выпрыгнула из ванны и побежала в спальню, а вслед за ней, пьянея от ее наготы, несся Турецкий. Он сейчас не был Турецким, он был забывшим обо всех проблемах жаждущим самцом. Ирина упала на широкую супружескую кровать, но не успела забраться на нее с ногами. Саша придержал ее за поясницу:
— Стой! Так и оставайся! Вот так… хорошо-о-о…
После они долго обнимались на мокром смятом покрывале, не желая терять и секунды долгожданной близости.
— Подвинься, — ткнула Сашу в бок Ирина. — Покрывало надо в стирку бросить.
Постепенно все возвращалось на круги своя, и любовница в ней уступала место жене.
— М-м-м, — не открывая глаз, отозвался Турецкий. — Погоди со стиркой. Не убежит.
Ирина улыбнулась:
— Вот видишь, Саша, я не зря старалась, врача искала. Помог ведь тебе Светиков?
— Что? А, ну да, помог. Только, Ира, лекарства — это половина лечения. Главное мое лекарство — отдых. Так и Светиков сказал.
— Так тебе же дали отпуск! Давай в этом году махнем все втроем в Прибалтику. Или, если хочешь, в Турцию: сервис и питание там дешевле, чем в Крыму.
— Нет, Ира, южный климат мне противопоказан. А от Рижского взморья тоска берет. Мы со Славой Грязновым договорились отдохнуть у знакомых во Львове. Ровный климат, прекрасный готический город, поблизости Карпаты. Свежий воздух, экскурсии… — понес Турецкий, зная, что за столько лет совместной жизни жена превосходно научилась слышать то, что он недоговаривает.
Ирина снова улыбнулась — на этот раз в уголке губ образовались горькие складки:
— Очередное расследование, да?
— Не волнуйся, Ира. Я туда еду не как следователь, а как частное лицо. Собрать досье на одного польского эмигранта, давно покойного. Неожиданностей не предвидится.
— Тем лучше. Частное лицо имеет право взять с собой жену.
— А куда мы денем Нинку? Она без надзора еще, чего доброго, забеременеет или пристрастится к наркотикам. — Привычная ирония в адрес Ирины, которая стремилась оберегать дочь, рослую самостоятельную девицу, буквально от всего. — Езжай уж лучше с ней к прибалтийской тетке, как вы обе привыкли. Не лишай себя маленьких радостей.
Ирина отвернулась. Турецкий имел право торжествовать победу, взять реванш за все те летние вечера, когда он приходил из прокуратуры или с задания усталый и голодный, как собака, а любимая жена прохлаждалась где-то в Дубултах, посиживая в кафе под декоративными корабельными снастями или выбирая в сувенирной лавчонке янтарь.
За столько лет семейной жизни Турецкий тоже научился видеть жену насквозь и мог читать ее мысли, словно открытую книгу.
«Неожиданностей не предвидится! Как будто неожиданности не подстерегают тебя повсюду, Турецкий! Ты уже не мальчик, ты окреп, заматерел, у тебя появились морщины, но это делает тебя еще более привлекательным. И они вешаются тебе на шею, твои неожиданности: голубоглазые и черноглазые, брюнетки и блондинки, шатенки и рыжие, крашеные и натуральные. Какую из этих неожиданностей ты будешь наяривать под сводами прекрасного готического города или на фоне ландшафта живописных Карпат? А потом вернешься, как ни в чем не бывало, в чистую семейную постель, все такой же бодрый и неутомимый? Может, и эта депрессия, эти кошмарные сны — предлог сбежать от законной супружницы, которая давно надоела?»
Трудно вести мысленный диалог.
1 2 3 4 5 6