Говоря о Карлове, чаще всего называют это имя.
– Насколько мне известно, он пришел в Прагу много позже начала строительства. Если он и руководил им, то лишь как продолжатель дела первого зодчего, воплощая в жизнь чужой проект.
– Легенды упоминают еще одного человека: некоего Богуслава Станека, который продал душу дьяволу. Ему удалось возвести этот изумительный свод, но когда работа была закончена, никто не решился убрать леса из опасения, что без них потолок обвалится. Вняв совету черта, зодчий поджег строительные мостки, и, дождавшись, пока огонь разгорится, сам прыгнул в пламя; скорее всего, ему померещилось, что свод обрушился. Впрочем, его душа все равно принадлежала нечистому, так что смерть тут особой роли не сыграла.
– Вы думаете, в легенде есть доля истины?
– Откуда же мне знать?
– Вы и впрямь не знаете?
– Простите мне мою бестактность, но вы меня не разыгрываете?
– И в мыслях не имею. – Внезапно лицо рыцаря стало серьезным. – Кажется, вы о себе ничего не знаете. Не волнуйтесь, торопить вас я не собираюсь, всему свое время. А сейчас подойдите, пожалуйста, ко мне. – Он манил меня, и лицо его было бесстрастным. Во мне опять проснулось прежнее доверие к нему, то, что зародилось еще в нашу первую встречу, но одновременно я, как и несколько минут назад, ощутил страх. Я боялся человека, чьей воле нельзя противиться.
С высоты своего роста он манил меня, и жесты его были исполнены приветливости и дружелюбия, но большие зеленые глаза выражали одно: приказ.
Я встал и двинулся к нему. В ту же секунду что-то шевельнулось над входными дверями: на балконе, двери которого не ведут никуда, разве что в глухую, с росписями, стену, тихо встала одна из статуй. Не Дева Мария, и не Альжбета, и не Иосиф, и не Захария, что составляют тут скульптурную группу. Это была пятая статуя, которая смешалась с остальными, чтобы лучше видеть неф и пресбитерий. Теперь же она отряхнула одежду, перелезла через перила и под удивленными взглядами деревянных скульптур – и я тоже был ныне в их числе – по пестрой ионической колонне спустилась вниз, на каменный пол храма, и встала рядом с Гмюндом. Ее зачесанные наверх колеблющиеся волосы не доставали мне даже до груди.
У меня закружилась голова, мне внезапно потребовалась опора. Я протянул вперед руку и, поддерживаемый львиной лапой рыцаря, оперся о холодную стену.
XIX
Несите прочь часы!
Время бьется в самом моем сердце.
[К. КРАУС]
Я был образцом неподвижности. Я висел в пустоте, вписывая в нее свой застывший прыжок, я разрезал телом воздух и молча нагонял ужас на человечков внизу. Они знали, что я их не обижу, ибо не в силах покинуть место, на которое меня определили, и все-таки с плачем прятались в материнских юбках. Так незатейливо я развлекался. Годы спустя я был наказан за это: явились палачи в железных шапках и куртках, сшитых из священнических риз, сбросили меня наземь и раздробили, чтобы использовать каменные осколки в своих огромных пращах, украшенных изображением алой чаши на черном фоне – этим символом грабителей и убийц. Они очень боялись меня и моих братьев – и потому уничтожили нас. Их вера была ложной. Единственное, что осталось после меня, – это легенда, но слышат ее только те, кто способен и желает слушать. Я был составной частью несущей и опорной систем здания, я выполнял важнейшую миссию: отводил воду с крыши. Не будь меня, она прорвала бы кровлю и затопила храм.
Она вливалась в меня сзади и вытекала спереди. Вот как удивительно проходила она сквозь меня, и я очень гордился этим. Мой фонтан был мощнее, чем у моих каменных братьев, но отчего-то мне кажется, что и выглядел я куда уродливее их.
Мое тело торчало вперед, от бездны внизу у меня кружилась голова, так что я предпочитал смотреть прямо перед собой. Взгляд вверх тоже был мучителен – я не из тех, кто достоин его. Однако мои глаза все же умели смотреть наверх, а те, кто утверждает обратное, попросту лжецы. Надо мной высился широкий шпиль, и еще два поменьше располагались по бокам, и вся эта троица не давала городу забыть, куда надо обращать взор.
Я заботился о воде, стекавшей со средней кровли, с ее северо-восточных стен. Ко мне воду гнал каменный желоб, встроенный в карниз над желтой кладкой. Иногда в меня попадало и несколько капель с юго-западной части: подчиняясь французскому кодексу поведения, я принимал их и выбрасывал из себя изящной дугой.
Как бы усиленно ни вращал я глазами, все равно мне ни разу не удалось рассмотреть самого себя. Да оно, пожалуй, и к лучшему, ибо, как я уже говорил, писаным красавцем я не был. Судя по виду двоих ближайших ко мне братьев, я догадывался, что у меня шиповатая спина, как у дракона, и длинное тело со сложенными у груди недоразвитыми лапами и острым хвостом, закрученным в сатанинскую шестерку. Видел я и пару длинных изогнутых рогов, протыкавших воздух прямо над вытянутой курносой мордой с клыками, торчавшими из звериной пасти.
В то утро шел серебристый дождь. Вода была студеная, она холодила мои глотку и пищевод, моя пасть была полна ею, и я непрестанно извергал влагу. Тучи висели высоко, струйки дождя переплетались не настолько густо, чтобы сквозь них ничего нельзя было разглядеть, так что видел я далеко. Зато слышал плохо: с чердака за моим хвостом еще с ночи, с первого пения петухов доносились грохот молотов и удары долота о камень. На траве в бездне подо мною стоял на коленях мастеровой и полировал тяжелый обтесанный камень, один из многих тысяч, предназначавшихся для нового монастыря, выраставшего неподалеку от храма. Человек так углубился в работу, что ничего не замечал вокруг, и Бог покарал за это других. А случилось вот что…
На Ветрнике, куда я принужден был – поверх райского сада – беспрестанно устремлять свой любопытный взгляд, снова шло строительство. Тамошний храм возвели раньше нашего, но на нем долго не было крыши. Теперь она была уже почти готова, поворотные перекладины двух похожих на виселицы подъемников, маленького и большого, не двигались только от заката до рассвета и в воскресные дни.
В тот четверг, однако, они замерли почти сразу после того, как стройка начала кишеть рабочими. Откуда ни возьмись возле храма появился гнедой конь, на нем сидел герольд с ярким вымпелом. Привстав в стременах, он резко взмахнул рукой. Голос до меня не долетал, но, кажется, суматоха поднялась даже раньше, чем он умолк. Каменщики, кровельщики и каменотесы бегали туда-сюда, одни переодевались в чистое, другие торопливо умывались, склонившись над бочками с водой, привезенными с Ботича. Но они не успели. Герольд вдруг ловко соскочил с коня, опустился на одно колено и склонил голову. В ту же минуту от желтой оштукатуренной стены пресбитерия отделилась темная тень всадника, который объехал храм с юго-западной стороны, внезапно вынырнул из-за башни и прогарцевал мимо трех опор наполовину покрытого крышей нефа. Это был человек высокого роста, хотя и горбатый. С его плеч ниспадал длинный и тяжелый дорожный плащ, темно-зеленый, судя по матовому отблеску – бархатный. На голове у него был пышный венец из меха чернобурой лисы. Из-под него выглядывали волосы, причем седые явно преобладали над каштановыми. Рабочих он словно не замечал – те неуклюже расступались перед его статным, неспешно шагавшим конем, а потом как подкошенные, с мертвенно-бледными лицами, падали ничком на мокрую землю. Он смотрел вверх, и делать это ему явно было больно и трудно: его всего перекосило на сторону. Вдруг перед его конем рухнул на колени человек, которого я знал: старший над их и нашими строителями мастер, маленький толстяк в черном, с черной же шапкой в стиснутых руках. Он что-то говорил всаднику, говорил взволнованно и, если меня не подводило зрение, удрученно. Господин махнул рукой – похоже, жест был исполнен благосклонности. Мастер простерся ниц.
Внезапно горбуна окружил рой пестро одетых рыцарей, и какое-то время его не было видно. Но вот из людской гущи вынырнула конская голова, за ней показались лисий головной убор и искаженное злобой лицо. Всадник направился прямиком ко мне… прямиком к нашему храму. Никто не посмел следовать за ним.
Пока возле Аполлинария собирался караван, состоявший из пар лошадей – на одной сидел рыцарь, другая была нагружена кладью, – а также из красных, синих и белых носилок и длинных, доверху нагруженных телег о четырех, шести или восьми колесах, всадник пустил коня легкой рысью и под удивленными взглядами присутствующих решительно проехал через сад и виноградник к тому месту, где тропинка резко шла вниз: там, под крутым обрывом, стоял новый монастырь сервитов «На Слупи», в котором еще работали плотники. Человек потянул за поводья и наклонил голову; казалось, он прислушивается. Наверное, ветер донес до него равномерный стук из недр нашего храма. Вид у знатного господина был заинтересованный. Он понудил коня скакать галопом.
Каменотес, который с самого утра трудился прямо подо мною, ничего не заметил. Всадник приблизился к нему сзади, с улыбкой на иссеченном шрамами лице заглянул ему через плечо и неторопливо, уверенным, хотя и осторожным движением высвободил ноги из стремян и ступил наземь. Он сделал несколько шажков – сильно хромая. Если бы не заржавший конь, каменотес не заметил бы его появления. А так он поднял глаза – и тут же угодил молотком себе по пальцу. Я видел, как заволновалась толпа, наблюдавшая за происходящим с другого холма. Горбун удовлетворенно улыбнулся, помедлил, опять прислушался к звукам, доносившимся из храма, и шагнул внутрь, предварительно сняв с головы убор из чернобурки.
Я не знаю, что случилось в самом храме. Грохот прекратился, и горбун выскочил обратно – без головного убора и с красным лицом. Словно бы забыв о своей хромоте, он, как юноша, взлетел в седло, но, едва попытавшись выпрямиться в нем, искривил лицо и так и остался сидеть согнувшись. Ударив благородное животное золотыми шпорами, он углубился в виноградник. Вниз по склону он несся сломя голову. Всадники возле Святого Аполлинария загудели, как осиный рой, и кинулись навстречу горбуну. Одновременно двинулись с места повозки и носилки, и все это направилось к новой улице, спускавшейся от здания капитула.
На поворотной перекладине подъемника, стоявшего в какой-то дюжине саженей от храма, наутро повесили некоего дворянина и двоих каменщиков. Это они работали в нашем храме. Мастеровой подо мной оторвался от своего занятия и с молитвенно сложенными руками глядел на печальное действо. Когда оно закончилось, человек громко вздохнул, и среди вязкой тишины я ясно разобрал его слова:
– Несчастен господин, карающий своих вернейших слуг.
– Дальше!
Он склонялся надо мной, сжимая своими медвежьими лапами мои плечи. Он дрожал всем телом, по мясистым рукам пробегал нервный тик, дыхание было быстрым и прерывистым, а широкий рот кривила гримаса величайшей тревоги. Он был в исступлении, и я даже испугался, что он вот-вот раздавит меня или швырнет на пол. Больше всего пугали его глаза: в противоположность буйствующему и напряженному, вибрирующему от волнения телу они были холодными и застывшими. Два несущие угрозу камешка-нефрита – зеленые камни в праще злобы.
– Говорите! Вы должны закончить! Вы сказали, что там была крыша – уже тогда у храма была крыша! Что делали там эти люди и почему им пришлось ответить за это? Кто был этот дворянин?
– Что вы от меня хотите? О ком я должен говорить?
– Не помните? Недостроенный Карлов, напротив – Аполлинарий, и этот человек на коне… продолжение Божией десницы.
– Приступ… Мне страшно, оставьте меня. Я ничего не знаю, не понимаю, что вы хотите услышать.
– Этого не может быть! Вы лжете! – кипятился Гмюнд. – Вам точно известно, почему его приказали казнить, а я могу только строить догадки. Экая подлость! Именно его. Сколь бы я скорбел об этой ошибке… Трудно даже вообразить большее недоразумение.
– Если я бредил, то прошу прощения. Это болезнь, я страдаю ею с детства. Пожалуйста, оставьте меня.
– Он больше ничего не знает, – процедил кто-то из-за его спины. Прунслик. Гмюнд отпустил меня. Я медленно выпрямился и расправил помятый на груди плащ. Великан сделал шаг назад, не спуская с меня злобного взгляда. Через некоторое время он сказал:
– Извините. Я не смог сдержаться – настолько увлек меня ваш рассказ. Я был ошеломлен тем, что вам известно о водостоках.
– О чем?
– О водостоках на карловском храме. Они пробыли там недолго, их уничтожили орды чашников. Солдаты были суеверны и боялись этих благородных чудищ. Они разбили их, а осколки использовали как заряды для своих метательных орудий. Им надо было только отломить этого самого дракона, демона, дикого зверя или попросту грешника, а остальное за них доделала высота. Камень разлетелся на куски, и самые большие из них смельчаки-гуситы закопали в пяти разных местах, чтобы поверженный соперник не смог отомстить им.
– Я ничего не знаю об этом. Я пойду домой, мне нехорошо.
– Погодите. Да погодите же! Ступайте наверх, поднимитесь с нами на чердак, там вы наверняка все вспомните. Я награжу вас, вы не пожалеете.
– Сомневаюсь, что мне удастся рассказать вам еще что-то. Я изнурен. Я с радостью стану сопровождать вас, но вот лезть под самую церковную крышу – это увольте. Я ужасно боюсь высоты и уважаю запреты. И вообще – как получилось, что с нами сегодня нет полицейского?
Я проскользнул у него под руками, подбежал к тяжелой двери и толкнул ее. Прежде чем она за мной захлопнулась, я успел услышать, что Гмюнд велит мне завтра явиться сюда в это же время. Я бы с удовольствием отказался, однако кровать, к которой я сейчас так стремился, находилась в синей комнате гостиницы «Бувине», где приютил меня мой странный благодетель.
Яма на Рессловой улице, эта открытая рана на теле города, вопиющая к затянутому тучами небу, начала наконец привлекать к себе внимание. Любой прохожий считал своим долгом хотя бы заглянуть в нее или же бросить туда крону, чтобы определить глубину. Водители хотели знать, как долго еще будет затруднен проезд по Карловой площади. Тот, кто подлезал под первый круг заграждения и отваживался приблизиться ко второму, ощущал сильную сладко-кислую вонь, исходящую от провала и отравляющую воздух в ближайших окрестностях. Фрукты в холодной темной яме портились медленно, однако спустя несколько дней процесс разложения пошел полным ходом. Пахла яма одуряюще – сгнившие манго, апельсины, лимоны и персики, а также истлевающие ирисы, фрезии и цикламены доставляли прохожим немало неприятных минут.
Все попытки извлечь похороненный микроавтобус оказались неудачными, мало того – возникла опасность, что грунт провалится и в других местах. Спустя день после происшествия были произведены геологическая и археологическая экспертизы, показавшие, что между бывшим храмом Святого Карла Боромейского с прилегающим к нему монастырем и храмом Святого Вацлава огромные пустоты, узкой полосой протянувшиеся вдоль площади до самых земельных владений Эммаусского монастыря. В вечерних газетах, которые почуяли запах скандала и потому подробно занялись данной историей, я прочитал, что об этих полостях (скорее всего, древних пещерах, в Средние века приспособленных под подвалы) новые времена даже не подозревали. После того как при императоре Иосифе разрушили множество церквей и монастырей, о них попросту забыли.
Миновала неделя, а дыра в земле по-прежнему обдавала пражан зловонием. В нее спускались на веревках спелеологи, и их сообщения из подземелий ошеломили общественность и ее законно избранных властных представителей. Под тремя упомянутыми храмами был обнаружен склеп длиной в двести и шириной примерно в тридцать метров, о нескольких ярусах и с добрыми тремя сотнями замурованных келий. Исследователи не выясняли, что именно находится в каморках, погруженных в вечную тьму, но историки и археологи сошлись во мнении, что это – обширный могильник и уникальное хранилище костей, устроенные монахами монастыря ордена Святого Креста при храме Святых Петра и Павла и бенедиктинского монастыря На Слованех. Специалисты настаивали на подробном исследовании подземного объекта, потому что предполагали: там может оказаться уникальное собрание предметов, представляющих значительную историческую ценность.
Но управление городских коммуникаций не желало об этом даже слышать. На кону стоят жизни десятков, а то и сотен пешеходов и водителей, твердили чиновники, в любую минуту может провалиться вся западная часть Карловой площади; тогда судьбу злосчастного микробуса разделят несколько ближайших домов и большая часть комплекса зданий Высшего технического училища; нельзя так рисковать людьми. Свои утверждения они подкрепляли апокалиптическими расчетами. Ими был предложен быстрый и на все сто процентов надежный план решения проблемы провалившейся мостовой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
– Насколько мне известно, он пришел в Прагу много позже начала строительства. Если он и руководил им, то лишь как продолжатель дела первого зодчего, воплощая в жизнь чужой проект.
– Легенды упоминают еще одного человека: некоего Богуслава Станека, который продал душу дьяволу. Ему удалось возвести этот изумительный свод, но когда работа была закончена, никто не решился убрать леса из опасения, что без них потолок обвалится. Вняв совету черта, зодчий поджег строительные мостки, и, дождавшись, пока огонь разгорится, сам прыгнул в пламя; скорее всего, ему померещилось, что свод обрушился. Впрочем, его душа все равно принадлежала нечистому, так что смерть тут особой роли не сыграла.
– Вы думаете, в легенде есть доля истины?
– Откуда же мне знать?
– Вы и впрямь не знаете?
– Простите мне мою бестактность, но вы меня не разыгрываете?
– И в мыслях не имею. – Внезапно лицо рыцаря стало серьезным. – Кажется, вы о себе ничего не знаете. Не волнуйтесь, торопить вас я не собираюсь, всему свое время. А сейчас подойдите, пожалуйста, ко мне. – Он манил меня, и лицо его было бесстрастным. Во мне опять проснулось прежнее доверие к нему, то, что зародилось еще в нашу первую встречу, но одновременно я, как и несколько минут назад, ощутил страх. Я боялся человека, чьей воле нельзя противиться.
С высоты своего роста он манил меня, и жесты его были исполнены приветливости и дружелюбия, но большие зеленые глаза выражали одно: приказ.
Я встал и двинулся к нему. В ту же секунду что-то шевельнулось над входными дверями: на балконе, двери которого не ведут никуда, разве что в глухую, с росписями, стену, тихо встала одна из статуй. Не Дева Мария, и не Альжбета, и не Иосиф, и не Захария, что составляют тут скульптурную группу. Это была пятая статуя, которая смешалась с остальными, чтобы лучше видеть неф и пресбитерий. Теперь же она отряхнула одежду, перелезла через перила и под удивленными взглядами деревянных скульптур – и я тоже был ныне в их числе – по пестрой ионической колонне спустилась вниз, на каменный пол храма, и встала рядом с Гмюндом. Ее зачесанные наверх колеблющиеся волосы не доставали мне даже до груди.
У меня закружилась голова, мне внезапно потребовалась опора. Я протянул вперед руку и, поддерживаемый львиной лапой рыцаря, оперся о холодную стену.
XIX
Несите прочь часы!
Время бьется в самом моем сердце.
[К. КРАУС]
Я был образцом неподвижности. Я висел в пустоте, вписывая в нее свой застывший прыжок, я разрезал телом воздух и молча нагонял ужас на человечков внизу. Они знали, что я их не обижу, ибо не в силах покинуть место, на которое меня определили, и все-таки с плачем прятались в материнских юбках. Так незатейливо я развлекался. Годы спустя я был наказан за это: явились палачи в железных шапках и куртках, сшитых из священнических риз, сбросили меня наземь и раздробили, чтобы использовать каменные осколки в своих огромных пращах, украшенных изображением алой чаши на черном фоне – этим символом грабителей и убийц. Они очень боялись меня и моих братьев – и потому уничтожили нас. Их вера была ложной. Единственное, что осталось после меня, – это легенда, но слышат ее только те, кто способен и желает слушать. Я был составной частью несущей и опорной систем здания, я выполнял важнейшую миссию: отводил воду с крыши. Не будь меня, она прорвала бы кровлю и затопила храм.
Она вливалась в меня сзади и вытекала спереди. Вот как удивительно проходила она сквозь меня, и я очень гордился этим. Мой фонтан был мощнее, чем у моих каменных братьев, но отчего-то мне кажется, что и выглядел я куда уродливее их.
Мое тело торчало вперед, от бездны внизу у меня кружилась голова, так что я предпочитал смотреть прямо перед собой. Взгляд вверх тоже был мучителен – я не из тех, кто достоин его. Однако мои глаза все же умели смотреть наверх, а те, кто утверждает обратное, попросту лжецы. Надо мной высился широкий шпиль, и еще два поменьше располагались по бокам, и вся эта троица не давала городу забыть, куда надо обращать взор.
Я заботился о воде, стекавшей со средней кровли, с ее северо-восточных стен. Ко мне воду гнал каменный желоб, встроенный в карниз над желтой кладкой. Иногда в меня попадало и несколько капель с юго-западной части: подчиняясь французскому кодексу поведения, я принимал их и выбрасывал из себя изящной дугой.
Как бы усиленно ни вращал я глазами, все равно мне ни разу не удалось рассмотреть самого себя. Да оно, пожалуй, и к лучшему, ибо, как я уже говорил, писаным красавцем я не был. Судя по виду двоих ближайших ко мне братьев, я догадывался, что у меня шиповатая спина, как у дракона, и длинное тело со сложенными у груди недоразвитыми лапами и острым хвостом, закрученным в сатанинскую шестерку. Видел я и пару длинных изогнутых рогов, протыкавших воздух прямо над вытянутой курносой мордой с клыками, торчавшими из звериной пасти.
В то утро шел серебристый дождь. Вода была студеная, она холодила мои глотку и пищевод, моя пасть была полна ею, и я непрестанно извергал влагу. Тучи висели высоко, струйки дождя переплетались не настолько густо, чтобы сквозь них ничего нельзя было разглядеть, так что видел я далеко. Зато слышал плохо: с чердака за моим хвостом еще с ночи, с первого пения петухов доносились грохот молотов и удары долота о камень. На траве в бездне подо мною стоял на коленях мастеровой и полировал тяжелый обтесанный камень, один из многих тысяч, предназначавшихся для нового монастыря, выраставшего неподалеку от храма. Человек так углубился в работу, что ничего не замечал вокруг, и Бог покарал за это других. А случилось вот что…
На Ветрнике, куда я принужден был – поверх райского сада – беспрестанно устремлять свой любопытный взгляд, снова шло строительство. Тамошний храм возвели раньше нашего, но на нем долго не было крыши. Теперь она была уже почти готова, поворотные перекладины двух похожих на виселицы подъемников, маленького и большого, не двигались только от заката до рассвета и в воскресные дни.
В тот четверг, однако, они замерли почти сразу после того, как стройка начала кишеть рабочими. Откуда ни возьмись возле храма появился гнедой конь, на нем сидел герольд с ярким вымпелом. Привстав в стременах, он резко взмахнул рукой. Голос до меня не долетал, но, кажется, суматоха поднялась даже раньше, чем он умолк. Каменщики, кровельщики и каменотесы бегали туда-сюда, одни переодевались в чистое, другие торопливо умывались, склонившись над бочками с водой, привезенными с Ботича. Но они не успели. Герольд вдруг ловко соскочил с коня, опустился на одно колено и склонил голову. В ту же минуту от желтой оштукатуренной стены пресбитерия отделилась темная тень всадника, который объехал храм с юго-западной стороны, внезапно вынырнул из-за башни и прогарцевал мимо трех опор наполовину покрытого крышей нефа. Это был человек высокого роста, хотя и горбатый. С его плеч ниспадал длинный и тяжелый дорожный плащ, темно-зеленый, судя по матовому отблеску – бархатный. На голове у него был пышный венец из меха чернобурой лисы. Из-под него выглядывали волосы, причем седые явно преобладали над каштановыми. Рабочих он словно не замечал – те неуклюже расступались перед его статным, неспешно шагавшим конем, а потом как подкошенные, с мертвенно-бледными лицами, падали ничком на мокрую землю. Он смотрел вверх, и делать это ему явно было больно и трудно: его всего перекосило на сторону. Вдруг перед его конем рухнул на колени человек, которого я знал: старший над их и нашими строителями мастер, маленький толстяк в черном, с черной же шапкой в стиснутых руках. Он что-то говорил всаднику, говорил взволнованно и, если меня не подводило зрение, удрученно. Господин махнул рукой – похоже, жест был исполнен благосклонности. Мастер простерся ниц.
Внезапно горбуна окружил рой пестро одетых рыцарей, и какое-то время его не было видно. Но вот из людской гущи вынырнула конская голова, за ней показались лисий головной убор и искаженное злобой лицо. Всадник направился прямиком ко мне… прямиком к нашему храму. Никто не посмел следовать за ним.
Пока возле Аполлинария собирался караван, состоявший из пар лошадей – на одной сидел рыцарь, другая была нагружена кладью, – а также из красных, синих и белых носилок и длинных, доверху нагруженных телег о четырех, шести или восьми колесах, всадник пустил коня легкой рысью и под удивленными взглядами присутствующих решительно проехал через сад и виноградник к тому месту, где тропинка резко шла вниз: там, под крутым обрывом, стоял новый монастырь сервитов «На Слупи», в котором еще работали плотники. Человек потянул за поводья и наклонил голову; казалось, он прислушивается. Наверное, ветер донес до него равномерный стук из недр нашего храма. Вид у знатного господина был заинтересованный. Он понудил коня скакать галопом.
Каменотес, который с самого утра трудился прямо подо мною, ничего не заметил. Всадник приблизился к нему сзади, с улыбкой на иссеченном шрамами лице заглянул ему через плечо и неторопливо, уверенным, хотя и осторожным движением высвободил ноги из стремян и ступил наземь. Он сделал несколько шажков – сильно хромая. Если бы не заржавший конь, каменотес не заметил бы его появления. А так он поднял глаза – и тут же угодил молотком себе по пальцу. Я видел, как заволновалась толпа, наблюдавшая за происходящим с другого холма. Горбун удовлетворенно улыбнулся, помедлил, опять прислушался к звукам, доносившимся из храма, и шагнул внутрь, предварительно сняв с головы убор из чернобурки.
Я не знаю, что случилось в самом храме. Грохот прекратился, и горбун выскочил обратно – без головного убора и с красным лицом. Словно бы забыв о своей хромоте, он, как юноша, взлетел в седло, но, едва попытавшись выпрямиться в нем, искривил лицо и так и остался сидеть согнувшись. Ударив благородное животное золотыми шпорами, он углубился в виноградник. Вниз по склону он несся сломя голову. Всадники возле Святого Аполлинария загудели, как осиный рой, и кинулись навстречу горбуну. Одновременно двинулись с места повозки и носилки, и все это направилось к новой улице, спускавшейся от здания капитула.
На поворотной перекладине подъемника, стоявшего в какой-то дюжине саженей от храма, наутро повесили некоего дворянина и двоих каменщиков. Это они работали в нашем храме. Мастеровой подо мной оторвался от своего занятия и с молитвенно сложенными руками глядел на печальное действо. Когда оно закончилось, человек громко вздохнул, и среди вязкой тишины я ясно разобрал его слова:
– Несчастен господин, карающий своих вернейших слуг.
– Дальше!
Он склонялся надо мной, сжимая своими медвежьими лапами мои плечи. Он дрожал всем телом, по мясистым рукам пробегал нервный тик, дыхание было быстрым и прерывистым, а широкий рот кривила гримаса величайшей тревоги. Он был в исступлении, и я даже испугался, что он вот-вот раздавит меня или швырнет на пол. Больше всего пугали его глаза: в противоположность буйствующему и напряженному, вибрирующему от волнения телу они были холодными и застывшими. Два несущие угрозу камешка-нефрита – зеленые камни в праще злобы.
– Говорите! Вы должны закончить! Вы сказали, что там была крыша – уже тогда у храма была крыша! Что делали там эти люди и почему им пришлось ответить за это? Кто был этот дворянин?
– Что вы от меня хотите? О ком я должен говорить?
– Не помните? Недостроенный Карлов, напротив – Аполлинарий, и этот человек на коне… продолжение Божией десницы.
– Приступ… Мне страшно, оставьте меня. Я ничего не знаю, не понимаю, что вы хотите услышать.
– Этого не может быть! Вы лжете! – кипятился Гмюнд. – Вам точно известно, почему его приказали казнить, а я могу только строить догадки. Экая подлость! Именно его. Сколь бы я скорбел об этой ошибке… Трудно даже вообразить большее недоразумение.
– Если я бредил, то прошу прощения. Это болезнь, я страдаю ею с детства. Пожалуйста, оставьте меня.
– Он больше ничего не знает, – процедил кто-то из-за его спины. Прунслик. Гмюнд отпустил меня. Я медленно выпрямился и расправил помятый на груди плащ. Великан сделал шаг назад, не спуская с меня злобного взгляда. Через некоторое время он сказал:
– Извините. Я не смог сдержаться – настолько увлек меня ваш рассказ. Я был ошеломлен тем, что вам известно о водостоках.
– О чем?
– О водостоках на карловском храме. Они пробыли там недолго, их уничтожили орды чашников. Солдаты были суеверны и боялись этих благородных чудищ. Они разбили их, а осколки использовали как заряды для своих метательных орудий. Им надо было только отломить этого самого дракона, демона, дикого зверя или попросту грешника, а остальное за них доделала высота. Камень разлетелся на куски, и самые большие из них смельчаки-гуситы закопали в пяти разных местах, чтобы поверженный соперник не смог отомстить им.
– Я ничего не знаю об этом. Я пойду домой, мне нехорошо.
– Погодите. Да погодите же! Ступайте наверх, поднимитесь с нами на чердак, там вы наверняка все вспомните. Я награжу вас, вы не пожалеете.
– Сомневаюсь, что мне удастся рассказать вам еще что-то. Я изнурен. Я с радостью стану сопровождать вас, но вот лезть под самую церковную крышу – это увольте. Я ужасно боюсь высоты и уважаю запреты. И вообще – как получилось, что с нами сегодня нет полицейского?
Я проскользнул у него под руками, подбежал к тяжелой двери и толкнул ее. Прежде чем она за мной захлопнулась, я успел услышать, что Гмюнд велит мне завтра явиться сюда в это же время. Я бы с удовольствием отказался, однако кровать, к которой я сейчас так стремился, находилась в синей комнате гостиницы «Бувине», где приютил меня мой странный благодетель.
Яма на Рессловой улице, эта открытая рана на теле города, вопиющая к затянутому тучами небу, начала наконец привлекать к себе внимание. Любой прохожий считал своим долгом хотя бы заглянуть в нее или же бросить туда крону, чтобы определить глубину. Водители хотели знать, как долго еще будет затруднен проезд по Карловой площади. Тот, кто подлезал под первый круг заграждения и отваживался приблизиться ко второму, ощущал сильную сладко-кислую вонь, исходящую от провала и отравляющую воздух в ближайших окрестностях. Фрукты в холодной темной яме портились медленно, однако спустя несколько дней процесс разложения пошел полным ходом. Пахла яма одуряюще – сгнившие манго, апельсины, лимоны и персики, а также истлевающие ирисы, фрезии и цикламены доставляли прохожим немало неприятных минут.
Все попытки извлечь похороненный микроавтобус оказались неудачными, мало того – возникла опасность, что грунт провалится и в других местах. Спустя день после происшествия были произведены геологическая и археологическая экспертизы, показавшие, что между бывшим храмом Святого Карла Боромейского с прилегающим к нему монастырем и храмом Святого Вацлава огромные пустоты, узкой полосой протянувшиеся вдоль площади до самых земельных владений Эммаусского монастыря. В вечерних газетах, которые почуяли запах скандала и потому подробно занялись данной историей, я прочитал, что об этих полостях (скорее всего, древних пещерах, в Средние века приспособленных под подвалы) новые времена даже не подозревали. После того как при императоре Иосифе разрушили множество церквей и монастырей, о них попросту забыли.
Миновала неделя, а дыра в земле по-прежнему обдавала пражан зловонием. В нее спускались на веревках спелеологи, и их сообщения из подземелий ошеломили общественность и ее законно избранных властных представителей. Под тремя упомянутыми храмами был обнаружен склеп длиной в двести и шириной примерно в тридцать метров, о нескольких ярусах и с добрыми тремя сотнями замурованных келий. Исследователи не выясняли, что именно находится в каморках, погруженных в вечную тьму, но историки и археологи сошлись во мнении, что это – обширный могильник и уникальное хранилище костей, устроенные монахами монастыря ордена Святого Креста при храме Святых Петра и Павла и бенедиктинского монастыря На Слованех. Специалисты настаивали на подробном исследовании подземного объекта, потому что предполагали: там может оказаться уникальное собрание предметов, представляющих значительную историческую ценность.
Но управление городских коммуникаций не желало об этом даже слышать. На кону стоят жизни десятков, а то и сотен пешеходов и водителей, твердили чиновники, в любую минуту может провалиться вся западная часть Карловой площади; тогда судьбу злосчастного микробуса разделят несколько ближайших домов и большая часть комплекса зданий Высшего технического училища; нельзя так рисковать людьми. Свои утверждения они подкрепляли апокалиптическими расчетами. Ими был предложен быстрый и на все сто процентов надежный план решения проблемы провалившейся мостовой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34