По мне, так лучше всего было бы, если бы алтарь вынесли отсюда какие-нибудь воры да вдобавок прихватили с собой еще и этих задастых ангелочков. Церковь пускай оставят, ее им не поднять.
– Часовню и алтарь тоже, – не сдавалась Розета.
– С ними я сам разберусь, – парировал Гмюнд, явно пытавшийся справиться с собой. Он задыхался от волнения, ему даже пришлось вытереть лицо. – Их тут не будет, – добавил он.
– Никто вам этого не позволит, – резко сказала Розета. – И я не могу согласиться с тем, что вы предлагаете. Это нужно решать иначе.
Гмюнд нахмурился – по-видимому, огорчившись, что не сумел сдержаться, а не потому, что Розета осмелилась протестовать. Он снова взглянул на часы и холодно сообщил, что нам пора уходить. Сунув в карман блокнот и ручку, великан подошел к скамье, на которой оставлял свою шляпу. Взял ее в руки, небрежно стряхнул пыль. В душе я восхищался Розетой, которая нашла в себе силы спорить с Гмюндом и при этом не выглядеть по-полицейски противной. Ее униформа опять напоминала маскарадный костюм, надетый ради того, чтобы скрыть нечто истинное.
Я искоса разглядывал ее фигуру, заточенную в черную ткань, трещавшую по швам. Одежда не шла ей, это было очевидно, но сейчас я заметил и еще кое-что: тело девушки тоже казалось чужим! Не говоря уже о пухленькой мордашке херувимчика с барочного алтаря. Ямочки, которые появлялись у нее на щеках, когда она улыбалась, наверняка были настоящими, а вот само лицо ей не принадлежало.
Она заметила мой взгляд. Ее глаза потемнели, теперь они смотрели в сторону. Может, это стеснительность? Стеснительность в конце двадцатого века, когда телесные формы принято всячески подчеркивать? Создавалось впечатление, что она пытается утаить свое женское естество.
Я последовал за Гмюндом к выходу. Когда он исчез в ризнице, я обернулся к Розете. Остановившись возле второй колонны южного нефа, она нагнулась и подобрала что-то с пола.
– Угадай, что я нашла, – окликнула она меня. – Кто-то потерял пять крон.
У выхода она бросила монету в металлический ящичек для пожертвований на храм.
Nevermore, каркнул ворон над башенкой Святого Лонгина. Теперь-то я знал, что это означает: «Тебе не убежать от себя самого». Жуткое приключение в Святоштепанском храме подтвердило, что все то, от чего я долгие годы пытался скрыться, останется со мной до конца моих дней.
IX
Что рассказать о том? Что говорит совесть жестокая, сей призрак на моем пути?
[В.ЧЕМБЕРЛЕН]
Самое красивое – это цветки сирени. И второе самое красивое – непревзойденная роза. И третье самое красивое – между розами и сиренью находятся пионы. И гроздья сирени в прозрачной стеклянной вазе завораживают меня, и розы, пышно расцветающие незадолго до того, как опадут их лепестки, и пионы в утренних лучах, проникающих сквозь восточное окно. Когда я говорю «сирень», то имею в виду сирень до сорок пятого года; в аромате моей сирени нет и намека на запах пороха, горящей нефти, политизированной истории. Но как разъять их? Та же участь постигла и гвоздики, украшение важных мужей в серых костюмах; без них не обходится ни одна официальная встреча в международном аэропорту или икебана в зале заседаний. VIP-цветы. Когда вазы кончаются, в ход идут бутылки. Алым розам тоже грозит опасность; может, им все-таки удастся устоять и не растерять свои лепестки? Розовый сад и нынче, как в Средние века, являет собой место для размышлений. Я вхожу туда. Я отрешаюсь от двадцатого века.
Цветы, что стояли в вазах на главном алтаре Святого Штепана, были ветками белой сирени. Я осознал это как раз в тот день, когда отправился в больницу навестить инженера Загира. Но я даже не удивился, просто осознал и забыл. Может, они были искусственными, может, их привезли из Голландии или Бразилии. Вот только зачем? Для кого?
Загир оказался коренастым и подвижным, точно ртуть, мужчиной лет сорока с небольшим; даже в полосатой пижаме и голубом халате он не утратил холености и элегантности. В больнице на Карловой площади он платил за отдельную палату с душевым уголком, телевизором и террасой, откуда открывался вид на облетающие деревья в больничном скверике и башню храма Святой Екатерины. Комната тонула в многоцветье, множество букетов заставляло забыть о том, что находишься в больнице. Больше всего тут было желтых и желто-красных тюльпанов, почти безвкусных из-за непомерно длинных стеблей и больших, едва ли не совершенно одинаковых, похожих на стаканы, цветов. В этой выверенности, в этом излишне благородном облике я увидел признак тупости; а может, тюльпан – это вообще цветок дураков? Пациент равнодушно обронил, что понятия не имеет о том, кто их сюда прислал. У него была смуглая кожа, которая контрастировала с яркими красками лепестков, он сидел на кровати, опершись на груду подушек, и чистил апельсин. Перед ним на покрывале стоял поднос, заваленный апельсиновой кожурой, из-под которой выглядывали ждавшие своей очереди плоды. Я заметил также виноград, яблоки и какие-то зеленоватые фрукты с мясистыми иголками – эти были мне незнакомы. Загир, чью липкую руку я пожал прямо над этим богатым урожаем, перехватил мой любопытный взгляд и предложил попробовать один такой колючий шарик. Я поблагодарил, но отказался. Он пригласил меня садиться. Я повертел головой по сторонам: оба стула были заняты вазами, пластмассовыми стаканчиками и даже лабораторными колбами с букетами. Под стульями выстроились в рядок непочатые бутылки с различными этикетками и разноцветным содержимым. Не найдя, куда сесть, я оперся о письменный стол, который совершенно не гармонировал с остальной мебелью; как пояснил инженер, коллеги привезли его сюда с работы.
– Однако же вас ценят, – сказал я.
– Они знают, что без стола мне, как без ноги, – усмехнулся Загир и слегка приподнял одеяло с правой стороны кровати. Я увидел ногу, перевязанную от пальцев до икры, под бинтом был толстый, как подушка, слой ваты.
– Быстро заживает?
– На мне все быстро заживает, – воскликнул он с наигранной бодростью и сунул в рот несколько виноградин. У него была неприятная привычка говорить с набитым ртом. – Еще бы, ведь меня тут просто завалили витаминами… Это все женщины – они приносят сюда фрукты и ликеры. Но только не букеты. От кого цветы – понятия не имею. Может, от тайной воздыхательницы.
– Дорого же они ей обошлись, – заметил я, окидывая взором весь этот райский сад.
– Вот только я ее ни разу не видел, – пожаловался он. – Честно говоря, такой визит придал бы мне сил. Хорошо хоть другие меня не забывают. Видите ключ в двери? Приходится запираться.
Хвастовство Загира было неприятно; что мне до его личных дел? Я с неприязнью глядел на его топорщившиеся усики, напоминавшие кошачьи. Да и вообще вся его голова словно принадлежала небольшому, получившему хорошую взбучку коту. Очевидно, я не смог скрыть свое неудовольствие, потому что он подмигнул мне и сказал:
– Вы точно лимон надкусили. Впрочем, надеюсь, вы меня понимаете – это и впрямь утомляет, особенно после такой травмы. Надорванное сухожилие страшно болит, хотя двигаться мне сейчас приходится мало. А уж ребра… Говорят, пока еще ничего, то ли будет, когда я перестану принимать болеутоляющее и займусь восстановительной гимнастикой.
– Но вы ведь уже немного ходите, правда? – спросил я, указывая на прислоненные к стене костыли.
– Если приспичит, и на одной ноге доковыляю, но вообще-то дело обстоит не лучшим образом. У меня удалили порванные сосуды, а потом сшили сухожилие и заштопали икорную мышцу. Все это делалось в два приема, такое там у меня было месиво. Самое страшное, что за пару недель сухожилие срастется и потом мне полгода придется его разрабатывать и растягивать. В декабре я должен был отправиться на симпозиум европейских архитекторов в Любляну. Впрочем, я все равно туда поеду, будьте уверены.
– Дай-то Бог. Вообще-то вам повезло, все могло закончиться куда хуже. Вы знаете, что вам грозило? Раскачанный колокол обладает невероятной мощью, однажды он это уже доказал.
Тут я запнулся. Легенда о святоштепанском Лохмаре была явно не к месту.
– Я знаю, о чем вы, – он вскинул руки и затараторил так быстро, что я едва улавливал смысл его речей. – Я вам страшно благодарен, доктора сказали, что еще несколько минут – и сухожилие совсем бы разорвалось, тогда мне пришлось бы всю жизнь хромать, большое, большое вам спасибо, господин Швах… Вот поэтому-то я и хотел, чтобы вы ко мне зашли. Здесь были люди из уголовной полиции, даже их начальник приходил, полковник Олеярж, чтобы поговорить с жертвой нападения. Я спросил про вас, и он в грубых чертах обрисовал мне ситуацию – какие-то политические грешки, верно? Господи, да кто же из нас хоть раз в жизни не флиртовал с властями? Госзаказик там, дела всякие-разные. Я и сам не то чтобы чист, как лилия. Подождите, ничего не говорите, вы исключение, я все понял. Однако к делу. Я слышал, вас только что нанял этот чудак Гмюнд, да еще вместе с уголовной полицией, которая, если я правильно понимаю, приставила к нему кого-то из своих людей – для верности. Гмюнду вы нужны не каждый день. Я не знаю, сколько вы у него будете получать, но готов предложить вам еще один заработок, и не говорите, что он бы вам помешал. Может, хоть пальто себе купите.
Я поглядел на мятый плащ Пенделмана, переброшенный через спинку стула, и тут же вспомнил о несчастном уделе его вдовы и моем участии в этой истории.
– Если я правильно понимаю, вы хотите нанять меня в качестве телохранителя или кого-то в этом роде. Так вот, считаю своим долгом предупредить, что подобное задание я получил, работая в полиции, и с треском его провалил. Я не гожусь для таких дел.
Он пожал плечами и сказал, что про Пенделманову ему известно.
– Между нападением на меня и ее историей, скорее всего, отыщется кое-что общее – может, это вас привлечет? Получите шанс потрафить Олеяржу. Все же знают, что никакое это было не самоубийство.
Я не верил своим ушам.
– Олеярж сам вам что-то говорил?
– Ему пришлось это сделать, потому что мне положена полицейская охрана. Но я от нее отказался и предпочел нанять вас. Однажды вы уже спасли мою шкуру, и я, суеверный, как старая цыганка, хочу спасти ее еще раз.
– Значит, вы полагаете, что попытка повторится?
– Конечно, повторится. Олеярж по секрету сообщил мне, что этой тетке, этой самой Пенделмановой, сначала угрожали: потому-то вы и должны были ее стеречь. Со мной было то же самое, но я не принимал угрозы всерьез – до тех пор пока меня не сцапали.
– А что это были за угрозы? Тоже булыжник? – Проклятье! Я готов был сам себе надавать пощечин, однако слово уже вылетело. Нет, не выйдет из меня детектива; вечно разбалтываю все, что знаю.
– Булыжник? Так вот оно что! Ей разбили окно? – Вид у Загира был лукавый – еще бы, столько из меня вытянуть!
– Да. Поймите, мне важно знать, угрожали ли вам подобным образом.
– Нет, со мной было по-другому. Примерно месяц назад я получил письмо, а через неделю пришло еще одно. Оба сейчас в столе у Олеяржа.
– Значит, полковнику было известно, что вы в опасности?
– Нет, я попросил жену передать их ему совсем недавно, только уже когда попал сюда. Теперь он ломает голову над тем, есть ли какая-нибудь связь между моим делом и делом Пенделмановой.
– Что было в этих письмах?
– Скажу, если вы согласитесь присматривать за мной.
– Выдвигаете условия?
– Боже сохрани, ведь я вам стольким обязан. Просто хочу элементарных гарантий. Везунчик, который однажды избежал смертельной опасности, в дальнейшем защищен от нее не более прочих. Хотелось бы подстраховаться.
– Хорошо. Когда я вам понадоблюсь, звоните. Но приоритету Гмюнда.
– Учту. Итак, письма. Вся странность заключалась в том, что автор не написал их, а нарисовал. Линии, выведенные неумелой рукой, на первый взгляд дурацкая мазня. Но письма просто пышут злобой, уж поверьте. Иначе я бы сразу их выбросил.
– А как вы поняли, что они несут угрозу?
– На одном рисунке был я. Из спутанного клубка штрихов выглядывала моя кудрявая башка, обрамленная каким-то окошком, может, окном автомобиля. Я сразу ее узнал.
– А вдруг вас кто-то разыграл? Дети, к примеру?
– Не исключено. Но если бы вы увидели эти листочки, то сразу подумали бы, что кто-то нарочно пытался подражать ребенку. Я архитектор и в этом разбираюсь. Я нарисовал бы примерно так же, если бы взял карандаш в левую руку, хотя я и правша, и держал бы его, как мешалку для теста. Я уже попробовал.
– А что было на втором рисунке?
– Домики. Странные некрасивые домики без крыш. А рядом – несколько человек, то ли пять, то ли шесть, а может, и больше.
– Домики без крыш? Но почему?
– Я не жду от вас отгадки. Пускай над этим ломает голову полиция. Полковник ни за что не даст вам посмотреть на эти рисунки. Он поручил расследование одному из своих людей, мерзкого вида парню в кожаной куртке, якобы настоящему асу. Мне он, правда, показался всего лишь надутым гордецом.
– Его фамилия случаем не Юнек?
– Не помню; возможно, и Юнек. Выходит, вы его знаете. Если это он, я держал бы ухо востро. У него на уме куда больше, чем положено полицейскому.
– Мы, можно сказать, приятели, – заметил я, но прозвучало это не слишком убедительно.
Загир посмотрел на меня с сомнением и заявил, что на моем месте поостерегся бы переходить Юнеку дорогу.
Некоторое время я размышлял над его словами. В сколь же отчаянном положении находится Олеярж, если решился обратиться за помощью не только к профессионалу Юнеку, но и к такому аутсайдеру, как я. Он замаскировал это под мое сотрудничество с Гмюндом, однако явно надеется, что я помогу и ему тоже. Полковник подстраховался, дав мне в напарницы Розету; возможно, ей поручено распутывать следы, о которых я и понятия не имею. Возможно, и работа, только что предложенная мне Загиром, – это тоже инициатива полковника, но я должен считать, что инженер действует за его спиной. Разумеется, полковник отнесся к нарисованным человечкам со всей серьезностью. Или же у меня попросту разыгралось воображение, а ничего этого и в помине нет?
– Полиция полагает, что между нападением на вас и почтовыми угрозами есть связь. А как, собственно, произошло нападение?
– Мне известно ненамного больше вашего. В тот день меня ни свет ни заря разбудил телефонный звонок, это был директор нашей фирмы – во всяком случае, так он представился. Голос, правда, звучал несколько странно, как-то хрипло, но в остальном это был знакомый голос; а хрипоту я приписал простуде или перепою. Мне, мол, нужно срочно приехать, в проекте нового жилого массива, который мы вместе делали, обнаружилась серьезная ошибка. Нет, он выразился иначе – «постыдная». Или «бесстыдная», я толком не разобрал. Я оделся и вышел на улицу. Чтобы подойти к гаражу, мне нужно пересечь палисадник. И вот только я открыл ворота, как кто-то надел мне на голову мешок – и меня куда-то повезли. Наверное, я что-то вдохнул, когда хотел позвать на помощь. Там здорово воняло спиртом, это последнее, что я помню, потом я отрубился. Эти сволочи чего-то набрызгали в мешок.
– Было еще темно?
– Как раз начинало рассветать.
– Вы никого не заметили?
– Нет.
– А когда вы очнулись?
– Только в башне, хотя тогда я еще не знал, куда они меня отволокли. На голове-то у меня по-прежнему был мешок. Меня разбудила кошмарная боль в ноге. Сначала мне ее проткнули, но совсем худо стало, когда они начали протягивать веревку между сухожилием и костью. Я опять потерял сознание, потому что это было невыносимо. Помню только, что меня кто-то раскачивает. И еще удары, когда я бился о стены. Мешок с меня уже сняли, руки были свободны, но сделать я ничего не мог. Только закрывал ладонями лицо и голову и прощался с жизнью, сам себе вызванивая отходную. Я то терял сознание, то приходил в себя… а потом все вдруг кончилось. Я остался на колокольне в одиночестве, летал себе туда-сюда, а вокруг царила жуткая тишина. Колокол словно умолк – это потому, что я уже был глухим как пень. И тут меня кто-то хватает – смотрю, а это ангел-спаситель: вы машете руками и что-то говорите. А потом – снова обморок.
– Вы думаете, вас хотели убить?
– А вам как кажется?
– Скорее это похоже на предупреждение. Последнее предупреждение.
– Согласен. Я получил сотрясение мозга и перелом ребер, но если бы меня и впрямь собирались кокнуть, то времени у них для этого было навалом.
– Но каков мотив? Чем вы им помешали?
– Это было первое, о чем спросили меня Олеярж и Юнек. Откровенно говоря, понятия не имею. Зависть? Месть бывших владельцев нашей виллы? Мы отсудили у них дом и расстались врагами. Юнек собирается их прощупать, но мне кажется, что они тут ни при чем.
– Вы попались в ловушку, и заманить вас туда оказалось легче легкого. Похитители были в курсе того, как важна для вас работа. Они хорошо знают вас.
– Да, полковник тоже так сказал. Он подумал, что это могли сделать люди, связанные с конкурирующей проектной фирмой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
– Часовню и алтарь тоже, – не сдавалась Розета.
– С ними я сам разберусь, – парировал Гмюнд, явно пытавшийся справиться с собой. Он задыхался от волнения, ему даже пришлось вытереть лицо. – Их тут не будет, – добавил он.
– Никто вам этого не позволит, – резко сказала Розета. – И я не могу согласиться с тем, что вы предлагаете. Это нужно решать иначе.
Гмюнд нахмурился – по-видимому, огорчившись, что не сумел сдержаться, а не потому, что Розета осмелилась протестовать. Он снова взглянул на часы и холодно сообщил, что нам пора уходить. Сунув в карман блокнот и ручку, великан подошел к скамье, на которой оставлял свою шляпу. Взял ее в руки, небрежно стряхнул пыль. В душе я восхищался Розетой, которая нашла в себе силы спорить с Гмюндом и при этом не выглядеть по-полицейски противной. Ее униформа опять напоминала маскарадный костюм, надетый ради того, чтобы скрыть нечто истинное.
Я искоса разглядывал ее фигуру, заточенную в черную ткань, трещавшую по швам. Одежда не шла ей, это было очевидно, но сейчас я заметил и еще кое-что: тело девушки тоже казалось чужим! Не говоря уже о пухленькой мордашке херувимчика с барочного алтаря. Ямочки, которые появлялись у нее на щеках, когда она улыбалась, наверняка были настоящими, а вот само лицо ей не принадлежало.
Она заметила мой взгляд. Ее глаза потемнели, теперь они смотрели в сторону. Может, это стеснительность? Стеснительность в конце двадцатого века, когда телесные формы принято всячески подчеркивать? Создавалось впечатление, что она пытается утаить свое женское естество.
Я последовал за Гмюндом к выходу. Когда он исчез в ризнице, я обернулся к Розете. Остановившись возле второй колонны южного нефа, она нагнулась и подобрала что-то с пола.
– Угадай, что я нашла, – окликнула она меня. – Кто-то потерял пять крон.
У выхода она бросила монету в металлический ящичек для пожертвований на храм.
Nevermore, каркнул ворон над башенкой Святого Лонгина. Теперь-то я знал, что это означает: «Тебе не убежать от себя самого». Жуткое приключение в Святоштепанском храме подтвердило, что все то, от чего я долгие годы пытался скрыться, останется со мной до конца моих дней.
IX
Что рассказать о том? Что говорит совесть жестокая, сей призрак на моем пути?
[В.ЧЕМБЕРЛЕН]
Самое красивое – это цветки сирени. И второе самое красивое – непревзойденная роза. И третье самое красивое – между розами и сиренью находятся пионы. И гроздья сирени в прозрачной стеклянной вазе завораживают меня, и розы, пышно расцветающие незадолго до того, как опадут их лепестки, и пионы в утренних лучах, проникающих сквозь восточное окно. Когда я говорю «сирень», то имею в виду сирень до сорок пятого года; в аромате моей сирени нет и намека на запах пороха, горящей нефти, политизированной истории. Но как разъять их? Та же участь постигла и гвоздики, украшение важных мужей в серых костюмах; без них не обходится ни одна официальная встреча в международном аэропорту или икебана в зале заседаний. VIP-цветы. Когда вазы кончаются, в ход идут бутылки. Алым розам тоже грозит опасность; может, им все-таки удастся устоять и не растерять свои лепестки? Розовый сад и нынче, как в Средние века, являет собой место для размышлений. Я вхожу туда. Я отрешаюсь от двадцатого века.
Цветы, что стояли в вазах на главном алтаре Святого Штепана, были ветками белой сирени. Я осознал это как раз в тот день, когда отправился в больницу навестить инженера Загира. Но я даже не удивился, просто осознал и забыл. Может, они были искусственными, может, их привезли из Голландии или Бразилии. Вот только зачем? Для кого?
Загир оказался коренастым и подвижным, точно ртуть, мужчиной лет сорока с небольшим; даже в полосатой пижаме и голубом халате он не утратил холености и элегантности. В больнице на Карловой площади он платил за отдельную палату с душевым уголком, телевизором и террасой, откуда открывался вид на облетающие деревья в больничном скверике и башню храма Святой Екатерины. Комната тонула в многоцветье, множество букетов заставляло забыть о том, что находишься в больнице. Больше всего тут было желтых и желто-красных тюльпанов, почти безвкусных из-за непомерно длинных стеблей и больших, едва ли не совершенно одинаковых, похожих на стаканы, цветов. В этой выверенности, в этом излишне благородном облике я увидел признак тупости; а может, тюльпан – это вообще цветок дураков? Пациент равнодушно обронил, что понятия не имеет о том, кто их сюда прислал. У него была смуглая кожа, которая контрастировала с яркими красками лепестков, он сидел на кровати, опершись на груду подушек, и чистил апельсин. Перед ним на покрывале стоял поднос, заваленный апельсиновой кожурой, из-под которой выглядывали ждавшие своей очереди плоды. Я заметил также виноград, яблоки и какие-то зеленоватые фрукты с мясистыми иголками – эти были мне незнакомы. Загир, чью липкую руку я пожал прямо над этим богатым урожаем, перехватил мой любопытный взгляд и предложил попробовать один такой колючий шарик. Я поблагодарил, но отказался. Он пригласил меня садиться. Я повертел головой по сторонам: оба стула были заняты вазами, пластмассовыми стаканчиками и даже лабораторными колбами с букетами. Под стульями выстроились в рядок непочатые бутылки с различными этикетками и разноцветным содержимым. Не найдя, куда сесть, я оперся о письменный стол, который совершенно не гармонировал с остальной мебелью; как пояснил инженер, коллеги привезли его сюда с работы.
– Однако же вас ценят, – сказал я.
– Они знают, что без стола мне, как без ноги, – усмехнулся Загир и слегка приподнял одеяло с правой стороны кровати. Я увидел ногу, перевязанную от пальцев до икры, под бинтом был толстый, как подушка, слой ваты.
– Быстро заживает?
– На мне все быстро заживает, – воскликнул он с наигранной бодростью и сунул в рот несколько виноградин. У него была неприятная привычка говорить с набитым ртом. – Еще бы, ведь меня тут просто завалили витаминами… Это все женщины – они приносят сюда фрукты и ликеры. Но только не букеты. От кого цветы – понятия не имею. Может, от тайной воздыхательницы.
– Дорого же они ей обошлись, – заметил я, окидывая взором весь этот райский сад.
– Вот только я ее ни разу не видел, – пожаловался он. – Честно говоря, такой визит придал бы мне сил. Хорошо хоть другие меня не забывают. Видите ключ в двери? Приходится запираться.
Хвастовство Загира было неприятно; что мне до его личных дел? Я с неприязнью глядел на его топорщившиеся усики, напоминавшие кошачьи. Да и вообще вся его голова словно принадлежала небольшому, получившему хорошую взбучку коту. Очевидно, я не смог скрыть свое неудовольствие, потому что он подмигнул мне и сказал:
– Вы точно лимон надкусили. Впрочем, надеюсь, вы меня понимаете – это и впрямь утомляет, особенно после такой травмы. Надорванное сухожилие страшно болит, хотя двигаться мне сейчас приходится мало. А уж ребра… Говорят, пока еще ничего, то ли будет, когда я перестану принимать болеутоляющее и займусь восстановительной гимнастикой.
– Но вы ведь уже немного ходите, правда? – спросил я, указывая на прислоненные к стене костыли.
– Если приспичит, и на одной ноге доковыляю, но вообще-то дело обстоит не лучшим образом. У меня удалили порванные сосуды, а потом сшили сухожилие и заштопали икорную мышцу. Все это делалось в два приема, такое там у меня было месиво. Самое страшное, что за пару недель сухожилие срастется и потом мне полгода придется его разрабатывать и растягивать. В декабре я должен был отправиться на симпозиум европейских архитекторов в Любляну. Впрочем, я все равно туда поеду, будьте уверены.
– Дай-то Бог. Вообще-то вам повезло, все могло закончиться куда хуже. Вы знаете, что вам грозило? Раскачанный колокол обладает невероятной мощью, однажды он это уже доказал.
Тут я запнулся. Легенда о святоштепанском Лохмаре была явно не к месту.
– Я знаю, о чем вы, – он вскинул руки и затараторил так быстро, что я едва улавливал смысл его речей. – Я вам страшно благодарен, доктора сказали, что еще несколько минут – и сухожилие совсем бы разорвалось, тогда мне пришлось бы всю жизнь хромать, большое, большое вам спасибо, господин Швах… Вот поэтому-то я и хотел, чтобы вы ко мне зашли. Здесь были люди из уголовной полиции, даже их начальник приходил, полковник Олеярж, чтобы поговорить с жертвой нападения. Я спросил про вас, и он в грубых чертах обрисовал мне ситуацию – какие-то политические грешки, верно? Господи, да кто же из нас хоть раз в жизни не флиртовал с властями? Госзаказик там, дела всякие-разные. Я и сам не то чтобы чист, как лилия. Подождите, ничего не говорите, вы исключение, я все понял. Однако к делу. Я слышал, вас только что нанял этот чудак Гмюнд, да еще вместе с уголовной полицией, которая, если я правильно понимаю, приставила к нему кого-то из своих людей – для верности. Гмюнду вы нужны не каждый день. Я не знаю, сколько вы у него будете получать, но готов предложить вам еще один заработок, и не говорите, что он бы вам помешал. Может, хоть пальто себе купите.
Я поглядел на мятый плащ Пенделмана, переброшенный через спинку стула, и тут же вспомнил о несчастном уделе его вдовы и моем участии в этой истории.
– Если я правильно понимаю, вы хотите нанять меня в качестве телохранителя или кого-то в этом роде. Так вот, считаю своим долгом предупредить, что подобное задание я получил, работая в полиции, и с треском его провалил. Я не гожусь для таких дел.
Он пожал плечами и сказал, что про Пенделманову ему известно.
– Между нападением на меня и ее историей, скорее всего, отыщется кое-что общее – может, это вас привлечет? Получите шанс потрафить Олеяржу. Все же знают, что никакое это было не самоубийство.
Я не верил своим ушам.
– Олеярж сам вам что-то говорил?
– Ему пришлось это сделать, потому что мне положена полицейская охрана. Но я от нее отказался и предпочел нанять вас. Однажды вы уже спасли мою шкуру, и я, суеверный, как старая цыганка, хочу спасти ее еще раз.
– Значит, вы полагаете, что попытка повторится?
– Конечно, повторится. Олеярж по секрету сообщил мне, что этой тетке, этой самой Пенделмановой, сначала угрожали: потому-то вы и должны были ее стеречь. Со мной было то же самое, но я не принимал угрозы всерьез – до тех пор пока меня не сцапали.
– А что это были за угрозы? Тоже булыжник? – Проклятье! Я готов был сам себе надавать пощечин, однако слово уже вылетело. Нет, не выйдет из меня детектива; вечно разбалтываю все, что знаю.
– Булыжник? Так вот оно что! Ей разбили окно? – Вид у Загира был лукавый – еще бы, столько из меня вытянуть!
– Да. Поймите, мне важно знать, угрожали ли вам подобным образом.
– Нет, со мной было по-другому. Примерно месяц назад я получил письмо, а через неделю пришло еще одно. Оба сейчас в столе у Олеяржа.
– Значит, полковнику было известно, что вы в опасности?
– Нет, я попросил жену передать их ему совсем недавно, только уже когда попал сюда. Теперь он ломает голову над тем, есть ли какая-нибудь связь между моим делом и делом Пенделмановой.
– Что было в этих письмах?
– Скажу, если вы согласитесь присматривать за мной.
– Выдвигаете условия?
– Боже сохрани, ведь я вам стольким обязан. Просто хочу элементарных гарантий. Везунчик, который однажды избежал смертельной опасности, в дальнейшем защищен от нее не более прочих. Хотелось бы подстраховаться.
– Хорошо. Когда я вам понадоблюсь, звоните. Но приоритету Гмюнда.
– Учту. Итак, письма. Вся странность заключалась в том, что автор не написал их, а нарисовал. Линии, выведенные неумелой рукой, на первый взгляд дурацкая мазня. Но письма просто пышут злобой, уж поверьте. Иначе я бы сразу их выбросил.
– А как вы поняли, что они несут угрозу?
– На одном рисунке был я. Из спутанного клубка штрихов выглядывала моя кудрявая башка, обрамленная каким-то окошком, может, окном автомобиля. Я сразу ее узнал.
– А вдруг вас кто-то разыграл? Дети, к примеру?
– Не исключено. Но если бы вы увидели эти листочки, то сразу подумали бы, что кто-то нарочно пытался подражать ребенку. Я архитектор и в этом разбираюсь. Я нарисовал бы примерно так же, если бы взял карандаш в левую руку, хотя я и правша, и держал бы его, как мешалку для теста. Я уже попробовал.
– А что было на втором рисунке?
– Домики. Странные некрасивые домики без крыш. А рядом – несколько человек, то ли пять, то ли шесть, а может, и больше.
– Домики без крыш? Но почему?
– Я не жду от вас отгадки. Пускай над этим ломает голову полиция. Полковник ни за что не даст вам посмотреть на эти рисунки. Он поручил расследование одному из своих людей, мерзкого вида парню в кожаной куртке, якобы настоящему асу. Мне он, правда, показался всего лишь надутым гордецом.
– Его фамилия случаем не Юнек?
– Не помню; возможно, и Юнек. Выходит, вы его знаете. Если это он, я держал бы ухо востро. У него на уме куда больше, чем положено полицейскому.
– Мы, можно сказать, приятели, – заметил я, но прозвучало это не слишком убедительно.
Загир посмотрел на меня с сомнением и заявил, что на моем месте поостерегся бы переходить Юнеку дорогу.
Некоторое время я размышлял над его словами. В сколь же отчаянном положении находится Олеярж, если решился обратиться за помощью не только к профессионалу Юнеку, но и к такому аутсайдеру, как я. Он замаскировал это под мое сотрудничество с Гмюндом, однако явно надеется, что я помогу и ему тоже. Полковник подстраховался, дав мне в напарницы Розету; возможно, ей поручено распутывать следы, о которых я и понятия не имею. Возможно, и работа, только что предложенная мне Загиром, – это тоже инициатива полковника, но я должен считать, что инженер действует за его спиной. Разумеется, полковник отнесся к нарисованным человечкам со всей серьезностью. Или же у меня попросту разыгралось воображение, а ничего этого и в помине нет?
– Полиция полагает, что между нападением на вас и почтовыми угрозами есть связь. А как, собственно, произошло нападение?
– Мне известно ненамного больше вашего. В тот день меня ни свет ни заря разбудил телефонный звонок, это был директор нашей фирмы – во всяком случае, так он представился. Голос, правда, звучал несколько странно, как-то хрипло, но в остальном это был знакомый голос; а хрипоту я приписал простуде или перепою. Мне, мол, нужно срочно приехать, в проекте нового жилого массива, который мы вместе делали, обнаружилась серьезная ошибка. Нет, он выразился иначе – «постыдная». Или «бесстыдная», я толком не разобрал. Я оделся и вышел на улицу. Чтобы подойти к гаражу, мне нужно пересечь палисадник. И вот только я открыл ворота, как кто-то надел мне на голову мешок – и меня куда-то повезли. Наверное, я что-то вдохнул, когда хотел позвать на помощь. Там здорово воняло спиртом, это последнее, что я помню, потом я отрубился. Эти сволочи чего-то набрызгали в мешок.
– Было еще темно?
– Как раз начинало рассветать.
– Вы никого не заметили?
– Нет.
– А когда вы очнулись?
– Только в башне, хотя тогда я еще не знал, куда они меня отволокли. На голове-то у меня по-прежнему был мешок. Меня разбудила кошмарная боль в ноге. Сначала мне ее проткнули, но совсем худо стало, когда они начали протягивать веревку между сухожилием и костью. Я опять потерял сознание, потому что это было невыносимо. Помню только, что меня кто-то раскачивает. И еще удары, когда я бился о стены. Мешок с меня уже сняли, руки были свободны, но сделать я ничего не мог. Только закрывал ладонями лицо и голову и прощался с жизнью, сам себе вызванивая отходную. Я то терял сознание, то приходил в себя… а потом все вдруг кончилось. Я остался на колокольне в одиночестве, летал себе туда-сюда, а вокруг царила жуткая тишина. Колокол словно умолк – это потому, что я уже был глухим как пень. И тут меня кто-то хватает – смотрю, а это ангел-спаситель: вы машете руками и что-то говорите. А потом – снова обморок.
– Вы думаете, вас хотели убить?
– А вам как кажется?
– Скорее это похоже на предупреждение. Последнее предупреждение.
– Согласен. Я получил сотрясение мозга и перелом ребер, но если бы меня и впрямь собирались кокнуть, то времени у них для этого было навалом.
– Но каков мотив? Чем вы им помешали?
– Это было первое, о чем спросили меня Олеярж и Юнек. Откровенно говоря, понятия не имею. Зависть? Месть бывших владельцев нашей виллы? Мы отсудили у них дом и расстались врагами. Юнек собирается их прощупать, но мне кажется, что они тут ни при чем.
– Вы попались в ловушку, и заманить вас туда оказалось легче легкого. Похитители были в курсе того, как важна для вас работа. Они хорошо знают вас.
– Да, полковник тоже так сказал. Он подумал, что это могли сделать люди, связанные с конкурирующей проектной фирмой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34