Река расширялась на изгибе, спадая порогами к заливу. Я приостановилась. Камень подо мной был какой-то шаткий. Я шагнула на другой. Впереди возвышался гигантский валун, привалившийся к берегу, который рассыпался грудами песка и гальки. Возле огромной каменюки образовалась запруда выше моего роста, откуда вода по наклонной плоскости стекала в обширную каменную чашу янтарного цвета, а уже оттуда широким потоком устремлялась вниз, к следующему нагромождению каменных порогов.
Я вскарабкалась на песчаный склон, огибая березовые стволы, и расстелила полотенце на плоском камне у водоема. Достала плеер, положила его на камень, разровняла полотенце и повесила платье над головой. Развязала башмаки и вошла в воду; дрожа, ступила на глубину, вода плеснулась мне на грудь – дыхание перехватило, я нырнула, высунула голову, отряхивая с волос холодные струйки, и снова ушла под воду. На зубах скрипел песок.
По прямой далеко было не уплыть, приходилось описывать круги. Я поплавала стоя, ноги казались зеленоватыми, ближе ко дну – коричневатыми. Дыхание слегка сбилось, с плеч бисером сыпались капельки воды. Я рванула к отполированным ветвям, застрявшим там, где вода вытекала из каменной чаши. Повисла на одной из ветвей, и тут шалая стрекоза резво пронеслась над водой, треща слюдяными крыльями. Какие-то черные ягоды кружили возле камня, я выплеснула их в поток, и они умчались, кружа. Я доплыла до плоского валуна и вылезла, ощупывая камень, чтоб ноготь на ноге не сорвать. Наклонив голову, отжала волосы. Вода брызгала на ноги и пыльный камень. Я порывисто села на полотенце и вытянула ноги. Было жарко и душно, следы мокрых ног и брызги высыхали на глазах. Я понаблюдала за каплями воды на коже и прищурилась, когда ветер зашевелил листву над заводью. Прикурила от золоченой зажигалки «Силк кат», легла и закрыла глаза. Так и лежала, пока камень не стал покалывать сквозь полотенце, тогда я перевернулась. Немного вздремнула на жаре, потом приподнялась на локтях и включила плеер, бросила взгляд вперед, так, ни на что, в пространство. На березовом листе виднелась свежая метка, оставленная птичкой. Я щелкнула золоченой зажигалкой, прикуривая «Силк кат», и затягивалась, не стряхивая пепел. Но вот серый столбик задрожал, потревоженный порывом ветра, и упал на камень.
Солнце завершало дневной путь через небо, у воды стало свежо. Я поднялась. Спереди на теле отпечатались длинные следы от долгого лежания на валуне. Я потянулась и вся пошла мурашками от первого же порыва ветра. Надела платье, стряхнула песок со ступней. Завязала шнурки, позевывая, и направилась обратно вверх по течению, подбирая на ходу отполированные водой, лоснистые ветки.
Вернувшись к палатке, я бросила глянцевитый валежник в золу. Смеркалось. Я наломала хвороста и натаскала шишек из большой кучи, которую насобирала еще в прошлые выходные. Веточки и шишки были такими сухими, что не составляло труда разжечь их золоченой зажигалкой. Несколько прутьев потоньше, лежавших сверху, славно разгорались на ветерке. Видно было, как сочная живица, пузырясь, стекает из разлома; словно бы нехотя струйка дыма завилась над концом ветки, он вспыхнул, и живица закапала на красные горячие угольки. Одна за другой ветки занимались, потрескивая и озаряясь ярким пламенем, чтобы превратиться в белые ломкие трубочки и осыпаться. Дым уходил столбом в ясное, спокойное небо. Костер запылал вовсю. Я притащила припасенное бревно с веткой и положила так, чтобы сук, который не удалось обломать, лизало пламя. Костер выстрелил облачко искр и раскаленных угольев.
Я зачерпнула походным котелком речной воды. Присела у берега. По небу разливался закат, все светилось. Поднимаясь с котелком вверх по склону, я вытягивала свободную руку, чтобы сохранять равновесие. Потрескивание костра послышалось прежде, чем я взошла на травянистый берег. Я повесила котелок над огнем так, чтобы языки пламени касались днища.
Волосы пахли дымом, когда я вернулась к реке выловить маргарин и молоко. Сверху лился мягкий свет, впереди маячили черные как смоль деревья. Я словно угодила в большую лиловую перчатку.
Появилась мошкара. Я отошла от огня и отломала зеленую ветку, старясь не разодрать пальцы. Слегка дрожа, палкой сняла котелок с огня. Торчавший из бревна сук прогорел. Носком башмака я резко пихнула его в центр костра и отскочила, когда полетели искры. Сверху я бросила зеленую ветку. Повалил густой дым.
Потягивая кофе, я посмотрела вверх: дрожащие кляксы звезд проступали над головой. Макароны уже сварились. Я сдвинула крышку, прижала ее полотенцем и положила котелок на бок. Крахмалистая, мутная жижа слилась через щель, и я сунула в котелок кусочек маргарина. Пламя стало пониже – в самый раз для готовки. Я обжарила нашинкованный лук, консервированные помидоры и фасоль с приправой для гамбургеров. Щеки так пылали от близости костра, что стоило отвернуться, как чувствовалась прохлада. Я вывалила макароны из котелка в булькающий соус. Поела прямо со сковородки. Изо рта валил пар, всякий раз как я открывала его, поглощая свою стряпню. Я жадно хлебнула молока из бутыли. Небо стало совсем темным, в россыпях звезд.
Я прикурила «Силк кат» от углей и уставилась на огонь. Он угасал, и тень от палатки становилась все жиже. Меня окружали темные силуэты гор. Окурок «Силк кат» вспыхнул в золе. Тень палатки дрогнула. Я зевнула так, что зазвенело в ушах. Расстегнула полог и заползла в душную темень.
Пели птицы. Я откинула клапан палатки. Вдохнула запахи уходящей ночи и всеобщего пробуждения. Старик-солнце объявлял побудку, выбивая палочками лучей дробь по поверхности залива. Начинался еще один жаркий день. Я вылезла из палатки и вытянула руки, словно надеясь достать до неба. Надела сандалии и зашагала к реке в самом приподнятом настроении.
Я поплескала воды на лицо, но не стала его вытирать, и холодные капли свободно падали вниз. Почистив зубы, я постояла на солнышке, щурясь на гребни горы, еще видела трех оленей в прошлые выходные. Они тогда застыли и смотрели прямо на меня.
Я отнесла посуду к реке, ополоснула котелок. Несколько бледных макаронин с соусом обогнули камень и устремились через заводь вниз по течению. Я вычистила пустые банки, потерла сковородку пучками травы, прежде чем опустить ее в воду.
С полным котелком воды и сковородкой я поднялась по склону. Навалила хвороста поверх золы, чтоб разжечь костер.
Я быстро выпила две чашки кофе, сварила еще. Неспешно прогулялась по склону и устроилась на валуне с «Силк кат» и золоченой зажигалкой. Судя по тому, как стояло солнце над горизонтом, приближалось время ланча. Выкурив пару сигарет, я допрыгала по камням до банной сумки и достала шампунь. Отцепила полотенце, хорошенько его встряхнула. Я как раз добралась до камней и направлялась вниз по течению, когда услышала это.
Голова непроизвольно дернулась, я судорожно вздохнула и, поднимая тучи брызг, рванула по воде к берегу. И снова услышала этот звук, странно отличный от звуков долины, как лунный свет – от уличных огней в порту.
Слегка запыхавшись, я взбежала по склону к палатке. Выплеснула воду из котелка на огонь, который зашипел и выбросил столб пара. Нацепила футболку, затем в палатке влезла в короткую джинсовую юбку. Выползая наружу, я вздохнула с облегчением, потому что смогла разобрать слова, разносимые эхом по долине: «Йо-хо-о, Морверн, йо-хо-о, йо-хо-о, Морверн!»
Я стала продираться к объездной дороге. Далеко внизу над полоской асфальта висело марево; цвета в нем сливались. Казалось, она несется вприпрыжку – она была на велосипеде.
Тряхнув головой, я припустила рысью вниз, к палатке. Ланна переезжала бетонный мост, бедра были напряжены – она привстала на педалях. Опустилась на сиденье и с криками завихляла вдоль берега, шумно продираясь сквозь заросли папоротника. Она спрыгнула с велосипеда на ходу; тот упал с глухим стуком. Ланна так стремительно неслась ко мне навстречу, что пришлось отступить назад.
– Нашла тебя, засранка! Я дым увидела. Поглядите, какой у нее загар, у этой чертовки! Припекает, да? – выпалила она.
– Ты как меня отыскала?
– По дыму – его за несколько миль видать. Я из порта уехала, когда еще семи не было. Утро-то какое потрясное! Рыжий Ханна был у Ви Ди. Вот я и закатилась туда, а он говорит: ты где-то здесь. Карту мне нарисовал.
Мы пошли в сторону палатки.
– Всю задницу отбила. Миль семь, должно быть, проехала. Тебе здесь не страшно? – спросила Ланна, поглядывая на Бейнн-Мхедхонак.
– А чего бояться-то?
– Ну, мужики какие-нибудь завалятся сюда да изнасилуют тебя.
– Какие мужики? Тут с пятницы по объездной дороге машины две всего проехало.
– А привидения тут не шастают?
– Вот дуреха.
– Ты чего лыбишься? – спросила Ланна.
– Да странно как-то свой голос слышать, – поделилась я.
Ланна вновь огляделась и заметила:
– Я бы тут со страху умерла – из-за привидений. Бабуля Курис Джин говорит, у холмов есть глаза.
– Как она?
– Заходила к ней на днях. Она о тебе спрашивала. Я сказала ей, что ты по выходным в походы ходишь в одиночку, и про курорт тоже сказала.
– Не хочешь со мной поплавать? Мне надо голову помыть.
– А кусачих рыб здесь нет или слепней?
– Не-а, – успокоила я, хватая полотенце.
Я выгребла еще грязи из ямки и размазала по скулам Ланны. Глаза ее казались жутко белыми на фоне черной грязи. Я налепила немного на лоб до линии роста волос.
– Я сразу усекла, что из нее выйдет клевая косметическая маска, когда копала яму под туалет там, за излучиной, – пояснила я, пока Ланна наносила мне свежую жижу на подсыхающий слой. Она прилепила несколько ягод рябины и веточку вереска мне на лоб, а я ей – на щеки.
– Ну же, давай спляшем танец плодородия! – скомандовала Ланна.
Мы вскочили и давай толкаться, кружить, похрюкивая. Ланна сняла топик, и бурая жижа растекалась по ее грудям.
– Защитите себя от вредоносных лучей при помощи этого замечательного «Фактора-12»! – выдала Ланна, моргая.
Я засмеялась, и смех вернулся эхом от утеса.
Мы зашагали вниз по реке. Остановились на берегу, где трава переходила в полоску песка и гальки.
– Поосторожней там, на валунах! – предупредила я. – Если упадешь, ногу сломаешь как пить дать.
Мы сигали с валуна на валун. Пропустив Ланну вперед, я наблюдала, как она прыгает, покачивается, стараясь удержать равновесие, снова перелетает с камня на камень. Порой ее груди взмывали, пропадая из виду, когда она вытягивала руки и размахивала ими, как мельница крыльями, повизгивая. Я приземлилась на камень возле нее, и мы прыснули, потешаясь над своими заляпанными грязью физиономиями. Ланна схватилась рукой за валун и прыгнула.
Когда мы добрались до заводи, я расстелила полотенце на плоском камне.
– Здесь просто расчудесно, – оценила Ланна.
А я заметила:
– В середине глубоко. Смотри: если задержать дыхание, можно прыгнуть прямо туда, на глубину.
– Тогда ты первая.
– Давай вместе. Ты ж вся в этой жиже.
Мы скинули с себя все, кроме обуви, вскарабкались на огромный валун и прошлепали через глубокое место, держась за руки. Я перетащила ее на другой берег, в высокую траву, которая щекотала голени.
– Мне приспичило, – объявила Ланна, усаживаясь среди травы и фиалок в цвету.
Ее поджарый задок странно округлился на фоне яркой, заискрившейся травы.
– Чуть пузырь не лопнул, – вздохнула она. – Остановилась в «Клееварке» лимонаду выпить.
Я кивнула.
Мы шагнули на выступающий камень. Ланна пристроила свою чумазую мордаху мне на плечо, от ее щеки отвалилась ягода, она подначивала:
– Опа! Ты первая.
– Нет уж. Обе разом.
Мы взялись за руки и посмотрели друг на друга.
Я сказала:
– Запомни: прямо в середину и без разбега. Никаких «бомбочек»! Можно на камень напороться. Держи ноги прямо, лады?… Приготовься. Вода притормозит нас, но она просто ледяная, так что не пугайся. Готова?
Ланна кивнула.
Мы собрались с духом, и я начала отсчет:
– Один, два, три!..
Мы заорали. Воздух обтекал меня. Я повернула голову и увидела, что Ланна зажимает нос рукой. Мы врезались в воду. Холод ударил в грудь и застрял там. Ланна вырвала руку. Я открыла глаза и увидела пузырьки и переливы, пронизанные лучами солнца. Вынырнула рядом с Ланной. Поднятая нами волна выплескивалась на камни, шипящие пузырьки щекотали мне бедра.
– Еще, еще! – ревела Ланна.
– У-ух, холодина, – выдохнула я, прочищая кашлем горло, и двинулась к нагретым солнцем камням. Выбралась на валун, наклонив голову, черные капли упали на грудь.
Кровь?! Я потрогала каплю пальцем. Это была всего лишь грязь, стекавшая с лица.
Ланна барахталась по-собачьи в заводи, смешно запрокидывая лицо в потеках грязи под глазами.
Глядя на нее, я засмеялась, но приутихла. Встала на колени и стала пригоршнями плескать себе в лицо воду, пока вся грязь не стекла.
– Давай снова! – крикнула Ланна с другого конца водоема – она держалась за ветку, растопырив пальцы ног.
– Ни за что, – отрезала я.
– Ну же! Трусиха, трусиха! – горланила Ланна, подстрекая.
Я села и закурила «Силк кат», наблюдая, как бледное тело Ланны мелькает среди стволов берез, а по камню, вдающемуся в воду, скользили прозрачные тени. Ее веснушки сливались с брызгами яркого солнца, пробивающегося сквозь листву. Рыжие волосы, ставшие черными от воды, болтались жгутом, шлепая ее по спине. Она улыбнулась мне и прыгнула.
Локоть руки, которой Ланна зажимала нос, был крепко прижат к боку. Ее босоножки изящно промелькнули в воздухе, когда она сиганула в воду со свистом. Она тут же вынырнула, смеясь этим своим грудным смехом. Вылезла на берег, вода капала с нее на пыльный камень.
Какое-то время мы просто курили в молчании.
Я спустилась к воде, чтобы вымыть голову. Ланна наблюдала за мной, не говоря ни слова.
Я отжала волосы и улеглась лицом вниз, руки по швам.
Ланна уселась в тенечке, под большим валуном, покуривая мои «Силк кат».
По коже разливались волны жара от лучей солнца, прямых и отраженных утесом. Жужжало какое-то насекомое. Плескалась вода. Ветерок шелестел листвой. Птицы.
Я перебирала пальцами.
– Разморило – шевельнуться лень, – нарушила тишину Ланна. – Ты слышала, что Тень, Укладчика, выпихнули с работы? Подозреваю, что Прихвостня достала эта неотесанная дубина. Все его враки и отмазки, вороватые руки. Мне он никогда не нравился. Конченый извращенец.
– Ну и чем он теперь занимается? – промурлыкала я.
– Ничем. Поздно уже, сезон начался. Говорит, собирался наняться на открытые разработки, но там уже нет мест.
– Не говори мне о работе, Ланна! Не могу смириться с мыслью, что завтра уже выходить.
– В утреннюю, да?
– Ага, – отозвалась я, покашливая.
Надолго повисло молчание, в котором отчетливо слышался малейший всплеск. Взглянув искоса, я увидела, что Ланна перебирает гальку в заводи, и снова опустила голову.
– Жаль, тебя вчера в «Западне» не было, – начала Ланна и закашлялась. – Там такая дурацкая команда играла. Панатайн все встревал. А потом рухнул лицом вниз и вырубился. Его даже сдвинуть не могли. Он приземлился прямо на эти педали у гитариста. Поднялся дикий шум, а он лежит и ухом не ведет. – Ланна засмеялась, снова закашлялась и затихла.
Я медленно раздвинула ноги и почувствовала солнце на внутренней стороне бедер.
– Реальный повсеместный загар, да? – схохмила Ланна.
– Ага.
– Я в пятницу паспорт получила. Ты бы видела мое фото!
– Ш-ш!
Ланна тяжело засопела. Плеснула вода.
После долгого молчания я предложила:
– Побудь здесь немного. На природе. Вдали от Прихвостня и работы. Здесь тебя ничего не колышет, есть только это место – и все. И здорово, что оно существует, всего в нескольких часах ходьбы от порта. Вся эта прелесть. Оно сама тишина, разве нет?
– Ага, хорошо здесь. В такую погоду. В другую-то пору, считай весь год, здесь стремнина, – откликнулась Ланна и швырнула маленький камешек, который не долетел до воды, а – шлеп, шлеп – шлепнулся у моей босой ступни.
– Морверн?
– Что?
– Хочу, типа, сказать тебе кое-что.
– Что?
– Тебя это может жутко расстроить.
Я приподнялась на локте и прищурилась:
– Что?
Ланна вздохнула:
– Знаешь, какими мы были закадычными друзьями?
– Кто мы?
– Ну, это, я и Он.
– Он?
– Ага.
– Ага, – повторила я.
– Ну, мы были очень-очень близкими друзьями.
– Что?
– Тебя это может жутко расстроить, – повторила Ланна.
Воцарилось долгое-предолгое молчание. Слышно было, как высоко в небе летит птица – от залива в горы.
– Ты не знала, правда? – спросила Ланна, глядя на меня.
Мне было непросто говорить, лежа на спине и вытянувшись во всю длину. Я выдавила:
– Так ты, значит, гуляла с Ним?
– Да ерунда это все, Морверн, ерунда.
Я села и отвернулась от нее, положив руки на колени. Глубоко вздохнула. Какое-то чувство бродило во мне.
– Когда? – поинтересовалась я.
– В тот последний вечер перед Рождеством, когда ты работала, – призналась Ланна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
Я вскарабкалась на песчаный склон, огибая березовые стволы, и расстелила полотенце на плоском камне у водоема. Достала плеер, положила его на камень, разровняла полотенце и повесила платье над головой. Развязала башмаки и вошла в воду; дрожа, ступила на глубину, вода плеснулась мне на грудь – дыхание перехватило, я нырнула, высунула голову, отряхивая с волос холодные струйки, и снова ушла под воду. На зубах скрипел песок.
По прямой далеко было не уплыть, приходилось описывать круги. Я поплавала стоя, ноги казались зеленоватыми, ближе ко дну – коричневатыми. Дыхание слегка сбилось, с плеч бисером сыпались капельки воды. Я рванула к отполированным ветвям, застрявшим там, где вода вытекала из каменной чаши. Повисла на одной из ветвей, и тут шалая стрекоза резво пронеслась над водой, треща слюдяными крыльями. Какие-то черные ягоды кружили возле камня, я выплеснула их в поток, и они умчались, кружа. Я доплыла до плоского валуна и вылезла, ощупывая камень, чтоб ноготь на ноге не сорвать. Наклонив голову, отжала волосы. Вода брызгала на ноги и пыльный камень. Я порывисто села на полотенце и вытянула ноги. Было жарко и душно, следы мокрых ног и брызги высыхали на глазах. Я понаблюдала за каплями воды на коже и прищурилась, когда ветер зашевелил листву над заводью. Прикурила от золоченой зажигалки «Силк кат», легла и закрыла глаза. Так и лежала, пока камень не стал покалывать сквозь полотенце, тогда я перевернулась. Немного вздремнула на жаре, потом приподнялась на локтях и включила плеер, бросила взгляд вперед, так, ни на что, в пространство. На березовом листе виднелась свежая метка, оставленная птичкой. Я щелкнула золоченой зажигалкой, прикуривая «Силк кат», и затягивалась, не стряхивая пепел. Но вот серый столбик задрожал, потревоженный порывом ветра, и упал на камень.
Солнце завершало дневной путь через небо, у воды стало свежо. Я поднялась. Спереди на теле отпечатались длинные следы от долгого лежания на валуне. Я потянулась и вся пошла мурашками от первого же порыва ветра. Надела платье, стряхнула песок со ступней. Завязала шнурки, позевывая, и направилась обратно вверх по течению, подбирая на ходу отполированные водой, лоснистые ветки.
Вернувшись к палатке, я бросила глянцевитый валежник в золу. Смеркалось. Я наломала хвороста и натаскала шишек из большой кучи, которую насобирала еще в прошлые выходные. Веточки и шишки были такими сухими, что не составляло труда разжечь их золоченой зажигалкой. Несколько прутьев потоньше, лежавших сверху, славно разгорались на ветерке. Видно было, как сочная живица, пузырясь, стекает из разлома; словно бы нехотя струйка дыма завилась над концом ветки, он вспыхнул, и живица закапала на красные горячие угольки. Одна за другой ветки занимались, потрескивая и озаряясь ярким пламенем, чтобы превратиться в белые ломкие трубочки и осыпаться. Дым уходил столбом в ясное, спокойное небо. Костер запылал вовсю. Я притащила припасенное бревно с веткой и положила так, чтобы сук, который не удалось обломать, лизало пламя. Костер выстрелил облачко искр и раскаленных угольев.
Я зачерпнула походным котелком речной воды. Присела у берега. По небу разливался закат, все светилось. Поднимаясь с котелком вверх по склону, я вытягивала свободную руку, чтобы сохранять равновесие. Потрескивание костра послышалось прежде, чем я взошла на травянистый берег. Я повесила котелок над огнем так, чтобы языки пламени касались днища.
Волосы пахли дымом, когда я вернулась к реке выловить маргарин и молоко. Сверху лился мягкий свет, впереди маячили черные как смоль деревья. Я словно угодила в большую лиловую перчатку.
Появилась мошкара. Я отошла от огня и отломала зеленую ветку, старясь не разодрать пальцы. Слегка дрожа, палкой сняла котелок с огня. Торчавший из бревна сук прогорел. Носком башмака я резко пихнула его в центр костра и отскочила, когда полетели искры. Сверху я бросила зеленую ветку. Повалил густой дым.
Потягивая кофе, я посмотрела вверх: дрожащие кляксы звезд проступали над головой. Макароны уже сварились. Я сдвинула крышку, прижала ее полотенцем и положила котелок на бок. Крахмалистая, мутная жижа слилась через щель, и я сунула в котелок кусочек маргарина. Пламя стало пониже – в самый раз для готовки. Я обжарила нашинкованный лук, консервированные помидоры и фасоль с приправой для гамбургеров. Щеки так пылали от близости костра, что стоило отвернуться, как чувствовалась прохлада. Я вывалила макароны из котелка в булькающий соус. Поела прямо со сковородки. Изо рта валил пар, всякий раз как я открывала его, поглощая свою стряпню. Я жадно хлебнула молока из бутыли. Небо стало совсем темным, в россыпях звезд.
Я прикурила «Силк кат» от углей и уставилась на огонь. Он угасал, и тень от палатки становилась все жиже. Меня окружали темные силуэты гор. Окурок «Силк кат» вспыхнул в золе. Тень палатки дрогнула. Я зевнула так, что зазвенело в ушах. Расстегнула полог и заползла в душную темень.
Пели птицы. Я откинула клапан палатки. Вдохнула запахи уходящей ночи и всеобщего пробуждения. Старик-солнце объявлял побудку, выбивая палочками лучей дробь по поверхности залива. Начинался еще один жаркий день. Я вылезла из палатки и вытянула руки, словно надеясь достать до неба. Надела сандалии и зашагала к реке в самом приподнятом настроении.
Я поплескала воды на лицо, но не стала его вытирать, и холодные капли свободно падали вниз. Почистив зубы, я постояла на солнышке, щурясь на гребни горы, еще видела трех оленей в прошлые выходные. Они тогда застыли и смотрели прямо на меня.
Я отнесла посуду к реке, ополоснула котелок. Несколько бледных макаронин с соусом обогнули камень и устремились через заводь вниз по течению. Я вычистила пустые банки, потерла сковородку пучками травы, прежде чем опустить ее в воду.
С полным котелком воды и сковородкой я поднялась по склону. Навалила хвороста поверх золы, чтоб разжечь костер.
Я быстро выпила две чашки кофе, сварила еще. Неспешно прогулялась по склону и устроилась на валуне с «Силк кат» и золоченой зажигалкой. Судя по тому, как стояло солнце над горизонтом, приближалось время ланча. Выкурив пару сигарет, я допрыгала по камням до банной сумки и достала шампунь. Отцепила полотенце, хорошенько его встряхнула. Я как раз добралась до камней и направлялась вниз по течению, когда услышала это.
Голова непроизвольно дернулась, я судорожно вздохнула и, поднимая тучи брызг, рванула по воде к берегу. И снова услышала этот звук, странно отличный от звуков долины, как лунный свет – от уличных огней в порту.
Слегка запыхавшись, я взбежала по склону к палатке. Выплеснула воду из котелка на огонь, который зашипел и выбросил столб пара. Нацепила футболку, затем в палатке влезла в короткую джинсовую юбку. Выползая наружу, я вздохнула с облегчением, потому что смогла разобрать слова, разносимые эхом по долине: «Йо-хо-о, Морверн, йо-хо-о, йо-хо-о, Морверн!»
Я стала продираться к объездной дороге. Далеко внизу над полоской асфальта висело марево; цвета в нем сливались. Казалось, она несется вприпрыжку – она была на велосипеде.
Тряхнув головой, я припустила рысью вниз, к палатке. Ланна переезжала бетонный мост, бедра были напряжены – она привстала на педалях. Опустилась на сиденье и с криками завихляла вдоль берега, шумно продираясь сквозь заросли папоротника. Она спрыгнула с велосипеда на ходу; тот упал с глухим стуком. Ланна так стремительно неслась ко мне навстречу, что пришлось отступить назад.
– Нашла тебя, засранка! Я дым увидела. Поглядите, какой у нее загар, у этой чертовки! Припекает, да? – выпалила она.
– Ты как меня отыскала?
– По дыму – его за несколько миль видать. Я из порта уехала, когда еще семи не было. Утро-то какое потрясное! Рыжий Ханна был у Ви Ди. Вот я и закатилась туда, а он говорит: ты где-то здесь. Карту мне нарисовал.
Мы пошли в сторону палатки.
– Всю задницу отбила. Миль семь, должно быть, проехала. Тебе здесь не страшно? – спросила Ланна, поглядывая на Бейнн-Мхедхонак.
– А чего бояться-то?
– Ну, мужики какие-нибудь завалятся сюда да изнасилуют тебя.
– Какие мужики? Тут с пятницы по объездной дороге машины две всего проехало.
– А привидения тут не шастают?
– Вот дуреха.
– Ты чего лыбишься? – спросила Ланна.
– Да странно как-то свой голос слышать, – поделилась я.
Ланна вновь огляделась и заметила:
– Я бы тут со страху умерла – из-за привидений. Бабуля Курис Джин говорит, у холмов есть глаза.
– Как она?
– Заходила к ней на днях. Она о тебе спрашивала. Я сказала ей, что ты по выходным в походы ходишь в одиночку, и про курорт тоже сказала.
– Не хочешь со мной поплавать? Мне надо голову помыть.
– А кусачих рыб здесь нет или слепней?
– Не-а, – успокоила я, хватая полотенце.
Я выгребла еще грязи из ямки и размазала по скулам Ланны. Глаза ее казались жутко белыми на фоне черной грязи. Я налепила немного на лоб до линии роста волос.
– Я сразу усекла, что из нее выйдет клевая косметическая маска, когда копала яму под туалет там, за излучиной, – пояснила я, пока Ланна наносила мне свежую жижу на подсыхающий слой. Она прилепила несколько ягод рябины и веточку вереска мне на лоб, а я ей – на щеки.
– Ну же, давай спляшем танец плодородия! – скомандовала Ланна.
Мы вскочили и давай толкаться, кружить, похрюкивая. Ланна сняла топик, и бурая жижа растекалась по ее грудям.
– Защитите себя от вредоносных лучей при помощи этого замечательного «Фактора-12»! – выдала Ланна, моргая.
Я засмеялась, и смех вернулся эхом от утеса.
Мы зашагали вниз по реке. Остановились на берегу, где трава переходила в полоску песка и гальки.
– Поосторожней там, на валунах! – предупредила я. – Если упадешь, ногу сломаешь как пить дать.
Мы сигали с валуна на валун. Пропустив Ланну вперед, я наблюдала, как она прыгает, покачивается, стараясь удержать равновесие, снова перелетает с камня на камень. Порой ее груди взмывали, пропадая из виду, когда она вытягивала руки и размахивала ими, как мельница крыльями, повизгивая. Я приземлилась на камень возле нее, и мы прыснули, потешаясь над своими заляпанными грязью физиономиями. Ланна схватилась рукой за валун и прыгнула.
Когда мы добрались до заводи, я расстелила полотенце на плоском камне.
– Здесь просто расчудесно, – оценила Ланна.
А я заметила:
– В середине глубоко. Смотри: если задержать дыхание, можно прыгнуть прямо туда, на глубину.
– Тогда ты первая.
– Давай вместе. Ты ж вся в этой жиже.
Мы скинули с себя все, кроме обуви, вскарабкались на огромный валун и прошлепали через глубокое место, держась за руки. Я перетащила ее на другой берег, в высокую траву, которая щекотала голени.
– Мне приспичило, – объявила Ланна, усаживаясь среди травы и фиалок в цвету.
Ее поджарый задок странно округлился на фоне яркой, заискрившейся травы.
– Чуть пузырь не лопнул, – вздохнула она. – Остановилась в «Клееварке» лимонаду выпить.
Я кивнула.
Мы шагнули на выступающий камень. Ланна пристроила свою чумазую мордаху мне на плечо, от ее щеки отвалилась ягода, она подначивала:
– Опа! Ты первая.
– Нет уж. Обе разом.
Мы взялись за руки и посмотрели друг на друга.
Я сказала:
– Запомни: прямо в середину и без разбега. Никаких «бомбочек»! Можно на камень напороться. Держи ноги прямо, лады?… Приготовься. Вода притормозит нас, но она просто ледяная, так что не пугайся. Готова?
Ланна кивнула.
Мы собрались с духом, и я начала отсчет:
– Один, два, три!..
Мы заорали. Воздух обтекал меня. Я повернула голову и увидела, что Ланна зажимает нос рукой. Мы врезались в воду. Холод ударил в грудь и застрял там. Ланна вырвала руку. Я открыла глаза и увидела пузырьки и переливы, пронизанные лучами солнца. Вынырнула рядом с Ланной. Поднятая нами волна выплескивалась на камни, шипящие пузырьки щекотали мне бедра.
– Еще, еще! – ревела Ланна.
– У-ух, холодина, – выдохнула я, прочищая кашлем горло, и двинулась к нагретым солнцем камням. Выбралась на валун, наклонив голову, черные капли упали на грудь.
Кровь?! Я потрогала каплю пальцем. Это была всего лишь грязь, стекавшая с лица.
Ланна барахталась по-собачьи в заводи, смешно запрокидывая лицо в потеках грязи под глазами.
Глядя на нее, я засмеялась, но приутихла. Встала на колени и стала пригоршнями плескать себе в лицо воду, пока вся грязь не стекла.
– Давай снова! – крикнула Ланна с другого конца водоема – она держалась за ветку, растопырив пальцы ног.
– Ни за что, – отрезала я.
– Ну же! Трусиха, трусиха! – горланила Ланна, подстрекая.
Я села и закурила «Силк кат», наблюдая, как бледное тело Ланны мелькает среди стволов берез, а по камню, вдающемуся в воду, скользили прозрачные тени. Ее веснушки сливались с брызгами яркого солнца, пробивающегося сквозь листву. Рыжие волосы, ставшие черными от воды, болтались жгутом, шлепая ее по спине. Она улыбнулась мне и прыгнула.
Локоть руки, которой Ланна зажимала нос, был крепко прижат к боку. Ее босоножки изящно промелькнули в воздухе, когда она сиганула в воду со свистом. Она тут же вынырнула, смеясь этим своим грудным смехом. Вылезла на берег, вода капала с нее на пыльный камень.
Какое-то время мы просто курили в молчании.
Я спустилась к воде, чтобы вымыть голову. Ланна наблюдала за мной, не говоря ни слова.
Я отжала волосы и улеглась лицом вниз, руки по швам.
Ланна уселась в тенечке, под большим валуном, покуривая мои «Силк кат».
По коже разливались волны жара от лучей солнца, прямых и отраженных утесом. Жужжало какое-то насекомое. Плескалась вода. Ветерок шелестел листвой. Птицы.
Я перебирала пальцами.
– Разморило – шевельнуться лень, – нарушила тишину Ланна. – Ты слышала, что Тень, Укладчика, выпихнули с работы? Подозреваю, что Прихвостня достала эта неотесанная дубина. Все его враки и отмазки, вороватые руки. Мне он никогда не нравился. Конченый извращенец.
– Ну и чем он теперь занимается? – промурлыкала я.
– Ничем. Поздно уже, сезон начался. Говорит, собирался наняться на открытые разработки, но там уже нет мест.
– Не говори мне о работе, Ланна! Не могу смириться с мыслью, что завтра уже выходить.
– В утреннюю, да?
– Ага, – отозвалась я, покашливая.
Надолго повисло молчание, в котором отчетливо слышался малейший всплеск. Взглянув искоса, я увидела, что Ланна перебирает гальку в заводи, и снова опустила голову.
– Жаль, тебя вчера в «Западне» не было, – начала Ланна и закашлялась. – Там такая дурацкая команда играла. Панатайн все встревал. А потом рухнул лицом вниз и вырубился. Его даже сдвинуть не могли. Он приземлился прямо на эти педали у гитариста. Поднялся дикий шум, а он лежит и ухом не ведет. – Ланна засмеялась, снова закашлялась и затихла.
Я медленно раздвинула ноги и почувствовала солнце на внутренней стороне бедер.
– Реальный повсеместный загар, да? – схохмила Ланна.
– Ага.
– Я в пятницу паспорт получила. Ты бы видела мое фото!
– Ш-ш!
Ланна тяжело засопела. Плеснула вода.
После долгого молчания я предложила:
– Побудь здесь немного. На природе. Вдали от Прихвостня и работы. Здесь тебя ничего не колышет, есть только это место – и все. И здорово, что оно существует, всего в нескольких часах ходьбы от порта. Вся эта прелесть. Оно сама тишина, разве нет?
– Ага, хорошо здесь. В такую погоду. В другую-то пору, считай весь год, здесь стремнина, – откликнулась Ланна и швырнула маленький камешек, который не долетел до воды, а – шлеп, шлеп – шлепнулся у моей босой ступни.
– Морверн?
– Что?
– Хочу, типа, сказать тебе кое-что.
– Что?
– Тебя это может жутко расстроить.
Я приподнялась на локте и прищурилась:
– Что?
Ланна вздохнула:
– Знаешь, какими мы были закадычными друзьями?
– Кто мы?
– Ну, это, я и Он.
– Он?
– Ага.
– Ага, – повторила я.
– Ну, мы были очень-очень близкими друзьями.
– Что?
– Тебя это может жутко расстроить, – повторила Ланна.
Воцарилось долгое-предолгое молчание. Слышно было, как высоко в небе летит птица – от залива в горы.
– Ты не знала, правда? – спросила Ланна, глядя на меня.
Мне было непросто говорить, лежа на спине и вытянувшись во всю длину. Я выдавила:
– Так ты, значит, гуляла с Ним?
– Да ерунда это все, Морверн, ерунда.
Я села и отвернулась от нее, положив руки на колени. Глубоко вздохнула. Какое-то чувство бродило во мне.
– Когда? – поинтересовалась я.
– В тот последний вечер перед Рождеством, когда ты работала, – призналась Ланна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18