– пристала Ланна.
– Как-то не думала об этом.
Ланна слезла с толчка, достала из сумочки конверт с открыткой. На нем были написаны фамилии Пола и Джона и адрес где-то в Центральном поясе.
– Откуда у тебя их адреса? – удивилась я.
– Сами дали. Я подумала, надо черкнуть им пару строчек. Вот, пиши! – Ланна протянула мне черный фломастер.
Я ненадолго задумалась и написала: «Спасибо, что трахнули нас. Морей и Ланна».
Ланна прыснула и запечатала конверт. Я отдала ей фломастер, и она начала выводить граффити на запертой двери туалета: «Морверн Каллар любит грубый секс».
– Да иди ты! – буркнула я, выхватила у нее фломастер, немного послюнявила конец и написала: «Ланна Фимистер говорит, что одиноким оторвам из кондитерской больше нравится в зад».
Мы рассмеялись. И вдруг услышали звон колоколов и гудки рыбацких посудин у пирса. Ланна вскрикнула, бросила в унитаз окурок и завопила:
– Дорогу!
Мы вломились в толпу, меня тут же расцеловало несколько старичков. Ланна принялась чмокать всех подряд: Командира, Хиферена, СО, девчонок из кондитерского, Колла, Панатайна, одноногого Пуфика. И до Рыжего Ханны добралась.
– С Новым годом, Морверн! – сказал Рыжий Ханна и поцеловал меня в щеку. – Надеюсь, это будет счастливый год для тебя, красавица.
Я кивнула и села. Все уже упились в мясо, пожимали руки, обнимались, чокались наотмашь. Кто-то собрался на выход, чтоб стать первым гостем, а у нас на столе выпивки все прибывало, ну я и пошла пить да прикуривать от золоченой зажигалки «Силк кат».
Ланна уселась возле Панатайна, который втолковывал одноногому Пуфику:
– Помнишь ту ночь, когда я тебе колесо выкатил, перед тем как ты в «Маяк» пошел?
Оба рассмеялись. Тогда Панатайн говорит:
– Бедный старый Пуфик.
– Никогда так хреново не было, выжег я себе мозги этой наркотой, – пожаловался старик.
– Так ты же сам спросил, какие лекарства я принимаю, – оправдывался Панатайн.
– Ага, у меня была просто легкая простуда!
Панатайн заухал, как филин, хлебнул пива и ударился в воспоминания:
– А мне чего-то дома не сиделось, когда ты ушел. Вот я и подумал: не пропустить ли рюмку в «Маяке»? Спускаюсь по склону, танцуя с атомами, и вижу на мостовой грязное пятно, прямо на меня из темноты прет. Подхожу ближе, а это человек без ноги. Растянулся на тротуаре, пальцы врозь. Тут я и смекнул: да это старина Пуфик домой поспешает.
– Да-а, мне от этой твоей штуки не по себе стало. Вышел я из паба проветриться на эспланаде. И понимаешь, поверил, что нога снова при мне, что я могу ходить. Ну я отстегнул свой протез и швырнул в воду. Как сейчас вижу: он все кружится и кружится на волнах, в ботинок обут. Это была моя выходная пара, между прочим.
Все загоготали.
– Расскажи молодым, как ты жену убил, – пристал Панатайн.
Пуфик начал:
– Смеется Как Вода ее звали, девочки. Я был охотником, ставил капканы в Территориях. Смеется Как Вода. Прекраснейшая из скво, что я знал. Мы разбивали лагерь, когда на просеке появился этот здоровенный медведь. Я схватил ружье и бегом за медведем. Держу его на мушке – вот так, – медленно спускаю курок, повернулся и – бац! – снес Смеется Как Вода голову напрочь. Вся голова ее превратилась в красную пыль, и вижу я, как это ржавое облачко относит ветром по просеке, как оседает оно на снегу. Два дня пришлось долбить мерзлоту, чтоб схоронить бедняжку, а на третью ночь до нее волки добрались.
Ланна жутко побледнела. К нашему столу подошел Командир.
– Как там приливы и отливы? – проорал Рыжий Ханна, вставая, чтобы пожать ему руку.
– Неплохо, совсем неплохо, господин Каллар. Спасибо! Вот зашел пожелать всем вам счастливого Нового года. Выпить не останусь, ожидаю две посудины с острова, в каждой по сотне голов северного оленя, так что надо причал расчищать.
Командир вышел вперевалку, а все давай дальше ржать, пока он мимо окна проходил.
– Нельзя же так, – упрекнула я Рыжего Ханну.
– Согласен. Договорилась, когда экзамен по вождению сдавать будешь?
Я кивнула, улыбаясь. Мой приемный отец посмотрел на Ланну, которая склонялась через стол, и заметил:
– А Ланна твоя выросла в хорошенькую девушку, а?
Я кивнула.
– В общем, верно, – распинался Колл. – Видишь ли, у этого нового парома, что на иностранной верфи построили, корпус слишком толстый. Когда он сюда прибыл, выяснилось, что остойчивость у него неважнецкая. Пришлось резать его пополам и приваривать в середине тридцать футов стали потоньше.
К кашей компании подошел Хиферен с двумя стаканами виски. В пакете из супермаркета разевала рот живая рыбина, ее серый глаз прилип к пластику.
– Что, Хиферен, далеко еще до сезона? – поддел Колл.
– Точно. – Хиферен сделал глоток. От регулярного опрокидывания стакана физиономия его приобрела характерный оттенок. – Ну, может, в апреле выпадут жаркие деньки, – вздохнул он.
Должно быть, время уже давно перевалило за установленные часы закрытия, потому что Стратклайд Файнест ввалились в бар и стали вышвыривать людей на улицу. Сержант подошел к Дыре Славы и приказал:
– Освободите, пожалуйста, помещение!
Народ потянулся к выходу с кружками пива, но женщина-полицейский на выходе их забирала.
– Ну чего вы? Новый год у нас или нет? – ворчал Панатайн.
Хиферен, добавивший третий стакан виски к тем двум, препирался с сержантом, который велел ему оставить выпивку и убираться. Надо было видеть, как неохотно Хиферен расставался с горячительным. И выкинул-таки коленце: вытащил из пакета рыбу, влил ей в пасть все три стакана и под приветственные крики загулявших работяг пронес рыбу мимо полицейских. Выбравшись наружу, Хиферен приложился губами к рыбьему рту и, запрокинув рыбу, выглушил виски.
Панатайн завис возле ожидающего таксомотора, взобрался на крышу, заметно ее проминая, и решительным пинком послал пластиковый знак такси в полет к морю. Наверняка за рулем сидел Скиабханак.
Стратклайд Файнест попытались вмешаться, но такси резко рвануло с места. Панатайну достало сообразительности плюхнуться на живот и распластаться на крыше, пока машина уносилась к «Западне», оставляя позади полицейскую погоню и толпу, корчащуюся от смеха. Прямо у северного пирса машину занесло, Панатайна отбросило в противоположном направлении, и он шмякнулся наземь. Потом сплошной стеной хлынул дождь. В «Кале ониан» снова стали наливать, но Ланна потащила меня и девчонок из кондитерского в сторону «Западни».
Панатайна как раз загружали в «скорую». В «Западне» все забыли про танцы и вышли посмотреть. Панатайн хохотал, а один из санитаров «скорой» тряс головой и все твердил полицейским:
– Это опять он! Это он!
Дождь снова загнал народ в «Западню». Девчонки из кондитерского разбежались по гостям, а мы с Ланной направились – мимо видеопроката и Сент-Джонз, мимо «Феникса» и «Бэйвью» – к моему дому.
Когда мы вошли в коридор, я глянула наверх, на крышку люка, которую заперла на висячий замок. Ланна сразу прошла внутрь, тараторя:
– Не была здесь целую вечность. Он что, оставил тебе свои вещи? Черт, Морви, башка гудит от этой таблетки.
Я заперла дверь и выключила свет в коридоре, чтоб избежать нашествия новогодних гостей. Запалила благовония и предложила:
– Давай-ка ванну примем. Ты насквозь промокла.
Я включила водонагреватель и камин. Зажгла огни на рождественской елке; сначала установила средний режим миганий, а когда Ланна прикрыла глаза руками, и вовсе сбросила частоту. Ланна разглядывала Его книги на полках.
– Что это? – спросила она.
Я глянула мельком:
– Энциклопедия. Толстая такая книжка обо всем сразу. Какую музыку поставить?
– Что-нибудь из Его вещей.
– Может, чего пожестче? Этих диджеев?
– Не-а. Поставь какую-нибудь из Его странных пластинок, – уперлась Ланна.
– А я реально считаю, надо поставить ди-джеев. – Так я и сделала.
– Морви!
– Нет, Ланна. На то есть причины.
– Ой, сладенькая, прости! Эти записи тебе о Нем напоминают, да?
– Да нет. Его пластинки и диски – единственное, что я не стану отправлять на субботнюю распродажу.
Пошла запись. Завихряющиеся звуки синтезатора, отрывистый гул – возможно, сэмгогы из старого Moogs – задавали ритм, но исподволь; и вот началась основная тема Darkside, вступила бас-гитара, которой эхом вторили ударные синтезатора. Запульсировал трансовый ритм, за ним зазвучали фанфары, затем все слилось под ритм-гитару, а звонкие голоса девушек зловеще затянули тему: «Я так счастлива без всякой на то причины». Ланна вскочила, чуть вывернув наружу колени, провела рукой перед лицом и так вильнула бедрами, что бусы у нее на груди подпрыгнули, стуча. Я схватила ее и захихикала:
– Нет-нет, Ланна, гляди!
Из ящика Его стола я достала фирменную папку турагентства.
– Что это? – спросила Ланна.
– Это тебе и мне.
– Так что же это?
– Я потому кассету и поставила. Надо поговорить с Прихвостнем о переносе твоего отпуска. Я зарезервировала для нас через «Юс Мед»две недели в июле на Средиземном море. Насчет денег не беспокойся: Он оставил мне немного, когда уходил. Вот что я хотела тебе сказать. Вот зачем сюда затащила. И есть кое-что еще, о чем мне нужно с тобой поговорить, Ланна.
– Что? – прошептала она.
– Ты можешь перебраться ко мне. Не прямо сейчас, конечно, – мне нужно тут кой-какой старый хлам разобрать да выбросить, – но, скажем, после возвращения с курорта.
– Морверн…
– Что? – Я положила руку ей на плечо.
– Ты так чертовски добра ко мне. То есть без всякой причины. Ты такая хорошая.
– Тише, глупышка!
– Он оставил тебе деньги?
– Ага, немного. Ну же! Бегом в ванну.
Мы живо скинула всю одежду. Ланна залезла первой.
– Ой, а пена-то. С ума сойти!
– Все еще распирает? – спросила я.
– Ага. Прет вовсю. Грузить начинает.
– Здесь тебе будет хорошо.
– А ты съешь ту, вторую. Нам будет классно. Пересмотрели бы все твои чудные фильмы ужасов.
– Вода не слишком горячая?
– Черт ее знает.
Я опустила в воду голую ногу:
– Ланна, да она совсем холодная. Ты пальцами-то пошевели.
Я напустила горячей воды:
– Так лучше?
– Гораздо, то есть вполне хорошо, – отозвалась Ланна.
Я залезла внутрь, но прежде спустила немного воды, чтобы не залить пол.
Когда мы сидели, обсыхая, в комнате, Ланна взяла мою ногу, согнула в колене и принялась поворачивать так и сяк, любуясь игрой света на блестках. Затем я положила к себе на колени ступни Ланны и применила по назначению подаренный ею педикюрный набор. Когда я вставляла между пальцами специальные разделители, она все хихикала. Я покрыла каждый ноготь «Изумрудным небом», а поверх нанесла волнистую линию «Серебряного света звезд».
Тут Ланна и выдала:
– А давай поднимемся на чердак и поиграем с макетом.
Я посмотрела вверх:
– Не-а, это плохая идея.
– Ну чего ты! Отлично бы позабавились.
Я улыбнулась:
– Ты что, реально не в себе?
– Ага. Уржаться можно, глядя, как эти поезда гоняют.
– Не выйдет. Я разобрала макет для продажи.
– Ну, тогда давай что-нибудь испечем, – предложила Ланна.
– Испечем? – рассмеялась я.
– Айда – раз-два! – выпалила Ланна, подпрыгивая и раскрывая все шкафчики в кухне.
– Ты бы лучше надела что-нибудь. Я-то думала, что тебе на работе хватает выпечки.
– Где мука? Масло есть? – Ланна встала на колени, раздвинув стройные бедра, и зажгла духовку.
– Мука есть, а в холодильнике целая пачка масла.
Ланна свела брови:
– Это обычная мука? Хорошая вещь. Та, что с дрожжами, сильно поднимается, зато выпечка быстро черствеет. Есть у тебя сахарная пудра?
Она отмерила на старых весах, заставив меня проверить, примерно кило муки, высыпала ее в большую посудину из жаропрочного стекла. Добавила туда двести пятьдесят граммов масла, столовую ложку сахарной пудры и принялась месить. Мука оседала у нее на руках, на волосках, опушавших кожу, и каждый раз, когда она поднимала руку, чтоб отвести прядь со лба, мука оставалась на носу и щеках. Посмотрели бы вы на нее. Загнуться со смеху можно.
– Вот как это делается! Главное – масла не жалеть, тогда вкус будет сливочный как не знаю что, – приговаривала Ланна.
Я стала подливать воду в тесто, покуда Ланна не скомандовала:
– Достаточно!
Она присыпала форму мукой и уложила в нее большой комок теста. Присыпая мукой скалку, Ланна быстро швырнула в меня ошметки теста. Я завизжала и, набрав полную пригоршню муки, осыпала ее всю. Завязалась великая мучная битва. Мы корчились от смеха, пока не побелели от муки, которая рассеивалась облаками и оседала вниз.
Мы побелели – совсем как Он, лежащий наверху в темноте, побелел под снегом.
Ланна стала раскатывать тесто.
– Есть противень для пирожков, нож для теста?
– Не-а. Что будем делать?
– Ничего особенного. Похлопаем, потычем и в духовку сунем для Морверн Каллар и меня, – схохмила Ланна.
Мы рассмеялись. Ее рот казался глубже и темнее на белом лице.
– Я вовсе и не собираюсь ничего этого есть.
Она нарезала из теста кружочков, сделала в них углубления, выложила на металлический противень, помазала яйцом и наполнила вареньем.
– Глянь, у тебя рука дрожит, – заметила Ланна.
Я поглядела: и правда дрожит.
Мы поставили ватрушки в духовку. Ланна похлопала в ладоши, рассеивая муку.
– Давай потанцуем, – сказала я.
Ланна выбрала одну из Его пластинок – The Future в исполнении Принца. Наши пальцы следовали за модуляциями голоса, подхватывая тему, сплетаясь и расплетаясь, взлетая вверх. Бедра и животы колыхались, передавая угасание звука. Ноги двигались то под ударные, то под ломаный припев. Затем мы с Ланной, дурачась, вальсировали под оркестр. Попробовали изобразить танго.
Ланна поставила мой диск – пластинку РМ Dawn, исполнявшего Set Adrift On Memory Bliss из альбома Of The Heart, Of The Soul And Of The Cross: The Utopian Experience. И все выделывала дум-да-да-да-да. Мы исполнили медленный танец, и Ланна сказала:
– Пожалуй, диван разложу.
Диван я разложила сама, принесла чистые простыни из бельевого шкафа. Ланна немного приглушила звук.
Когда она укрылась одеялом, я напомнила:
– А духовка? Я ее выключила.
– Съедим их на завтрак, – зевнула Ланна.
– Спи, спи.
Я улеглась в спальне. Тихонько звучала The Beautiful в исполнении РМ Dawn. Немного спустя в дверях появилась Ланна.
– Морви, у меня с головой беда, – пожаловалась она, залезая под одеяло.
– Так-то лучше. Не люблю спать одна.
– М-м-м, – протянула она.
Ланна повернулась, и ее дыхание обдало теплом мою ключицу. Она положила на меня одну руку, другую просунула снизу. Потом мы лежали на спине, и мой рот ощущал мягкость ее шеи, пахнущей мукой.
– Ланна, – прошептала я.
– Что?
– Счастливого Нового года!
Она приподнялась на локтях и проговорила в темноте:
– Ага, счастливого Нового года, сладенькая! – Помолчала и добавила: – Спасибо, Морверн. – Она засунула пальцы себе в рот – всегда так засыпала. Вскоре заснула и я.
Все шло как обычно, пока не настало время открыть чердачные окна. На порт накатила настоящая жара. В день сдачи экзамена по вождению пришли месячные. Начинался сезон, и во всем Комплексе распахнулись окна, заполоскались на ветру занавески. Малыши возились с ведерками воды на обочине. Даже карабкаясь вверх по скалам, я слышала, как по Комплексу раскатывает урча фургон мороженщика. Забравшись совсем высоко, можно было полюбоваться на море, синее-синее ближе к берегу, а дальше, у островов, зеленоватое.
На неделе я брала с собой пляжную сумку, чтобы в обеденный перерыв, надев короткое платье и солнцезащитные очки, гулять вдоль дамбы, лакомясь замороженным соком или фруктами, тиснутыми из холодильника. Некоторым девушкам из магазинов, где нет раздевалок, приходилось тащиться домой, в Комплекс и там влезать в блузу и короткую юбку ради удовольствия с полчаса пофасонить группками в солнцезащитных очках на оживленной эспланаде. Толпы конторских парней и работяг подпирали ограждение набережной – пиджак долой, рукава закатаны, в руке банка сока. Они разглядывали проходящих девушек – продавщиц и отдыхающих. Местных девиц парни знали наперечет и горячо обсуждали, кто из них еще скромница, а кто объезженная кобылка. Если только речь не шла о чьей-нибудь сестре – тогда разговоры умолкали. Парни назначали встречи у первой, второй или третьей скамейки на лестнице Иакова. Спорили о том, какая скамья стоит выше, откуда лучше вид на бухту. С первой только и любоваться, что на трубы винокурни.
Я перебывала на всех скамьях, на верхней частенько обжималась, вдыхая запах хмеля, который становился тем гуще, чем дальше чужие руки забирались под юбку.
После закрытия магазинов, когда жара спадала, девушки, фасонившие в обед, поднимались к Комплексу в униформе или утренней одежде, а летние туалеты для обеденного променада несли с собой в пакетах.
Наплевав на месячные, я надела короткое платье и чулки, благо экзаменовать меня должен был не Рэмрейдер. Чтобы убрать жирный блеск на лбу и носу, я наложила тонкий слой матовой тональной основы, а сверху – немного легчайшей полупрозрачной пудры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
– Как-то не думала об этом.
Ланна слезла с толчка, достала из сумочки конверт с открыткой. На нем были написаны фамилии Пола и Джона и адрес где-то в Центральном поясе.
– Откуда у тебя их адреса? – удивилась я.
– Сами дали. Я подумала, надо черкнуть им пару строчек. Вот, пиши! – Ланна протянула мне черный фломастер.
Я ненадолго задумалась и написала: «Спасибо, что трахнули нас. Морей и Ланна».
Ланна прыснула и запечатала конверт. Я отдала ей фломастер, и она начала выводить граффити на запертой двери туалета: «Морверн Каллар любит грубый секс».
– Да иди ты! – буркнула я, выхватила у нее фломастер, немного послюнявила конец и написала: «Ланна Фимистер говорит, что одиноким оторвам из кондитерской больше нравится в зад».
Мы рассмеялись. И вдруг услышали звон колоколов и гудки рыбацких посудин у пирса. Ланна вскрикнула, бросила в унитаз окурок и завопила:
– Дорогу!
Мы вломились в толпу, меня тут же расцеловало несколько старичков. Ланна принялась чмокать всех подряд: Командира, Хиферена, СО, девчонок из кондитерского, Колла, Панатайна, одноногого Пуфика. И до Рыжего Ханны добралась.
– С Новым годом, Морверн! – сказал Рыжий Ханна и поцеловал меня в щеку. – Надеюсь, это будет счастливый год для тебя, красавица.
Я кивнула и села. Все уже упились в мясо, пожимали руки, обнимались, чокались наотмашь. Кто-то собрался на выход, чтоб стать первым гостем, а у нас на столе выпивки все прибывало, ну я и пошла пить да прикуривать от золоченой зажигалки «Силк кат».
Ланна уселась возле Панатайна, который втолковывал одноногому Пуфику:
– Помнишь ту ночь, когда я тебе колесо выкатил, перед тем как ты в «Маяк» пошел?
Оба рассмеялись. Тогда Панатайн говорит:
– Бедный старый Пуфик.
– Никогда так хреново не было, выжег я себе мозги этой наркотой, – пожаловался старик.
– Так ты же сам спросил, какие лекарства я принимаю, – оправдывался Панатайн.
– Ага, у меня была просто легкая простуда!
Панатайн заухал, как филин, хлебнул пива и ударился в воспоминания:
– А мне чего-то дома не сиделось, когда ты ушел. Вот я и подумал: не пропустить ли рюмку в «Маяке»? Спускаюсь по склону, танцуя с атомами, и вижу на мостовой грязное пятно, прямо на меня из темноты прет. Подхожу ближе, а это человек без ноги. Растянулся на тротуаре, пальцы врозь. Тут я и смекнул: да это старина Пуфик домой поспешает.
– Да-а, мне от этой твоей штуки не по себе стало. Вышел я из паба проветриться на эспланаде. И понимаешь, поверил, что нога снова при мне, что я могу ходить. Ну я отстегнул свой протез и швырнул в воду. Как сейчас вижу: он все кружится и кружится на волнах, в ботинок обут. Это была моя выходная пара, между прочим.
Все загоготали.
– Расскажи молодым, как ты жену убил, – пристал Панатайн.
Пуфик начал:
– Смеется Как Вода ее звали, девочки. Я был охотником, ставил капканы в Территориях. Смеется Как Вода. Прекраснейшая из скво, что я знал. Мы разбивали лагерь, когда на просеке появился этот здоровенный медведь. Я схватил ружье и бегом за медведем. Держу его на мушке – вот так, – медленно спускаю курок, повернулся и – бац! – снес Смеется Как Вода голову напрочь. Вся голова ее превратилась в красную пыль, и вижу я, как это ржавое облачко относит ветром по просеке, как оседает оно на снегу. Два дня пришлось долбить мерзлоту, чтоб схоронить бедняжку, а на третью ночь до нее волки добрались.
Ланна жутко побледнела. К нашему столу подошел Командир.
– Как там приливы и отливы? – проорал Рыжий Ханна, вставая, чтобы пожать ему руку.
– Неплохо, совсем неплохо, господин Каллар. Спасибо! Вот зашел пожелать всем вам счастливого Нового года. Выпить не останусь, ожидаю две посудины с острова, в каждой по сотне голов северного оленя, так что надо причал расчищать.
Командир вышел вперевалку, а все давай дальше ржать, пока он мимо окна проходил.
– Нельзя же так, – упрекнула я Рыжего Ханну.
– Согласен. Договорилась, когда экзамен по вождению сдавать будешь?
Я кивнула, улыбаясь. Мой приемный отец посмотрел на Ланну, которая склонялась через стол, и заметил:
– А Ланна твоя выросла в хорошенькую девушку, а?
Я кивнула.
– В общем, верно, – распинался Колл. – Видишь ли, у этого нового парома, что на иностранной верфи построили, корпус слишком толстый. Когда он сюда прибыл, выяснилось, что остойчивость у него неважнецкая. Пришлось резать его пополам и приваривать в середине тридцать футов стали потоньше.
К кашей компании подошел Хиферен с двумя стаканами виски. В пакете из супермаркета разевала рот живая рыбина, ее серый глаз прилип к пластику.
– Что, Хиферен, далеко еще до сезона? – поддел Колл.
– Точно. – Хиферен сделал глоток. От регулярного опрокидывания стакана физиономия его приобрела характерный оттенок. – Ну, может, в апреле выпадут жаркие деньки, – вздохнул он.
Должно быть, время уже давно перевалило за установленные часы закрытия, потому что Стратклайд Файнест ввалились в бар и стали вышвыривать людей на улицу. Сержант подошел к Дыре Славы и приказал:
– Освободите, пожалуйста, помещение!
Народ потянулся к выходу с кружками пива, но женщина-полицейский на выходе их забирала.
– Ну чего вы? Новый год у нас или нет? – ворчал Панатайн.
Хиферен, добавивший третий стакан виски к тем двум, препирался с сержантом, который велел ему оставить выпивку и убираться. Надо было видеть, как неохотно Хиферен расставался с горячительным. И выкинул-таки коленце: вытащил из пакета рыбу, влил ей в пасть все три стакана и под приветственные крики загулявших работяг пронес рыбу мимо полицейских. Выбравшись наружу, Хиферен приложился губами к рыбьему рту и, запрокинув рыбу, выглушил виски.
Панатайн завис возле ожидающего таксомотора, взобрался на крышу, заметно ее проминая, и решительным пинком послал пластиковый знак такси в полет к морю. Наверняка за рулем сидел Скиабханак.
Стратклайд Файнест попытались вмешаться, но такси резко рвануло с места. Панатайну достало сообразительности плюхнуться на живот и распластаться на крыше, пока машина уносилась к «Западне», оставляя позади полицейскую погоню и толпу, корчащуюся от смеха. Прямо у северного пирса машину занесло, Панатайна отбросило в противоположном направлении, и он шмякнулся наземь. Потом сплошной стеной хлынул дождь. В «Кале ониан» снова стали наливать, но Ланна потащила меня и девчонок из кондитерского в сторону «Западни».
Панатайна как раз загружали в «скорую». В «Западне» все забыли про танцы и вышли посмотреть. Панатайн хохотал, а один из санитаров «скорой» тряс головой и все твердил полицейским:
– Это опять он! Это он!
Дождь снова загнал народ в «Западню». Девчонки из кондитерского разбежались по гостям, а мы с Ланной направились – мимо видеопроката и Сент-Джонз, мимо «Феникса» и «Бэйвью» – к моему дому.
Когда мы вошли в коридор, я глянула наверх, на крышку люка, которую заперла на висячий замок. Ланна сразу прошла внутрь, тараторя:
– Не была здесь целую вечность. Он что, оставил тебе свои вещи? Черт, Морви, башка гудит от этой таблетки.
Я заперла дверь и выключила свет в коридоре, чтоб избежать нашествия новогодних гостей. Запалила благовония и предложила:
– Давай-ка ванну примем. Ты насквозь промокла.
Я включила водонагреватель и камин. Зажгла огни на рождественской елке; сначала установила средний режим миганий, а когда Ланна прикрыла глаза руками, и вовсе сбросила частоту. Ланна разглядывала Его книги на полках.
– Что это? – спросила она.
Я глянула мельком:
– Энциклопедия. Толстая такая книжка обо всем сразу. Какую музыку поставить?
– Что-нибудь из Его вещей.
– Может, чего пожестче? Этих диджеев?
– Не-а. Поставь какую-нибудь из Его странных пластинок, – уперлась Ланна.
– А я реально считаю, надо поставить ди-джеев. – Так я и сделала.
– Морви!
– Нет, Ланна. На то есть причины.
– Ой, сладенькая, прости! Эти записи тебе о Нем напоминают, да?
– Да нет. Его пластинки и диски – единственное, что я не стану отправлять на субботнюю распродажу.
Пошла запись. Завихряющиеся звуки синтезатора, отрывистый гул – возможно, сэмгогы из старого Moogs – задавали ритм, но исподволь; и вот началась основная тема Darkside, вступила бас-гитара, которой эхом вторили ударные синтезатора. Запульсировал трансовый ритм, за ним зазвучали фанфары, затем все слилось под ритм-гитару, а звонкие голоса девушек зловеще затянули тему: «Я так счастлива без всякой на то причины». Ланна вскочила, чуть вывернув наружу колени, провела рукой перед лицом и так вильнула бедрами, что бусы у нее на груди подпрыгнули, стуча. Я схватила ее и захихикала:
– Нет-нет, Ланна, гляди!
Из ящика Его стола я достала фирменную папку турагентства.
– Что это? – спросила Ланна.
– Это тебе и мне.
– Так что же это?
– Я потому кассету и поставила. Надо поговорить с Прихвостнем о переносе твоего отпуска. Я зарезервировала для нас через «Юс Мед»две недели в июле на Средиземном море. Насчет денег не беспокойся: Он оставил мне немного, когда уходил. Вот что я хотела тебе сказать. Вот зачем сюда затащила. И есть кое-что еще, о чем мне нужно с тобой поговорить, Ланна.
– Что? – прошептала она.
– Ты можешь перебраться ко мне. Не прямо сейчас, конечно, – мне нужно тут кой-какой старый хлам разобрать да выбросить, – но, скажем, после возвращения с курорта.
– Морверн…
– Что? – Я положила руку ей на плечо.
– Ты так чертовски добра ко мне. То есть без всякой причины. Ты такая хорошая.
– Тише, глупышка!
– Он оставил тебе деньги?
– Ага, немного. Ну же! Бегом в ванну.
Мы живо скинула всю одежду. Ланна залезла первой.
– Ой, а пена-то. С ума сойти!
– Все еще распирает? – спросила я.
– Ага. Прет вовсю. Грузить начинает.
– Здесь тебе будет хорошо.
– А ты съешь ту, вторую. Нам будет классно. Пересмотрели бы все твои чудные фильмы ужасов.
– Вода не слишком горячая?
– Черт ее знает.
Я опустила в воду голую ногу:
– Ланна, да она совсем холодная. Ты пальцами-то пошевели.
Я напустила горячей воды:
– Так лучше?
– Гораздо, то есть вполне хорошо, – отозвалась Ланна.
Я залезла внутрь, но прежде спустила немного воды, чтобы не залить пол.
Когда мы сидели, обсыхая, в комнате, Ланна взяла мою ногу, согнула в колене и принялась поворачивать так и сяк, любуясь игрой света на блестках. Затем я положила к себе на колени ступни Ланны и применила по назначению подаренный ею педикюрный набор. Когда я вставляла между пальцами специальные разделители, она все хихикала. Я покрыла каждый ноготь «Изумрудным небом», а поверх нанесла волнистую линию «Серебряного света звезд».
Тут Ланна и выдала:
– А давай поднимемся на чердак и поиграем с макетом.
Я посмотрела вверх:
– Не-а, это плохая идея.
– Ну чего ты! Отлично бы позабавились.
Я улыбнулась:
– Ты что, реально не в себе?
– Ага. Уржаться можно, глядя, как эти поезда гоняют.
– Не выйдет. Я разобрала макет для продажи.
– Ну, тогда давай что-нибудь испечем, – предложила Ланна.
– Испечем? – рассмеялась я.
– Айда – раз-два! – выпалила Ланна, подпрыгивая и раскрывая все шкафчики в кухне.
– Ты бы лучше надела что-нибудь. Я-то думала, что тебе на работе хватает выпечки.
– Где мука? Масло есть? – Ланна встала на колени, раздвинув стройные бедра, и зажгла духовку.
– Мука есть, а в холодильнике целая пачка масла.
Ланна свела брови:
– Это обычная мука? Хорошая вещь. Та, что с дрожжами, сильно поднимается, зато выпечка быстро черствеет. Есть у тебя сахарная пудра?
Она отмерила на старых весах, заставив меня проверить, примерно кило муки, высыпала ее в большую посудину из жаропрочного стекла. Добавила туда двести пятьдесят граммов масла, столовую ложку сахарной пудры и принялась месить. Мука оседала у нее на руках, на волосках, опушавших кожу, и каждый раз, когда она поднимала руку, чтоб отвести прядь со лба, мука оставалась на носу и щеках. Посмотрели бы вы на нее. Загнуться со смеху можно.
– Вот как это делается! Главное – масла не жалеть, тогда вкус будет сливочный как не знаю что, – приговаривала Ланна.
Я стала подливать воду в тесто, покуда Ланна не скомандовала:
– Достаточно!
Она присыпала форму мукой и уложила в нее большой комок теста. Присыпая мукой скалку, Ланна быстро швырнула в меня ошметки теста. Я завизжала и, набрав полную пригоршню муки, осыпала ее всю. Завязалась великая мучная битва. Мы корчились от смеха, пока не побелели от муки, которая рассеивалась облаками и оседала вниз.
Мы побелели – совсем как Он, лежащий наверху в темноте, побелел под снегом.
Ланна стала раскатывать тесто.
– Есть противень для пирожков, нож для теста?
– Не-а. Что будем делать?
– Ничего особенного. Похлопаем, потычем и в духовку сунем для Морверн Каллар и меня, – схохмила Ланна.
Мы рассмеялись. Ее рот казался глубже и темнее на белом лице.
– Я вовсе и не собираюсь ничего этого есть.
Она нарезала из теста кружочков, сделала в них углубления, выложила на металлический противень, помазала яйцом и наполнила вареньем.
– Глянь, у тебя рука дрожит, – заметила Ланна.
Я поглядела: и правда дрожит.
Мы поставили ватрушки в духовку. Ланна похлопала в ладоши, рассеивая муку.
– Давай потанцуем, – сказала я.
Ланна выбрала одну из Его пластинок – The Future в исполнении Принца. Наши пальцы следовали за модуляциями голоса, подхватывая тему, сплетаясь и расплетаясь, взлетая вверх. Бедра и животы колыхались, передавая угасание звука. Ноги двигались то под ударные, то под ломаный припев. Затем мы с Ланной, дурачась, вальсировали под оркестр. Попробовали изобразить танго.
Ланна поставила мой диск – пластинку РМ Dawn, исполнявшего Set Adrift On Memory Bliss из альбома Of The Heart, Of The Soul And Of The Cross: The Utopian Experience. И все выделывала дум-да-да-да-да. Мы исполнили медленный танец, и Ланна сказала:
– Пожалуй, диван разложу.
Диван я разложила сама, принесла чистые простыни из бельевого шкафа. Ланна немного приглушила звук.
Когда она укрылась одеялом, я напомнила:
– А духовка? Я ее выключила.
– Съедим их на завтрак, – зевнула Ланна.
– Спи, спи.
Я улеглась в спальне. Тихонько звучала The Beautiful в исполнении РМ Dawn. Немного спустя в дверях появилась Ланна.
– Морви, у меня с головой беда, – пожаловалась она, залезая под одеяло.
– Так-то лучше. Не люблю спать одна.
– М-м-м, – протянула она.
Ланна повернулась, и ее дыхание обдало теплом мою ключицу. Она положила на меня одну руку, другую просунула снизу. Потом мы лежали на спине, и мой рот ощущал мягкость ее шеи, пахнущей мукой.
– Ланна, – прошептала я.
– Что?
– Счастливого Нового года!
Она приподнялась на локтях и проговорила в темноте:
– Ага, счастливого Нового года, сладенькая! – Помолчала и добавила: – Спасибо, Морверн. – Она засунула пальцы себе в рот – всегда так засыпала. Вскоре заснула и я.
Все шло как обычно, пока не настало время открыть чердачные окна. На порт накатила настоящая жара. В день сдачи экзамена по вождению пришли месячные. Начинался сезон, и во всем Комплексе распахнулись окна, заполоскались на ветру занавески. Малыши возились с ведерками воды на обочине. Даже карабкаясь вверх по скалам, я слышала, как по Комплексу раскатывает урча фургон мороженщика. Забравшись совсем высоко, можно было полюбоваться на море, синее-синее ближе к берегу, а дальше, у островов, зеленоватое.
На неделе я брала с собой пляжную сумку, чтобы в обеденный перерыв, надев короткое платье и солнцезащитные очки, гулять вдоль дамбы, лакомясь замороженным соком или фруктами, тиснутыми из холодильника. Некоторым девушкам из магазинов, где нет раздевалок, приходилось тащиться домой, в Комплекс и там влезать в блузу и короткую юбку ради удовольствия с полчаса пофасонить группками в солнцезащитных очках на оживленной эспланаде. Толпы конторских парней и работяг подпирали ограждение набережной – пиджак долой, рукава закатаны, в руке банка сока. Они разглядывали проходящих девушек – продавщиц и отдыхающих. Местных девиц парни знали наперечет и горячо обсуждали, кто из них еще скромница, а кто объезженная кобылка. Если только речь не шла о чьей-нибудь сестре – тогда разговоры умолкали. Парни назначали встречи у первой, второй или третьей скамейки на лестнице Иакова. Спорили о том, какая скамья стоит выше, откуда лучше вид на бухту. С первой только и любоваться, что на трубы винокурни.
Я перебывала на всех скамьях, на верхней частенько обжималась, вдыхая запах хмеля, который становился тем гуще, чем дальше чужие руки забирались под юбку.
После закрытия магазинов, когда жара спадала, девушки, фасонившие в обед, поднимались к Комплексу в униформе или утренней одежде, а летние туалеты для обеденного променада несли с собой в пакетах.
Наплевав на месячные, я надела короткое платье и чулки, благо экзаменовать меня должен был не Рэмрейдер. Чтобы убрать жирный блеск на лбу и носу, я наложила тонкий слой матовой тональной основы, а сверху – немного легчайшей полупрозрачной пудры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18