Тело Эллы по-прежнему меня возбуждало. Теперь, когда мы занимались любовью, она отдавалась полностью, почти истерически.
Итак, в ту ночь я вернулся лишь спустя несколько часов после того, как ушёл с Блэк Стрит, а она как обычно ждала меня. Я чувствовал, что странным образом к этому привык. Шли дни, и с ней я проживал обособленную, никем не тронутую жизнь, в которой была своя сила, свой риск, свой эпицентр, Постепенно, до того дня, когда всё это разлетелось на куски, я начал забывать о том, что был с Кэти, когда она упала в реку. И мне больше не казалось, что есть какая-то связь между женщиной, с которой я занимался любовью, и женщиной, которую я багром вытащил из воды. О Гуне я не думал. Он наводил на меня тоску. И вот однажды Лесли о нас узнал.
Элла перестала двигаться. Она закрыла глаза и тяжело дышала. Моё возбуждение шло на спад, чувство близости испарялось. Картина прояснялась. Она была просто женщиной, с которой я только что занимался любовью. Её тело было мягким, скользким, холодным и чужим.
Тяжесть её ноги на моём колене была мне неприятна. У меня слегка болела голова. Часы в медной оправе громко тикали, уравновешивая атмосферу в каюте и расставляя все предметы по их привычным местам. Одеяло было просто донельзя застиранным. Лакированные доски не были хорошо подогнаны, а лак лежал на них неровно и уже успел потрескаться. Последние несколько минут я слышал жужжание мухи, и теперь она села на плечо Эллы и поползла к соску на её правой груди. Элла, казалось, этого не замечала. Её голова склонилась на бок, и волосы на висках были мокрыми от пота. На губax её застыла лёгкая улыбка, как будто она думала о чём-то забавном. Удовлетворённость на её лице выглядела глупо. Меня раздражало то, что даже будучи погружённой в свои мысли, она оставалась уверенной в себе, лёжа вот так с закрытыми глазами. Её настрой был нелеп и оскорбителен. Она казалась мне смешной с этой самодовольной улыбкой, погружённая в себя. На её белой плоти остались красные пятна в тех местах, которые были придавлены моим телом, а по её соску ползала муха, потиравшая крохотные лапки, как маленький шеф-повар, собирающийся разделать индейку.
– Когда вернётся Лесли? – спросил я.
Она открыла глаза и посмотрела на меня. В этот момент муха взлетела и пропала где-то на фоне темно-коричневого лака на досках. Она улыбалась.
– Ещё не скоро.
Она протянула руку и снова привлекла меня к себе. Я было попробовал сопротивляться, но она была настроена решительно. Её рот был мягким и слишком влажным. Я стиснул зубы, чтобы не пропустить в рот её язык. Но не прилагая сил, я не мог освободиться, так что я закрыл глаза и позволил ей продолжить целовать мою шею и щёки. Через некоторое время моё отвращение, казалось, покинуло меня и стало со стороны наблюдать за происходящим, пока её пальцы вновь не прикоснулись ко мне. Тогда отвращение исчезло, как огни маяка за горизонтом, и я совсем перестал его ощущать. Сначала я не чувствовал желания, но постепенно моё подчинение перестало быть пассивным, и я снова занялся с ней любовью.
После этого мы оба уснули.
Должно быть, Лесли спустился в каюту, а когда увидел нас, поднялся обратно на палубу. Когда мы проснулись, уже почти стемнело, и мы слышали, какой ходит по палубе взад и вперед. Некоторое время мы, не двигаясь, слушали его шаги. Мы не имели пи малейшего представления о том, как долго он там находился, но он явно ждал, пока мы проснёмся, давая понять своим хождением, что он обо всём знает, и в то же время предоставляя мам возможность подготовиться к встрече с ним. Мы разговаривали шёпотом.
– Ты думаешь, он знает?
– Ещё бы! – сказал я и зажёг сигарету.
– Что будем делать?
– Думаю, это зависит от него.
Некоторое время Элла молчала, а потом её прорвало: «Почему это должно от него зависеть? Что он о себе возомнил? Вышагивает там, как предвестник судного дня».
– Просто гак он даёт нам понять, что он здесь.
– Это он во всём виноват, – сухо промолвила она.
Элла ждала, что я что-нибудь скажу или сделаю, и слегка отодвинулась от меня так, чтобы никакие части наших тел не соприкасались под грубым одеялом, которое сейчас казалось ещё более грубым и колючим, чем раньше. Но я видел только мерцавший в темноте кончик своей сигареты, и моё сознание было полностью заполнено им и простиравшимися за ним тенями. Так что для моментальной реакции на сложившуюся ситуацию у меня в голове не оставалось места. В любом случае я даже не обсуждал это с ней, зная, что если бы Лесли хотел сделать что-то страшное, он бы это уже сделал. А следовательно, он, возможно, нервничал не меньше, чем мы, представляя себе нашу встречу.
– Ты долго собираешься так лежать?
– Торопиться некуда, – сказал я. – Дай мне покурить сигарету.
– Что тут можно сказать.
– Все и так довольно очевидно.
Она опять зашевелилась, но ничего не сказала. На мгновение мне показалось, что она хочет перелезть через меня, но она, должно быть, почему-то передумала. Сдвинувшись, она стянула одеяло с моего правого бока на самом краю кровати. Она хотела, чтобы я встал. С неохотой я опустил ноги на пол, чиркнул спичкой и зажёг керосинку, а потом, не глядя на неё, начал одеваться. Лесли, должно быть, заметил свет в каюте, потому что почти сразу хождение по палубе прекратилось, и на секунду я даже подумал, что он спустится по лестнице вниз, и быстро натянул брюки, чтобы встретить его в более пристойном виде, но он не пришёл, даже не позвал нас, и тогда Элла сказала: «Он ждёт, что ты поднимешься».
Я не ответил ей. Я был не в настроении обсуждать это, да и вообще говорить. Теперь, когда это случилось, ко мне вернулись мысли о другой опасности. Наверное, я всё это время неосознанно отождествлял эти две угрозы, как будто они были почти неделимы, поскольку свалились на меня одновременно, фатально, причём одно вытекало из другого, шаг за шагом. И теперь, когда одна угроза воплотилась в реальность, можно было ожидать аналогичного развития событий и в другом случае. Возможно, в этот самый момент следователь, занимающийся делом Кэти, впервые увидит связь между погибшей и одним из обнаруживших её тело барочников. А может быть, просто рухнул мир Эллы и Лесли (для которых теперь инцидент был исчерпан), куда я был заточён, чтобы не думать ни о чём другом, как инвалид в больничную палату. Так вот, этот мир после того, как Лесли о нас узнал, перестал существовать. Помню, что тогда у меня пересохло в горле. Я хотел пить ещё до того, как заснул, так что я взял со стола стакан молока, стоявший там ещё с утра, и сделал большой глоток.
Элла молча смотрела на меня. Теперь она ушла в себя по-другому, теперь я был объектом наблюдения. Мне это было неприятно. Я не знал, о чём она думала, лёжа на боку, приподнявшись на локте и глядя на то, как я одеваюсь. Ее глаза скрывала тень, видно было только выступающие губы. Её шея и верхняя часть тела, грузно лежавшие на простыне, приобрели жёлтый оттенок в свете лампы, исходившем от одного яркого языка пламени под вытянутым помутневшим куполом. Этот же свет падал и на шнурки без наконечников, которые я завязывал на своих ботинках. Я оставался в согнутом положении дольше, чем надо. Волосы на моих голых руках выглядели серыми, а кожа грязной, там где на поверхности поднимались вены, как контуры на географической карте. Я вспомнил, что уже неделю не принимал ванну.
Завязав шнурки, я натянул через голову рубашку и, застёгивая пуговицы, посмотрел на Эллу.
– Ты тоже встаёшь?
– Может быть, – сказала она. – Пока подожду, посмотрю, чем всё кончится. Эй, твоя сигарета… Она стол прожигает.
Длинный столбик пепла упал на пол, когда я поднял сигарету, чтобы затушить её о пепельницу. Я снял со спинки стула свой пиджак и надел его.
– Что ж, пойду послушаю, что он скажет, – сказал я скорее потому, что чувствовал – я должен что-то сказать перед подъёмом на палубу, нежели потому, что ей надо было это услышать. Кажется, она засмеялась, когда я повернулся и стал подниматься по лестнице.
Когда я вернулся в каюту спустя минут пятнадцать, дрожащая струйка дыма протянулась от исцарапанного стеклянного абажура лампы до того места на потолке, где копоть сгущалась и парила плоским паукообразным облаком, в то время как сама лампа, красно-жёлто-чёрная гнойная язва, всё меньше и меньше освещала стол и кровать, где, пока меня не было, опершись на локоть, неподвижно лежала полуобнажённая, только до пупка прикрытая одеялом Элла. В каюте уже воцарился полумрак, но её это, казалось, не заботило. Она не удосужилась дотянуться до лампы и выключить её или подрезать фитиль. Вместо этого она наблюдала, как полукруг света постепенно и равномерно удалялся от неё к чадящему оранжевому ядру пламени, которое, когда я спускался по лестнице, мерцало так, будто хотело втянуть в себя весь свет в каюте. Я выключил лампу, и на мгновение комната погрузилась во мрак.
– Подрежь фитиль, – послышался с кровати голос Эллы, а когда я обжёг пальцы, пытаясь снять горячий абажур, она сказала: – У тебя за спиной тряпка. Возьми её.
Она не заговорила вновь, пока я не отщипнул сгоревшую часть фитиля большим и указательным пальцами, затем зажёг лампу и опустил на неё абажур. Теперь лампа светила довольно тускло, потому что стеклянный купол испачкался.
– Могла бы и сама её выключить, – сказал я.
– Отмоется, – отрезала она.
И я знал, что она отмоется. Это было у Эллы в крови – мыть вещи: тарелки, ботинки или стол, скрести кастрюли и сковородки, полировать медь. Последнее она проделывала особой тряпочкой, обдав металл своим горячим дыханием, а потом со скрипом его натирая. При этом её крупное предплечье ходило взад и вперед, как поршень, приводимый в движение энергией её плотного тела и напряжённых бёдер, на которых извечно был завязан бесцветный фартук. Казалось, её вполне устраивало ждать, пока я расскажу о том, что произошло. В свою очередь я, зная, что произошло, и что мы не в силах что-либо изменить, говорить не торопился. Я наполовину выкурил сигарету, прежде чем она решила, что ждет уже слишком долго.
– Где он?
– Он ушёл, – сказал я.
– Господи, куда?
– Одному Богу известно, – сказал я. – Думаю, он остановился па ночь в клубе, а утром поедет к матери в Глазго.
– Он сказал, что уходит от меня?
– Он сказал, что напишет тебе письмо.
– Чёрт!
Её крупное белое тело выбралось из кровати, тяжело шлёпнув пятками об пол. Она прошла мимо меня, оставив за собой свой запах, пересекла каюту и подошла к плите, и вдруг увидеть её так близко было страшно. Эта голая плоть, промелькнувшая в нескольких дюймах от меня, спокойно и без эмоций восприняла все сказанные мной слова. И мне стало страшно, потому что та плоть, которую, как мне казалось, я знал, трогал, держал в своих руках, предстала передо мной безымянным существом, аморфной серо-белой и желтеющей по краям, пористой, как пемза, массой, которая быстро пронеслась перед моими глазами и долей секунды позже исчезла, оставив в моих ноздрях ставший знакомым запах женщины. Я повернул голову и увидел, как Элла подошла к плите, зажгла спичку и поставила чайник на огонь. Новый звук – выброс газового пламени – казалось, всё расставил на своп места, снова сделав из Эллы обыкновенную женщину, склонную к полноте, не считавшую больше нужным скрывать от меня свою наготу.
– Чёрт! – повторила она. – Так, значит, он напишет мне письмо.
– Он так сказал.
– Хочешь чаю? – теперь она улыбалась.
– Не откажусь.
– Я тоже, – сказала она, а потом добавила: – Кажется, теперь мы просто обречены быть вместе, Джо.
Я не знал, что ещё я мог сделать, кроме как весело рассмеяться. Я ржал как конь.
Она потянулась за чайницей.
Глава III
Потом мы несколько дней оставались в Лейфе. Лесли прислал какого-то парня за своими вещами, а Элла забрала сына, несколько дней гостившего у ее сводной сестры Гвендолин, муж которой работал водителем грузовика в фирме, занимавшейся продажей фруктов и овощей.
Однажды утром я ощутил приступ удушья, когда провел рукой по крашеному борту баржи, которая неуклюже цеплялась к пристани там, где скрипящий двигателем моторный кран ездил туда-сюда, поднимая своим когтем сетки с просмоленными бочками. Человек в лоснящихся саржевых брюках, вытянутых на коленках, выкрикивал команды из-под широких ноздрей, плевался и растирал каждый плевок подошвой подкованного железом ботинка, как будто он пытался стереть его из памяти. Верфь, отравленная и напыщенная со стальными балками в бледном тумане, раскинула свои строения как тросы в даль, глухо звенящую монотонным треском тупоносых дрелей. Чувство удушья не покидало меня все утро.
Оно не проходило от случайных появлении на палубе Эллы, в первый раз с мусорным ведром, во второй с каким-то отжатым бельем и бадьей грязной мыльной воды, которую она опрокинула за порт.
По-видимому, все сводилось вот к чему. Учитывая все обстоятельства, у меня были весомые причины оставаться там, где я был, и ждать, пока что-нибудь не прояснится. Но в то же время я странным образом чувствовал, что потерял самого себя. Я стал частью того мира, который защищал меня от другого, меня желаемого, в котором я оказался бы, если бы пошел в полицию. Но чем глубже я погружался в маленький мир баржи, тем сильнее чувствовал, что у меня украли меня самого.
Со мной всегда так было, сколько я себя помню. Я не нахожу себе пристанища. Часто мне хочется связать свою жизнь с жизнью других людей, но как только я это делаю, меня снова тянет на волю. Десять лет назад я вышел из ворот университета с маленькой сумкой, где было лишь самое необходимое. Я больше туда не вернулся. С тех пор я работал, когда мне нужны были деньги, потому что мне не хотелось стоять на одном месте, мне надо было вырваться из ситуации, в которой, хотя у меня и было все, что нужно для жизни, я чувствовал себя уничтоженным. Теперь на барже я испытывал знакомое желание порвать с настоящим. Я не мог оторвать глаз от проплывавших мимо кораблей, особенно тех, что, как я знал, поплывут через тропики в южное полушарие.
Днем я заметил, что отношение ко мне Эллы становится все более собственническим. Она несколько раз говорила о будущем, причем мое в нем присутствие не ставилось под сомнение. Она говорила о разводе. Я все это выслушивал молча, не протестуя, машинально поглощая еду или выкуривая одну сигарету за другой и отвечая ей односложно. Когда я вспоминал об ожидавшем суда водопроводчике, моя потребность в безопасном убежище подкатывала, как тошнота, но мой внутренний протест от этого был лишь громче.
А потом вновь раздавался голос Эллы:
– Это ведь не займет много времени, правда, Джо?
– Что?
– Развод!
– Я не знаю, Элла. Я ничего о таких вещах не понимаю.
– Выясню в Глазго. Там мы поженились.
– Да.
– Все будет хорошо, – убежденно сказала Элла.
Я посмотрел на нее, и на мгновение мне стало интересно, откуда в ней взялась эта уверенность. Она казалась совершенно беспочвенной и несерьезной.
Вечером она вышла на берег купить еды. После ее ухода я попытался читать, но не смог. Воздух все еще был удушливым и желтым, принесенным с черных труб верфи. То и дело слышался звон металла о металл, а потом резко началась заклепка. Я был слегка подавлен и раздражен. Мне не хватало Эллы, но как-то своеобразно. С ней было скучно. Когда она была рядом, она сама давала повод для скуки, но когда она уходила, этот повод я находил в самом себе, и этому чувству вторил туман и тросы на верфи. Я вновь и вновь подавлял в себе желание действовать. Я хотел вырваться из окружавшей меня инертности, но я уже начал отождествлять собственную безопасность с бездействием, почти со скукой, которую во мне начала вызывать Элла.
Но долго так продолжаться не могло. Я решил, что уйду, кажется уже в тот вечер, когда убеждал себя не быть дураком, подождать развязки, и тогда я выбросил только что зажженную сигарету и снова спустился вниз.
Когда вернулась Элла, я лежал на кровати. Она была взволнованна и сразу же сказала мне, что установили дату суда над водопроводчиком. Я взял у нее газету и начал читать:
Отец двоих детей предстанет перед судом
45-ЛЕТНИЙ ЖИТЕЛЬ ГЛАЗГО ОБВИНЯЕТСЯ В УБИЙСТВЕ НА РЕКЕ КЛАЙД
Потом шло краткое перечисление обнародованных полицией фактов. Было известно, что Дэниел Гун был близок с убитой женщиной, некоторое время с ней встречался.
Дальше мне не надо было читать. Я помнил, как Кэти очень тихо и убедительно говорила со мной после того, как мы позанимались любовью, говорила, что она беременна, что отцом был я, и просила жениться на ней. Вот как случилось, что она бежала за мной, когда я уходил. И конечно, она сказала об этом кому-нибудь, возможно, приятелю на работе, и этому приятелю она сказала, что могло быть и правдой, что отцом был Гун. Я продолжал читать, когда Элла сказала, что вроде бы их было четверо, в смысле детей, и я сказал да, я тоже так думал, но это скорее всего была ошибка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13