– Значит, если зайдет еще кто-нибудь, я не должен ничего говорить?
– Просто кивни в знак приветствия. И хватит. Я сделал долгий глоток.
– Никогда не знаю правил.
– Чего?
– Всегда существует какое-то правило, которого я не знаю. Если есть единственное правило, известное всему миру, окажется, что я его не знаю.
– Не пойму, приятель, о чем речь, черт возьми.
– Можно еще стакан?
– Что угодно.
Он смешал новую порцию.
– Другим, кто сюда заходит, ты объясняешь, что это неразговорчивый бар?
– Они сами знают.
– Теперь понял, что я имею в виду?
– Нет. Не сказал бы, что понял. Он протянул стакан. Я хлебнул.
– Откуда они знают, что нельзя разговаривать?
– Во-первых, оттуда, что никто не разговаривает. Допустим, в баре один я и один посетитель. Я не разговариваю. Если хочешь поговорить, иди в бар, куда ходят мальчишки с девчонками. Девиз моего бара «Я не хочу ни с кем разговаривать». А ихнего – «Привет, я ни хрена не знаю, и сейчас докажу это, протрепав языком два часа».
Хороший напиток, лучше, чем в большинстве разговорчивых баров.
– Пожалуй, сейчас я просто замолчу, раз уже знаю правила.
– Нет, теперь ты меня разговорил. Давай дальше. Сегодня в виде исключения это разговорчивый бар.
– Спасибо.
Вошел тип, словно только что соскочивший с экрана черно-белого телевизора. Семидесятилетний, костлявый до невозможности, с носом, который словно кто-то на три часа прищемил, а потом расплющил молотком для отбивки мяса.
– Рассказывай, Шорти, что нового, – сказал Стэнли.
– Ничего. Ничего нового.
– Ну, лучше я тебя предупрежу, как сегодня у нас дела идут. Идут бурные разговоры.
– Ох, проклятье, не буду я разговаривать. В задницу разговоры.
– А мы с клиентом разговариваем, так что, если тебе не нравится…
– Разговаривайте сколько хотите. Мне-то какое дело, черт побери?
Стэнли налил Шорти выпить. Мне всегда кажется сверхъестественным чудом, как бармены наливают посетителям, даже не спрашивая, чего они хотят.
– Держи, Шорти.
– Спасибо, мать твою.
– Хорошая у нас погода, Шорти, – сказал я ему. Может, будет теплее ко мне относиться. Может быть, одинокий, с похмелья, или то и другое.
– В задницу погоду.
– Видишь, о чем я говорил? – сказал Стэнли. – Люди, которые сюда ходят, знают, чего хотят. Еще один «Лонг-Айленд»?
Обдумываю ситуацию. На секунду превращаюсь в муравья на высоком табурете, глядя на все снизу вверх, удивленно, растерянно, перебирая ножками, поводя усиками-антеннами. Не имело бы никакого значения, если б не приняло такого размаха. Что эти громадины делают, думает муравей. Что это за безобразное существо с огромной жуткой штукой на лице? Что они пьют? Почему одно наливает, а другое пьет? Почему всё больше меня?
Недалеко от моих собственных мыслей в последнее время.
Стэнли толкнул ко мне очередной стакан.
– Взгляд у тебя становится странноватый, – сказал он. – Давай теперь лучше полегче.
– Это бар, где советуют посетителям, что им надо делать, – сказал я, – или бар, где посетители, может быть, сами знают, чего хотят, черт возьми?
– У-ху-ху. Да ты хамишь. Несешь…
– Что – несу?
– Дерьмо собачье.
– Это не дерьмо собачье. Клиент всегда прав, как я слышал. Одно из немногих известных мне правил.
– Дружище, в этом заведении клиент не всегда прав… Здесь я всегда прав.
Тут я понял, что меня тошнит от правил. То есть не существует ведь никаких распроклятых десяти заповедей, которые говорили бы кошкам: «Не вылизывай целый день свою задницу». А я натыкаюсь на сплошные правила. И если попадается правило, которое действует в мою пользу, его сразу кто-то изменяет, отменяет, обусловливает другим правилом, о котором мне даже никто не рассказывал.
– Что он делает, сам с собой разговаривает? – спросил Шорти. – Хочешь, я заткну его к чертовой матери?
– Все в порядке. Я справлюсь.
– Нет, давай я.
Следующее, что я помню, – Шорти бросился на меня, мельтеша кулаками, как хренов кенгуру-легковес. Думаю, я не кулачный боец, но вполне мог бы пнуть его в задницу, если бы только мог. Если бы только мог вооружиться…
И тут – КАПЛАММО – Шорти двинул меня прямо в челюсть. Секунду я был почти благодарен: меня пробила ледяная дрожь, паника отступила назад, вперед двинулось облегчение, тело опустошилось, сердце онемело, печаль охладела. Я вдруг стал рыбкой, плавая и плескаясь в воде, в холодной подводной голубизне, в перевернутом небе. Мне хорошо, несмотря на нанесенный Шорти удар. Может быть, хорошо благодаря удару. Его кулаки по-прежнему мелькают, как у хорового дирижера, возбуждающего толпу.
– Давай, Шорти! – завопил я прямо перед вторым ударом.
И вот что произошло. Она (кто-то, какая-то девушка) шлепнула по стойке ладонями и покатилась со смеху. «Пошли, Рей. Я обед приготовлю». На улице дождь идет. Меня окружил болезненный желтый свет. Я не виноват, что мир такой, какой есть. «У меня был двоюродный брат вроде него, который трахался с…» Некролог в рамке. Теперь найди часы и посмотри на них. «Тебе вырвали зуб мудрости!» Передо мной сверкает белое разбитое стекло. «А я тут при чем?» Водитель автобуса едет и едет, прикидываясь, будто не замечает, или, возможно, действительно не замечая, поскольку не происходит ничего необычного. Хочется девушку. «Слышу запах пива». Невозможно знать что-то одно в этом мире. «Ну, не знаю, что ты имеешь в виду».
– Какого черта? – сказал Шорти. – Не надо… – сказал Стэнли.
– Я не могу его бить по его просьбе. Не могу.
– Давай, мать твою, бей, – сказал я. – Двинь ногой по яйцам.
– Вызывай скорую, – сказал Шорти. – Звони, черт возьми, в скорую.
– Пни в мошонку, – заорал я. – Вот чего мне хочется.
– Не надо, – сказал Стэнли. – Сейчас позвоню.
– Не стану я пинать этого чокнутого в мошонку.
– Все вы вместе с Богом ни хрена не знаете. Ясно? Бог ни черта не знает. Домохозяин тоже.
– Стэн, что мы с ним будем делать?
– У меня прямая линия с копами.
– Что несешь? Несешь дерьмо собачье.
– Ты о чем это? – спросил Шорти.
– Это неразговорчивый бар! – ору я. – Таковы правила. Такова история. Конец всему, и все.
– Ничего, – сказал Стэн. – У тебя все будет хорошо.
– У меня разрывается сердце, – ору я. – Разрывается чертово сердце.
И выбежал с такой скоростью, что вы приняли бы меня за какого-нибудь распроклятого олимпийского чемпиона. Вообразил себя снова в кабинете психотерапии в больнице. В разговорчивом кабинете. Где ты обязан разговаривать. Не хватало только, чтоб какой-нибудь карауливший коп уволок меня прочь. Разумеется, выскочив из дерьмового бара, я первым делом увидел того самого копа, который меня преследовал. Припарковался прямо перед входом, поджидая, как рыболовецкая сеть.
– Ну-ка, притормози, – сказал он.
– Пошел на хрен! – завизжал я. – И папа пошел в задницу!
– Какой папа? Просто Марти велел присмотреть за тобой.
– Марти, папа, кто б ни был.
И я побежал по улице, побежал в завтра, к автобусу, к самолету, к поезду. Бежал и бежал. Я… уезжаю отсюда, тетя Мисси. Тетя Мисси? Ногой надо двинуть?… Надо, тетушка Мисси? Я бегу… я… я…
Знаю, внутри меня что-то сломалось и тем самым старается снова собраться в единое целое. Я хладнокровен, спокоен, голубой, пустой, нет ни акул, ни птиц, ничто не плавает внизу и не парит вверху. Я вода без прилива, воздух без ветра, песок без сыпучести. В данном случае – в одном из немногочисленных случаев в жизни – знаю, что делать, зачем и как.
Все расставилось по местам между баром и поездом. Возник невидимый, но логичный перечень, где отмечена одна вещь за другой. Очень просто. Думаю, может быть, он сохранится, продолжится, в глубине мозгов что-то поправилось само собой. Вижу за это короткое время, как действуют цифры: дважды два равняется четырем, точно как меня учили в школе, в отличие от того, чему я сам себя научил, а именно: что дважды два равняется чему угодно, кроме четырех.
Я забрал все деньги, сколько было. Сообразил, как сесть в поезд. Купил билет. Уложил одежду, чековую книжку, мамины письма. Знаю только, что еду в Денвер. Поезд идет туда приблизительно двадцать четыре часа. Впервые покидаю дом.
В Денвере можно пробыть неделю. Больше нельзя. Потом придется вернуться, пойти в банк, снять дальнейшее поступление. С более крупной суммой было бы легче, да что есть, то есть, и я с этим смирился.
На вокзале никто не командует: «По вагонам!» Отсутствует человек со свистком. Поднявшись в вагон, я увидел, что там все не так, как я думал. Думал, будет золотистый свет, канделябры, официанты в смокингах. Думал, мир между домом и Денвером покажется чужим, как Китай, каким бы он ни был, а кругом всю дорогу тянется плоская равнина. На протяжении всех этих миль думаю, что качусь к ответу, который не хочу знать, но должен узнать.
Чтобы туда добраться, надо проехать через бесконечный Средний Запад. Тем временем тип, сидевший со мной рядом, с усами в виде ручек двуручной пилы, читает книгу под названием «Никогда не кончающаяся история». То и дело сообщая, что это величайшая в его жизни книга.
– Что значит «никогда не кончающаяся»? – спросил я.
– Надо прочесть ее, чтобы понять, – сказал он.
– Я не читаю.
– Хочешь знать, что никогда не кончается? Канзас. Обожди, пока мы до него доедем.
Сиденья неудобные, невозможно заснуть. К моменту прибытия в Колорадо захотелось принять зеленую таблетку. Я весь дребезжу внутри, как ударенный камертон. Наутро акулы и птицы вернулись. Ничто само собой не наладилось. Наполовину поправилось и опять разлетелось. Что-то должно измениться, должно измениться во мне. Я – открытая рана.
Среди ночи тип с усами в виде ручек двуручной пилы задрал штанину и показал торчавшую из носка рукоятку ножа.
– Зачем это?
– Никому нельзя доверять, – сказал он.
Перед глазами сверкнуло лезвие, на нем как бы промелькнуло мое имя, поэтому я потянулся к нему.
– Вет-нет, – сказал он.
– Что?
– Стой. Не трогай. Это все равно что дернуть меня за усы. Понял?
– Не очень. Что значит «вет-нет»?
Он объяснил. Потребовалось два часа, чтоб я понял. Потом мы заснули. Когда поезд остановился на станции, пожали друг другу руки.
Я сказал ему:
– Лый-друг, мся-вдруг.
– Сный-день, шла-тень, знь-хороша, брая-душа.
15
Шагнув с вокзала Юнион на денверский свет, я сказал себе, что дела должны перемениться. Отныне буду складывать и вычитать, как положено. Должен быть какой-то способ узнать всякие вещи. В конце концов, почти все что-то знают, а кое-кто, кажется, знает все. Когда десять тысяч человек говорят одно, а парень сам по себе говорит что-то другое, должны быть правы десять тысяч.
Поэтому отныне, не зная, что сказать, буду держать рот на замке. Лучше не открывать людям каждую мысль, угнездившуюся в голове. Пускай лучше гадают, что это за мысль. Пусть сочтут, что ты думаешь точно так, как они. Начнешь задавать вопросы – начнутся проблемы.
Возьмем бар «Сардж». Там от тебя ожидают молчания. Может быть, ты об этом не знаешь, не задав вопроса, а подойти и объяснить никто не желает. Но если посидеть подольше, то сам догадаешься. Вот в чем моя проблема: всегда хочу сразу все знать. Однако есть правильный способ делать дела, который включает в себя самостоятельное представление о всяких вещах.
Итак, теперь меня зовут Рей Правильный вместо Рея Стиля с его неправильными рассуждениями. Отныне мой девиз тиххххонъко и легоннннько. «Никаких проблем» и «согласен» – новые излюбленные выражения. Перестану ругаться и богохульствовать. Больше никаких проституток, никаких баров, никаких побоищ. Это не для приличного джентльмена.
Взглянул на свое отражение в стекле автомобиля. Решил сменить стиль, только на этот раз своего стиля не будет. Оденусь, как подавляющее большинство людей. Теперь главное – другие люди. «Здравствуйте, мадам. Сэр, позвольте пожать вашу руку. Меня зовут Рей Правильный». По-моему, неплохо звучит. Респектабельно.
Еду к центру Денвера. Кругом симпатичные приветливые лица. Никогда еще не видел столько улыбающихся прохожих. Пожалуй, настал подходящий момент познакомиться с Денвером. Потом отыщу номер тети Мисси и позвоню. Она, разумеется, сразу меня пригласит и предложит остаться, так к чему спешить?
Дальше движение транспорта запрещено, кругом только люди, расхаживают и делают покупки. Я никогда даже не представлял себе такого места, сияющего и блистающего чистотой. Оглядываясь, не увидишь мальчишек, которые тычут в тебя пальцами и гогочут. Напротив, увидишь спокойные авторитетные горы, умеющие вести себя прилично.
Я нашел на земле карандаш. Возникла мысль. Спасибо тебе, карандаш. Сел на скамейку, начал составлять таблицу. Первый шанс проверить свою математику и составить представление о приличной одежде.
Через два часа вышло следующее:
Мужчин в футболках и джинсах: 35
Мужчин в костюмах: 45
Мужчин в трико и спортивных костюмах: 39
Мужчин в брюках хаки и простых рубашках: 42
Мужчин, одетых как я: 0
Результаты, как видите, близкие, но побеждают костюмы. Дальше я решил определиться с прической. Полгода не стригся.
Мужчин с длинными волосами: 33
Мужчин с вытравленными или смазанными гелем, торчащими в разные стороны волосами: 41
Мужчин с аккуратной короткой стрижкой или ежиком: 62
Мужчин с прической как у меня: 0
ИТОГО: ВСЕХ ПРОЧИХ 297; ТАКИХ, КАК РЕЙ: 0
Есть только одно решение – поправить дело в этот самый момент. Тогда не останется вероятности, что тетя Мисси спутает Рея Стиля с Реем Правильным. Рей Стиль мертв.
Я прошелся вокруг, отыскав магазин под названием «Джимми Джуно. Лучшее готовое платье и пошив». Похоже, Джимми респектабельный человек.
Подошел продавец.
– Привет, Джимми. – Я протянул ему руку. – Рад познакомиться.
– Гм, – сказал он, пожимая мне руку. – Джимми владелец магазина. Я Кевин.
– Ну, Кевин, как видите, мне нужен новый костюм.
Он окинул меня взглядом с головы до ног.
– В вашем… стиле?
– Сколько стоит костюм? Вот такой. – Я подошел к превосходному черному костюму, потрогал рукав.
– Четыреста пятьдесят долларов.
– Четыреста чего?
– Сколько вы предполагаете потратить?
– Ну, может быть, сотню.
– Сотню? За такие деньги ничего… Хотя есть одна вещь. Но…
– Что?
– Пойдемте со мной.
Я пошел за ним к вешалкам у задней стены.
– Это черный костюм?
– Это черный костюм.
Он снял один с вешалки, приложил ко мне, отложил, снял с меня мерку.
– Подойдет. Только кое-что надо поправить.
– Можно примерить?
– Конечно. Примерочная вон там.
Я переоделся как можно скорее. Старую одежду бросил кучей на пол, натянул новые брюки, сунул ноги в старые туфли.
Открыл дверь и сказал:
– Найдется белая рубашка, не слишком дорогая? И черный галстук?
Через минуту он протянул мне рубашку со словами:
– Как раз будет. Сорок долларов. Галстук – двадцать.
Я надел рубашку, галстук, пиджак. Вышел из примерочной, направился к прилавку.
– Спасибо, сэр, – сказал я.
– Надо кое-что поправить. Левый рукав на два дюйма длиннее правого, нельзя так ходить.
– Подсчитайте, будьте любезны.
Я пошел в парикмахерский суперсалон. Вскоре уже согнулся в кресле, погрузив в воду голову. Взглянул вверх на девушку, которая минут десять распутывала и расчесывала мои волосы. Все это время я проявлял максимальное терпение. Не двигался, не дергался, даже не упоминал, что ей не мешало бы вычистить нос. Потом она посадила меня прямо и указала в зеркало:
– Действительно хотите, чтобы я все состригла?
– Ну, только чуть-чуть оставьте.
– Значит, ежик?
– Вот именно! Да-да, именно так, пожалуйста, мэм.
Дело заняло полчаса, хотя она работала просто машинкой. Тем не менее то и дело меня жалила.
– Ох!
– Извините. У вас голова шишковатая.
– Не очень-то похоже на изви… – Я взял себя в руки, чего никогда не мог сделать Рей Стиль. – Ничего, мэм. Понимаю.
Наконец, через сто шестьдесят долларов – на пенни больше, на доллар меньше, как сказал бы джентльмен, – я прилично одет и подстрижен. На выходе коп верхом на лошади посмотрел на меня сверху вниз, улыбнулся.
– Спасибо, офицер, – сказал я, изображая, будто приподнимаю несуществующую шляпу. Еще одно дело. Отныне никаких проблем с копами – я имею в виду, с полицейскими.
Пора звонить тете Мисси, готовиться к встрече. Нашел телефон-автомат, позвонил в справочное.
– Номер телефона на эту фамилию не зарегистрирован, сэр.
– Как не зарегистрирован, мать твою?
– Послушайте…
– Прошу прощения. Я обещал себе впредь не ругаться.
– По крайней мере, не осыпайте ругательствами незнакомых людей. Я не виновата…
– До свидания, мадам.
Ну, то все хорошо, то хреново – конечно, успех приходит время от времени. Или вообще один раз – точка. Только одна проклятая мать – только раз.
Вдобавок подъезжает тот самый коп на лошади, гордо и угрожающе надвигается, будто хренов Джон Уэйн.
– Слушаю, офицер. Чем могу служить?
– Ты сам с собой разговариваешь.
– Неужели? Прошу прощения. Не заметил.
– Тогда проходи, – сказал он, и лошадь зашагала по улице, словно по своим законным владениям, черт побери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16