Тогда, нашарив у колена кувшин, он сделал пару-другую
глотков, а потом пнул ногой решетку, за которой темнел
силуэт Великолепного.
- Хочешь выпить, приятель?
Петух завозился и что-то негромко забормотал. Решив,
что это знак согласия, киммериец плеснул ароматный напиток
в ладонь и просунул ее сквозь прутья загородки. В следующий
миг железный клюв впился ему в палец, и Конан с проклятьем
одернул руку; в ладони его вино перемешалось с кровью.
- Поганая ты тварь! - заметил он, обтерев руки и
приложившись к кувшину. - Не хочешь пить, не надо и пасть
разевать! Или у вас, в Ианте, все трезвенники? Неприятное
должно быть местечко, коли так.
- Кррр... - ответил петух, - кррр...
- Кррр! - передразнил Конан, - кррр! Что каркаешь,
недоумок? Фигля, ворона недорезанная!
Сравнение с вороной, видимо, возмутило петуха; он снова
завозился за решеткой, вытянув голову, пытаясь достать до
конанова колена.
- Свернул бы я тебе шею, если б не десять золотых в
ночь, - признался киммериец. - Ну, ничего, отродье Нергала:
сперва ты всех заклюешь, а потом тебя клюнут... долбанут
по темени, и в котел! Чтоб, значит, выварить из тебя все
милости Митры...
Фиглатпаласар протестующе захрипел, взрывая землю
лапами и топорща гребень.
- Не хочешь? - спросил Конан. - Понимаю, что не хочешь,
клювастый огрызок! Только от судьбы не уйдешь, и лучше, что
стоит тебе сделать - напиться в прах! Может, в Ианте ты
вина и не нюхал, но тут, в Шадизаре, пьют все, даже самые
распоследние ослы. А ты, рыжая немочь, все ж не осел, ты -
петух! С чего бы тебе не пить, а? Давай-ка...
Он собирался снова плеснуть вина в ладонь, но замер,
уловив, как металл слабо скребет по камню. Звуки доносились
справа, от западной стены, что шла меж птичником и домом
Хирталамоса. Похоже, на нее сейчас забрасывали железные
крюки - такие же, каким вооружился Конан. Крюк с веревкой
был необходимой принадлежностью воровского ремесла; с его
помощью шадизарские искусники взбирались на башни и крыши
домов, чтобы затем свалиться на головы ничего не
подозревающих хозяев. Конан, сызмальства лазавший по скалам
в родной Киммерии, с легкостью овладел всеми необходимыми
трюками, однако сейчас они выручить его не могли: он
находился в положении хозяина, а не вора.
Но у хозяина тоже есть кое-какие преимущества -
особенно если он предупрежден и ждет нападения. Прихватив с
печки пару метательных ножей, киммериец взял свой клинок,
неслышной тенью проскользнул в ворота, миновал калитку в
изгороди и распластался за кустом. Свет факела сюда не
доставал, зато ворота и стену птичника можно было
разглядеть во всех подробностях. На миг это вытянутое с
запада на восток желтокирпичное строение показалось Конану
огромным капканом с разинутой пастью входа; там, внутри,
находилась приманка, драгоценный петух ценой в тысячу монет
- тогда как сам он, со своими ножами и клинком, является
будто бы железным клыком ловушки. Он ждал, чтобы захлопнуть
ее.
Справа метнулись тени - одна, другая, третья... Восемь
призраков в темных плащах пробирались через сад, ступая
неслышно, двигаясь с настороженной стремительностью
профессионалов; лица их скрывали капюшоны, кривые
заморанские кинжалы поблескивали в руках. Конан, видевший в
темноте, как кошка, заметил, что трое или четверо несут
дротики. Это было самым неприятным; сам он мог увернуться
от летящего копья, но от Великолепного не стоило ожидать
такой же прыти.
Слева, от восточной стены, тоже донесся тихий скрежет;
значит, люди Сагара пытались обложить добычу с обеих
сторон. Конан решил, что медлить более нельзя. Привстав на
колене, он быстро метнул оба ножа, целясь в дротиконосцев;
затем бросил еще два - те, что торчали за поясом. Несмотря
на темноту, каждый клинок разыскал чью-то спину или шею:
четыре фигуры в просторных плащах будто сломались,
сложились пополам и исчезли. Киммериец расслышал только
слабые стоны да всхлипы - последнее стенание душ,
отлетавших на Серые Равнины, в царство Нергала.
Выскочив из-за куста с обнаженным клинком, он обрушился
на оставшуюся в живых четверку. Крепкие мышцы и длинный
тяжелый меч давали ему неоспоримое преимущество, однако
противники были ловки и сражались с яростью попавших в
ловушку шакалов. Двое, размахивая кривыми кинжалами,
сдерживали натиск киммерийца; двое других обошли его слева
и справа, и, не вступая в схватку, шарили под плащами.
Сообразив, что у них тоже есть метательные ножи, Конан
рухнул на землю. Над ним что-то свистнуло; мгновенно
вскочив, он сильным ударом рассек череп одного бандита и
отпихнул ногой другого.
Ночь наполнилась звоном стали, тяжким дыханьем
сражавшихся, шарканьем ног и треском сломанных ветвей.
Однако киммериец и его враги молчали; не в обычае мастеров
воровского ремесла испускать боевые вопли. Схватки их была
не сражением воинов, а поединком бандитов, предпочитавших
мрак и тишину; они сражались не ради чести и славы, а за
добычу.
В доме, тем не менее, переполошились. Мелькнул свет,
на террасу выскочили два престарелых прислужника
Хирталамоса с дубинками и факелами в руках; освещенные
пламенем, они представляли собой отличные мишени. Конан не
рассчитывал на их помощь, срубив еще одного бандита,
киммериец стремительно вращал меч над головой, выбирая
новую жертву.
В пылу сражения он не сразу заметил, что его оттеснили
от калитки. На пять-шесть шагов, не больше, но этого
хватило, чтоб две тени в широких плащах, возникшие слева,
под восточной стеной, успели проскользнуть в загон.
Сообразив, что любое число поверженных бандитов не
компенсирует гибели петуха, Конан впервые подал голос. Рык
его разорвал ночную тьму, и враги испуганно присели;
последнее, что удалось им увидеть, - искаженное яростью
лицо киммерийца, львиную гриву его волос, кровавые сполохи
на клинке огромного меча. Затем все кончилось: две головы
глухо стукнули о землю, две души улетели в вечный сумрак
Серых Равнин.
Но был еще двое! Почти у самого входа, под факелом,
торчавшим над воротами!
Снова взревев, Конан метнул свой меч и в один
гигантский прыжок очутился у калитки. Рука сама нащупала
веревку, сверкнуло отточенное лезвие крюка, свистнула
холодная сталь... Последний бандит молча рухнул у самого
порога; крюк, словно огромная крабья клешня, засел у него в
затылке. Его приятель, пораженный мечом в бок, еще
корчился; Конан добил его одним ударом, вогнав меч поглубже.
Затем он вытер лезвие о плащ покойника и принялся
собирать свои ножи и стаскивать трупы в одно место,
укладывая их рядком вдоль изгороди. Десяток человек пал в
битве за петуха; значит, шайка Сагара была обескровлена
наполовину. Само по себе это являлось отличным
результатом, но Конан не забывал и другое - то, что он
заработал сегодня сотню золотых. Даже сто десять, если
считать с платой за охрану... Не всякая ночь была для него
такой прибыльной!
На террасе тем временем появилась тонкая женская
фигурка, и, повинуясь ее жесту, престарелые слуги с
дубинками исчезли. Нежный голосок коснулся слуха Конана;
по акценту он понял, что говорит Лелия, белокурая
гандерландка.
- Что случилось, страж? Мы слышали звон стали...
- Сталь уже отзвенела, госпожа. Можешь идти спать.
- Я боюсь... В доме лишь три женщины да два старика...
Три женщины, подумал Конан; надо утешить хотя бы одну.
Вслух же он сказал:
- Клянусь Кромом, бояться нечего. Но если тебе не
спится, прекрасная госпожа, мы можем посторожить вдвоем.
Раздался негромкий смех; похоже, Лелия была не так
испугана, как хотела показать.
- Да, посторожим вместе... Сейчас я предупрежу, чтоб
нам не мешали.
- Хорошая мысль, красотка, - пробормотал Конан. - А я
тем временем проверю, что творится в курятнике.
Там было все спокойно; видать, звон стали тревожил птиц
куда меньше, чем тоскующих жен старого купца. Конан оглядел
кур, дремавших в своих гнездышках, и петухов, торчавших на
насестах, потом сказал, обращаясь к Великолепному:
- Ну, парень, считай, тебе повезло. Спас я твоя поганую
шкуру!
Петух злобно поскреб лапой и прохрипел:
- Кррр... кррр-ку!
- Не дождешься от тебя благодарности, рыжий ублюдок! -
Конан сплюнул с досады. - Что за злобная тварь! А купец
еще толковал, что на тебя взирает око светлого Митры!
Митры, ха! Нергала, так будет верней!
Фиглатпаласар презрительно безмолвствовал. Конан, пожав
плечами, обвел взглядом полутемную внутренность птичника, не
видя сейчас ни кур, ни петухов; перед ним маячило
соблазнительное тело Лелии, а в ушах звучал ее хрустальный
голосок. Посторожим вместе, сказала она... Посторожим! -
решил киммериец.
Но, памятуя о коварстве и хитрости Сагара Рябой Рожи,
он собирался предпринять кое-какие меры. Осторожность еще
никому не вредила, и Конан, руководствуясь этим мудрым
правилом, взял с топчана кошму, набросил ее на
Великолепного и, не обращая внимания на его протестующий
хрип, сунул петуха под мышку. Затем он протиснулся к
третьему насесту, отсчитал там седьмую из птиц, ухватил ее
за ноги и сдернул с деревянной балки. На освободившееся
место был водружен Фиглатпаласар, а почти неотличимый от
него двойник посажен за загородку; дело не обошлось без
гневного клекота, шипенья и ударов железных клювов, но
глаза Конан ухитрился сохранить. Когда схватка с пернатыми
закончилась, он, поминая то Крома, то Нергала, протер
кровоточащие руки вином, а затем опрокинул остаток
аргосского себе в глотку. Это лекарство мгновенно исцелило
его, смыв не только следы крови, но уничтожив и нервное
напряжение - результат двух нелегких битв.
Прихватив клинок и пару метательных ножей, Конан
отправился на террасу. Лелия уже ждала его, и все три свечи
у женских покоев, а также лампады в доме, были потушены;
вероятно, никто не собирался им мешать. Не считая,
разумеется, головорезов Сагара; но киммериец полагал, что
они получили хороший урок.
Обняв мягкое податливое тело Лелии, он прикинул, что в
два десятка скачков успеет очутиться у курятника; впрочем,
Фиглатпаласару опасность сейчас не грозила, ибо даже сам
Митра не разобрал бы в полумраке, какой петух сидит в
загородке. Подумав об этом, Конан перестал беспокоиться и
предался радостям плоти.
Они длились нескончаемо, почти до самого рассвета,
когда ночная тьма становится особенно густой, а сон -
крепким и беспробудным. Конан, однако, не спал, ибо у него
имелось более интересное занятие - столь увлекательное,
что все петухи подлунного мира вылетели у него из головы. В
жарких объятиях гандерландки он позабыл и о коварном
Сагаре, и о золотых, обещанных за каждого бандита, и о том,
что ночь - а, значит, и его служение - еще не кончились.
Но внезапно над двором и садом разнесся хриплый
петушиный крик, а потом, вслед первому, загомонили и
остальные птицы. То не было первым предрассветным кличем,
звонким, чистым и торжествующим: такими воплями встречают
не золотую зарю, но тайного врага.
Лелия задрожала.
- Что? Что там?
- Шакалы, - ответил Конан, хватаясь за меч. - Но не
тревожься, малышка: ваш петух будет цел.
- Пропади он пропадом, этот петух! - раздраженно
пробормотала гандерландка. - Чтоб он попал в клыки Аримана!
- Ну, нет, моя красавица! Мне платят за его кишки и
хвост!
С этими словами Конан шлепнул женщину по тугому бедру и
ринулся через темный сад. Он успел заметить тени,
мелькнувшие на стене, но перед загородкой и птичником не
было никого; сделав свое дело, люди Сагара удалились с
благоразумной поспешностью. Петух, злополучный собрат
Великолепного, был пронзен дротиком насквозь и уже перестал
трепыхаться. Остальные птицы, испуская хриплые вопли,
метались среди своих насестов, словно крылатые ночные
вампиры у свежего трупа.
Решив, что нужно дать им время успокоиться, Конан
растопил печь и принялся ощипывать петуха. После схватки с
сагаровой шайкой да игр с прелестной Лелией он испытывал
голод; разумеется, одной птицей, даже весьма упитанной, его
не утолишь, но не пропадать же добру!
Расковыряв землю за печкой мечом, он бросил в яму рыжие
перья и, не снимая тушку с дротика, пристроил ее над огнем.
Петухи вроде бы угомонились; тогда, взяв кошму, Конан
отсчитал седьмого на третьем насесте и призадумался. Тут
была сотня птиц, и только последний дурак мог рассчитывать,
что Фигля Великолепный возвратился на прежнее место, чтобы
отдаться в руки своему нерадивому стражу. С другой стороны,
драгоценный петух был жив и скрывался сейчас в этой
рыже-золотистой стае, а значит, конанов наниматель не понес
никакого ущерба. Несомненно, старый Хирталамос,
разбиравшийся в петухах куда лучше Конана, сумеет отыскать
свое сокровище...
С этой мыслью киммериец еще раз оглядел ряд деревянных
балок. Все восседавшие на них петухи казались ему
братьями-близнецами, все грозно топорщили гребни и
распускали хвосты, все взирали на него с одинаковой злобой и
без малейшего следа благодарности. Помянув пасть Нергала, он
сгреб ближайшего за лапы и сунул в клетку; потом вплотную
занялся жарким. Мясо еще не поспело, но он был голоден и не
стал ждать.
Когда петушиные кости упокоились рядом с перьями, Конан
забросил ямку землей и довольно хмыкнул. Теперь он относился
к золотистым офирским петухам с гораздо большей симпатией:
хоть их породу и считали бойцовой, на кулинарных
достоинствах это не сказывалось. Мясо было ароматным и
мягким, сочным и нежным, словно у цыпленка, так что Конан
невольно пожалел, что не догадался сунуть в клетку сразу
двух или трех петухов.
"Впрочем, это можно исправить", - подумал он, с
жадностью озирая ряды замерших на насестах птиц. Но тут они
встрепенулись, задрали головы кверху, встопорщили перья,
раскрыли клювы, и грянул звонкий петушиный хор. Разгорался
рассвет; ночь отступила, а вместе с ней - искушение,
терзавшее киммерийца.

* * *

Днем он снова повстречал Сагара; на сей раз не в
кабаке, а рядом с дворцом благородного Пирия Флама. В этих
богатых кварталах Конан бывал не раз - к великому горю их
обитателей, - но теперь ему хотелось освежить воспоминания.
А заодно полюбоваться на Рябую Рожу, потерпевшего минувшей
ночью столь значительный ущерб.
Они столкнулись нос к носу у ворот роскошного фламова
дворца и уставились друг на друга с ехидными ухмылками. У
обоих причина веселости была одной и той же: каждый числил
себя в победителях.
- Говорят, - молвил Конан, лаская рукоять меча, -
прошлой ночью кто-то выпустил кишки из десятка твоих
мерзавцев?
- Ха! Мерзавцы и есть! Такого мусора я наберу за утром
на любом из шадизарских базаров! - Сагар небрежно повел
рукой. - А вот поговаривают еще, будто с петушком
Хирталамоса приключилось несчастье? То ли он когти
отбросил, то ли клюв проглотил... Спекся, одним словом!
- Спекся, - подтвердил Конан и погладил себя по животу.
- Спекся, да не тот! Того, говорят, на другую жердочку
пересадили. И пребывает он сейчас в добром здравии, точит
шпоры да клюет зерно. Демон, а не петух! Такого дротиком не
прошибешь!
Лицо Сагара перекосилось.
- Враки! - пробасил он. - Враки! Киммерийские сказки!
- Ты хочешь сказать, что я лгу?
1 2 3 4 5