Победительно же боев в честь рахавата превращается в
драгоценный сосуд, средоточие всех божественных милостей,
созданием священным и почитаемым, ибо он - избранник
Подателя Жизни! Понимаешь, сын мой?
- Чего ж не понять, - ответил Конан, и раньше слышавший
кое-что о веселом рахавате и петушиных боях. Он только не
знал, что победитель в тех птичьих сражениях считается
святым созданием и стоит тысячу золотых. Или еще больше;
ведь Хирталамос уже заплатил тысячу за этого Фиглю, а тот
пока что не был чемпионом.
Киммериец вновь уставился на петуха. Тот глядел в ответ
с нескрываемой злобой, явно подозревая, что Конан готовится
то ли выщипать ему хвост, то ли изнасиловать всех кур в
курятнике; крылья птицы топорщились, клюв был грозно
приоткрыт.
- Ну, - сказал Конан, налюбовавшись, - победит твой
петух, и что дальше? Подарить его жрецам? Или продашь
втридорога?
Купец снова всплеснул руками.
- Что ты, мой доблестный страж! Кто же продает свое
счастье? Птицу, на которой почил взгляд Солнцеликого?
Нет, я не собираюсь ни дарить его, ни продавать. Если
Фиглатпаласар победит - а он победит непременно, коль не
помешают гнусные происки недругов - то быть ему главным
украшением пира в последний день праздника. Я съем его, сын
мой, схем почтительно, но без остатка, ибо вкусивший плоти
обретает все божественные милости. Будет он крепко телом,
удачлив в делах и любим женщинами! Скажи, разве это не
стоит тысячу золотых?
- Стоит, - согласился Конан, подумав, что телесное
укрепление Хирталамосу отнюдь не повредит. Без помощи Митры
старому жеребцу нелегко управиться с тремя молодыми
кобылицами! Да и с божественной поддержкой тоже...
Тут он усмехнулся про себя, подмигнув Фиглатпаласару
Великолепному и сказал:
- Ну, теперь мне ясно, отчего ты так дорожишь этим
офирским чучелом. И, клянусь Кромом, наверняка кто-то еще
точит на него зубы! Иначе не стал бы ты меня нанимать.
- Разумеется, сын мой, разумеется! - подхватил купец. -
Видишь ли, есть в Шандарате и другие отличные бойцы - к
примеру, у почтенного Гиндоруса, торговца шелком, у
караванщика Кадкура и у благородного Пирия Флама. Флам - да
будет проклято его имя! - владелец Ниделрага Неутомимого, и
этот Ниделраг, без сомненья, выиграл бы все бои, если б не
мой Фиглатпаласар. Но теперь, когда мне привезли лучшего из
офирских петухов, надеждам Флама конец! Да, конец! И боюсь,
- добавил купец со вздохом, - что он это понимает и не
собирается смириться с поражением.
- Ты хочешь сказать... - начал Конан.
- Да, да, отважнейший! Флам - честолюбивый человек и,
как я, немолод годами... Он пойдет на все! Он постарается
уничтожить Великолепного, мою гордость, мое сокровище! Ведь
Пирий Флам - землевладелец и благородный нобиль, а я -
купец, всего лишь купец; и Флам полагает, что купцу не
положено быть первым в глазах Митры. Ну, а коль купец
пожертвовал тысячу золотых, чтоб удостоится милостей бога,
обрести удачу и женскую любовь, то такого купца следует
поставить на место!
- Боишься, что он нападет на твой курятник?
- Конечно! Он не сделает этого в светлое время дня, и
он не пошлет своих людей, ни рабов, ни стражников... Но
уже ходят слухи, что Пирий Флам нанял шакалов Сагара,
безбожников и душегубов без совести и чести...
Спрашивается, зачем? - Хирталамос выдержал паузу и горестно
молвил: - И в такое опасное время дела призывают меня в
Аренджун! Что же делать? Кого могу я избрать хранителем
божественной птицы? Только лучшего воина в Шадизаре -
тебя, доблестный! Тебя, лев среди львов!
Конан, нахмурясь, кивнул. Имя Сагара Рябой Рожи было
известно киммерийцу не понаслышке; случалось, тот перебегал
ему дорожку, случалось и наоборот. Сагар отличался
хитростью змеи и коварством гиены, а также и не жаловал
чужаков, всяких пришельцев из Бритунии, Немедии, Турана
или Киммерии, стекавшихся в Шадизар, воровскую столицу всех
хайборийских земель; в бане у него были только местные
заморанцы. Два десятка лихих головорезов, коим что человека
прикончить, что священному петуху шею свернуть - все едино!
Но Конан сагаровых молодцов не боялся - ни по одиночке, ни
всех взятых вместе. Шакалы, они шакалы и есть! Прав
Хирталамос, старая лиса!
Что ж, решил киммериец, поглядывая на своего
нанимателя, совсем неглупая мысль пришла в эту голову под
белым атласным тюрбаном! Спустить льва на стаю шакалов с
гнусной гиеной во главе! Завтра об этом примутся толковать
во всех шадизарских тавернах да кабаках, по всем базарам,
лавкам и постоялым дворам, в каждом притоне воровского
квартала! Всяк узнает, что благородный Пириф Флам нанял
для охраны Неутомимого двадцать сагаровых ублюдков, а купец
Хирталамос доверил свое сокровище всего лишь одному
человеку - Конану из Киммерии!
Один против двадцати! Ха! Ради такого развлечения
стоило постеречь три ночи хирталамосов курятник! Даже два
курятника - с курами и с купеческими женами! Но, само
собой, за хорошие деньги!
Конан еще раз подмигнул петуху, взиравшему на него с
прежней яростью и подозрением, и сказал:
- Ладно! Я согласен, достопочтенный. Теперь поговорим о
плате.
- Пять золотых в ночь, - быстро произнес купец.
- Хмм... Десять!
- Десять... Большие деньги, сын мой! Дорого!
- Милость Митры стоит дороже.
- Тут ты прав, - Хирталамос на мгновение призадумался,
улыбаясь каким-то своим мыслям, потом решительно взмахнул
рукой: - Хорошо, пусть будет десять!
- И еще по десять за каждую голову, если мне придется
поработать мечом. Десять монет за одного мерзавца из шайки
Сагара - вполне приемлемая цена, клянусь Кромом!
- Согласен, - сказал Хирталамос, тяжко вздохнув.
- Еще - кувшин вина в ночь. Аргосского!
- В вине недостатка не будет. А прикажу слугам.
- Прикажи. Теперь насчет денег...
- Что насчет денег? - встрепенулся купец.
- Половину - вперед, - уточнил Конан.
Хирталамос, сдвинув тюрбан на лоб, почесал в затылке.
- Половина - это сколько, сын мой?
Теперь задумался Конан, погрузившись в сложные расчеты.
- Ну, двоих-то я всяко уложу, - сказал он наконец. -
Так что с тебя, почтенный, двадцать пять кругляшей.
Они ударили по рукам и направились к дому, провожаемые
воинственными воплями офирских петухов. Когда Конан шагал
мимо женского покоя, шелковые шторы чуть раздвинулись, и
три пары прелестных очей впились в его лицо. У белокурой
Лелии глаза были голубыми, как летнее небо над
Гандерландом; у черноволосой То-Ню - темными, словно
кхитайский агат; что касается рыжей Валлы, местной
заморанки, то очи ее сияли чистым изумрудом.
Конан хмыкнул, подумав, что в сей курятник тоже стоит
заглянуть. Ночи в Шадизаре были долгими, и он надеялся, что
поспеет повсюду.
Много ли времени нужно льву, чтоб выпустить кишки
двадцати шакалам?

* * *

Тем же днем, ближе к вечеру, киммериец сидел в таверне
Абулетеса за кружкой кислого вина. Разумеется, сей напиток
не шел ни в какое сравнение с аргосским, но Конан не
сомневался, что завтрашней ночью аргосское от него не уйдет.
Как те три купеческие жены!
А пока что он неторопливо цедил кислятину, поглядывал
на туго набитый кошелек, лежавший у правого локтя, и
размышлял о всякой всячине. Например, о том, куда
направиться после ужина: или в свою берлогу в лабиринтах
Пустыньки, шадизарского воровского квартале, или в один из
развеселых домов с красотками, где за ночь можно было
спустить все золотые Хирталамоса, или на промысел - скажем,
к тому же Гиндорусу, торговцу шелком, к караванщику Кадкуру
либо к самому благородному Пирию Фламу, счастливому
владельцу Ниделрага Неутомимого.
Кубок его почти опустел, когда в таверну ввалились
четверо заморанских молодцов, один другого страшнее.
Первому милосердный топор немедийского палача сохранил
голову, лишив ее, однако, ушей; второму в Бритунии выбили
глаз и располосовали ножом щеку; третьему вырвали ноздри -
так в Туране каралась попытка украсть овцу. Что касается
четвертого, то он пока свел близкое знакомство с оспой.
Этот тощий рябой заморанец и был главарем, тем самым
Сагаром, вступившим на службу к конкуренту почтенного
Хирталамоса. Конан, одарив его угрюмой ухмылкой, решил, что
соперник появился у Абулетеса не зря; видать, уже что-то
разнюхал и захотел удостовериться в своих подозрениях.
Усевшись в десяти локтям гот киммерийца, Сагар грохнул
кулаком по столу и гулким басом, неожиданным для такого
тощего человечишки, проревел:
- Эй, Абулетес, гнилая крыса! Жратвы и вина! Только не
пытайся подсунуть нам ту собачью мочу, которой провоняла
половина твоих бочек!
Три заморанских головореза расхохотались, а Конан
скривился. Сагара Рябую Рожу он не любил и полагал, что
собачья моча вместо доброй выпивки будет тому в самый раз.
А еще лучше - ослиная! От всех ослов, что пасутся на землях
Пирия Флама!
Тем временем на столе перед компанией Сагара возникли
блюда с дымящейся бараниной и с жаренными на вертеле
курами; за ними появились кружки с вином - точно таким же,
как у Конана. Безухий и Рваная Ноздря, вытащив длинные
заморанские кинжалы, приступили к жаркому, Кривой жадно
ухватил курицу, а Рябая Рожа потянулся к чаше, желая,
видно, смочить глотку, скользнув взглядом по тугому
кошельку у локтя Конана, затем с ехидной усмешкой уставился
на киммерийца, будто увидел его только сейчас. Разумеется,
то было неуклюжее притворство, так как такого исполина с
мечом в четыре локтя длинной не заметил бы только слепец.
- Ха, северянин! - прищурившись, пробасил Сагар. -
Спускаешь золотишко старого козла Хирталамоса? А вдруг
тебе не удастся его отработать? Вдруг не устережешь петуха?
- Может, не устерегу, - сказал Конан, поглаживая
рукоять своего клинка. - Но Хирталамос платит не за одну
лишь охрану. Мне обещано еще по десять золотых с головы, а
тут я вижу целых четыре.
Сагар покосился на меч киммерийца. Этот клинок шириной
в ладонь выглядел куда внушительней заморанских кинжалов, а
владелец его мог снять четыре головы с той же легкостью, с
какой петух склевывает червяка. Помня об этом, Рябая Рожа
выдавил примирительную улыбку и пробурчала:
- Мы ж еще не в курятнике Хирталамоса, а в кабаке,
северянин. Тут всякий может посидеть, поболтать и выпить в
собственное удовольствие... Разве не так?
- Так, - согласился Конан, продолжая ласкать
перекрестье своего клинка. - Так! Будь мы не в кабаке, а
курятнике, я бы с тобой по иному разговаривал, падаль!
Выпустил бы кишки с печенью да положил в холодке, чтоб не
протухли за три дня... Десять монет, знаешь ли, большие
деньги!
Сагар смерил его тяжелым взглядом, затем поднялся, взял
с блюда жареную курицу и повертел перед носом Конана.
- Вот что будет с твоим петушком, киммериец. Клянусь
задницей Иштар! Когда я берусь за дело, всегда пахнет
жареным.
- Когда я берусь за дело, пахнет кровью! - Конан тоже
встал и резким ударом вышиб курицу из лапы Сагара.
Заморанец отшатнулся, скрипнув зубами; рука его
метнулась к кинжалу. Однако, покосившись на троицу
подручных, что с показным усердием трудились над жарким, он
решил, что время сводить счеты еще не пришло. Злобно пнув
курицу ногой, Рябая Рожа пробасил:
- Гляди, киммериец, встретимся! Встретимся! И запомни:
ты - один, а нас - двадцать! И нет у тебя помощников,
кроме рыжего петуха!
- Вот мой помощник! - Конан хлопнул ладонью по мечу,
сгреб со стола кошелек, потом наморщил лоб, припоминая
слова Хирталамоса, и свирепо оскалившись, прорычал: -
Двадцать шакалов и вонючая гиена не заменят льва! Так что
береги шкуру, ублюдок!
С тем он и вышел из таверны, позванивая кошельком, где
на разные голоса весело пели золотые монеты купца
Хирталамоса.

* * *

На следующее утро почтенный Хирталамос отбыл с попутным
караваном, в сопровождении своих приказчиков, слуг и дюжих
охранников-бритунцев. Видно, товар, который он собирался
привезти из Аренджура, был еще подороже драгоценного
офирского петуха, ибо с купцом отправились не только все его
стражи, но еще и три десятка туранских всадников, нанятых в
конвой. Конана это удивило: казалось бы, что может
сравниться ценой с Милостями Митры, обещавшего крепость
тела, удачливость в делах и любовь женщин! Ну, решил он, у
Хирталамоса свои дела и расчеты; скажем, желает он успеть и
там, и тут, не упустив ни петуха, ни аренджурские товары.
По городу тем временем уже гуляли слухи о вчерашней
сделке - потому ли, что утаить в Шадизаре что-то всегда
оказывалось задачей непростой, или, быть может, сам
Хирталамос эти слухи и распустил, для устрашения
соперников и конкурентов. Так или иначе, но все торговцы и
купцы, все солдаты местного гарнизона, все благородные
нобили и прилежные ремесленники, все разносчики с базара,
вся шадизарская шваль, от бандитов до убийц до последнего
нищего - словом, все, абсолютно, все знали, что петуха
почтенного Хирталамоса охраняет Конан из Киммерии, а петуха
достойного Пирия Флама стерегут сагаровы головорезы. И не
только стерегут, но еще собираются свести счеты с грозным
киммерийцем - не позже, как этой ночью.
Вот почему, когда Конан с вечерней зарей отправился в
дом Хирталамоса, его провожали любопытные взгляды и
явственно различимый шепоток. Шадизарцы гадали, судили и
рядили, чем кончится грядущая ночь: победой купца
Хирталамоса или торжеством благородного Пирия Флама. Дела
могли повернуться и так, и этак, ибо всем и каждому было
известно, что киммериец силен и свиреп, как барс, а люди
Сагара многочисленны и хитры. Во всяком случае, как полагало
большинство жителей славного Шадизара, дело без крови не
обойдется.
Конан тоже так считал, а потому запасся кроме меча
несколькими метательными ножами и остро заточенным крюком
на веревке - страшным оружием в умелых руках. Когда один из
остававшихся в доме прислужников Хирталамоса провел его к
птичнику, киммериец первым делом подготовил к бою весь свой
арсенал: разложил клинки на чугунной печке, оставив пару за
поясом, крюк повесил у калитки, обнаженный меч пристроил на
топчане, заваленном кошмами. Как объяснил старый слуга,
петухи из Офира предпочитали тепло, и если ночь была
холодной, полагалось растопить печку. У толстых шерстяных
кошм назначение оказалось иным; их держали не ради тепла, а
чтоб пеленать и переносить петухов. Без такой
предосторожности можно было лишиться глаза - рыжие офирцы
свирепостью и силой не уступали разъяренному лесному коту.
Закончив с подготовкой, Конан отодвинул топчан в
темноту, поближе к клетке Фиглатпаласара, подальше от
факела, чадившего при входе, и уселся. Меж ног у него стоял
объемистый кувшин с аргосским; слева в корзинках-гнездах
дремали куры, справа, на насестах, застыли смутными тенями
петухи, сзади посверкивал яростным глазом Великолепный -
комок перьев с хвостом, изогнутым наподобие ятагана. Сквозь
распахнутые ворота киммериец видел сад, озаренный луной, и
террасу, на которой они пировали вчера с Хирталамосом;
около женских покоев в высоком серебряном шандале горели
три свечи. Все было тихо; ни шороха, ни скрипа песка под
ногами, лишь изредка какой-нибудь петух сипло вскрикивал во
сне.
Конан сидел в полной неподвижности, пока серебристый
диск луны не поднялся над вершиной ближайшего кипариса.
1 2 3 4 5