Он назвал тебя двурушником.
– Я любил его как брата.
Старик услышал страдание в моем голосе и посмотрел на меня. Для этого ему пришлось изогнуться всем телом, и на миг это выглядело первым па злорадного танца.
– Он, похоже, считает, что ты завидуешь его писанине. Что ты подлец, который для наживы сдает друзей властям.
Я закрыл лицо руками и рассмеялся, хотя был готов зарыдать. Старик схватил меня за руку, и его резкий шепот отозвался эхом в пустом переулке:
– Тише, у камней есть уши.
Я покачал головой:
– Стал бы я так легко подличать с человеком, который только и пишет, что о мести.
Когтистые пальцы тюремщика впились в мою кожу:
– Сомневаюсь, что он еще что-нибудь напишет. Кид сказал, ты едешь в Шотландию. Лучше бы так и было.
– Я сам пойму, когда придет время делать ноги.
Тюремщик покачал головой:
– Ты не новичок в этой жизни и постиг, как она устроена. Ты в безопасности, пока они могут тебя использовать. А там… – Он склонил голову набок, нарисовал в воздухе веревку и высунул изо рта язык, как плясун-висельник. – Если хочешь остаться в живых, подумай, что им может быть от тебя нужно. Такой, как ты, всегда что-нибудь придумает. – Он улыбнулся. – Или кого-нибудь. У тебя есть друг, который стоит одной ногой на эшафоте. Засунь в петлю его голову и спаси свою собственную.
– Бесплатный совет?
Старик задрал голову и принялся рассматривать меня, словно пытаясь запомнить во всех подробностях. Все лицо его сморщилось в кривой усмешке, в уголках рта скопилась желтоватая слюна.
– Ты немалого роста, но, если хочешь, на моем верстаке всегда найдется свободное местечко.
Я не мог отвести взгляда от его морщинистой ухмылки. В ладонь тюремщика легла еще одна монета. Он взвесил ее, улыбаясь, словно заслуженной награде:
– Полезно дарить подарки тюремщику и палачу, но лучше никогда с ними не встречаться.
– Золотые слова. Скажи, что привело их в комнаты Кида?
– А то не знаешь?
Я помотал головой. Когда он заговорил, в его голосе звучало эхо тюремных сводов:
– Они думали, он и есть тот самый новый Тамерлан, что прилепил листок на дверь Голландской церкви. Многие говорят, надо было сразу посылать за тобой, но чем-то их привлек Кид. Быть может, доносчик – за голову Тамерлана назначена цена в сотню крон. Может, еще кто. – Он повернулся, чтобы покинуть меня: – Будь осторожен, мой друг. Теперь все дороги ведут к тебе.
Мы расстались и, не оглядываясь, вышли с разных концов переулка. Казалось, я отравлен вонью, тяжестью пыток, выпавших на долю Кида, и дружбой заплечных дел мастера.
* * *
Головы преступников, торчащие на кольях вокруг тюрьмы, казалось, улыбаются мне одному. Их остановившиеся взгляды напомнили мне о юноше, которого я увидел однажды в переполненной таверне. Ни один из нас не сказал ни слова, не сделал движения навстречу, но мы знали, что сойдемся этой ночью. Так и было, он увел меня из той таверны, и ночь была сладка.
Я шел дальше, головы ухмылялись мне вслед, и я не мог стряхнуть мысль о том, как мой язык блуждает по их разлагающимся ртам. Тюремщик был прав. Из множества людей, кого я мог предать, есть лишь один, чья жизнь могла, пусть на время, выкупить мою. Я гадал, известно ли ему о моей беде, просчитал ли он ход моих мыслей и не раздумывает ли уже сейчас, пока не поздно, нанести первый удар.
* * *
В тени собора Святого Павла есть книги на любой вкус и настроение. Поэзия, проза, песни и сонеты соседствуют с молитвенниками и назидательными сказками. Дамские романы, перевязанные кружевными ленточками под цвет нижнего белья, лежат вперемешку с руководствами для мужчин и сухой теологией. Баллады, по полпенни штука, уродливые гравюры, годные разве что украсить клетушку школяра, скучающего по дому. Болезни лошадей, людей, собак и государств. Как растить детей и просо, как вызывать смех и Дьявола. Описания чудовищных вещей и невероятных преступлений. Итальянские картинки, которые можно смотреть только джентльменам. Здесь найдется все, если только знать, где искать.
Книжные лавки, окаймляющие церковный двор, так же разнообразны, как их товар. Простые палатки, скромные лотки, увешанные брошюрами, и целые трехэтажные дома, набитые сотнями томов. Улей, кишащий ученостью под стать Александрии. Книгоиздателей и печатников осаждают авторы; одни пресмыкаются в надежде пропихнуть свои вирши в станок, другие высокомерно сетуют на невежество торговцев, их привередливость и ничтожные тиражи.
Над каждой дверью болтаются размалеванные доски с таинственными надписями: «Полумесяц» и «Рука», «Святой Дух» и «Святой Агнец», «Голова Быка», «Голова Епископа», «Песьеглав» и «Главенство». Если нужно без следа затеряться, лучше места в Лондоне нет. Ханжи и фаты, скитальцы и вельможи, девицы и старики толкутся здесь бок о бок, и никто не выделяется из толпы.
Книжные лотки, что сгрудились посреди двора, в тот день были открыты с семи утра. Было за полдень, и часы, проведенные за прилавком, отпечатались на лицах книготорговцев. Несмотря на скопление народа, торговля шла вяло. Лоточники закатывали глаза, вздыхали, кривились и вполголоса переговаривались между собой, бросая вокруг настороженные взгляды. Время от времени кто-нибудь внезапно прерывал беседу, чтобы вклиниться между праздными книголюбами. На головы тех, кто листал книги, ничего не покупая, сыпались невысказанные проклятия.
Я искал Томаса Блейза, моего самого давнего и близкого друга, актера, который мнил себя поэтом. Блейз публиковал стихи, от которых взвыл бы и пес, умей он читать. Мало ему было считаться одним из лучших актеров Лондона – он лип к миру поэзии, надеясь до костей пропитаться талантом и всучить читателю собственную стряпню. Где еще искать рифмоплета-неудачника, как не среди книг? Я скоро заметил его, увлеченного беседой с важным седеющим ученым мужем. Я подвинулся ближе и стал слушать. Последний бушевал:
– Я не обязан покупать книгу только потому, что положил на нее руку!
У Блейза длинное лицо, крупные зубы и высокий лоб, увенчанный вопросительным знаком челки. За темные глаза и высокие скулы его прозвали Гадюкой – но больше в насмешку над его мягким характером, чем над мрачной внешностью. Он обнажил зубы в улыбке и наклонился к покупателю.
– С этим не поспоришь. – Улыбка стала шире; Блейз повысил голос, как это умеют только актеры, привлекая внимание публики на церковном дворе. Продавцы и покупатели стали оборачиваться. – На свете множество прекрасных книг. – Он принял устрашающий вид и поднял знакомый томик поэзии в зеленом переплете. То были его собственные стихи – единственная публикация моего друга. – Могу я узнать, чем именно эта книга заставила вас пренебречь ею?
Старик, пыхтя, отступил назад, раздумывая, как бы отвертеться от назойливых расспросов:
– Я уже сказал – особенно ничем. Может, это из-за цвета обложки.
Блейз осмотрел книгу, выставил ее на свет, картинно увернувшись от переполошившегося лоточника, чьей собственностью она была. В собирающейся толпе раздались смешки. В иной день я присоединился бы к веселью, но теперь не понимал, как он мог шутить, когда Кид изувечен, а по его лучшему другу скучает Ньюгейт. Я злился все больше, слушая, как он обращается к публике:
– Что же не так с этой обложкой?
Ученый муж снова попятился, но тут почувствовал, что окружен плотным кольцом толпы:
– Она довольно темная, я предпочитаю цвета поярче. – Он было повернулся, но никто не уступил ему дорогу.
Блейз поднял свои большие руки за его спиной, как если бы, объятый гневом, хотел схватить невежу за ворот и швырнуть через весь двор, затем опустил их по-театральному медленно, изображая немыслимыми гримасами, что едва сдерживает себя. Публика захохотала. Старик повернулся к своему мучителю, словно ошпаренный, но Блейз снова имел вид сдержанный и уязвленный:
– Я видел, как вы открыли книгу, прежде чем положить ее назад. Вы пролистнули страницу, возвели очи и затем захлопнули ее довольно резко. На вашем лице было выражение, выражение… – Он запнулся – …выражение, которого я не могу описать.
Взгляд старика был полон страдания.
– Тогда, может быть, печать. Буквы довольно мелкие, а я уже в зрелом возрасте. Или этот автор не смог описать всего, что хотел.
Толпа встретила подобную контратаку смехом. Блейз принял удар и схватился за грудь, словно раненный в самое сердце.
– Сэр, – сказал он, когда веселье улеглось, – я желаю подарить вам эту книгу.
Старик отшатнулся:
– Я не могу принять подарок от незнакомца.
– Автор ни к чему не принуждает вас, кроме как прочитать ее.
Собеседник принял вид, что как раз этого он и боится больше всего. Кто-то крикнул:
– Ты уже достаточно наигрался с этим бедолагой, не нужно мучить его еще и поэзией.
Раздался громогласный хохот, и тень непритворного раздражения пробежала по лицу моего друга. Он быстро оправился и поднял руку, предупреждая новые реплики остряков.
– Стало быть, вы частый гость здесь, у Святого Павла? – Тот осторожно кивнул. – Я здесь также каждый день, роюсь в книгах. При нашей следующей встрече вы сможете мне рассказать, что думаете об этой книге и мудро ли было пройти мимо…
Наверное, он заметил меня краем глаза или почувствовал тяжесть моего взгляда, ибо прервал свою болтовню на полуслове. Он обернулся, как будто его окликнули, и наши глаза встретились.
– Кит, – беззвучно произнесли его губы. Я никогда не видел его таким бледным. Казалось, что он нездоров. Забыв о развлечении, Блейз растолкал толпу и пошел ко мне, словно вдруг очнувшись от сна.
За его спиной лавочник требовал со старца деньги. Тот настаивал, что книга подарена ему самим автором. Спор пожилых педантов никого уже не интересовал, и толпа стала быстро редеть.
Блейз, не подозревая о спектакле у себя за спиной, неотрывно смотрел на меня.
– Я думал, ты пропал.
– Недалеко до того.
Он положил руку мне на плечо – первое дружелюбное прикосновение после той ночи в Скедбери. Я тоже поднял руку и коротко дотронулся до него. В его взгляде было понимание, страх и любовь, в которой я напрасно усомнился.
– Пожалуй, лучше, чтобы нас не видели вместе, – сказал я, вспомнив, что находиться рядом со мной опасно.
Блейз убрал руку:
– Может быть, но я рад, что ты пришел ко мне. Идем. В Лондоне полно мест, где мы будем наедине.
* * *
Мы шли сырой и тенистой аллеей, ведущей к кладбищенской часовне. Я знал, куда направляется Блейз – к Слепому Ворчуну, в его крохотный, тускло освещенный книжный магазинчик. Потеряв зрение, старик продолжал с успехом вести дела по памяти.
Ходили слухи, будто он прячет у себя в тайном месте золото, и все соглашались, что однажды его наверняка обчистят, но напротив – у старика редко пропадала хоть одна книга. Казалось, воры обходят его лавку стороной. Потолок был увешан колокольчиками, звенящими при каждом шаге по неверным половицам. На полу высились колонны книг, в которых хозяин легко ориентировался – чего не скажешь о посетителях. У Ворчуна был компаньон, умный пес Гектор – он приветствовал каждого входящего глухим рычанием, одновременно предупреждая о том, что ждет глупца, задумавшего побеспокоить его хозяина.
Пес и старик были талисманом книготорговцев – они олицетворяли собачью преданность и победу над временем. Собратья всегда приходили ему на выручку, хотя Блейз утверждал, будто они с собакой в сговоре и бесстыдно воруют лучшие книги прямо под невидящим взором хозяина. Мы вместе частенько навещали эту лавку и хорошо знали старика, но я сомневался, что это подходящее место для уединенного разговора. Я нагнулся к Блейзу и прошептал:
– У слепых острый слух.
– И рот на замке. – Ворчун устремил на нас свои бельма. – Идите в мою комнату и секретничайте там, ежели не хотите, чтобы я слышал.
– При всем уважении. – Блейз прикоснулся к его руке, и я заметил, что Гектор не подал голоса. – Есть вещи, которые лучше не слышать.
Старик вздохнул:
– И все же вы приносите их в мою лавку…
* * *
В задней комнате было темно и пахло плесенью, повсюду штабелями громоздились книги. Я споткнулся обо что-то в полумраке, и мой меч скользнул по шаткой колонне томов. Я выругался и остановил было ее падение ладонью. Еще секунду она простояла, колеблясь, а затем под хохот Блейза с грохотом рухнула, превратившись в бесформенную кучу книг. Раздался лай, а Ворчун заорал:
– Эй вы там, осторожнее! Все книги разобраны по порядку!
– Ничего страшного, – отозвался Блейз, – мы разложим заново, прежде чем уйти.
Из лавки донеслось ворчание, затем пес и старик успокоились, и мы остались в тишине.
Мы сели рядом на кровати, не касаясь друг друга – только раз Блейз притронулся к моей руке.
Я первым принялся выкладывать дурные вести. Рассказал о спешном вызове из дома Уолсингема, о допросе в Совете, неожиданном освобождении и о том, что узнал от тюремщика. Я умолчал лишь о последнем ужине в Скедбери, ведь того, что может привести тебя на виселицу, не стоит доверять даже самым близким друзьям. Блейз качал головой, в ужасе от услышанного. Но когда под конец я дошел до совета тюремщика бежать в Шотландию, он вдруг ободрился и, смеясь, сказал:
– Лучше уж виселица, чем эта жалкая страна.
Я оборвал его:
– Может дойти и до этого.
Он извинился, все еще продолжая посмеиваться, а к извинениям прибавил следующее:
– Я оставался в Лондоне все время, пока тебя не было. Из-за Чумы все так дрожали за свои жизни, что скоро мы стали подшучивать над самой Смертью. Мы собирались веселой компанией и пили за нее каждый вечер. Я так и не встретил ее, но многим из моих собутыльников старуха нанесла визит. Я приучился насмехаться над ней и до сих пор не отвык.
Видно, он готов был пуститься в свои чумные байки, но у меня не было времени выслушивать перечень погибших и чудом спасшихся. Тот урожай был собран, тогда как надо мной серп только занесен. Я прервал его:
– Воспоминания потом. Мне нужно разобраться в том, что происходит. Кто, по-твоему, мог написать этот пасквиль?
Блейз поднял на меня свои карие глаза и вздохнул. Уперев локти в тощие колени, он подался вперед, обхватил руками голову и уставился в пол. Темная шевелюра скрыла от меня его лицо. Он начал рассказывать:
– О тебе зашептались сразу, как только листок появился на двери Голландской церкви. Многие считали тебя героем. Ты знаешь, как это бывает во время мора. Как раз тогда прошел слух, будто Чума не просачивается из-под земли, как болотный газ, и не витает в воздухе, как споры, но ее выпускает на улицы пришлая рука. Твое имя вполголоса произносили в каждой таверне и на каждом углу.
Мне стало трудно дышать. Шпионы Королевы повсюду, и уличная болтовня может быстро привести в застенок.
– И тебе не пришло в голову послать за мной?
Блейз помотал головой:
– Я хотел дать тебе знать, но это оказалось не так-то просто. У меня не было денег, не было лошади – как и у всех, кто меня окружал.
– Ты мог занять денег, украсть лошадь. Я бы сделал это для тебя.
Разогнувшись, он взглянул мне в глаза:
– Ты оставил меня в городе, зараженном Чумой, ожидать смерти в любую минуту, а сам отдыхал в безопасности и уюте. – Голос его задрожал. – Тебе не пришло в голову, что, вернувшись, ты мог найти меня в какой-нибудь безвестной канаве? Каждое утро я просыпался под звон колокола на повозке гробовщика. Они ездили по всему городу, собирая горы трупов. Ты бы видел ту поклажу. Мужчины и женщины друг на друге, старики обнимают молодых в таких позах, что при жизни могли бы стоить им доброго имени. С достойных дам, охранявших свою честь, как скупец золото, сорваны одежды, их плоть обнажена всему миру напоказ. И дети, накануне радовавшие своих родителей, кое-как впихнуты меж остальных. Возницы были пьяны, как и я, с утра до ночи.
Слова Блейза жалили больно, но я стряхнул их с себя.
– От этих испытаний я не мог бы тебя спасти. Уолсингем считает меня превосходным слугой, но вряд ли он дал бы мне отпуск, чтобы я привез себе свиту.
– О да, компания только помешала бы его удовольствию.
Я задумался, что могло быть ему известно. Мы посидели некоторое время в тишине, затем он продолжал:
– Так или иначе, не все так просто. Слухи расползаются, как пламя, начинается пожар. Ты бросаешься тушить его; когда кажется, что все погасил и опасности больше нет, вдруг видишь, что летящие искры снова разожгли его у тебя за спиной. Не успеешь оглянуться, как полыхает уже весь дом, а потом и вся улица. – Он покачал головой, представляя себе весь этот ад. – В общем, все считали тебя виновным в поклепе на иммигрантов, но превозносили тебя за это.
Я легко представил себе Блейза в центре пьяного дебоша в каком-нибудь кабаке – смакующего интерес, который могло привлечь к его персоне знакомство с такой печальной знаменитостью, как я.
– Блейз, – прошипел я, – иногда стоит быть поосторожнее.
Он выпрямился и повернулся ко мне, не веря, что я мог усомниться в его преданности.
1 2 3 4 5 6 7 8
– Я любил его как брата.
Старик услышал страдание в моем голосе и посмотрел на меня. Для этого ему пришлось изогнуться всем телом, и на миг это выглядело первым па злорадного танца.
– Он, похоже, считает, что ты завидуешь его писанине. Что ты подлец, который для наживы сдает друзей властям.
Я закрыл лицо руками и рассмеялся, хотя был готов зарыдать. Старик схватил меня за руку, и его резкий шепот отозвался эхом в пустом переулке:
– Тише, у камней есть уши.
Я покачал головой:
– Стал бы я так легко подличать с человеком, который только и пишет, что о мести.
Когтистые пальцы тюремщика впились в мою кожу:
– Сомневаюсь, что он еще что-нибудь напишет. Кид сказал, ты едешь в Шотландию. Лучше бы так и было.
– Я сам пойму, когда придет время делать ноги.
Тюремщик покачал головой:
– Ты не новичок в этой жизни и постиг, как она устроена. Ты в безопасности, пока они могут тебя использовать. А там… – Он склонил голову набок, нарисовал в воздухе веревку и высунул изо рта язык, как плясун-висельник. – Если хочешь остаться в живых, подумай, что им может быть от тебя нужно. Такой, как ты, всегда что-нибудь придумает. – Он улыбнулся. – Или кого-нибудь. У тебя есть друг, который стоит одной ногой на эшафоте. Засунь в петлю его голову и спаси свою собственную.
– Бесплатный совет?
Старик задрал голову и принялся рассматривать меня, словно пытаясь запомнить во всех подробностях. Все лицо его сморщилось в кривой усмешке, в уголках рта скопилась желтоватая слюна.
– Ты немалого роста, но, если хочешь, на моем верстаке всегда найдется свободное местечко.
Я не мог отвести взгляда от его морщинистой ухмылки. В ладонь тюремщика легла еще одна монета. Он взвесил ее, улыбаясь, словно заслуженной награде:
– Полезно дарить подарки тюремщику и палачу, но лучше никогда с ними не встречаться.
– Золотые слова. Скажи, что привело их в комнаты Кида?
– А то не знаешь?
Я помотал головой. Когда он заговорил, в его голосе звучало эхо тюремных сводов:
– Они думали, он и есть тот самый новый Тамерлан, что прилепил листок на дверь Голландской церкви. Многие говорят, надо было сразу посылать за тобой, но чем-то их привлек Кид. Быть может, доносчик – за голову Тамерлана назначена цена в сотню крон. Может, еще кто. – Он повернулся, чтобы покинуть меня: – Будь осторожен, мой друг. Теперь все дороги ведут к тебе.
Мы расстались и, не оглядываясь, вышли с разных концов переулка. Казалось, я отравлен вонью, тяжестью пыток, выпавших на долю Кида, и дружбой заплечных дел мастера.
* * *
Головы преступников, торчащие на кольях вокруг тюрьмы, казалось, улыбаются мне одному. Их остановившиеся взгляды напомнили мне о юноше, которого я увидел однажды в переполненной таверне. Ни один из нас не сказал ни слова, не сделал движения навстречу, но мы знали, что сойдемся этой ночью. Так и было, он увел меня из той таверны, и ночь была сладка.
Я шел дальше, головы ухмылялись мне вслед, и я не мог стряхнуть мысль о том, как мой язык блуждает по их разлагающимся ртам. Тюремщик был прав. Из множества людей, кого я мог предать, есть лишь один, чья жизнь могла, пусть на время, выкупить мою. Я гадал, известно ли ему о моей беде, просчитал ли он ход моих мыслей и не раздумывает ли уже сейчас, пока не поздно, нанести первый удар.
* * *
В тени собора Святого Павла есть книги на любой вкус и настроение. Поэзия, проза, песни и сонеты соседствуют с молитвенниками и назидательными сказками. Дамские романы, перевязанные кружевными ленточками под цвет нижнего белья, лежат вперемешку с руководствами для мужчин и сухой теологией. Баллады, по полпенни штука, уродливые гравюры, годные разве что украсить клетушку школяра, скучающего по дому. Болезни лошадей, людей, собак и государств. Как растить детей и просо, как вызывать смех и Дьявола. Описания чудовищных вещей и невероятных преступлений. Итальянские картинки, которые можно смотреть только джентльменам. Здесь найдется все, если только знать, где искать.
Книжные лавки, окаймляющие церковный двор, так же разнообразны, как их товар. Простые палатки, скромные лотки, увешанные брошюрами, и целые трехэтажные дома, набитые сотнями томов. Улей, кишащий ученостью под стать Александрии. Книгоиздателей и печатников осаждают авторы; одни пресмыкаются в надежде пропихнуть свои вирши в станок, другие высокомерно сетуют на невежество торговцев, их привередливость и ничтожные тиражи.
Над каждой дверью болтаются размалеванные доски с таинственными надписями: «Полумесяц» и «Рука», «Святой Дух» и «Святой Агнец», «Голова Быка», «Голова Епископа», «Песьеглав» и «Главенство». Если нужно без следа затеряться, лучше места в Лондоне нет. Ханжи и фаты, скитальцы и вельможи, девицы и старики толкутся здесь бок о бок, и никто не выделяется из толпы.
Книжные лотки, что сгрудились посреди двора, в тот день были открыты с семи утра. Было за полдень, и часы, проведенные за прилавком, отпечатались на лицах книготорговцев. Несмотря на скопление народа, торговля шла вяло. Лоточники закатывали глаза, вздыхали, кривились и вполголоса переговаривались между собой, бросая вокруг настороженные взгляды. Время от времени кто-нибудь внезапно прерывал беседу, чтобы вклиниться между праздными книголюбами. На головы тех, кто листал книги, ничего не покупая, сыпались невысказанные проклятия.
Я искал Томаса Блейза, моего самого давнего и близкого друга, актера, который мнил себя поэтом. Блейз публиковал стихи, от которых взвыл бы и пес, умей он читать. Мало ему было считаться одним из лучших актеров Лондона – он лип к миру поэзии, надеясь до костей пропитаться талантом и всучить читателю собственную стряпню. Где еще искать рифмоплета-неудачника, как не среди книг? Я скоро заметил его, увлеченного беседой с важным седеющим ученым мужем. Я подвинулся ближе и стал слушать. Последний бушевал:
– Я не обязан покупать книгу только потому, что положил на нее руку!
У Блейза длинное лицо, крупные зубы и высокий лоб, увенчанный вопросительным знаком челки. За темные глаза и высокие скулы его прозвали Гадюкой – но больше в насмешку над его мягким характером, чем над мрачной внешностью. Он обнажил зубы в улыбке и наклонился к покупателю.
– С этим не поспоришь. – Улыбка стала шире; Блейз повысил голос, как это умеют только актеры, привлекая внимание публики на церковном дворе. Продавцы и покупатели стали оборачиваться. – На свете множество прекрасных книг. – Он принял устрашающий вид и поднял знакомый томик поэзии в зеленом переплете. То были его собственные стихи – единственная публикация моего друга. – Могу я узнать, чем именно эта книга заставила вас пренебречь ею?
Старик, пыхтя, отступил назад, раздумывая, как бы отвертеться от назойливых расспросов:
– Я уже сказал – особенно ничем. Может, это из-за цвета обложки.
Блейз осмотрел книгу, выставил ее на свет, картинно увернувшись от переполошившегося лоточника, чьей собственностью она была. В собирающейся толпе раздались смешки. В иной день я присоединился бы к веселью, но теперь не понимал, как он мог шутить, когда Кид изувечен, а по его лучшему другу скучает Ньюгейт. Я злился все больше, слушая, как он обращается к публике:
– Что же не так с этой обложкой?
Ученый муж снова попятился, но тут почувствовал, что окружен плотным кольцом толпы:
– Она довольно темная, я предпочитаю цвета поярче. – Он было повернулся, но никто не уступил ему дорогу.
Блейз поднял свои большие руки за его спиной, как если бы, объятый гневом, хотел схватить невежу за ворот и швырнуть через весь двор, затем опустил их по-театральному медленно, изображая немыслимыми гримасами, что едва сдерживает себя. Публика захохотала. Старик повернулся к своему мучителю, словно ошпаренный, но Блейз снова имел вид сдержанный и уязвленный:
– Я видел, как вы открыли книгу, прежде чем положить ее назад. Вы пролистнули страницу, возвели очи и затем захлопнули ее довольно резко. На вашем лице было выражение, выражение… – Он запнулся – …выражение, которого я не могу описать.
Взгляд старика был полон страдания.
– Тогда, может быть, печать. Буквы довольно мелкие, а я уже в зрелом возрасте. Или этот автор не смог описать всего, что хотел.
Толпа встретила подобную контратаку смехом. Блейз принял удар и схватился за грудь, словно раненный в самое сердце.
– Сэр, – сказал он, когда веселье улеглось, – я желаю подарить вам эту книгу.
Старик отшатнулся:
– Я не могу принять подарок от незнакомца.
– Автор ни к чему не принуждает вас, кроме как прочитать ее.
Собеседник принял вид, что как раз этого он и боится больше всего. Кто-то крикнул:
– Ты уже достаточно наигрался с этим бедолагой, не нужно мучить его еще и поэзией.
Раздался громогласный хохот, и тень непритворного раздражения пробежала по лицу моего друга. Он быстро оправился и поднял руку, предупреждая новые реплики остряков.
– Стало быть, вы частый гость здесь, у Святого Павла? – Тот осторожно кивнул. – Я здесь также каждый день, роюсь в книгах. При нашей следующей встрече вы сможете мне рассказать, что думаете об этой книге и мудро ли было пройти мимо…
Наверное, он заметил меня краем глаза или почувствовал тяжесть моего взгляда, ибо прервал свою болтовню на полуслове. Он обернулся, как будто его окликнули, и наши глаза встретились.
– Кит, – беззвучно произнесли его губы. Я никогда не видел его таким бледным. Казалось, что он нездоров. Забыв о развлечении, Блейз растолкал толпу и пошел ко мне, словно вдруг очнувшись от сна.
За его спиной лавочник требовал со старца деньги. Тот настаивал, что книга подарена ему самим автором. Спор пожилых педантов никого уже не интересовал, и толпа стала быстро редеть.
Блейз, не подозревая о спектакле у себя за спиной, неотрывно смотрел на меня.
– Я думал, ты пропал.
– Недалеко до того.
Он положил руку мне на плечо – первое дружелюбное прикосновение после той ночи в Скедбери. Я тоже поднял руку и коротко дотронулся до него. В его взгляде было понимание, страх и любовь, в которой я напрасно усомнился.
– Пожалуй, лучше, чтобы нас не видели вместе, – сказал я, вспомнив, что находиться рядом со мной опасно.
Блейз убрал руку:
– Может быть, но я рад, что ты пришел ко мне. Идем. В Лондоне полно мест, где мы будем наедине.
* * *
Мы шли сырой и тенистой аллеей, ведущей к кладбищенской часовне. Я знал, куда направляется Блейз – к Слепому Ворчуну, в его крохотный, тускло освещенный книжный магазинчик. Потеряв зрение, старик продолжал с успехом вести дела по памяти.
Ходили слухи, будто он прячет у себя в тайном месте золото, и все соглашались, что однажды его наверняка обчистят, но напротив – у старика редко пропадала хоть одна книга. Казалось, воры обходят его лавку стороной. Потолок был увешан колокольчиками, звенящими при каждом шаге по неверным половицам. На полу высились колонны книг, в которых хозяин легко ориентировался – чего не скажешь о посетителях. У Ворчуна был компаньон, умный пес Гектор – он приветствовал каждого входящего глухим рычанием, одновременно предупреждая о том, что ждет глупца, задумавшего побеспокоить его хозяина.
Пес и старик были талисманом книготорговцев – они олицетворяли собачью преданность и победу над временем. Собратья всегда приходили ему на выручку, хотя Блейз утверждал, будто они с собакой в сговоре и бесстыдно воруют лучшие книги прямо под невидящим взором хозяина. Мы вместе частенько навещали эту лавку и хорошо знали старика, но я сомневался, что это подходящее место для уединенного разговора. Я нагнулся к Блейзу и прошептал:
– У слепых острый слух.
– И рот на замке. – Ворчун устремил на нас свои бельма. – Идите в мою комнату и секретничайте там, ежели не хотите, чтобы я слышал.
– При всем уважении. – Блейз прикоснулся к его руке, и я заметил, что Гектор не подал голоса. – Есть вещи, которые лучше не слышать.
Старик вздохнул:
– И все же вы приносите их в мою лавку…
* * *
В задней комнате было темно и пахло плесенью, повсюду штабелями громоздились книги. Я споткнулся обо что-то в полумраке, и мой меч скользнул по шаткой колонне томов. Я выругался и остановил было ее падение ладонью. Еще секунду она простояла, колеблясь, а затем под хохот Блейза с грохотом рухнула, превратившись в бесформенную кучу книг. Раздался лай, а Ворчун заорал:
– Эй вы там, осторожнее! Все книги разобраны по порядку!
– Ничего страшного, – отозвался Блейз, – мы разложим заново, прежде чем уйти.
Из лавки донеслось ворчание, затем пес и старик успокоились, и мы остались в тишине.
Мы сели рядом на кровати, не касаясь друг друга – только раз Блейз притронулся к моей руке.
Я первым принялся выкладывать дурные вести. Рассказал о спешном вызове из дома Уолсингема, о допросе в Совете, неожиданном освобождении и о том, что узнал от тюремщика. Я умолчал лишь о последнем ужине в Скедбери, ведь того, что может привести тебя на виселицу, не стоит доверять даже самым близким друзьям. Блейз качал головой, в ужасе от услышанного. Но когда под конец я дошел до совета тюремщика бежать в Шотландию, он вдруг ободрился и, смеясь, сказал:
– Лучше уж виселица, чем эта жалкая страна.
Я оборвал его:
– Может дойти и до этого.
Он извинился, все еще продолжая посмеиваться, а к извинениям прибавил следующее:
– Я оставался в Лондоне все время, пока тебя не было. Из-за Чумы все так дрожали за свои жизни, что скоро мы стали подшучивать над самой Смертью. Мы собирались веселой компанией и пили за нее каждый вечер. Я так и не встретил ее, но многим из моих собутыльников старуха нанесла визит. Я приучился насмехаться над ней и до сих пор не отвык.
Видно, он готов был пуститься в свои чумные байки, но у меня не было времени выслушивать перечень погибших и чудом спасшихся. Тот урожай был собран, тогда как надо мной серп только занесен. Я прервал его:
– Воспоминания потом. Мне нужно разобраться в том, что происходит. Кто, по-твоему, мог написать этот пасквиль?
Блейз поднял на меня свои карие глаза и вздохнул. Уперев локти в тощие колени, он подался вперед, обхватил руками голову и уставился в пол. Темная шевелюра скрыла от меня его лицо. Он начал рассказывать:
– О тебе зашептались сразу, как только листок появился на двери Голландской церкви. Многие считали тебя героем. Ты знаешь, как это бывает во время мора. Как раз тогда прошел слух, будто Чума не просачивается из-под земли, как болотный газ, и не витает в воздухе, как споры, но ее выпускает на улицы пришлая рука. Твое имя вполголоса произносили в каждой таверне и на каждом углу.
Мне стало трудно дышать. Шпионы Королевы повсюду, и уличная болтовня может быстро привести в застенок.
– И тебе не пришло в голову послать за мной?
Блейз помотал головой:
– Я хотел дать тебе знать, но это оказалось не так-то просто. У меня не было денег, не было лошади – как и у всех, кто меня окружал.
– Ты мог занять денег, украсть лошадь. Я бы сделал это для тебя.
Разогнувшись, он взглянул мне в глаза:
– Ты оставил меня в городе, зараженном Чумой, ожидать смерти в любую минуту, а сам отдыхал в безопасности и уюте. – Голос его задрожал. – Тебе не пришло в голову, что, вернувшись, ты мог найти меня в какой-нибудь безвестной канаве? Каждое утро я просыпался под звон колокола на повозке гробовщика. Они ездили по всему городу, собирая горы трупов. Ты бы видел ту поклажу. Мужчины и женщины друг на друге, старики обнимают молодых в таких позах, что при жизни могли бы стоить им доброго имени. С достойных дам, охранявших свою честь, как скупец золото, сорваны одежды, их плоть обнажена всему миру напоказ. И дети, накануне радовавшие своих родителей, кое-как впихнуты меж остальных. Возницы были пьяны, как и я, с утра до ночи.
Слова Блейза жалили больно, но я стряхнул их с себя.
– От этих испытаний я не мог бы тебя спасти. Уолсингем считает меня превосходным слугой, но вряд ли он дал бы мне отпуск, чтобы я привез себе свиту.
– О да, компания только помешала бы его удовольствию.
Я задумался, что могло быть ему известно. Мы посидели некоторое время в тишине, затем он продолжал:
– Так или иначе, не все так просто. Слухи расползаются, как пламя, начинается пожар. Ты бросаешься тушить его; когда кажется, что все погасил и опасности больше нет, вдруг видишь, что летящие искры снова разожгли его у тебя за спиной. Не успеешь оглянуться, как полыхает уже весь дом, а потом и вся улица. – Он покачал головой, представляя себе весь этот ад. – В общем, все считали тебя виновным в поклепе на иммигрантов, но превозносили тебя за это.
Я легко представил себе Блейза в центре пьяного дебоша в каком-нибудь кабаке – смакующего интерес, который могло привлечь к его персоне знакомство с такой печальной знаменитостью, как я.
– Блейз, – прошипел я, – иногда стоит быть поосторожнее.
Он выпрямился и повернулся ко мне, не веря, что я мог усомниться в его преданности.
1 2 3 4 5 6 7 8