Моцарт сел за клавесин и взял небольшое перо. До него доносилось ровное, спокойное дыхание жены. Теперь можно было начать.
Ре-ре-ре-ре… Прощаться было нелегко, но час настал. Он так боялся этого момента, что не смог придумать ничего лучшего, как сделать пару жалких набросков, чтобы хоть как-то преодолеть этот страх.
Слушать ночь, сидеть, молчать и бороться с выжигающей душу скорбью, бороться. Должно быть, в этот момент он чувствовал ее, Смерть.
Зазвучала тяжелая, мрачная мелодия, будто сами по себе, стали появляться звуки. Зловещим вихрем они поднялись откуда-то из глубин. Мучение и избавление, мучение и легкость, мучение и злорадство – главное сейчас выдержать эту борьбу и ничего не упустить. Шумные оргии, отчаяние обманутых женщин и насмешливый голос дона Джованни.
Моцарт склонился над листом бумаги, пододвинул свечу. Перо в его руке взметнулось с легкостью, а он сидел неподвижно, словно не смел шелохнуться до самого конца…
Они с Констанцией решили пошутить и поводить всех за нос. Они переводили разговор с одной темы на другую, делая все возможное, чтобы об опере даже не упомянули. У них было совсем мало времени, чтобы договориться о деталях, но им и не нужны были лишние слова: Вольфганг и Констанция отлично понимали друг друга и абсолютно не переживали по этому поводу. Достаточно было лишь намека, чтобы направить разговор в нужное русло, и все получилось.
Моцарт заставил Констанцию ждать. А поэтому, да, именно поэтому ему стало намного легче, когда она встретила его без единого упрека. Она была счастлива, что они проведут этот вечер вместе, словно влюбленная пара, пригласившая гостей к себе домой. Констанция вела себя как настоящая хозяйка и, казалось, не собиралась уступать эту роль Йозефе Душек. Бедняжка Йозефа! В этот вечер она была какой-то рассеянной. Может быть, просто растерялась из-за неожиданного приезда гостей?
Да и Джакомо Казанова был удивительно сдержан, хотя Констанция не раз пыталась заговорить с ним о его путешествиях по Европе.
– Ну расскажите же нам о своих путешествиях, прошу вас! – умоляла его Констанция. Но Казанова не поддавался, будто эти путешествия, о которых ходили невероятные слухи, были сплошной выдумкой. А что, если так оно и было – сплошные выдумки и ничего больше?
Джакомо Казанова легко мог выдумать все это. Хотя, судя по его работе в театре, он действительно объездил немало стран. Только человек, повидавший мир, мог так хорошо разбираться в тонкостях постановки. Только тот, кто лицезрел выступления на лучших сценах мира, мог обладать столь изысканным вкусом, так уверенно судить о мелочах.
А что же Анна Мария? Как Моцарт и предполагал, она без труда нашла общий язык с Констанцией. Да и разве можно себе представить, чтобы веселый, отзывчивый и к тому же благоразумный человек не поладил с Констанцией? Это было невообразимо. Правда, отец так и не смог полюбить свою невестку. Во время последнего визита в Вену он протянул Констанции руку и принялся расхваливать шикарный венский быт и успех сына. Но даже тогда он не смог найти с ней общего языка. Отец не хотел идти на уступки, хотя после стольких лет это уже не имело никакого значения. Бороться, побеждать, доказывать свою правоту – в этом чувствовалась какая-то безысходность. Остатки упрямства, отголоски детства, безразличие. Мусор. И над этим мусором отец трясся до последней минуты. Он не мог жить без этого мусора, не мог с ним расстаться до конца своих дней.
Не стоило прислушиваться. Лучше сидеть молча, поближе пододвинуть свечу. Нужно писать! Когда приходило вдохновение, все шло само собой, до самого конца. Не нужно вслушиваться, лучше сидеть неподвижно. Если бы только можно было ни о чем не Думать, слиться с нотами воедино, чтобы они защитили его от всех напастей! Но в звуках не было ни капли тепла или покоя. Они причиняли боль, мучения, неслись, словно стая безумцев, сметая все на своем пути. Добыть трофей, поймать их – все напрасно. Каждый раз Моцарт видел перед собой их чужие, отталкивающие образы, пустившиеся в неистовую пляску по велению творца.
Моцарт стал писать. Он писал… Это было прощание в нотах, да, он прощался. Решительное, громкое прощание с умирающим. Этот вихрь напоминал шум у плотины на Влтаве. Маэстро вслушивался в эти звуки долгими одинокими ночами в трактире. Все кончено, все позади, ноты, такты, их вихрь и влекущие за собой голоса. Влекущие го-ло-са. Он поклонился в последний раз. «Честь имею!» – маэстро прощался с отцом.
Часть 7
Глава 1
На следующий день после обеда Анна Мария ждала Паоло. Моросил дождик. Тяжелые серые тучи медленно опускались с холмов на город. Едва ли прошел час с тех пор, как заходила настоятельница. Она хотела еще раз убедиться, что все в порядке, и напомнила о запрете покидать монастырь этим вечером. Монахини раньше, чем обычно, разошлись по своим кельям. Воцарилась зловещая тишина, как будто все притаились, чувствуя надвигавшуюся беду.
Придет ли Паоло? Может, он задержится во дворце? Может, синьор Джакомо даст ему пару важных поручений незадолго до начала спектакля? Графине не терпелось узнать, успел ли Моцарт закончить за ночь увертюру. Когда они с синьором Джакомо возвращались ночью в Прагу, Анна Мария говорила об этом. Казанова утверждал, что Моцарт специально весь вечер не вспоминал об увертюре. Наверное, ему не нравится, когда следят за его работой. Разве что Констанции, своей супруге, он разрешает быть свидетельницей его творчества. В музыке маэстро замкнут, своеобразен и горд, как бы весел и шутлив он ни был во всем остальном. В ответ Анна Мария достала из сумочки три листочка нотной бумаги и протянула их Казанове.
– Посмотрите, синьор Джакомо, – сказала графиня, – есть еще кое-кто, кроме Констанции, кому маэстро позволил взглянуть на свою увертюру.
Синьор Джакомо не мог поверить, что Моцарт подарил Анне Марии эти три листка. Однако Моцарт не подарил их. Он оставил эти листы, оставил на память – так решила для себя Анна Мария. Она ничего не сказала об этих нюансах, а продолжала наслаждаться сопением и вздохами синьора Джакомо. Тем самым он признавал свое заблуждение.
– Знаете, – сказал Казанова, – знаете, я еще никогда не встречался с человеком, который за такое короткое время не переставал бы удивлять меня. Кажется, что в Моцарте живет тысяча разных людей, которые даже не подозревают о существовании друг друга и никогда не встречались.
Синьор Джакомо взял в руки нотные листы и долго разбирал каракули. Затем внезапно сказал, что они ничего не стоят, потому что это просто нота ре, которая повторялась несколько раз. Ре-ре-ре-ре – истинный парад упрямых, повторявшихся ре. Казалось, что какой-то безумец без устали писал ее на бумаге. Второй лист тоже немногого стоил, потому что на нем была изображена всего лишь нотная гамма. Вверх и вниз, спад и подъем – мелодия напоминала повороты мельничного колеса. Анна Мария попросила Казанову напеть для нее написанное. Он всего лишь свистнул, жалко продудел сухими губами, так что мелодия напоминала шум ветра.
Казанова утверждал, что все это никак не связано с увертюрой, но графиня настаивала, что в этих набросках был ее остов.
– Тогда увертюра состоит только из ре-ре-ре-ре, – решительно заявила Анна Мария, – тогда она состоит из тысячи ре и шума ветра. Я верю, что Моцарт создаст из этого увертюру.
Этим вечером синьор Джакомо сказал ей, что скоро они услышат, чьи предсказания сбудутся, его или ее. Однако Анна Мария слишком поздно, уже в монастыре, вспомнила, что не сможет насладиться премьерой и поэтому ей не удастся услышать увертюру, по крайней мере в ближайшее время.
Весь предыдущий день графиня думала о том, как бы обойти запрет. После долгих размышлений пришлось ухватиться за одну-единственную идею, за безрассудно отчаянный план. Хотя, если быть честной, она не верила, что задуманное удастся осуществить. Для этого нужен Паоло. Если он сможет прийти к ней, то Анна Мария посвятит его в свой план. Тогда он примет решение, готов ли он помочь графине.
Дождь стал сильнее. Только бы он не помешал Паоло прийти! Как бы ей хотелось сидеть сейчас во дворце и беседовать с синьором Джакомо о предстоящем представлении! Чем он был занят? Несомненно, он спал немного дольше, чем обычно. Может, проспал все утро, что не удивительно после всей проделанной работы. Но сейчас, незадолго до представления, наверное, и его охватило волнение – слабый, возрастающий жар, который чувствовала теперь даже она, Анна Мария.
События последних дней вызывали у нее беспокойство, разжигали его и делали почти невыносимым. Ей даже стало казаться, что капли дождя отбивали такт для хоровода, который кружился все быстрее и быстрее. Дождь, вода. Да, странно, что графине захотелось пить. Как же говорят, как это? Ах да, она изнывала от жажды. Так и говорят: она изнывала от жажды…
Тихо! Анна Мария услышала шаги. О Господи, это был Паоло! Он действительно смог прийти к ней. Как же она его отблагодарит? В тишине монастыря его прыжки по широкой лестнице походили на движения тяжелого, но быстрого животного, которого никто не должен видеть. Никто не должен его увидеть. Его никто не увидит!
Анна Мария быстро открыла дверь, затянула к себе Паоло и закрыла за ним дверь на замок, хотя и знала, что закрываться на замок было запрещено.
– Что случилось, Паоло? Что произошло? Давай же, рассказывай! Ты уже слышал увертюру?
Паоло с трудом переводил дыхание. Он снял свою темную шапку и опустил ворот плаща. Его лицо было мокрым от дождя, а волосы лежали густыми прядями.
– Увертюра готова. Переписчики до сих пор списывают ноты. Им придется работать до последней минуты.
– Они справятся, Паоло. Я уверена! Как синьор Джакомо? Что он делает?
– Он не выходит из дворца. Целый день сидит в салоне и читает.
– Что же он читает?
– Он снова и снова перечитывает текст оперы.
– Текст? Зачем же? Должно быть, синьор Джакомо уже выучил его наизусть.
– Сегодня напечатали и прислали книгу с текстом из типографии. На первой же странице написано, что автор текста синьор да Понте.
– Синьор да Понте… ах, я понимаю. Но что поделаешь? Разве его имя не нужно упоминать? В конце концов, текст оперы действительно написал он.
– Он написал большую часть либретто, госпожа. Однако он написал не все. В книге не указано, что синьор Джакомо тоже работал над либретто.
– А, синьор Джакомо обижен из-за этого недоразумения, ведь так?
– Нет, не совсем. Синьор Джакомо говорит, что перечитывает либретто, чтобы понять, какие странные люди поучаствовали в этом событии.
– Странные люди?
– Да, так сказал синьор Джакомо. Несколько раз. Я полагаю, госпожа, что синьор Джакомо не может понять либретто. Он уже не знает наверняка, что написал он сам, а что – синьор да Понте.
– Бедняжка, теперь он еще станет думать об этом. Скажи-ка, где Моцарт? Он снова в городе?
– Около полудня он прибыл вместе с супругой и госпожой Душек в гостиницу «У трех львов».
– Констанция тоже приехала? Она придет на спектакль?
– Господин Моцарт настоял на том, чтобы она тоже посмотрела премьеру. Она будет сидеть в главной ложе вместе с директором Бондини и четой Душеков.
– В главной ложе. Да, там ей будет хорошо… Там будут все, соберется вся наша компания…
– Да, госпожа.
– Только я, Анна Мария, графиня Пахта, не смогу посмотреть оперу. Я прижму свое горящее лицо к окну здесь, наверху, чтобы расслышать, в шуме дождя несколько нот… О чем это я? Это так ужасно!
– Госпожа, я не знаю, как вам помочь. Если бы это было в моих силах, я сделал бы все, чтобы вы могли посмотреть оперу. Я сделал бы все возможное.
Анна Мария быстро посмотрела на Паоло. Да, он говорил серьезно. Он все бы сделал, чтобы помочь ей. Его губы слегка дрожали, капли скатывались по шее и собирались в тонкую струйку. Анна Мария медленно подошла к Паоло и расстегнула его плащ. Пуговица за пуговицей. Затем взяла из его рук шапку и помогла снять плащ. Графиня бросила плащ и шапку на постель и взяла Паоло за руку. Подвела его к стулу. Когда он сел, Анна Мария достала полотенце и стала медленно сушить его волосы.
– Ты можешь помочь мне, Паоло. Только ты можешь помочь моему горю! Сегодня утром я все спланировала. Все очень просто, но нам нужно держать язык за зубами. Никому нельзя говорить об этом.
– Скажите, что мне сделать, госпожа, и я это сделаю.
– Ты останешься здесь, Паоло, в моей комнате. Ляжешь в мою постель. Очень тихо. Я надену твою одежду и тайком, так, чтобы меня никто не узнал, проберусь в театр. Когда спектакль закончится, я вернусь сюда и мы снова поменяемся одеждой.
– Сторож узнает вас, госпожа.
– Я дам ему денег. Это я беру на себя.
– А в театре? Вы тоже никому не откроетесь?
– Я не буду снимать шапку и плащ и посмотрю спектакль с верхнего яруса.
– С верхнего яруса, с такого неудобного места?
– Да, там неудобно, но я буду на премьере. Другого выхода просто нет.
– Тогда так и поступим, госпожа.
– Ты согласен, Паоло?
– Да, госпожа. Я рад, что смогу вам помочь.
Паоло тотчас встал и медленно снял штаны, положил их на стул и лег в постель. Затем закрыл глаза. Анна Мария сняла платье и стала переодеваться. В самом конце она надела широкий плащ, подняла ворот и так собрала волосы, что шапка полностью их скрывала. Потом еще раз подошла к кровати.
– Паоло, я пойду. Не шевелись. Притворись, что ты спишь.
– Мне уже снятся сны, госпожа.
– Да, Паоло, спи, и пусть тебе приснится опера. Я скоро вернусь.
Анна Мария приоткрыла дверь, выглянула в коридор и отправилась в театр.
Глава 2
Хотя графиня хотела как можно быстрее оказаться в театре, она старалась идти медленно и вразвалку, как мужчина. Туфли Паоло были велики и натирали пятки – приходилось часто останавливаться, чтобы ноги немного отдохнули. Анна Мария успокоилась только тогда, когда заметила, что никто не обращал на нее внимания. Через некоторое время графиня стала смелее. Ей доставляла необычайное удовольствие возможность свободно ходить по городу, и при этом никто не гнался за ней. Раньше ей не хватало именно таких ощущений.
На Карловом мосту Анна Мария ненадолго остановилась и посмотрела в сторону монастыря. Если Паоло найдут, ее отец больше никогда не скажет ей ни слова и Анне Марии придется навсегда остаться в монастыре. От этой мысли дрожь пробежала по ее телу, и графиня еще ниже натянула шапку.
Чем ближе Анна Мария подходила к центру города, тем больше было беспорядка. Люди толпами проходили мимо, что-то напевая и разговаривая нарочито громко. Все шли на премьеру, так что зеваки со всех сторон окружили площадь, где находилось здание театра. Они смотрели на подъезжавшие кареты и толпу пешеходов, которая становилась все больше. Когда Анна Мария протиснулась сквозь толпу ко входу, ей показалось, что от предвкушения счастья было слышно биение ее сердца.
Улучив подходящий момент, графиня проскользнула мимо билетера и стремглав побежала вверх по крутой лестнице, ведущей к верхнему ярусу. Громкий голос осыпал ее проклятиями, однако Анна Мария одним прыжком преодолела несколько ступеней, Как быстро и ловко можно двигаться в таких штанах! Ей хотелось еще раз быстро сбежать вниз и снова взобраться вверх по лестнице. Опьяненная свободой движений, она за была об осторожности. Нужно быть повнимательнее. Это приключение доставило ей огромное удовольствие: Анна Мария даже и не догадывалась, как забавно будет переодеться в мужское платье!
На верхнем ярусе уже собралась толпа. Торговцы прокладывали себе путь сквозь тесно стоявшие группки людей и предлагали пиво, крендели и вино. Видимо, некоторые зрители были уже навеселе и снова и снова заводили какие-то песни. Остальные присоединялись к пению, как будто для сегодняшнего вечера было необходимо особое настроение. Анна Мария пробралась к выступу и схватилась за металлические прутья. Ложи тоже были давно заняты. Внизу, в партере, взад и вперед ходили франты, разодетые в пух и прах, пытаясь обратить на себя внимание дам, сидевших в ложах. В центральной ложе Анна Мария заметила Бондини, директора театра. Он разговаривал с Констанцией. Синьор Джакомо стоял рядом с ними и слушал Йозефу Душек, которая в этот момент указывала на потолок. Анне Марии пришлось отвернуться, чтобы ее никто не узнал. Однако ей не стоило беспокоиться, потому что ее никто не заметил. Эта одежда делала графиню неузнаваемой. Даже торговцы подходили к ней, словно она действительно была мужчиной. Может, заказать кружку пива и крендель всего одним жестом, как это делают другие? Нет, нельзя рисковать, хотя графиня была не прочь испробовать такие мужские движения.
Снизу, из партера, доносился громкий шепот. Анна Мария наклонилась вперед и увидела, что служащие театра раздавали недавно переписанные ноты. Служащие казались кучкой привидений, которых послали, чтобы огласить начало представления.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Ре-ре-ре-ре… Прощаться было нелегко, но час настал. Он так боялся этого момента, что не смог придумать ничего лучшего, как сделать пару жалких набросков, чтобы хоть как-то преодолеть этот страх.
Слушать ночь, сидеть, молчать и бороться с выжигающей душу скорбью, бороться. Должно быть, в этот момент он чувствовал ее, Смерть.
Зазвучала тяжелая, мрачная мелодия, будто сами по себе, стали появляться звуки. Зловещим вихрем они поднялись откуда-то из глубин. Мучение и избавление, мучение и легкость, мучение и злорадство – главное сейчас выдержать эту борьбу и ничего не упустить. Шумные оргии, отчаяние обманутых женщин и насмешливый голос дона Джованни.
Моцарт склонился над листом бумаги, пододвинул свечу. Перо в его руке взметнулось с легкостью, а он сидел неподвижно, словно не смел шелохнуться до самого конца…
Они с Констанцией решили пошутить и поводить всех за нос. Они переводили разговор с одной темы на другую, делая все возможное, чтобы об опере даже не упомянули. У них было совсем мало времени, чтобы договориться о деталях, но им и не нужны были лишние слова: Вольфганг и Констанция отлично понимали друг друга и абсолютно не переживали по этому поводу. Достаточно было лишь намека, чтобы направить разговор в нужное русло, и все получилось.
Моцарт заставил Констанцию ждать. А поэтому, да, именно поэтому ему стало намного легче, когда она встретила его без единого упрека. Она была счастлива, что они проведут этот вечер вместе, словно влюбленная пара, пригласившая гостей к себе домой. Констанция вела себя как настоящая хозяйка и, казалось, не собиралась уступать эту роль Йозефе Душек. Бедняжка Йозефа! В этот вечер она была какой-то рассеянной. Может быть, просто растерялась из-за неожиданного приезда гостей?
Да и Джакомо Казанова был удивительно сдержан, хотя Констанция не раз пыталась заговорить с ним о его путешествиях по Европе.
– Ну расскажите же нам о своих путешествиях, прошу вас! – умоляла его Констанция. Но Казанова не поддавался, будто эти путешествия, о которых ходили невероятные слухи, были сплошной выдумкой. А что, если так оно и было – сплошные выдумки и ничего больше?
Джакомо Казанова легко мог выдумать все это. Хотя, судя по его работе в театре, он действительно объездил немало стран. Только человек, повидавший мир, мог так хорошо разбираться в тонкостях постановки. Только тот, кто лицезрел выступления на лучших сценах мира, мог обладать столь изысканным вкусом, так уверенно судить о мелочах.
А что же Анна Мария? Как Моцарт и предполагал, она без труда нашла общий язык с Констанцией. Да и разве можно себе представить, чтобы веселый, отзывчивый и к тому же благоразумный человек не поладил с Констанцией? Это было невообразимо. Правда, отец так и не смог полюбить свою невестку. Во время последнего визита в Вену он протянул Констанции руку и принялся расхваливать шикарный венский быт и успех сына. Но даже тогда он не смог найти с ней общего языка. Отец не хотел идти на уступки, хотя после стольких лет это уже не имело никакого значения. Бороться, побеждать, доказывать свою правоту – в этом чувствовалась какая-то безысходность. Остатки упрямства, отголоски детства, безразличие. Мусор. И над этим мусором отец трясся до последней минуты. Он не мог жить без этого мусора, не мог с ним расстаться до конца своих дней.
Не стоило прислушиваться. Лучше сидеть молча, поближе пододвинуть свечу. Нужно писать! Когда приходило вдохновение, все шло само собой, до самого конца. Не нужно вслушиваться, лучше сидеть неподвижно. Если бы только можно было ни о чем не Думать, слиться с нотами воедино, чтобы они защитили его от всех напастей! Но в звуках не было ни капли тепла или покоя. Они причиняли боль, мучения, неслись, словно стая безумцев, сметая все на своем пути. Добыть трофей, поймать их – все напрасно. Каждый раз Моцарт видел перед собой их чужие, отталкивающие образы, пустившиеся в неистовую пляску по велению творца.
Моцарт стал писать. Он писал… Это было прощание в нотах, да, он прощался. Решительное, громкое прощание с умирающим. Этот вихрь напоминал шум у плотины на Влтаве. Маэстро вслушивался в эти звуки долгими одинокими ночами в трактире. Все кончено, все позади, ноты, такты, их вихрь и влекущие за собой голоса. Влекущие го-ло-са. Он поклонился в последний раз. «Честь имею!» – маэстро прощался с отцом.
Часть 7
Глава 1
На следующий день после обеда Анна Мария ждала Паоло. Моросил дождик. Тяжелые серые тучи медленно опускались с холмов на город. Едва ли прошел час с тех пор, как заходила настоятельница. Она хотела еще раз убедиться, что все в порядке, и напомнила о запрете покидать монастырь этим вечером. Монахини раньше, чем обычно, разошлись по своим кельям. Воцарилась зловещая тишина, как будто все притаились, чувствуя надвигавшуюся беду.
Придет ли Паоло? Может, он задержится во дворце? Может, синьор Джакомо даст ему пару важных поручений незадолго до начала спектакля? Графине не терпелось узнать, успел ли Моцарт закончить за ночь увертюру. Когда они с синьором Джакомо возвращались ночью в Прагу, Анна Мария говорила об этом. Казанова утверждал, что Моцарт специально весь вечер не вспоминал об увертюре. Наверное, ему не нравится, когда следят за его работой. Разве что Констанции, своей супруге, он разрешает быть свидетельницей его творчества. В музыке маэстро замкнут, своеобразен и горд, как бы весел и шутлив он ни был во всем остальном. В ответ Анна Мария достала из сумочки три листочка нотной бумаги и протянула их Казанове.
– Посмотрите, синьор Джакомо, – сказала графиня, – есть еще кое-кто, кроме Констанции, кому маэстро позволил взглянуть на свою увертюру.
Синьор Джакомо не мог поверить, что Моцарт подарил Анне Марии эти три листка. Однако Моцарт не подарил их. Он оставил эти листы, оставил на память – так решила для себя Анна Мария. Она ничего не сказала об этих нюансах, а продолжала наслаждаться сопением и вздохами синьора Джакомо. Тем самым он признавал свое заблуждение.
– Знаете, – сказал Казанова, – знаете, я еще никогда не встречался с человеком, который за такое короткое время не переставал бы удивлять меня. Кажется, что в Моцарте живет тысяча разных людей, которые даже не подозревают о существовании друг друга и никогда не встречались.
Синьор Джакомо взял в руки нотные листы и долго разбирал каракули. Затем внезапно сказал, что они ничего не стоят, потому что это просто нота ре, которая повторялась несколько раз. Ре-ре-ре-ре – истинный парад упрямых, повторявшихся ре. Казалось, что какой-то безумец без устали писал ее на бумаге. Второй лист тоже немногого стоил, потому что на нем была изображена всего лишь нотная гамма. Вверх и вниз, спад и подъем – мелодия напоминала повороты мельничного колеса. Анна Мария попросила Казанову напеть для нее написанное. Он всего лишь свистнул, жалко продудел сухими губами, так что мелодия напоминала шум ветра.
Казанова утверждал, что все это никак не связано с увертюрой, но графиня настаивала, что в этих набросках был ее остов.
– Тогда увертюра состоит только из ре-ре-ре-ре, – решительно заявила Анна Мария, – тогда она состоит из тысячи ре и шума ветра. Я верю, что Моцарт создаст из этого увертюру.
Этим вечером синьор Джакомо сказал ей, что скоро они услышат, чьи предсказания сбудутся, его или ее. Однако Анна Мария слишком поздно, уже в монастыре, вспомнила, что не сможет насладиться премьерой и поэтому ей не удастся услышать увертюру, по крайней мере в ближайшее время.
Весь предыдущий день графиня думала о том, как бы обойти запрет. После долгих размышлений пришлось ухватиться за одну-единственную идею, за безрассудно отчаянный план. Хотя, если быть честной, она не верила, что задуманное удастся осуществить. Для этого нужен Паоло. Если он сможет прийти к ней, то Анна Мария посвятит его в свой план. Тогда он примет решение, готов ли он помочь графине.
Дождь стал сильнее. Только бы он не помешал Паоло прийти! Как бы ей хотелось сидеть сейчас во дворце и беседовать с синьором Джакомо о предстоящем представлении! Чем он был занят? Несомненно, он спал немного дольше, чем обычно. Может, проспал все утро, что не удивительно после всей проделанной работы. Но сейчас, незадолго до представления, наверное, и его охватило волнение – слабый, возрастающий жар, который чувствовала теперь даже она, Анна Мария.
События последних дней вызывали у нее беспокойство, разжигали его и делали почти невыносимым. Ей даже стало казаться, что капли дождя отбивали такт для хоровода, который кружился все быстрее и быстрее. Дождь, вода. Да, странно, что графине захотелось пить. Как же говорят, как это? Ах да, она изнывала от жажды. Так и говорят: она изнывала от жажды…
Тихо! Анна Мария услышала шаги. О Господи, это был Паоло! Он действительно смог прийти к ней. Как же она его отблагодарит? В тишине монастыря его прыжки по широкой лестнице походили на движения тяжелого, но быстрого животного, которого никто не должен видеть. Никто не должен его увидеть. Его никто не увидит!
Анна Мария быстро открыла дверь, затянула к себе Паоло и закрыла за ним дверь на замок, хотя и знала, что закрываться на замок было запрещено.
– Что случилось, Паоло? Что произошло? Давай же, рассказывай! Ты уже слышал увертюру?
Паоло с трудом переводил дыхание. Он снял свою темную шапку и опустил ворот плаща. Его лицо было мокрым от дождя, а волосы лежали густыми прядями.
– Увертюра готова. Переписчики до сих пор списывают ноты. Им придется работать до последней минуты.
– Они справятся, Паоло. Я уверена! Как синьор Джакомо? Что он делает?
– Он не выходит из дворца. Целый день сидит в салоне и читает.
– Что же он читает?
– Он снова и снова перечитывает текст оперы.
– Текст? Зачем же? Должно быть, синьор Джакомо уже выучил его наизусть.
– Сегодня напечатали и прислали книгу с текстом из типографии. На первой же странице написано, что автор текста синьор да Понте.
– Синьор да Понте… ах, я понимаю. Но что поделаешь? Разве его имя не нужно упоминать? В конце концов, текст оперы действительно написал он.
– Он написал большую часть либретто, госпожа. Однако он написал не все. В книге не указано, что синьор Джакомо тоже работал над либретто.
– А, синьор Джакомо обижен из-за этого недоразумения, ведь так?
– Нет, не совсем. Синьор Джакомо говорит, что перечитывает либретто, чтобы понять, какие странные люди поучаствовали в этом событии.
– Странные люди?
– Да, так сказал синьор Джакомо. Несколько раз. Я полагаю, госпожа, что синьор Джакомо не может понять либретто. Он уже не знает наверняка, что написал он сам, а что – синьор да Понте.
– Бедняжка, теперь он еще станет думать об этом. Скажи-ка, где Моцарт? Он снова в городе?
– Около полудня он прибыл вместе с супругой и госпожой Душек в гостиницу «У трех львов».
– Констанция тоже приехала? Она придет на спектакль?
– Господин Моцарт настоял на том, чтобы она тоже посмотрела премьеру. Она будет сидеть в главной ложе вместе с директором Бондини и четой Душеков.
– В главной ложе. Да, там ей будет хорошо… Там будут все, соберется вся наша компания…
– Да, госпожа.
– Только я, Анна Мария, графиня Пахта, не смогу посмотреть оперу. Я прижму свое горящее лицо к окну здесь, наверху, чтобы расслышать, в шуме дождя несколько нот… О чем это я? Это так ужасно!
– Госпожа, я не знаю, как вам помочь. Если бы это было в моих силах, я сделал бы все, чтобы вы могли посмотреть оперу. Я сделал бы все возможное.
Анна Мария быстро посмотрела на Паоло. Да, он говорил серьезно. Он все бы сделал, чтобы помочь ей. Его губы слегка дрожали, капли скатывались по шее и собирались в тонкую струйку. Анна Мария медленно подошла к Паоло и расстегнула его плащ. Пуговица за пуговицей. Затем взяла из его рук шапку и помогла снять плащ. Графиня бросила плащ и шапку на постель и взяла Паоло за руку. Подвела его к стулу. Когда он сел, Анна Мария достала полотенце и стала медленно сушить его волосы.
– Ты можешь помочь мне, Паоло. Только ты можешь помочь моему горю! Сегодня утром я все спланировала. Все очень просто, но нам нужно держать язык за зубами. Никому нельзя говорить об этом.
– Скажите, что мне сделать, госпожа, и я это сделаю.
– Ты останешься здесь, Паоло, в моей комнате. Ляжешь в мою постель. Очень тихо. Я надену твою одежду и тайком, так, чтобы меня никто не узнал, проберусь в театр. Когда спектакль закончится, я вернусь сюда и мы снова поменяемся одеждой.
– Сторож узнает вас, госпожа.
– Я дам ему денег. Это я беру на себя.
– А в театре? Вы тоже никому не откроетесь?
– Я не буду снимать шапку и плащ и посмотрю спектакль с верхнего яруса.
– С верхнего яруса, с такого неудобного места?
– Да, там неудобно, но я буду на премьере. Другого выхода просто нет.
– Тогда так и поступим, госпожа.
– Ты согласен, Паоло?
– Да, госпожа. Я рад, что смогу вам помочь.
Паоло тотчас встал и медленно снял штаны, положил их на стул и лег в постель. Затем закрыл глаза. Анна Мария сняла платье и стала переодеваться. В самом конце она надела широкий плащ, подняла ворот и так собрала волосы, что шапка полностью их скрывала. Потом еще раз подошла к кровати.
– Паоло, я пойду. Не шевелись. Притворись, что ты спишь.
– Мне уже снятся сны, госпожа.
– Да, Паоло, спи, и пусть тебе приснится опера. Я скоро вернусь.
Анна Мария приоткрыла дверь, выглянула в коридор и отправилась в театр.
Глава 2
Хотя графиня хотела как можно быстрее оказаться в театре, она старалась идти медленно и вразвалку, как мужчина. Туфли Паоло были велики и натирали пятки – приходилось часто останавливаться, чтобы ноги немного отдохнули. Анна Мария успокоилась только тогда, когда заметила, что никто не обращал на нее внимания. Через некоторое время графиня стала смелее. Ей доставляла необычайное удовольствие возможность свободно ходить по городу, и при этом никто не гнался за ней. Раньше ей не хватало именно таких ощущений.
На Карловом мосту Анна Мария ненадолго остановилась и посмотрела в сторону монастыря. Если Паоло найдут, ее отец больше никогда не скажет ей ни слова и Анне Марии придется навсегда остаться в монастыре. От этой мысли дрожь пробежала по ее телу, и графиня еще ниже натянула шапку.
Чем ближе Анна Мария подходила к центру города, тем больше было беспорядка. Люди толпами проходили мимо, что-то напевая и разговаривая нарочито громко. Все шли на премьеру, так что зеваки со всех сторон окружили площадь, где находилось здание театра. Они смотрели на подъезжавшие кареты и толпу пешеходов, которая становилась все больше. Когда Анна Мария протиснулась сквозь толпу ко входу, ей показалось, что от предвкушения счастья было слышно биение ее сердца.
Улучив подходящий момент, графиня проскользнула мимо билетера и стремглав побежала вверх по крутой лестнице, ведущей к верхнему ярусу. Громкий голос осыпал ее проклятиями, однако Анна Мария одним прыжком преодолела несколько ступеней, Как быстро и ловко можно двигаться в таких штанах! Ей хотелось еще раз быстро сбежать вниз и снова взобраться вверх по лестнице. Опьяненная свободой движений, она за была об осторожности. Нужно быть повнимательнее. Это приключение доставило ей огромное удовольствие: Анна Мария даже и не догадывалась, как забавно будет переодеться в мужское платье!
На верхнем ярусе уже собралась толпа. Торговцы прокладывали себе путь сквозь тесно стоявшие группки людей и предлагали пиво, крендели и вино. Видимо, некоторые зрители были уже навеселе и снова и снова заводили какие-то песни. Остальные присоединялись к пению, как будто для сегодняшнего вечера было необходимо особое настроение. Анна Мария пробралась к выступу и схватилась за металлические прутья. Ложи тоже были давно заняты. Внизу, в партере, взад и вперед ходили франты, разодетые в пух и прах, пытаясь обратить на себя внимание дам, сидевших в ложах. В центральной ложе Анна Мария заметила Бондини, директора театра. Он разговаривал с Констанцией. Синьор Джакомо стоял рядом с ними и слушал Йозефу Душек, которая в этот момент указывала на потолок. Анне Марии пришлось отвернуться, чтобы ее никто не узнал. Однако ей не стоило беспокоиться, потому что ее никто не заметил. Эта одежда делала графиню неузнаваемой. Даже торговцы подходили к ней, словно она действительно была мужчиной. Может, заказать кружку пива и крендель всего одним жестом, как это делают другие? Нет, нельзя рисковать, хотя графиня была не прочь испробовать такие мужские движения.
Снизу, из партера, доносился громкий шепот. Анна Мария наклонилась вперед и увидела, что служащие театра раздавали недавно переписанные ноты. Служащие казались кучкой привидений, которых послали, чтобы огласить начало представления.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34