Возможно, ты видишь в нас врагов из-за того, что у нас очень дружная семья, а твоя семья распалась. – Под «распалась» она подразумевала развод. Она подразумевала мою маму во Флориде, которая всегда готова была меня поддержать и искренне радовалась за нас с Гэйбом, и отца в Нью-Йорке, который всегда был мне лучшим другом. Нет, не так. Она подразумевала просто развод. Если бы она стояла передо мной, я бы, наверное, двинула ей в причинное место. Она тем временем продолжила: – И еще, только не вздумай ей это говорить. Как прикажешь понимать, что твоя мать, даже приезжая сюда, не дает себе труда снять трубку и хотя бы с нами поздороваться? Это ненормально. Когда дети собираются пожениться, обмен телефонными звонками обязателен.
Насколько я знаю, телефон работает в обе стороны.
– Я понимаю ваши чувства, Ром, у моей матери есть заботы и кроме нашей будущей свадьбы. Здесь нет ничего личного. – У нее, знаете ли, своя жизнь во Флориде. Она не сидит целый день, считая, сколько раз я ее обидела. – Она просто не в курсе. У нас в семье не такие строгие правила, как у вас. – Не все в мире крутится вокруг тебя, ты, паршивое, эгоистичное, неврастеничное недоразумение. – Поверьте, Ром, если она и обидела вас, то исключительно по неведению. – Оставь своего сына в покое.
Ему двадцать шесть лет. Ну-ка, повторяйте за мной, леди: «Оставь! Его! В покое!»
А позже, когда моя мама и в самом деле позвонила Ром и спросила, кого она хотела бы пригласить на невестин прием, Ром ей сказала, что Гэйб и его сестра Кейт уже почти все распланировали.
– Он будет в нашем загородном клубе, знаете ли.
Моя мать пуэрториканка, и Ром боялась, что на приеме будет пунш в большой чаше, транспаранты и знамена, а то и фигуры из цветов. Мама уверила ее в том, что тоже подписывается на «Жизнь в стиле Марты Стюарт» и что планируется стильный ленч с чаем и сандвичами в доме моей тети, и тогда Ром сказала, что с ее стороны будет только пятеро гостей, «потому что вряд ли Гэйб и Стефани позволят нам пригласить так уж много гостей, ну, когда они наконец выберут дату». О да, бедняжка Ром, все ее обижают.
Я проговорила с ней два часа, пока не поняла, что мы движемся по кругу.
– Слушайте, я не затем вам позвонила, чтобы спорить. Я просто хочу изменить ситуацию. Если у вас ко мне какие-то вопросы или вы услышите обо мне что-то неприятное, скажите об этом мне, а не Гэйбу.
От Гэйба не было никакого толка, когда требовалось кого-нибудь успокоить. Он мог бы сказать Ром, что его любовь ко мне не повлияет на его любовь к ней. А еще ему следовало установить границы: «Хочешь ты этого или нет, мама, но Стефани станет частью нашей семьи». Вместо этого он всячески избегал этой темы, изображая мима, а страшнее мимов, по-моему, только клоуны. Что они умеют? Жонглировать, преодолевать воображаемые препятствия, всегда выглядеть грустными и молчать. Вот вам и моя свадьба: Ром всем верховодит, а я вдруг оказалась «другой женщиной».
Сказав: «Хорошо», Ром повесила трубку. Когда люди так говорят, они редко имеют в виду именно это. Ну да, хорошо. Мне наплевать. А потом вина подкрадывается подобно налогам. Она не хотела верить, что в создавшейся ситуации виновата не только я, но и Гэйб. Я знала, что единственный способ улучшить внутрисемейные отношения – дать Ром почувствовать, что она не теряет сына, а скорее приобретает дочь. Может, если она будет больше вовлечена в нашу жизнь, то не будет так тревожиться.
Вот поэтому я и оказалась с ней на седьмом этаже, в бюро регистрации подарочных списков «Бергдорфа».
– Ну и что ты думаешь? – Вермишелли смотрела на мое отражение в зеркале и разглаживала саржу на своем заду.
– Ну же, Стефани! У меня не слишком толстая попа в этом костюме?
О Господи. От костюма попа толстой не станет. Если она кажется толстой в костюме, значит, она вообще толстая. Вермишелли хороша, как картинка из журнала «Город и село». Кажется, что она появилась на свет на гимнастическом бревне, с голубой атласной ленточкой, вплетенной в светлые волосы. Она слишком похожа на блондинку с картинки, чтобы быть толстой.
– Нет, Шелл, ты даже в кривых зеркалах в парке аттракционов не выглядишь толстой. Ты вообще-то ешь хоть что-нибудь, кроме яблок и обезжиренного молока? Пожалуйста, не надо так со мной. На сегодняшнем свидании я должна быть уверенной в себе, а если мы начнем сравнивать твою толщину с моей, я отменю свидание и побегу домой смотреть рекламу тренажеров.
– Ой, ерунда. Этот парень тебя правда любит.
Она была права. Я знала, что Оливер будет любить меня вне зависимости от того, сколько я вешу. Я всю жизнь пыталась похудеть, чтобы привлечь такого мужчину, который любил бы меня, даже если я растолстею. Я нашла этого мужчину, и он водил меня на рандеву, где я объедалась углеводами. И даже если я растолстею на несколько размеров, его чувства не изменятся. Оливер с успехом прошел испытание. И чтобы вознаградить его, я блесну пышной грудью. Соблазнительным декольте. Каждая ситуация требует особого наряда, и этот парень получит свое с избытком.
– Мэри, этот топ великолепен. А как насчет подходящей юбки? – Да, Мэри помогите мне заняться развратом.
Добро пожаловать в страну личных закупщиков, где ирония всегда кстати!
Неизъяснимо приятное ощущение – вернуться домой с новым нарядом, завернутым в шуршащую бумагу и уложенным в фирменный пакет «Бергдорфа». Моя квартира блещет чистотой, пахнет хорошей мастикой, а Линус спит на неярком солнышке. Будущее свидание волновало меня до тех пор, пока я не просмотрела полученные сообщения. С заказанным столиком ничего не вышло. «Детка, я подумал, может, мы что-нибудь приготовим?» Это значит, я готовлю, а он моет посуду. Но если мы никуда не пойдем, нужно придумать что-нибудь возбуждающее, помимо свечей и хорошего белого вина. Мне хотелось чего-нибудь остренького. Пусть будет омар «фра дьяволо».
– Детка, тебе чем-нибудь помочь?
Чистые ладони Оливера скользнули вдоль моих рук и сжали запястья, прежде чем проникнуть под белую блузку и сомкнуться на пояснице. Сегодня был неподходящий вечер для глубокого выреза, наряд от «Бергдорфа» я отложила на потом.
– Обними меня по-настоящему, а не так, будто пытаешься ощупью определить, какие на мне трусы.
Когда с объятиями было покончено, я поцеловала Оливера в его милый нос.
– Ну хорошо, скажи мне, что делать. Я знаю, я здесь грубая рабочая сила. – Он склонил голову, демонстрируя покорность. – Что нужно нарезать? – Лично мне был нужен только секс. – Линус, тебя не нужно нарезать? – Он рассмеялся от собственной шутки коротким недобрым смешком. – Как думаешь, Линус не будет возражать, если я его сегодня порежу?
Не знаю, почему Оливеру так нравились шуточки на тему «давай убьем Линуса». Он прямо-таки не мог оставить мою маленькую любимую собачку в покое. Я игнорировала попытки Оливера быть забавным; меня не чувство юмора в нем привлекало.
У Оливера было все, чего не хватало Гэйбу. Так обычно и бываете новыми романами после разрыва. Он был заботлив и нежен. Он выводил Линуса погулять, чтобы я могла побыть в одиночестве, а в постели гладил мой живот, признаваясь, что ждет не дождется того дня, когда я буду носить его ребенка. Он боготворил меня и относился ко мне именно так, как и нужно относиться к женщине.
Может быть, пока Оливер стоял в моей кухне, потроша клешни омара и скармливая Линусу хрящи, от которых меня мутит, я просто загляделась на то, как темно-синяя рубашка облегает его плечи, но только в тот момент я поверила в то, что хочу прожить всю оставшуюся жизнь с этим заботливым мужчиной. Пока я тихонечко наблюдала за ним со стороны кладовки, он то и дело оборачивался ко мне через плечо и спрашивал, что не так. Все было так. Именно так, как нужно.
Он стоял в носках у моей раковины и выцеживал сок из целых чищеных помидоров, разрывая их руками и позволяя влаге и семенам протекать сквозь пальцы, а мякоть рвал на кусочки. Сочно и аппетитно. Мне захотелось заняться славным сочным сексом с этим мужчиной, который знал, как перепачкаться соком. Я остерегаюсь тех, кто умеет готовить, не пачкая рук. У них, небось, даже «половые сношения» чистые и аккуратные, как коробочки из-под мыла.
– Может, займемся готовкой позже, Оливер? – Сейчас мне хотелось поразвлечься. – Пожалуйста! – Я прямо мурлыкала.
– А, я гляжу, Стефани хочет порезвиться? – спросил он, моя руки и не отрываясь глядя на меня. Его светлые глаза напоминали кусочки обточенного морем бутылочного стекла. – Детка, сначала нам нужно поговорить. – О Господи, это ужасное слово «поговорить».
– Разговоры – ерунда. Давай лучше предадимся пороку, – дразнящим тоном сказала я, дергая спортивную рубашку, маня к постели, до которой было недалеко – просто пройти через кухню.
Оливер помрачнел.
– Если мы собираемся этим заняться, а Бог видит, я этого очень хочу, мне нужно знать, что ты этого не делаешь ни с кем другим. Мне нужно знать, что ты моя девушка. – При этом он выглядел лет на двенадцать.
Для тех, кто побывал замужем, словосочетание «моя девушка» неудержимо напоминает школьные спортивные матчи и тому подобную чепуху.
– Твоя девушка? Оливер, это же не фильм про жизнь в маленьком городке. Ты хочешь меня заарканить? – Я не сомневалась в том, что Оливера я хочу больше, чем всех остальных, но быть его девушкой?
– Да, детка, для начала. Я не пытаюсь давить на тебя или предъявлять ультиматум. Я просто хочу сказать, что после нескольких недель свиданий я вряд ли смогу с тобой встречаться дальше, если одновременно у тебя будут другие. – Если бы это было кино, я бы сейчас вышла из роли и ошарашено уставилась в камеру.
– Ээ... милый? Это точно ультиматум. Это даже не смешно.
Губы Оливера изогнулись в зловещей улыбке, но не успел он возразить, как я толкнула его на кровать и крепко поцеловала.
– Ты победил, а теперь заткнись и трахни свою девушку!
После отличного секса (всеми возможными способами) Оливер вдруг расхохотался.
– Стефани, ты сдвинула мебель! – Пока мы занимались сексом, моя белая кровать самопроизвольно сдвинулась.
Я бросилась в кухню и поставила кипятиться воду для спагетти, а потом поставила диск с классическим роком.
– Да, малыш, у меня всегда так. Мой папа грузчик, так что у меня это в крови.
– Так что, ты такая складная потому, что у тебя целый склад грузов?
– Ну уж нет, умник! – Я взбила волосы и завертелась в такт песне Дженис Джоплин.
Кончилось все тем, что мы поели в постели. Оливер подавал мне розовые нити спагетти, которые скручивались клубками у меня во рту.
– Боже, какая же я классная! – похвасталась я, оторвавшись от жевания.
– Это точно, Стефани Тара Кляйн, и еще очень скромная. Я передвину кровать на прежнее место, хочешь?
Но мне понравилось новое расположение кровати.
– Нет, мне по душе смена перспективы. Давай оставим кровать здесь. – Уткнувшись в шею носом и спрятав лицо, я улыбнулась тому, что сказала «оставим», а не «оставлю». – Я поцеловала его, а потом легонько куснула в шею, вдыхая теплый запах мыла и кожи. Пока мы разговаривали, я чертила на его груди невидимые узоры, а потом вдруг заговорила про то, как бы мне хотелось, чтобы люди имели право выбирать, что им помнить, а что – нет.
– Нам не дано такой возможности, – сказала я. – Но я очень хочу сохранить сегодняшние воспоминания.
Шепча это, я гадала, спит Оливер или нет, ну, знаете, мы иногда откровенничаем с человеком, когда он спит, о вещах, которые страшно сказать в лицо. А в душе мы надеемся, что он не спит и все слышит. Я бы такое запомнила. Но заснуть я не смогла; классический рок все же больше смахивал на рок, чем на классику.
Когда я встала, чтобы уменьшить громкость, Оливер пошевелился.
– Спи, спящая красавица, – прошептала я.
– Нет, я уже проснулся, – пробормотал он сквозь сон.
– Хорошо. – Я пристроилась рядом с ним. – Тогда расскажи мне на ночь какую-нибудь сказку.
Я прижалась к нему и поцеловала в щеку.
Оливер начал рассказывать мне о ловце жемчуга по имени Фебиус, но постепенно стал сонно смазывать слова.
Я вспомнила, какие истории рассказывал мне на ночь Гэйб. Он непременно включал в них дорогую кухонную утварь фирмы «Уильямс-Сонома». Гэйб рассказывал про наше будущее, про то, что у нашей дочери будут рыжие волосы, такие же, как у меня, и он станет носить ее по всему дому, и позволит трогать мамочкины кухонные принадлежности, объясняя, как они действуют.
Когда мы с Гэйбом укладывались спать, то друг друга обихаживали. Мы обнимались, и я начинала почесывать ему спину. Ощутив какой-нибудь бугорок, я старалась его сковырнуть, хотя потом Гэйб потребовал, чтобы я перестала давить прыщики на спине ногтями.
– Никаких ногтей! – кричал он.
Потом он трудился над моей спиной, исследуя ее на ощупь. Иногда он по ошибке пытался сковырнуть родинку, и я взвизгивала. Он целовал меня, успокаивая. А я, в свою очередь, сетовала на то, что ему нужно освежить дыхание.
– Ты пахнешь так, будто изменяешь мне с каким-то крошечным человечком, и он навонял у тебя во рту! – жаловалась я.
А Гэйб смеялся и отвечал:
– Ну, давай-давай, говори! – Он легонько встряхивал меня: – Скажи это!
– Ладно, пахнет так, будто здесь был лилипут. – Гэйб любил это слово, и меня заставил полюбить его.
Затем он разражался хохотом, словно мальчишка, только что услышавший слово «пенис».
Я так любила то, что мы столько всего знали друг о друге. Меня одновременно бесило и умиляло, что он обожал потирать себе яйца, а потом подносить ладони к лицу и нюхать, восклицая: «Ох, какой класс. Все на свете должно благоухать так, как эти малыши!» Он не шутил, но меня это смешило. Мне нравилось, что иногда он перенапрягался в спортзале, накачивая мышцы ног, и пару дней мне приходилось помогать ему спускаться с лестницы. И он тоже относился ко мне с подобным терпением. Он знал, что, когда «укладывалась в постель, мне нужно было удобно устроиться, принять, как он это называл, положение вратаря, хоть это и лишало его возможности шевелиться. А он всегда любил спать близко-близко, хоть кровать у нас была очень большая. Гэйб разрешал мне надевать его рубашки, шарфы и даже лыжную куртку, если я замерзала; он жаловался, но потом говорил, что я очень сексуальна в его одежде. Он говорил, что так я становилась для него ближе.
Я высвободилась из объятий Оливера и повернулась на бок, чтобы почесать себе спину.
– Я же сказал, что поставлю ее на прежнее место, – пробормотал он во сне.
– Что поставишь, спящая красавица?
– Твою кровать. Если хочешь, я передвину ее обратно.
Я поцеловала его в лоб:
– Не тревожься, милый. Мне нравится все как есть.
– Ты в этом уверена? – Он пошевелился и прижался ко мне.
Его теплое обнаженное тело сияло в полутьме, как египетский хлопок.
– Да, мою мебель больше никто трогать не будет. Хватило с меня непрошеных перестановок а-ля Ром.
Когда-то Ром была настоящим декоратором. Ну ладно, не была, но получила в университете штата Огайо диплом дизайнера-декоратора. До сих пор она рассказывает новым знакомым о своей дружбе с Робертом Льюисом. Наверное, она имеет в виду, что сидела рядом с ним на занятиях. Если бы они действительно дружили, то я бы, наверное, только об этом и слышала. Все, чем можно похвастаться, она повторяла непрестанно. А про Ричарда Льюиса она ничего толком и не говорила.
Насколько мне известно, мисс Ром никогда не занималась дизайном профессионально, хотя она делила свое время между «Бергдорфом» и «D&D». Она помогала декорировать дома своих богатых друзей, предлагая им скидки на фирменные ткани. Ее любимый стиль был строгий и одновременно пышный: картины маслом в золоченых рамах, изображающие собачек, над каминной полкой вытянутые корзинки с сухими гортензиями и шелковыми цветами – и все это висело в домах Тинека и Энглвуда, штат Нью-Джерси. Цветочные корзинки считались ее фирменным знаком. Честно говоря, они напоминали индюшачью попку, и я не знаю, зачем ее друзьям потребовались одинаковые интерьеры. С таким же успехом можно прибегать к услугам одного и того же пластического хирурга, чтобы носы у всех были одинаковыми.
Мне бы следовало почуять недоброе, уже когда я позвонила Гэйбу, выясняя, что купить к обеду.
– Ни-че-го, – произнес он таким мрачным тоном, будто я совершила нечто постыдное.
– Ты уверен? Я иду домой и по дороге могу сделать покупки.
– Нет, не надо, и потом тут мама. – После короткой паузы он продолжил негромким голосом с оттенком презрения: – Мне сейчас некогда; увидимся, когда ты вернешься. – И он резко повесил трубку.
Вовсе не стремясь встретиться с Бульдогом, я замедлила шаг, бредя мимо опрятных окон, за которыми шла благополучная жизнь – с канделябрами и встроенными полками для книг. Мне тоже хотелось такой жизни, теплой и аккуратной, пахнущей жареным цыпленком в розмарине, и с посудомоечной машиной. Мне хотелось целой жизни ленивых воскресений перед зажженным очагом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Насколько я знаю, телефон работает в обе стороны.
– Я понимаю ваши чувства, Ром, у моей матери есть заботы и кроме нашей будущей свадьбы. Здесь нет ничего личного. – У нее, знаете ли, своя жизнь во Флориде. Она не сидит целый день, считая, сколько раз я ее обидела. – Она просто не в курсе. У нас в семье не такие строгие правила, как у вас. – Не все в мире крутится вокруг тебя, ты, паршивое, эгоистичное, неврастеничное недоразумение. – Поверьте, Ром, если она и обидела вас, то исключительно по неведению. – Оставь своего сына в покое.
Ему двадцать шесть лет. Ну-ка, повторяйте за мной, леди: «Оставь! Его! В покое!»
А позже, когда моя мама и в самом деле позвонила Ром и спросила, кого она хотела бы пригласить на невестин прием, Ром ей сказала, что Гэйб и его сестра Кейт уже почти все распланировали.
– Он будет в нашем загородном клубе, знаете ли.
Моя мать пуэрториканка, и Ром боялась, что на приеме будет пунш в большой чаше, транспаранты и знамена, а то и фигуры из цветов. Мама уверила ее в том, что тоже подписывается на «Жизнь в стиле Марты Стюарт» и что планируется стильный ленч с чаем и сандвичами в доме моей тети, и тогда Ром сказала, что с ее стороны будет только пятеро гостей, «потому что вряд ли Гэйб и Стефани позволят нам пригласить так уж много гостей, ну, когда они наконец выберут дату». О да, бедняжка Ром, все ее обижают.
Я проговорила с ней два часа, пока не поняла, что мы движемся по кругу.
– Слушайте, я не затем вам позвонила, чтобы спорить. Я просто хочу изменить ситуацию. Если у вас ко мне какие-то вопросы или вы услышите обо мне что-то неприятное, скажите об этом мне, а не Гэйбу.
От Гэйба не было никакого толка, когда требовалось кого-нибудь успокоить. Он мог бы сказать Ром, что его любовь ко мне не повлияет на его любовь к ней. А еще ему следовало установить границы: «Хочешь ты этого или нет, мама, но Стефани станет частью нашей семьи». Вместо этого он всячески избегал этой темы, изображая мима, а страшнее мимов, по-моему, только клоуны. Что они умеют? Жонглировать, преодолевать воображаемые препятствия, всегда выглядеть грустными и молчать. Вот вам и моя свадьба: Ром всем верховодит, а я вдруг оказалась «другой женщиной».
Сказав: «Хорошо», Ром повесила трубку. Когда люди так говорят, они редко имеют в виду именно это. Ну да, хорошо. Мне наплевать. А потом вина подкрадывается подобно налогам. Она не хотела верить, что в создавшейся ситуации виновата не только я, но и Гэйб. Я знала, что единственный способ улучшить внутрисемейные отношения – дать Ром почувствовать, что она не теряет сына, а скорее приобретает дочь. Может, если она будет больше вовлечена в нашу жизнь, то не будет так тревожиться.
Вот поэтому я и оказалась с ней на седьмом этаже, в бюро регистрации подарочных списков «Бергдорфа».
– Ну и что ты думаешь? – Вермишелли смотрела на мое отражение в зеркале и разглаживала саржу на своем заду.
– Ну же, Стефани! У меня не слишком толстая попа в этом костюме?
О Господи. От костюма попа толстой не станет. Если она кажется толстой в костюме, значит, она вообще толстая. Вермишелли хороша, как картинка из журнала «Город и село». Кажется, что она появилась на свет на гимнастическом бревне, с голубой атласной ленточкой, вплетенной в светлые волосы. Она слишком похожа на блондинку с картинки, чтобы быть толстой.
– Нет, Шелл, ты даже в кривых зеркалах в парке аттракционов не выглядишь толстой. Ты вообще-то ешь хоть что-нибудь, кроме яблок и обезжиренного молока? Пожалуйста, не надо так со мной. На сегодняшнем свидании я должна быть уверенной в себе, а если мы начнем сравнивать твою толщину с моей, я отменю свидание и побегу домой смотреть рекламу тренажеров.
– Ой, ерунда. Этот парень тебя правда любит.
Она была права. Я знала, что Оливер будет любить меня вне зависимости от того, сколько я вешу. Я всю жизнь пыталась похудеть, чтобы привлечь такого мужчину, который любил бы меня, даже если я растолстею. Я нашла этого мужчину, и он водил меня на рандеву, где я объедалась углеводами. И даже если я растолстею на несколько размеров, его чувства не изменятся. Оливер с успехом прошел испытание. И чтобы вознаградить его, я блесну пышной грудью. Соблазнительным декольте. Каждая ситуация требует особого наряда, и этот парень получит свое с избытком.
– Мэри, этот топ великолепен. А как насчет подходящей юбки? – Да, Мэри помогите мне заняться развратом.
Добро пожаловать в страну личных закупщиков, где ирония всегда кстати!
Неизъяснимо приятное ощущение – вернуться домой с новым нарядом, завернутым в шуршащую бумагу и уложенным в фирменный пакет «Бергдорфа». Моя квартира блещет чистотой, пахнет хорошей мастикой, а Линус спит на неярком солнышке. Будущее свидание волновало меня до тех пор, пока я не просмотрела полученные сообщения. С заказанным столиком ничего не вышло. «Детка, я подумал, может, мы что-нибудь приготовим?» Это значит, я готовлю, а он моет посуду. Но если мы никуда не пойдем, нужно придумать что-нибудь возбуждающее, помимо свечей и хорошего белого вина. Мне хотелось чего-нибудь остренького. Пусть будет омар «фра дьяволо».
– Детка, тебе чем-нибудь помочь?
Чистые ладони Оливера скользнули вдоль моих рук и сжали запястья, прежде чем проникнуть под белую блузку и сомкнуться на пояснице. Сегодня был неподходящий вечер для глубокого выреза, наряд от «Бергдорфа» я отложила на потом.
– Обними меня по-настоящему, а не так, будто пытаешься ощупью определить, какие на мне трусы.
Когда с объятиями было покончено, я поцеловала Оливера в его милый нос.
– Ну хорошо, скажи мне, что делать. Я знаю, я здесь грубая рабочая сила. – Он склонил голову, демонстрируя покорность. – Что нужно нарезать? – Лично мне был нужен только секс. – Линус, тебя не нужно нарезать? – Он рассмеялся от собственной шутки коротким недобрым смешком. – Как думаешь, Линус не будет возражать, если я его сегодня порежу?
Не знаю, почему Оливеру так нравились шуточки на тему «давай убьем Линуса». Он прямо-таки не мог оставить мою маленькую любимую собачку в покое. Я игнорировала попытки Оливера быть забавным; меня не чувство юмора в нем привлекало.
У Оливера было все, чего не хватало Гэйбу. Так обычно и бываете новыми романами после разрыва. Он был заботлив и нежен. Он выводил Линуса погулять, чтобы я могла побыть в одиночестве, а в постели гладил мой живот, признаваясь, что ждет не дождется того дня, когда я буду носить его ребенка. Он боготворил меня и относился ко мне именно так, как и нужно относиться к женщине.
Может быть, пока Оливер стоял в моей кухне, потроша клешни омара и скармливая Линусу хрящи, от которых меня мутит, я просто загляделась на то, как темно-синяя рубашка облегает его плечи, но только в тот момент я поверила в то, что хочу прожить всю оставшуюся жизнь с этим заботливым мужчиной. Пока я тихонечко наблюдала за ним со стороны кладовки, он то и дело оборачивался ко мне через плечо и спрашивал, что не так. Все было так. Именно так, как нужно.
Он стоял в носках у моей раковины и выцеживал сок из целых чищеных помидоров, разрывая их руками и позволяя влаге и семенам протекать сквозь пальцы, а мякоть рвал на кусочки. Сочно и аппетитно. Мне захотелось заняться славным сочным сексом с этим мужчиной, который знал, как перепачкаться соком. Я остерегаюсь тех, кто умеет готовить, не пачкая рук. У них, небось, даже «половые сношения» чистые и аккуратные, как коробочки из-под мыла.
– Может, займемся готовкой позже, Оливер? – Сейчас мне хотелось поразвлечься. – Пожалуйста! – Я прямо мурлыкала.
– А, я гляжу, Стефани хочет порезвиться? – спросил он, моя руки и не отрываясь глядя на меня. Его светлые глаза напоминали кусочки обточенного морем бутылочного стекла. – Детка, сначала нам нужно поговорить. – О Господи, это ужасное слово «поговорить».
– Разговоры – ерунда. Давай лучше предадимся пороку, – дразнящим тоном сказала я, дергая спортивную рубашку, маня к постели, до которой было недалеко – просто пройти через кухню.
Оливер помрачнел.
– Если мы собираемся этим заняться, а Бог видит, я этого очень хочу, мне нужно знать, что ты этого не делаешь ни с кем другим. Мне нужно знать, что ты моя девушка. – При этом он выглядел лет на двенадцать.
Для тех, кто побывал замужем, словосочетание «моя девушка» неудержимо напоминает школьные спортивные матчи и тому подобную чепуху.
– Твоя девушка? Оливер, это же не фильм про жизнь в маленьком городке. Ты хочешь меня заарканить? – Я не сомневалась в том, что Оливера я хочу больше, чем всех остальных, но быть его девушкой?
– Да, детка, для начала. Я не пытаюсь давить на тебя или предъявлять ультиматум. Я просто хочу сказать, что после нескольких недель свиданий я вряд ли смогу с тобой встречаться дальше, если одновременно у тебя будут другие. – Если бы это было кино, я бы сейчас вышла из роли и ошарашено уставилась в камеру.
– Ээ... милый? Это точно ультиматум. Это даже не смешно.
Губы Оливера изогнулись в зловещей улыбке, но не успел он возразить, как я толкнула его на кровать и крепко поцеловала.
– Ты победил, а теперь заткнись и трахни свою девушку!
После отличного секса (всеми возможными способами) Оливер вдруг расхохотался.
– Стефани, ты сдвинула мебель! – Пока мы занимались сексом, моя белая кровать самопроизвольно сдвинулась.
Я бросилась в кухню и поставила кипятиться воду для спагетти, а потом поставила диск с классическим роком.
– Да, малыш, у меня всегда так. Мой папа грузчик, так что у меня это в крови.
– Так что, ты такая складная потому, что у тебя целый склад грузов?
– Ну уж нет, умник! – Я взбила волосы и завертелась в такт песне Дженис Джоплин.
Кончилось все тем, что мы поели в постели. Оливер подавал мне розовые нити спагетти, которые скручивались клубками у меня во рту.
– Боже, какая же я классная! – похвасталась я, оторвавшись от жевания.
– Это точно, Стефани Тара Кляйн, и еще очень скромная. Я передвину кровать на прежнее место, хочешь?
Но мне понравилось новое расположение кровати.
– Нет, мне по душе смена перспективы. Давай оставим кровать здесь. – Уткнувшись в шею носом и спрятав лицо, я улыбнулась тому, что сказала «оставим», а не «оставлю». – Я поцеловала его, а потом легонько куснула в шею, вдыхая теплый запах мыла и кожи. Пока мы разговаривали, я чертила на его груди невидимые узоры, а потом вдруг заговорила про то, как бы мне хотелось, чтобы люди имели право выбирать, что им помнить, а что – нет.
– Нам не дано такой возможности, – сказала я. – Но я очень хочу сохранить сегодняшние воспоминания.
Шепча это, я гадала, спит Оливер или нет, ну, знаете, мы иногда откровенничаем с человеком, когда он спит, о вещах, которые страшно сказать в лицо. А в душе мы надеемся, что он не спит и все слышит. Я бы такое запомнила. Но заснуть я не смогла; классический рок все же больше смахивал на рок, чем на классику.
Когда я встала, чтобы уменьшить громкость, Оливер пошевелился.
– Спи, спящая красавица, – прошептала я.
– Нет, я уже проснулся, – пробормотал он сквозь сон.
– Хорошо. – Я пристроилась рядом с ним. – Тогда расскажи мне на ночь какую-нибудь сказку.
Я прижалась к нему и поцеловала в щеку.
Оливер начал рассказывать мне о ловце жемчуга по имени Фебиус, но постепенно стал сонно смазывать слова.
Я вспомнила, какие истории рассказывал мне на ночь Гэйб. Он непременно включал в них дорогую кухонную утварь фирмы «Уильямс-Сонома». Гэйб рассказывал про наше будущее, про то, что у нашей дочери будут рыжие волосы, такие же, как у меня, и он станет носить ее по всему дому, и позволит трогать мамочкины кухонные принадлежности, объясняя, как они действуют.
Когда мы с Гэйбом укладывались спать, то друг друга обихаживали. Мы обнимались, и я начинала почесывать ему спину. Ощутив какой-нибудь бугорок, я старалась его сковырнуть, хотя потом Гэйб потребовал, чтобы я перестала давить прыщики на спине ногтями.
– Никаких ногтей! – кричал он.
Потом он трудился над моей спиной, исследуя ее на ощупь. Иногда он по ошибке пытался сковырнуть родинку, и я взвизгивала. Он целовал меня, успокаивая. А я, в свою очередь, сетовала на то, что ему нужно освежить дыхание.
– Ты пахнешь так, будто изменяешь мне с каким-то крошечным человечком, и он навонял у тебя во рту! – жаловалась я.
А Гэйб смеялся и отвечал:
– Ну, давай-давай, говори! – Он легонько встряхивал меня: – Скажи это!
– Ладно, пахнет так, будто здесь был лилипут. – Гэйб любил это слово, и меня заставил полюбить его.
Затем он разражался хохотом, словно мальчишка, только что услышавший слово «пенис».
Я так любила то, что мы столько всего знали друг о друге. Меня одновременно бесило и умиляло, что он обожал потирать себе яйца, а потом подносить ладони к лицу и нюхать, восклицая: «Ох, какой класс. Все на свете должно благоухать так, как эти малыши!» Он не шутил, но меня это смешило. Мне нравилось, что иногда он перенапрягался в спортзале, накачивая мышцы ног, и пару дней мне приходилось помогать ему спускаться с лестницы. И он тоже относился ко мне с подобным терпением. Он знал, что, когда «укладывалась в постель, мне нужно было удобно устроиться, принять, как он это называл, положение вратаря, хоть это и лишало его возможности шевелиться. А он всегда любил спать близко-близко, хоть кровать у нас была очень большая. Гэйб разрешал мне надевать его рубашки, шарфы и даже лыжную куртку, если я замерзала; он жаловался, но потом говорил, что я очень сексуальна в его одежде. Он говорил, что так я становилась для него ближе.
Я высвободилась из объятий Оливера и повернулась на бок, чтобы почесать себе спину.
– Я же сказал, что поставлю ее на прежнее место, – пробормотал он во сне.
– Что поставишь, спящая красавица?
– Твою кровать. Если хочешь, я передвину ее обратно.
Я поцеловала его в лоб:
– Не тревожься, милый. Мне нравится все как есть.
– Ты в этом уверена? – Он пошевелился и прижался ко мне.
Его теплое обнаженное тело сияло в полутьме, как египетский хлопок.
– Да, мою мебель больше никто трогать не будет. Хватило с меня непрошеных перестановок а-ля Ром.
Когда-то Ром была настоящим декоратором. Ну ладно, не была, но получила в университете штата Огайо диплом дизайнера-декоратора. До сих пор она рассказывает новым знакомым о своей дружбе с Робертом Льюисом. Наверное, она имеет в виду, что сидела рядом с ним на занятиях. Если бы они действительно дружили, то я бы, наверное, только об этом и слышала. Все, чем можно похвастаться, она повторяла непрестанно. А про Ричарда Льюиса она ничего толком и не говорила.
Насколько мне известно, мисс Ром никогда не занималась дизайном профессионально, хотя она делила свое время между «Бергдорфом» и «D&D». Она помогала декорировать дома своих богатых друзей, предлагая им скидки на фирменные ткани. Ее любимый стиль был строгий и одновременно пышный: картины маслом в золоченых рамах, изображающие собачек, над каминной полкой вытянутые корзинки с сухими гортензиями и шелковыми цветами – и все это висело в домах Тинека и Энглвуда, штат Нью-Джерси. Цветочные корзинки считались ее фирменным знаком. Честно говоря, они напоминали индюшачью попку, и я не знаю, зачем ее друзьям потребовались одинаковые интерьеры. С таким же успехом можно прибегать к услугам одного и того же пластического хирурга, чтобы носы у всех были одинаковыми.
Мне бы следовало почуять недоброе, уже когда я позвонила Гэйбу, выясняя, что купить к обеду.
– Ни-че-го, – произнес он таким мрачным тоном, будто я совершила нечто постыдное.
– Ты уверен? Я иду домой и по дороге могу сделать покупки.
– Нет, не надо, и потом тут мама. – После короткой паузы он продолжил негромким голосом с оттенком презрения: – Мне сейчас некогда; увидимся, когда ты вернешься. – И он резко повесил трубку.
Вовсе не стремясь встретиться с Бульдогом, я замедлила шаг, бредя мимо опрятных окон, за которыми шла благополучная жизнь – с канделябрами и встроенными полками для книг. Мне тоже хотелось такой жизни, теплой и аккуратной, пахнущей жареным цыпленком в розмарине, и с посудомоечной машиной. Мне хотелось целой жизни ленивых воскресений перед зажженным очагом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33