Однако, матерясь, тянули «казанку», а потом перетаскивали припасы все три часа. Потом решили перекусить, но аппетит отсутствовал, поскольку все порядком устали.
– Ну, что, идем дальше или ночуем здесь? – спросил Фрол.
– Только четыре. Рано еще. Едем дальше.
Сразу же за порогами начинался плес. Горная река текла меж отвесными гранитными стенами высотой в десятки метров. В некоторых местах они спускались прямо в воду, а в других отступали у берега, давая место зарослям смородины. Солнце начало клониться к закату, когда путешественники увидели на берегу, среди расступившихся скал, одинокий деревянный челн, а рядом сушившиеся на кольях рыбацкие сети. Едва заметная тропинка вела вверх.
– Здесь живет один… – сообщил Фрол. – Как бы сказать?.. Вроде святой. Идите познакомьтесь, а я на берегу останусь.
Вскоре тропинка привела к небольшой поляне. За нею изгородь, стожок сена, огород. В огороде копался старец, одетый лишь в исподнее. Увидев незнакомцев, он отложил тяпку и, не обращая на них никакого внимания, удалился в крохотный домик, вернее, сторожку, стоявшую на задах огорода.
– Ну вот, пообщались, – удрученно заметил Мишка.
– Погоди. Сейчас он вновь появится, – предположил Иван, и не ошибся.
Старец появился вновь, на этот раз облаченный в некое подобие монашеской сутаны черного цвета, отороченной красным кантом. Несмотря на загорелое, курносое лицо, по осанке и манере держаться выглядел он как выходец из минувших веков. При виде неизвестных людей старец не выразил ни удивления, ни испуга. Он вежливо поздоровался и поинтересовался: с чем пожаловали незнакомцы. При этом старец неопределенно усмехался. Иван решил не ходить вокруг да около и одновременно не проявлять излишней поспешности. Он сообщил, что является сотрудником Екатеринбургского палеографического центра Уральского отделения Академии наук России и прибыл в эти места для изучения археографических памятников, то есть древних книг, имеющихся у здешнего населения.
– А вот посмотрим, какие вы ученые, – не переставая усмехаться, заметил старец. – Пожалуйте в мои хоромы.
Домишко оказался совсем маленьким, точно игрушечным. Даже вход в него был сделан так, что приходилось нагибаться, прежде чем переступишь порог. Над дверью врезан небольшой восьмиконечный крест. Убранство же внутри оказалось и вовсе простым, даже убогим. Половину комнаты занимала печь с лежанкой, возле маленького окошка стоял стол, в одном из углов за занавеской угадывались стеллажи с книгами, в другом под многочисленными иконами теплился синий огонек лампадки. Хозяин откинул занавеску, и гости увидели струганые полки, уставленные десятками старинных томов.
– Нут-ка, братец, скажи, что сие есть такое? – старец снял с полки одну из книг и протянул Ивану.
Иван присел на табурет перед оконцем, положил книгу на стол, внимательно осмотрел переплет, украшенный орнаментом из переплетенных трав и вытесненной надписью «Книга глаголемая…», потом расстегнул медные застежки.
– Ага, «Псалтырь», – заключил он свои наблюдения. – Первая половина семнадцатого века. Издание Московского печатного двора.
– Верно, – одобрительно произнес старец. – А читать по-старому умеешь ли?
Иван прочитал несколько абзацев.
– Умеешь, – констатировал старец. – А нут-ка на эту глянь…
Вскоре хозяин удостоверился, что перед ним знающий человек, и завел с Иваном сугубо специфический разговор на тему: можно ли спорить с католиками по поводу исхождения Святого Духа, используя их же католические тексты. Вскоре они беседовали как давно и хорошо знающие друг друга специалисты-единомышленники. Мишка только диву давался. Он еще раз порадовался, что сделал правильный выбор, пригласив Ивана ехать с собой.
После недолгих уговоров старец пожертвовал «для науки» пару фолиантов.
Заночевали тут же, на берегу, а утром отправились дальше. Начало было положено.
За две недели скитаний по тайге приходилось встречаться с самыми разными людьми. Одни из них, в основном старики, великолепно разбирались в богословских вопросах, умели различить по одному виду переплета, из какой типографии, московской, львовской или пражской, вышла книга. Другие же, особенно те, кто помоложе, владели тонкостями книжной премудрости не так хорошо, а отдельные даже Священное Писание знали кое-как, но все они, как один, держались за древнее благочестие. Ни разу к искателям не подошел, не прокрался под покровом ночи ни один человек с предложением продать книги. Вначале это удивляло Гурфинкеля, по собственному опыту знавшего: в деревнях за бутылку можно сторговать все, что угодно. Но здесь, в медвежьей глуши, формировавшиеся веками моральные устои оставались незыблемы. К слову сказать, книг удалось раздобыть немного – штук восемь. И хотя в их руки перешли исключительно подлинники, причем одна книга оказалась даже рукописной, сами издания особой редкостью не являлись. В основном это были псалтыри, часословы и жития. И только в самом конце странствий искателям улыбнулась удача. На одной ветхой заимке одинокая схимница Манефа, такая же дряхлая, как и ее жилье, разговорившись с Иваном и вскоре оценившая его знания, сообщила, что верстах в двадцати от ее заимки в лесу стоит заброшенный скит, где имеются старые книги.
– Насельников в ем давненько нет, – рассказывала Манефа, – а книги, знать, остались. Последней черноризой [1] в ем была матушка Максимила, дак годков пять тому ко мне сюда пришла. Говорит: «Давеча сестрицу Аглаиду схоронила. Боле никого не осталось. Накрываться [2] то ноне не больно желают». Стали мы с ей вдвоем Богу молиться, дак прошлый год преставилась сердешная. Отошла в мир иной.
Манефа сообщила, как найти скит, однако объясняла путано, постоянно оправдываясь, что не бывала там лет тридцать и дорогу помнит плохо.
– Идите все вдоль ручья, против течения. Не сворачивайте. А где по воде прямо, если горки дорожку загородят. Так с камешка на камешек и, дай Господь, приползете.
На следующее утро стали собираться в дорогу. Фрол и на этот раз решил остаться у лодки. К ручью, впадавшему в речку, по которому прибыли сюда, вела едва заметная тропка. Она некоторое время петляла по изгибам берега, наконец, и вовсе пропала. Пришлось пробираться по давным-давно нехоженой земле. То и дело встречались прибрежные заросли лесной смородины и малины. Малина уже совсем поспела, и Иван на ходу срывал мелкие, пахучие ягоды.
Внезапно впереди послышался звук, напоминающий хрюканье свиньи, и треск. Странники в недоумении остановились.
– Вот черти, – сказал Мишка. – Сюда добрались.
– Кто?
– Да ягодники же. Малину собирают. А бабка говорила: никого на десятки верст нету.
– Мне кажется, это вовсе не ягодники…
Из зарослей послышалось сдержанное рычание, и над малиной возникла громадная медвежья башка. Маленькие злые глазки уставились на непрошеных гостей. Гурфинкель дрожащими руками уже рвал с плеча двустволку.
– Погоди, – остановил его Иван, отведя в сторону ствол. – Не нужно стрельбы. Отступай потихонечку назад, только не поворачивайся к нему спиной.
Медведь вновь утробно зарычал в их сторону, но с места не сдвинулся, по-видимому, не считая парочку серьезными врагами. Казанджий и Гурфинкель медленно, стараясь не делать резких движений, спустились к самому берегу, перешли по воде на противоположную сторону и вновь остановились напротив зарослей малины. На этот раз медведь не отреагировал на них. Он спокойно лакомился сладкой ягодой.
– Уф! – выдохнул Мишка. – А я-то, дурень, выпалить хотел. А чем стрелять собирался… – Он вытащил из ствола патрон с нарисованной на пыже пятеркой. – Утиной дробью! Вот делов-то, наверное, было бы…
Шли еще часа два, но зверей больше не встречали. Тайга делалась все глуше и угрюмее. Солнце едва пробивалось сквозь кроны мощных елей и лиственниц. Да и идти становилось все тяжелее. Берег ручья состоял из валунов, по которым нужно было прыгать. Брести по воде оказалось еще неудобнее, поскольку перекаты сменялись довольно глубокими омутами. Оставался лес. Они так и сделали. Шли еще с час, пока окончательно не выдохлись.
– Привал, – заявил Иван, в очередной раз споткнувшись о вылезший из земли корень.
Нашли на берегу укромный уголок меж двух валунов, развели костерок, вскипятили чайку.
– Думаешь, далеко еще топать? – спросил Мишка.
– Бабка сказала: до скита верст двадцать. Мы прошли примерно половину; значит еще часа четыре в лучшем случае.
– В лучшем случае – это значит все шесть. Я, честно говоря, умаялся. Давай заночуем здесь.
– Мысль здравая. Можно рыбки наловить, ушицы сварганить…
Не долго думая, Иван срезал с прибрежного куста длинный прут, привязал к нему леску, уселся на валун и закинул в воду наживку в виде искусственной мухи. Клюнуло почти сразу же. За час он натаскал с десяток небольших хариусов. Мишка почистил пару картофелин и головку лука, достал из рюкзака горсть риса. Тут же была сварена уха, оказавшаяся столь вкусной, что котелок был вычерпан до дна.
– Хорошо, отлично, – констатировал Мишка, развалившись на спальном мешке и поглаживая рукой волосатый живот. – Вот ради чего я и отправился в эту глушь.
– Чтобы поесть уху из хариусов, не нужно было тащиться в такую даль. Отъехал от Свердловска километров тридцать, и, пожалуйста, те же горные речушки, тот же хариус.
– Так-то так, но там народу много. Под каждым кустом тачка стоит. А тут простор… Я понимаю этих кержаков, которые тут живут. Здешняя природа сама располагает к богоискательству, к истовой, бескомпромиссной вере.
– Ну, понес… – Иван хмыкнул. – При чем тут природа? Оставалось ли у них время любоваться роскошными видами? Нет, дорогой. Нужно было выживать. А выжить помогала только работа. Ежедневная, тяжелая… Ты прикинь. Вот приехал в эти края новосел. Нужно дом какой-никакой построить, пашенку, хоть самую маленькую, распахать… Да хотя бы место под огород. А это тяжелейший труд. Раскорчевать участок, вспахать его, удобрить… Хлопот не оберешься.
– Зачем обязательно заниматься хлебопашеством, – возразил Мишка. – Рядом лес, река… Всегда можно добыть мяса и рыбы.
– Мясо и рыба – хорошо. Но как без хлеба? Никак!
– Ладно, верю на слово. Но все равно, что бы ты ни говорил: природа – сама по себе храм. Не всю же жизнь они пахали. Да и во время работы поднимет мужик голову, оглядится, а вокруг такая красота…
– …И ни помещика рядом, ни сборщика податей, ни никонианского попа, – продолжил мысль Иван.
– Вот только я не въезжаю, – продолжал вслух размышлять Гурфинкель, – как это можно одному в лесной глуши обитать? Ладно, когда несколько семей или, там, монахов… А эта бабка, о которой рассказывала Манефа, ведь одна в тайге мыкалась. Летом еще ничего, а зимой?
– Вера питала.
– При чем тут вера?! Верой сыт не будешь.
– Кто знает.
– Ерунда. Не понимаю я…
Иван промолчал.
– Нет, ты ответь… объясни, если можешь? – не отставал Мишка.
– Вот для тебя, что главное? – спросил Иван.
– Главное… Не знаю даже.
– Подумай.
– Ну… допустим, деньги.
– Ой ли?
– Ты прав. Не деньги, конечно. Но они играют большую роль в создании комфорта, уюта. Решают множество вопросов.
– Значит, деньги только инструмент.
– Пускай так.
– Инструмент для сытой, спокойной жизни. Но ведь деньги можно заработать каким-нибудь менее хлопотным делом, и закон не требуется нарушать.
– А я и не нарушаю.
– Нарушаешь, нарушаешь… Сам это знаешь. И рано или поздно сядешь.
– Не каркай, пожалуйста.
– Значит, твое нынешнее занятие устраивает тебя не только потому, что приносит доход.
– Ты понимаешь: есть в этом нечто… Во-первых, сам процесс поиска. Встречаешься с разными людьми…
– И дуришь их.
– Бывает, и дуришь. Но не это основное… – Мишка замолчал и задумался. – Наверное… Наверное, главное в том, что я получаю некое удовлетворение от своего занятия.
– А вот скажи, ты в Бога веришь?
– В Бога?! Скорее нет, чем да. Допускаю, возможно, есть что-то такое… – Мишка плавно взмахнул рукой. – Но… А ты, неужели веришь?
Иван пожал плечами:
– Нахожусь примерно на твоих позициях. А вот здешние люди верят. А вера, по пословице, горами движет. Поэтому для них не существует иного выбора, чем этот. И в том, что можно жить в глухой тайге вдали от людей, у них сомненья нет. Верой своей они тверды.
Утро выдалось хмурым и прохладным. Из почти касавшихся земли клокастых туч сеял мелкий дождик. Костер разжигать не стали. Позавтракали подсохшим хлебом и соленым салом, запили скромную снедь чаем из термоса и двинулись дальше. Дорогой все больше молчали, только раз Мишка, видно, пытаясь настроиться на более веселый лад, затянул дурацкую песню про «тара, туру туристов», но скоро бросил орать, подавленный сумраком тайги. Под высоченными елями было почти темно. Стояла абсолютная тишина. Даже обычного посвистывания ветра в хвое не слышно. Лишь иной раз пистолетным выстрелом хрустнет под сапогом сухая ветка. И все. Вновь кладбищенское безмолвие. Первым не выдержал Мишка.
– Жутко как-то делается, – напряженным голосом заметил он.
– Почему жутко?
– Не знаю даже… Оторопь охватывает. За каждым стволом мерещится.
– А ты крестись.
– Да ладно тебе… Все хиханьки да хаханьки. А если он из-за дерева покажется?
– Кто он?
– Ну, не знаю… Леший какой-нибудь.
– А что. Вполне возможно. Вижу, вижу!.. Вон, впереди кто-то стоит.
– Кончай жуть нагонять! И так страшно. Где, к черту, этот проклятый скит?
– Ты нечистого не к месту поминаешь, – хмыкнул Иван.
– Да, верно… С языка нечаянно сорвалось. – Мишка неумело перекрестился.
– А говорил: не веруешь, – захохотал Иван.
– Не то что бы совсем не верю… А так…
Где-то впереди, за деревьями, раздался громкий неприятный звук, будто кто-то продудел в берестяную трубу.
– Что это?! – всполошился Мишка.
– Понятно что, вернее, кто. Леший. Его голос.
– Скажешь тоже. Леших не бывает. И прекращай меня заводить. Шагай лучше побыстрее.
Звук повторился. На этот раз он раздался где-то совсем рядом, метрах в десяти, и был еще громче и противнее, чем в первый раз.
Мишка остановился, зажмурился и зажал уши. Иван снял с плеча ружье и выстрелил в воздух. Мишка вздрогнул и упал на четвереньки.
– Вставай, чего разлегся! – прикрикнул на него товарищ, стараясь хотя бы таким образом приободрить. Тот открыл глаза, непонимающе огляделся, потом упер взгляд в Ивана.
– Где он? Ты его убил?
– Да кого его? Вокруг ни души. И чего ты испугался?
– Да не испугался я! По ушам ударило…
– Как это по ушам? А почему меня не ударило?
– Уж не знаю. Словно кнутом хлестнуло.
Иван в сомнении смотрел на товарища, не зная, верить или нет. Но, похоже, Мишка говорил правду. Из раковины правого уха, ближнего к источнику звука, выкатилась капелька крови.
– Что это все-таки было? – стуча зубами, спросил Мишка.
– Не знаю. Возможно, и в самом деле леший нас пугает.
– А почему на тебя не подействовало?
– И я себе тот же вопрос задаю.
– Может, потому, что ты русский, а я еврей.
Иван засмеялся:
– При чем тут национальность? И я не чистокровный русский, и ты не чистокровный еврей. Думаешь: леший – антисемит?
– Я не крещеный…
– И я тоже. Нет, тут что-то другое.
– Я дальше не пойду.
– Да брось ты… Мы почти дошли.
– А если этот опять?..
– Он выстрела испугался и убежал, – как маленькому стал объяснять Мишке Иван.
Где-то вдалеке раздался злобный хохот. Мишка опять схватился за голову руками.
– Да, ушел он… Ушел!!! Я же сказал… Идем! – Иван взял товарища за руку и потащил за собой.
Больше их никто не пугал, но Мишка шел понуро, явно через силу. Он то и дело озирался и шарил глазами по стволам елей.
Брели по лесу еще с час. Вдруг тайга расступилась, и показалась небольшая полянка, а за ней дряхлая изгородь и ветхое строеньице с восьмиконечным крестом на коньке.
– Пришли, – сказал Иван. – А ты боялся.
– Ничего я не боялся. Что ты все травишь?!
– Ладно, ладно… Извиняюсь. Больше не буду. Не бери в голову…
Искатели сбросили с плеч рюкзаки, спальные мешки и осмотрелись. Все вокруг заросло невысоким подлеском. Даже у порога тянулась к небу небольшая березка.
– Давно не ступала сюда нога человека, – констатировал Иван. Он подошел к двери и толкнул ее. Дверь не поддавалась.
– Заперто, – заметил Мишка.
– Нет. Вряд ли. От кого тут запираться. Просто давно не открывали. – Иван что есть силы саданул в дверь сапогом. Домишко явственно зашатался, однако дверь не открывалась.
– Э-ге! – только и произнес Казанджий.
1 2 3 4 5 6 7