Ситуация смахивала на затянувшийся политический конфликт, на холодную войну. Обругав крокодилов, выпустив, как говорится, националистический угар, Петя начал ретироваться. Но тут его перехватил Хуан.
– Ми хенераль, – приобнял он Петю за плечи. – Вы храбры, как леон! Я не видал таких храбрых хенералей!
– Да будет тебе, – смягчился Петя, – в России есть и похрабрее. Взять мою Олю «с приветом» – она бы уже давно Эрендире шмаль сотворила.
– Но вы могли подойти и поближе, ми хенераль, – заговорщически подмигнул Хуан. – Сказать вам крокодилий секрет? Всего десять песо!
Петя любил секреты и не стал торговаться: еще один Эмилиано Сапата юркнул в карман Хуана.
– Дело в том, – начал тот голосом стукача, – что крокодилы – спринтеры! Обыкновенный крокодил способен на один мощный бросок – метров в десять длиной. А сначала он подкрадывается…
В этот миг я заметил, что Куатемок с Эрендирой выполняют как раз начальную стадию операции – полегоньку, вперевалку они приближались на свои законные десять метров. Их морды ничего особенного не выражали – никакой заинтересованности. Так, нечто отвлеченное – мол, семейная прогулка, не более того. И все же по глазам Эрендиры я понял – она выбрала Петю, а Куатемок хотел казнить Хуана, продавшего государственную тайну мексиканских крокодилов.
В их подкрадывании было что-то гипнотическое. Так, видно, надвигается судьба. Я совершенно обалдел, как сурок пред очами кобры. Не верилось, что прямо сейчас какая-то Эрендира пожрет моего соотечественника Петю!
А до финального броска осталось-то не более трех метров. Глаза крокодилов горели нездоровым огнем. Их хвосты, как метрономы, вели обратный счет: 9,8,7…
Очнувшись от столбняка на счастливой для меня цифре 5, я отчаянно завопил и поволок Петю из загона. Я мог спасти только одного, и выбор мой был ясен. Прощай, Хуан! Жаль тебя, хотя ты и предатель…
Скрежеща, захлопнулась за нами дверь, и стало очень тихо. Я понял, что Куатемок заглотил худенького Хуана целиком, не делясь с Эрендирой. Теперь они вполне невинно лежали у загородки. Кровожадные твари! Я бы голыми руками задушил Куатемока! И тут мне в голову явились ровным строем семеро козлят и бабушка. О, бедные! Мы совсем позабыли о них.
– Ничего, ничего, – тяжело вздохнул я, – усыновим пополам.
– А бабушка кому? – с подозрением спросил Петя.
– Педро, – сказал я жестко. – Я только что спас тебе жизнь! Не надо благодарностей! Просто удочери бабушку Хуана. Это будет справедливо и благородно!
– Дети, конечно, дело святое, – пробурчал Петя, – но на кой ляд, спрашивается, нужна мексиканская бабушка, когда у меня есть две русских.
Я только развел руками и тут же ощутил, как правую мою кисть кто-то дружески пожимает.
Перед нами стоял невредимый Хуан, разве что еще более худенький, чем прежде. Мы обняли его. Петя особенно старался, радуясь, судя по всему, за бабушку.
– Как же ты, Хуанито?! – восклицали мы. – Уж думали – все! Каким чудом?
– Амигос, только десять песо, и чудо будет перед вами!
Чувствуя некоторую вину, я протянул Хуану очередного Сапату.
Он подошел к двери из металлических прутьев, расстояние между которыми не превышало ширины ладони. Поза его была несколько картинной, как у акробата перед сальто-мортале. Он шумно выдохнул, взмахнул руками и вдруг без видимых усилий проник сквозь дверные прутья – сначала туда, потом обратно.
Мы не понимали, что происходит.
– Пустяки, – улыбнулся Хуанито, – я могу пролезть в такую щелку, куда и таракан не сунется. Это древний секрет майя. Ему тысячи лет. Мало кто его хранит. И почти никто не умеет им пользоваться.
Я вспомнил тут же старинную легенду. Когда племя воинов-толтеков, примерно в тысячном году нашей эры, напало на города майя, происходили странные вещи.
Толтеки входили в город, где только что кипела жизнь, и обнаруживали, – он пуст. Искали потайные, подземные ходы, заглядывали в колодцы, растаскивали тяжелые каменные стены – все напрасно, все тщетно. Ну хорошо – исчезли так исчезли! Да нет! То и дело толтекские воины замечали краем глаза постороннее движение, слышали краем уха потусторонний шелест. Время от времени на них падали камни, они получали тычки да подзатыльники. Тихий ужас! Толтеки убирались восвояси, бранясь, на чем свет стоит. А через пару минут город был полон жителями, и старцы – священники майя благодарили в уцелевших храмах своих богов. Такова легенда.
Но год назад чилийский ученый-физик Мигель-Анхель Гамбоа доказал на пальцах, что древние майя знали, как из наших обычных трех измерений переходить в два, отбрасывая одно куда подальше. Некоторые, по мнению ученого, так и не возвращались.
– Это чистая правда, – кивнул Хуан. – На прошлой неделе мы с женой поскандалили, она перешла в два измерения и не хочет обратно. Устала, говорит, от этой тройной жизни.
Мирно беседуя, замученные крокодилами, мы шли другой дорогой – мимо обезьянника. Одна обезьяна, следуя за нами, настойчиво совала через проволочную сетку длинный полосатый хвост.
– Чего она хочет-то? – спросил Петя. – Небось, десять песо?
– Педро, Педро, – укорил я его. – Внимание дороже денег.
– Это для кого как, – сказал Петя, но все же взял дружески протянутый хвост, подержал в кулаке.
Обезьяна замерла от восторга, потом сказала: «Вах, вах!» и послала Пете воздушный поцелуй.
– Это я запомню на всю оставшуюся жизнь, – растрогано сказал Петя. – Кстати, Хуан, бабушка твоя тоже по измерениям шастает?
– Помаленьку, ми хенераль!
– Ну и как там вообще-то житуха?
– Терпимо, – сказал Хуан. – Конечно, плосковато, тесновато. И с питанием – не очень. Приходится всякие листики глодать, укроп да петрушку…
– Не сладко, брат, не сладко, – покачал Петя головой.
И пока он так качал головой, мы поравнялись с отдельно взятой обезьянкой, прикованной длинной цепью к голому поваленному дереву. Уж не знаю, что примерещилось этой обезьяне, но, совершив немыслимый прыжок, она очутилась на Петиной голове, свободной в это время от шлема.
Петя замер, растопырив руки. Он, кажется, решил, что ему сию минуту отвинтят башку, оборвут уши и откусят нос.
Но обезьяна с неизбывной нежностью возложила свои черные худенькие ручки на Петино чело. Так оглаживала его оттопыренные уши, так уж внимательно заглядывала в его выпученные глаза! Она не обращала внимания на остального Петю. Ей была важна и любезна отдельно взятая голова. Не было сомнений – именно эту голову обезьяна приняла за какого-то безмерно любимого родственника, совершенно случайно оказавшегося на Петиной шее.
Когда Петя поднял руку, намереваясь удалить обезьяну, та угрожающе рыкнула. Она защищала Петину голову от его же рук, ног, груди и живота. Возможно, она была права…
Нашептав что-то голове на ухо, обезьяна также внезапно спрыгнула, и мы еще долго видели ее, одиноко сидящую с опущенными руками на голом поваленном дереве.
Петя был потрясен.
– Сегодняшний день переломный в моей жизни, – сказал он, шмыгая носом и утирая глаза.
От приголубленной и обласканной Петиной головы исходило, помимо обезьяньего духа, какое-то голубиное свечение.
Думаю, что эта черная мексиканская обезьянка открыла, Пете, как модно сейчас говорить, кое-какие чакры, откуда в скором времени поперло такое, чего ранее никак нельзя было ожидать.
Мы простились с Хуаном, и он ловко ушел в два измерения на свидание с женой, унеся в кармане три бумажки, на каждой по Сапате.

Остров ласточек

Острова притягивают. Тайна витает над ними. Сокровища мерещатся под каждым островным валуном.
Есть даже понятие – островная культура. Имеется в виду, что островитяне всегда немножко набекрень, отличаются от жителей материков и континентов. Пожалуй, у них есть некий «комплекс Робинзона» – все хотят устроить на свой манер. В этом смысле Россия – типичный остров. Таинственный остров сокровищ, где можно встретить лилипутов и великанов, миклухо-маклаев и людоедов с ногой Кука в зубах.
Признаться, я давно ощущал себя островитянином и, временно проживая на североамериканском континенте, был явно не в своей тарелке.
Остров Ласточек – вот куда меня тянет последние годы. Священный остров древних майя – Ах-Кусамиль-Петен!
В незапамятные времена майские девки плыли на этот остров поклониться богине плодородия Икс-Чель. Тут они закапывали маленьких кукол, молили богиню, чтобы та послала им детей. И, как души будущих майчиков, ласточки сновали над их головами, задевая порою крылом. А уж если ласточка тронула крылом – ясно, ожидай потомства!
Не считая нас с Петей, на острове Косумель побывало в свое время много великих людей. В 1519 году здесь отдыхал в одном из первых отелей великий конкистадор Эрнан Кортес. Он от души погулял по острову, разрушив большинство храмов майя. Правда, надо отдать должное, Эрнан построил взамен одну небольшую церковь, возле которой вскоре появился аэропорт, существующий и в наши дни.
В XVII веке остров облюбовали карибские пираты. Они организовали тут что-то вроде дома отдыха для ветеранов пиратского движения. Бывали здесь знаменитые морские разбойники Жан Лафит и Генри Морган, который учредил ресторан своего имени, процветающий по сию пору.
Поминая Моргана добрым словом, посиживали мы с Петей в этом ресторане. По стенам висели пиратские пистолеты, сабли, ножи и ружья. Неподалеку от нашего столика дымился фитиль заряженной пушечки.
– Сейчас шарахнет! – сказал я.
– Сначала мы шарахнем! – поднял Петя кружку, полную ямайским ромом.
И он был прав – пушечка пропускала, а мы нет. В голове уже шумел прибой, и черные паруса застили взор.
– По морям и океа-а-а-нам злая нас ведет судьба! – грянул вдруг Петя. – Бродим мы по разны-ы-ы-м стра-а-а-нам и нигде не вьем гнезда!
Мне вдруг до слез захотелось собственного гнезда – маленький белый домик на берегу острова Ласточек…
Даже у времени есть гнездо, а у меня – шиш с маслом!
– Не плачь, – говорил Петя, – не плачь! Я тебя усыновлю. Вместе с бабушкой Хуана!
– Спасибо, друг! – не унимался я. – Но мне нужно собственное, персональное гнездо. Тогда бы я высидел чего-нибудь дельное.
Подошли марьячис в черных камзолах с золотым позументом и в сомбреро, которые напоминали гнезда королевских орлов.
– Беса-ме-беса-ме муучьо! – затянули они трехголосо. – Комо фуэ эста ноче пор ультима-а-а бес.
– Бе-э-э-саме! – поддали мы с Петей жару.
Мы, как Лафит с Морганом, уставшие от морских походов, отдыхали теперь душой. В руках Пети, откуда ни возьмись, объявились кремниевые пистолеты. Взведя курки, он потребовал у официанта удовлетворения. И тот быстро притащил еще две пинты темного ямайского рому.
– Хама-а-а-йка! Хама-а-а-йка! – Голосил Петя вразрез марьячис, скрывая таким образом пробудившуюся икоту.
В конце концов, изнуренные вокалом, обливаясь ямайским потом, мы решили покинуть палубу.
Петя долго выпрашивал у растерянного официанта шестивесельный ялик.
– Море штормит, – говорил он со всей возможной убедительностью. – Нам вплавь нельзя! Подать мне ялик, вашу мать!
Добравшись кое-как до выхода, мы обнаружили на обширном подносе отрубленную кисть пиратской руки. Она была бесчеловечно утыкана дюжиной деревянных стрелок-зубочисток.
Петя всхлипнул и принялся, как говорится, лобызать эту бедную руку. Причем предательские зубочистки искололи ему весь нос.
– Опомнись, Педро! – отпихивал я его от лобзаний.
– Ну еще разок, – упрашивал Петя, вытаскивая из носа зубочистки. – Еще один последний поцелуйчик! Уно бесито мас! Ультимо!
– Педро, у этой длани другое назначение. Она собирает чаевые.
– Я ей все отдам! – сказал Петя с надрывом. – Бедная, бедная ручка! Бедные пальчики, держите десять песиков. – И он вложил меж большим и указательным зеленого Сапату.
На дворе и впрямь штормило, и мы смогли добраться лишь до окраинной скамейки на опушке центрального парка культуры и отдыха острова Косумель. На этой скамейке мы вышли в открытое море, и волны убаюкали нас, перенеся из привычных трех измерений в какое-то неизведанное.
Очнувшись, я обнаружил, что по мне ползает зверушка. Это был техон, местный вариант барсука. Но если нашенские барсуки, в силу разных причин, довольно нервны и озлоблены, то техон, напротив, мил и беспредельно любезен. Глядя мне прямо в глаза и задушевно улыбаясь, техон вытащил из моего кармана старую морскую галету и попробовал на зуб.
Вообще-то он выглядел легкомысленным лоботрясом и недоучкой. Я строго покачал головой, чем до безумия развеселил техона. Покатываясь со смеху, он упал на землю, воздев к небу лапы и пышный беличий хвост. Потом техон обратил внимание на спящего Петю и, видно, передразнивая меня, тоже укоризненно покачал головой.
– Поехали с нами в Канкун, – предложил я.
Но у островитян собственная гордость. Техон махнул хвостом и, зажав под мышкой галету, чинно удалился в глубины парка. А я уж размечтался, что мы станем друзьями и он будет посиживать на моей голове, открывая время от времени, как крантики, мои замученные ромом чакры.
Увы! Грустно и одиноко в этом мире – без техона на голове.
Я растолкал Петю. Он некоторое время бормотал какую-то пиратскую чепуху.
– Поднять бом-бом-шпринцель! Шпанкоганы, на абордаж!
– Петя, Педро, – тормошил я его, – у тебя где чакры находятся?
– Хрен их знает, – хрипловато отвечал Петя, – погляди в правом кармане.
Вскоре он окончательно проснулся и подпрыгнул на скамейке.
– Поехали на руины – у меня там дело есть!
Когда мы добрались до местных руин под названием «Сан Хервасио», то поняли, что Эрнан Кортес был серьезным малым – крушил от души. Впрочем, Петя, окинув беглым взором обломки древней цивилизации, сказал коротко: «Подходящее место!»
Он вспугнул чету игуан и принялся копать норку под огромным камнем. Я не на шутку перепугался. Стоял на почтительном расстоянии, глядя, как Петя, подобно фокстерьеру, быстро углубляется в островной грунт.
– Педро, что происходит?
Он не отвечал, стремительно уходя под землю. Я подошел ближе:
– Петя! – но до слуха моего донеслось лишь глухое ворчание. Именно так рычит фокстерьер, вцепившись мертвой хваткой в лисью морду.
Я понял, что промедление подобно, и, ухватив Петю за задние ноги, выволок из норы.
– Чего-то я закопался, – обалдело сказал он, присаживаясь на камень, – хотел небольшую ямку, да увлекся…
– А ямка-то зачем?
– Сейчас увидишь, – смущенно ответил Петя и достал из кармана глиняную куколку. Запеленав ее носовым платком, уложил в подкаменную яму и засыпал землей, старательно разровняв поверхность. С минуту, опустив голову на грудь, он постоял у камня, и губы его беззвучно шевелились.
Затем он поднял на меня прозрачные, как воды Карибского моря, глаза.
– Не смейся, пожалуйста. Это же древний обычай – богиня плодородия и все такое прочее! Вот и думаю: может родиться чего-нибудь, – Петя внезапно залился румянцем и потупился. – Ну, я имею в виду – какая-нибудь дельная мысль в голове. К примеру, как Россию обустроить.
Над Петиной пока еще свободной от бремени головой носились ласточки. Они, конечно, многое повидали, эти косумельские ласточки. Но сегодня в их полете сквозила полная растерянность. Одна чуть не врезалась Пете в лоб. Парочка, что помоложе, потеряла сознание и теперь лежали кверху лапками на руинах.
– Все образуется, Педро, – сказал я ласково. – Если ты очень хочешь, обязательно родишь.
Смеркалось, когда мы покинули «Сан Хервасио». Петя был весел и полон лучших предзнаменований.
– С выпивкой завяжу. Курить брошу, – рассуждал он. – Потерплю! Главное, чтобы мысль родилась здоровая! Правда ведь?
А я уже завидовал Пете. Как ни крути, а у него есть теперь надежда. И даже кое-какая вера в богиню Икс-Чель. Вообще он живет, похоже, в другом времени. Или иначе его ощущает – пьет пиво, не ища в нем водки. А если и обнаружит, то искренне удивится и, возможно, порадуется…
Мне тоже хотелось верить, что «в тихой гавани все корабли, что на чужбине уставшие люди светлую радость себе обрели». «Так пел ее голос, летящий в купол…»
Боже, только слово властно над временем. Оно было в самом начале. И будет, может, едва различимое, в самом конце. Боже, если есть слово, которое именно я должен высказать в этой жизни, дай мне сил произнести его!
В двадцати милях от нас с Петей горели огни на побережье полуострова Юкатан. По правую руку был невидимый отсюда Канкун, гнездо Змея, гнездо Времени.
А здесь, на Косумели, оставалась отрубленная рука, держащая меж пальцев Сапату, приятель техон с галетой под мышкой и глиняная куколка, обернутая носовым платком.
1 2 3 4 5 6