Его лицо оказалось совсем близко, и Лиз, словно сквозь пелену тумана, увидела блеснувшие злыми искорками глаза.
– Вы идиотка! – пробормотал он и так стиснул плечи девушки, что она вскрикнула. У Лиз дрожали колени, и, глядя Йейту в лицо, расстроенная и подавленная, она почувствовала головокружение.
– Мне… мне хотелось посмотреть Бет в глаза, пусть она сама повторит мне эту ложь.
– Хорошенькая беседа получилась бы у вас. Только представьте себе: вы лежите на земле с переломанными руками и ногами и обмениваетесь любезностями с Бет, которая балансирует на стремянке, – нехорошо усмехнулся Йейт. – Во всяком случае, я же предупреждал вас, что ее здесь нет, верно?
– Только в тот момент, когда я наклонилась так низко, что уже не могла самостоятельно вернуться в исходное положение. Кстати, смею вас уверить, я и без вашей помощи смогла бы как-нибудь удержаться! А сейчас я намерена спуститься и расспросить Бет кое о чем, – с вызовом бросила Лиз.
– Нет, вы этого не сделаете. – И как только девушка повернулась, чтобы уйти, его пальцы подобно тискам сдавили ее запястье. – Вы не станете досаждать Бет своими обвинениями, особенно учитывая то возбужденное состояние, в котором сейчас находитесь.
Лиз отдернула руку и стала массировать запястье. – И кто же меня остановит? – потребовала она ответа.
– Я, если уж вам так хочется знать. С помощью несложного маневра, заключающегося в том, что, уезжая отсюда, возьму Бет с собой. Когда вы немного остынете, у вас будет возможность выяснить отношения. Только запомните: я обвиняю вас не столько на основании слов Бет, сколько на основании того, что я сам видел, как ее шатало от усталости и слабости и как она была огорчена из-за того, что может вас подвести.
– Как же, ведь это же она сказала вам, что я гоняла ее до седьмого пота ради той вечеринки, под готовку к которой мы только начали, – напомнила ему Лиз.
– Дата вашей вечеринки не имеет к этому отношения. Вам как-то удалось внушить Бет чувство ответственности за нее, и, насколько я понимаю, отзывчивая и трепетная душа девочки заставила ее вложить все силы в порученное дело.
– А насколько я понимаю, Бет сама попросила вас заглянуть этим утром, чтобы посмотреть, как она здесь перетрудилась? – с вызовом спросила Лиз.
– Нет, конечно же нет. – Его тон, подчеркнуто спокойный, содержал в себе признаки надвигающейся грозы. – Я приехал в расчете увидеть вашего отца и узнать, не поедет ли он на участок нефтедобычи.
В этом случае я бы попросил его взять с собой предписание по лечению одного больного в тех местах и немедленно позвонить мне, если вдруг его состояние ухудшится. Теперь вы убедились, что я приехал не для того, чтобы следить за вами? Лиз покраснела от стыда.
– Извините, – пробормотала она. – Только папа уже уехал.
– Да, Бет сказала мне. Теперь это не имеет значения. Я туда поеду сам и возьму с собой Бет.
С этими словами Йейт направился к лестнице. Перед тем как спуститься, он обернулся к Лиз.
– Мне бы хотелось взять с собой и вас, – сказал он. – Но не хотелось бы видеть, как вы запустите свои когти в Бет, все еще кипя от пережитой обиды, первопричиной которой оказался я. Не думаю, что кто-нибудь из нас получил удовольствие от сегодняшнего утра.
Разгневанная, Лиз не двигалась с места до тех пор, пока не увидела, что машина Роджера отъехала от дома. Ни сам он, ни его спутница не оглянулись в сторону крыши, а если Бет и было необходимо мужественно скрывать свою усталость под маской живости, она делала это весьма успешно. Когда они исчезли из виду, Лиз возвратилась к своим малярным работам, вкладывая в них больше пыла, чем усердия. Дело не ладилось. Сунув кисть в банку со скипидаром, она вытерла руки и спустилась по лестнице. Когда отец вернется домой, будет уже за полдень, а это означало, что за ленчем, который она планировала провести с Бет, ей придется быть одной. Полнейшее поражение, и даже главного врага умыкнули у нее на глазах!
Без особого воодушевления Лиз решила направиться в клуб, чтобы поплавать в крохотном бассейне. Кстати, она там сможет и поесть. А сейчас она не будет думать о Бет – большеглазой, кроткой и веселой Бет, что сейчас катилась по пустыне бок о бок с Роджером Йейтом!
Поднявшись к себе в спальню, она взяла купальный костюм, сигареты, книгу и вдруг, повинуясь какому-то безотчетному порыву, бросила свою широкополую шляпу так, что та полетела в угол через всю комнату.
Конечно, это было глупо. Теперь нужно идти за ней и поднимать с пола. И нет никого, кому мог бы быть адресован этот вызов. Совершенно никого…
Направившись за шляпой, Лиз остановилась у глубокой оконной ниши, которую приспособила для хранения своих сокровищ. Здесь стояли фотографии отца и мамы, а также, правда в первое время, пляжное детское ведерко и лопатка, что прилетели сюда вместе с ней. Но теперь на их месте красовалась каменная rose de sable, подаренная ей тем самым человеком, кому она хотела бы адресовать свой вызов.
Лиз взяла камень, охватив его ладонями так же бережно, как брал его Роджер.
«Бережное отношение, справедливое отношение, немного участия – вот и все, что мне нужно от него», – говорила она себе. Но неужели только это и ничего больше? Лиз почувствовала, что боится ответа на этот вопрос.
Глава 4
Словно по молчаливому предписанию Роджера Йейта, согласно которому требовалось некоторое время, чтобы дать улечься чувству обиды, Бет в течение нескольких дней не приходила к Лиз. А когда она наконец появилась; это была вновь та самая беззаботная, ни в чем не повинная Бет, и Лиз пришла к выводу, что любая попытка высказать ей хоть какие-то упреки будет равносильна попытке наказать пуховую подушку.
Бет ничего не отрицала и не оправдывалась. Нет, конечно же по-настоящему она тогда нисколько не устала. Ведь ей не нужно объяснять Лиз, как она, Бет то есть, любит помогать другим? Просто тогда она неожиданно почувствовала, что у нее кружится голова, вот и все. Но она даже не представляла себе, что могла упасть со стремянки, до тех пор, пока Роджер не настоял на своем и, взяв ее как ребенка на руки, опустил на пол! И конечно же она сказала ему, что, по ее мнению, Лиз, будучи новичком в пустыне, – и это ей в вину ставить никак нельзя! – не имеет представления о том, как здешний климат ослабляет способность выдерживать физические нагрузки, особенно у тех, кто не получил соответствующей подготовки, сражаясь с соперниками на школьном поле для хоккея на траве или делая перед завтраком физические упражнения на бодрящем северо-западном ветру…
Простодушная и кроткая Бет заключила свое повествование:
– И вслед за этим Роджер затолкал меня в дом, пробормотав что-то вроде: «Ну, сейчас эта девица по имени Лиз Шепард у меня получит; она намерена превратить тебя в раба на галере!» – и устремился на крышу к тебе. Лиз, я не могла остановить его, правда, не могла! Ведь ты же знаешь, каким властным и непримиримым становится он, когда дело касается меня, не правда ли?
Найдя, что гораздо проще согласиться с ней, чем продолжать полемику, Лиз безучастно ответила: «Да». Так или иначе, для нее больше не имело значения, лжет Бет или не лжет. Однако это произошло вовсе не потому, что время охладило ее негодование! Просто Лиз подозревала, что, кто бы ни был прав, в споре с ней Роджер Йейт всегда будет вставать на сторону Бет. И хотя это обстоятельство причиняло боль, бороться с ним она не могла.
Постепенно Лиз приноровилась к новому образу жизни, следуя порядку, заведенному отцом, и лишь в немногих случаях несколько переиначивая его, предварительно получив родительское согласие.
Например, отец и слышать не хотел о том, чтобы она занялась закупкой продуктов и приготовлением пищи для них обоих. Условия, на которых Эндрю снял дом, предусматривали, что он будет пользоваться услугами поваров гостиницы, и отказываться от этого пункта соглашения не было смысла. Однако он предоставил Лиз полную свободу заказывать блюда по своему усмотрению и даже пошел на компромисс, разрешив ей готовить завтрак, состоявший из горячих булочек и кофе. Временами честолюбие подвигало Лиз на приготовление нехитрой вечерней трапезы, но, как правило, ее обязанность заключалась только в том, чтобы заказать обед или ужин и проследить за тем, чтобы он был своевременно подан. И хотя «ведение хозяйства в доме папы» Лиз представляла себе совсем не так, она с грустью признавалась себе, что премудростям домоводства ей еще нужно учиться и учиться.
И здесь неоценимую помощь и поддержку девушке оказала Дженайна Карлайен. На кухне Дженайны и под ее искусным руководством Лиз, готовя еду, могла экспериментировать сколько угодно.
– И что особенно прекрасно, – с благодарностью говорила она Дженайне, – так это то, что, объяснив, как и что надо делать, вы не дышите мне в затылок, повторяя: «Ты все делаешь неправильно!» Вы даете мне возможность сперва закончить дело и только потом говорите, где я ошиблась и почему.
Дженайна улыбнулась:
– Это потому, что, согласно моей теории, некоторые люди лучше всего учатся на собственных ошибках. Особенно те, кого можно назвать несколько своенравными…
– Это я-то своенравная? Вы что же, считаете меня упрямой? – потребовала Лиз ответа.
– Да нет, – улыбнулась Дженайна. – Но ты боец. Как мне кажется, принимаясь за любое дело, ты стремишься сразу взять быка за рога. И я считаю, что ты из тех, кто скорее предпочтет всякий раз начинать с нуля, но не позволит, чтобы его осторожно вели за руку от одного этапа к другому.
– Да, пожалуй, так, – согласилась Лиз.
Хорошенько поразмыслив, девушка решила, что, раз уж она не может быть настоящей хозяйкой в доме отца, ей нужно стать ему верным другом. Что сказал Роджер Йейт о том, чего не хватает отцу? «Войдя в дом, услышать слова привета от родного человека» или что-то в этом роде. Значит, ей, как и положено родному человеку, нужно всегда быть дома, когда папа возвращается с работы. Сделать это не всегда было просто, поскольку рабочий день у отца был ненормированным, тем не менее Лиз ухитрялась справиться с этой задачей, и ее щедро вознаграждало радостное «Привет, Лиз!», произносимое отцом, а также атмосфера уюта и покоя, воцарявшаяся, когда они оставались вдвоем.
Отец сдержал обещание и несколько раз приглашал Лиз поужинать в клубе, где она познакомилась с другими служащими нефтяной компании «Пан-Сахара», и с молодоженами, что квартировали в Тасгале, и с приехавшими на отдых холостыми мужчинами с участков нефтедобычи. А когда до приема в честь новоселья остались считанные дни, Эндрю в первый раз взял с собой дочь на нефтяные прииски.
Так Лиз впервые оказалась в пустыне. Они ехали по той дороге, которую она видела из иллюминатора самолета. За пределами европейских кварталов дорога петляла между цепочками хаотично разбросанных хижин, где женщины, сидя на пороге, пряли шерсть и где каждая до слез маленькая заплатка чахлого огорода ограждалась частоколом из выбеленных солнцем лошадиных ребер, служивших защитой от дурного глаза. Доносившийся со всех сторон собачий лай отмечал прохождение их машины. Этот хор дополнялся кудахтаньем домашней птицы, обитавшей в курятниках, расположенных на крыше каждого дома. То там то тут баран, мул или верблюд терпеливо шагали по кругу, приводя в движение примитивное водяное колесо колодца; затем потянулись пыльные пальмы, дома стали встречаться все реже и реже, и, наконец, дорога превратилась во взбегавший на холмы каменистый путь, по обе стороны от которого лежала пустыня, голая, без единого деревца, и ослепительно яркая.
Проезжая часть дороги представляла собой твердую, хорошо укатанную поверхность, границы которой первые несколько километров отмечались сложенными из камня турами. Эндрю вел машину быстро и уверенно.
– То, чего нужно больше всего опасаться в пустыне, называется феч-феч, – рассказывал он дочери. – Это рыхлый песок, покрытый тонкой корочкой из расплавленных солнцем песчинок. Если ты заедешь в феч-феч на машине, тебе придется выкапывать ее фут за футом, не сказать, дюйм за дюймом. Единственное, чем выдает себя феч-феч, это цветом – он немного отличается от плотно слежавшегося песка, но увидеть разницу сможет только человек с опытом.
– Но на нашем пути ничего такого нет? – забеспокоилась Лиз.
– Через год-два поверхность дороги здесь будет не хуже, чем на шоссе в Англии. Единственное, что досаждает, – это барханы, они внешне похожи на небольшие прибрежные дюны. В некоторых местах барханы постоянно перемещаются, сужая дорогу. Но их всегда можно объехать или проехать прямо через них – они не представляют большого препятствия.
– Не боль-ше, чем об-ыч-ны-е у-ха-бы? – едва смогла выговорить Лиз, поскольку автомобиль на большой скорости выкатился на каменистый участок дороги.
Эндрю захохотал:
– Прости, Лиз! Я вовсе не хотел подвергать тебя риску разбить голову. Но послушай, а может быть, ты хочешь сама повести машину? Здесь вполне безопасно, и ты сможешь ехать настолько медленно, насколько сочтешь это необходимым, а заодно приобретешь навык управления «лендровером» на тот случай, если тебе придется сесть за руль в какой-то критической ситуации.
Они поменялись местами. В Англии Лиз выдержала экзамен на право управления только небольшими автомобилями, но выяснилось, что эта машина была не менее послушна и девушка смогла вести ее с той же скоростью, с которой они ехали раньше, когда за рулем сидел отец.
Эндрю огляделся.
– Полпути проехали, – сказал он. – Теперь разреши мне сесть за руль, поскольку нас ждет довольно сложный спуск в вади.
Крутой спуск протяженностью в километр привел их к руслу пересохшей реки, где росло несколько чахлых пальм. Затем машина снова полезла вверх, и, когда они вновь оказались на открытом пространстве, Эндрю неожиданно крикнул:
– Смотри!
Лиз посмотрела туда, куда он указывал, и от необыкновенного зрелища у нее перехватило дух. Где-то на линии горизонта, вырисовываясь черными силуэтами на фоне жаркого марева неба, тянулась цепочка навьюченных верблюдов, которых погонщики вели с востока на запад. Лиз смотрела на них и чувствовала, как в горле встает ком. И когда Эндрю сказал: «Это караван берберов, он везет соль и финики на ближайший базар», она тут же запротестовала:
– Да нет же! Это сказка, настоящая пустыня – такая, какой каждый представляет ее себе!
Отец внимательно посмотрел на дочь:
– Да, именно сказка, а не суровая действительность без прикрас. И отнюдь не то будущее, на которое мы надеемся и которое со временем, если бог даст, построим своими руками. – Тут он сделал паузу и вдруг спросил: – Лиз, ты еще не рассталась со своими иллюзиями? Не передумала?..
– Мне не с чем расставаться, папа. Видишь ли, я и не ожидала многого.
– И у тебя нет сожалений, о которых бы стоило поговорить?
– Нет никаких сожалений.
– Очень хорошо, Лиз. Я счастлив слышать это.
Тыльной стороной ладони Эндрю осторожно провел по щеке дочери, и они улыбнулись друг другу, чувствуя полное согласие, установившееся в их душах.
Наконец перед ними выросли трубы и вышки нефтяных скважин, этакий черный лес, созданный человеком. Когда подъехали ближе, Лиз смогла различить ряды белых плоских домиков, служивших жильем для бригад специалистов, круглосуточно работавших на буровых площадках.
Эндрю остановил машину у постройки, которая отличалась от остальных:
– Вот мы и приехали, Лиз.
Царившая в административном корпусе атмосфера довольно вольного отношения к субординации позволила Лиз быстро освоиться с обстановкой. Сотрудники, и те, что встречались ей в коридоре, и те, что сидели за письменными столами, были молоды, но чувствовалось, что все они мастера своего дела, квалифицированные инженеры, геологи или проектировщики, которым поручена ответственная работа.
Их желание быть представленными Лиз ужасно льстило ей, и если бы она пожелала, могла бы иметь в своем распоряжении десятки молодых людей, сопровождающих ее во время экскурсии по участку. Но выбор Эндрю пал на Криса, геолога, под командой которого работала группа, контролировавшая изменение сейсмических условий бурения. Молодой человек туманно объяснил Лиз, что они «фиксируют принимаемые датчиками сейсмические толчки и докладывают о них».
Крис («Кристофер Херриот Рэмсей Йен Соупер – думаете, я вам просто Крис?») был голубоглазым, пухлым и немногословным. Расспросив его, Лиз узнала, что ему частенько приходилось выезжать в пустыню на расстояние до сотни километров, и как правило, на несколько дней и ночей подряд. Но, не желая рассказывать о трудностях этих поездок, Крис очень терпеливо и самым подробным образом объяснял ей все, что касалось работы и жизни на участке, и они поладили самым лучшим образом.
Он показал девушке оснащенные двойными стенами вагончики, рассчитанные на двух постояльцев каждый;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
– Вы идиотка! – пробормотал он и так стиснул плечи девушки, что она вскрикнула. У Лиз дрожали колени, и, глядя Йейту в лицо, расстроенная и подавленная, она почувствовала головокружение.
– Мне… мне хотелось посмотреть Бет в глаза, пусть она сама повторит мне эту ложь.
– Хорошенькая беседа получилась бы у вас. Только представьте себе: вы лежите на земле с переломанными руками и ногами и обмениваетесь любезностями с Бет, которая балансирует на стремянке, – нехорошо усмехнулся Йейт. – Во всяком случае, я же предупреждал вас, что ее здесь нет, верно?
– Только в тот момент, когда я наклонилась так низко, что уже не могла самостоятельно вернуться в исходное положение. Кстати, смею вас уверить, я и без вашей помощи смогла бы как-нибудь удержаться! А сейчас я намерена спуститься и расспросить Бет кое о чем, – с вызовом бросила Лиз.
– Нет, вы этого не сделаете. – И как только девушка повернулась, чтобы уйти, его пальцы подобно тискам сдавили ее запястье. – Вы не станете досаждать Бет своими обвинениями, особенно учитывая то возбужденное состояние, в котором сейчас находитесь.
Лиз отдернула руку и стала массировать запястье. – И кто же меня остановит? – потребовала она ответа.
– Я, если уж вам так хочется знать. С помощью несложного маневра, заключающегося в том, что, уезжая отсюда, возьму Бет с собой. Когда вы немного остынете, у вас будет возможность выяснить отношения. Только запомните: я обвиняю вас не столько на основании слов Бет, сколько на основании того, что я сам видел, как ее шатало от усталости и слабости и как она была огорчена из-за того, что может вас подвести.
– Как же, ведь это же она сказала вам, что я гоняла ее до седьмого пота ради той вечеринки, под готовку к которой мы только начали, – напомнила ему Лиз.
– Дата вашей вечеринки не имеет к этому отношения. Вам как-то удалось внушить Бет чувство ответственности за нее, и, насколько я понимаю, отзывчивая и трепетная душа девочки заставила ее вложить все силы в порученное дело.
– А насколько я понимаю, Бет сама попросила вас заглянуть этим утром, чтобы посмотреть, как она здесь перетрудилась? – с вызовом спросила Лиз.
– Нет, конечно же нет. – Его тон, подчеркнуто спокойный, содержал в себе признаки надвигающейся грозы. – Я приехал в расчете увидеть вашего отца и узнать, не поедет ли он на участок нефтедобычи.
В этом случае я бы попросил его взять с собой предписание по лечению одного больного в тех местах и немедленно позвонить мне, если вдруг его состояние ухудшится. Теперь вы убедились, что я приехал не для того, чтобы следить за вами? Лиз покраснела от стыда.
– Извините, – пробормотала она. – Только папа уже уехал.
– Да, Бет сказала мне. Теперь это не имеет значения. Я туда поеду сам и возьму с собой Бет.
С этими словами Йейт направился к лестнице. Перед тем как спуститься, он обернулся к Лиз.
– Мне бы хотелось взять с собой и вас, – сказал он. – Но не хотелось бы видеть, как вы запустите свои когти в Бет, все еще кипя от пережитой обиды, первопричиной которой оказался я. Не думаю, что кто-нибудь из нас получил удовольствие от сегодняшнего утра.
Разгневанная, Лиз не двигалась с места до тех пор, пока не увидела, что машина Роджера отъехала от дома. Ни сам он, ни его спутница не оглянулись в сторону крыши, а если Бет и было необходимо мужественно скрывать свою усталость под маской живости, она делала это весьма успешно. Когда они исчезли из виду, Лиз возвратилась к своим малярным работам, вкладывая в них больше пыла, чем усердия. Дело не ладилось. Сунув кисть в банку со скипидаром, она вытерла руки и спустилась по лестнице. Когда отец вернется домой, будет уже за полдень, а это означало, что за ленчем, который она планировала провести с Бет, ей придется быть одной. Полнейшее поражение, и даже главного врага умыкнули у нее на глазах!
Без особого воодушевления Лиз решила направиться в клуб, чтобы поплавать в крохотном бассейне. Кстати, она там сможет и поесть. А сейчас она не будет думать о Бет – большеглазой, кроткой и веселой Бет, что сейчас катилась по пустыне бок о бок с Роджером Йейтом!
Поднявшись к себе в спальню, она взяла купальный костюм, сигареты, книгу и вдруг, повинуясь какому-то безотчетному порыву, бросила свою широкополую шляпу так, что та полетела в угол через всю комнату.
Конечно, это было глупо. Теперь нужно идти за ней и поднимать с пола. И нет никого, кому мог бы быть адресован этот вызов. Совершенно никого…
Направившись за шляпой, Лиз остановилась у глубокой оконной ниши, которую приспособила для хранения своих сокровищ. Здесь стояли фотографии отца и мамы, а также, правда в первое время, пляжное детское ведерко и лопатка, что прилетели сюда вместе с ней. Но теперь на их месте красовалась каменная rose de sable, подаренная ей тем самым человеком, кому она хотела бы адресовать свой вызов.
Лиз взяла камень, охватив его ладонями так же бережно, как брал его Роджер.
«Бережное отношение, справедливое отношение, немного участия – вот и все, что мне нужно от него», – говорила она себе. Но неужели только это и ничего больше? Лиз почувствовала, что боится ответа на этот вопрос.
Глава 4
Словно по молчаливому предписанию Роджера Йейта, согласно которому требовалось некоторое время, чтобы дать улечься чувству обиды, Бет в течение нескольких дней не приходила к Лиз. А когда она наконец появилась; это была вновь та самая беззаботная, ни в чем не повинная Бет, и Лиз пришла к выводу, что любая попытка высказать ей хоть какие-то упреки будет равносильна попытке наказать пуховую подушку.
Бет ничего не отрицала и не оправдывалась. Нет, конечно же по-настоящему она тогда нисколько не устала. Ведь ей не нужно объяснять Лиз, как она, Бет то есть, любит помогать другим? Просто тогда она неожиданно почувствовала, что у нее кружится голова, вот и все. Но она даже не представляла себе, что могла упасть со стремянки, до тех пор, пока Роджер не настоял на своем и, взяв ее как ребенка на руки, опустил на пол! И конечно же она сказала ему, что, по ее мнению, Лиз, будучи новичком в пустыне, – и это ей в вину ставить никак нельзя! – не имеет представления о том, как здешний климат ослабляет способность выдерживать физические нагрузки, особенно у тех, кто не получил соответствующей подготовки, сражаясь с соперниками на школьном поле для хоккея на траве или делая перед завтраком физические упражнения на бодрящем северо-западном ветру…
Простодушная и кроткая Бет заключила свое повествование:
– И вслед за этим Роджер затолкал меня в дом, пробормотав что-то вроде: «Ну, сейчас эта девица по имени Лиз Шепард у меня получит; она намерена превратить тебя в раба на галере!» – и устремился на крышу к тебе. Лиз, я не могла остановить его, правда, не могла! Ведь ты же знаешь, каким властным и непримиримым становится он, когда дело касается меня, не правда ли?
Найдя, что гораздо проще согласиться с ней, чем продолжать полемику, Лиз безучастно ответила: «Да». Так или иначе, для нее больше не имело значения, лжет Бет или не лжет. Однако это произошло вовсе не потому, что время охладило ее негодование! Просто Лиз подозревала, что, кто бы ни был прав, в споре с ней Роджер Йейт всегда будет вставать на сторону Бет. И хотя это обстоятельство причиняло боль, бороться с ним она не могла.
Постепенно Лиз приноровилась к новому образу жизни, следуя порядку, заведенному отцом, и лишь в немногих случаях несколько переиначивая его, предварительно получив родительское согласие.
Например, отец и слышать не хотел о том, чтобы она занялась закупкой продуктов и приготовлением пищи для них обоих. Условия, на которых Эндрю снял дом, предусматривали, что он будет пользоваться услугами поваров гостиницы, и отказываться от этого пункта соглашения не было смысла. Однако он предоставил Лиз полную свободу заказывать блюда по своему усмотрению и даже пошел на компромисс, разрешив ей готовить завтрак, состоявший из горячих булочек и кофе. Временами честолюбие подвигало Лиз на приготовление нехитрой вечерней трапезы, но, как правило, ее обязанность заключалась только в том, чтобы заказать обед или ужин и проследить за тем, чтобы он был своевременно подан. И хотя «ведение хозяйства в доме папы» Лиз представляла себе совсем не так, она с грустью признавалась себе, что премудростям домоводства ей еще нужно учиться и учиться.
И здесь неоценимую помощь и поддержку девушке оказала Дженайна Карлайен. На кухне Дженайны и под ее искусным руководством Лиз, готовя еду, могла экспериментировать сколько угодно.
– И что особенно прекрасно, – с благодарностью говорила она Дженайне, – так это то, что, объяснив, как и что надо делать, вы не дышите мне в затылок, повторяя: «Ты все делаешь неправильно!» Вы даете мне возможность сперва закончить дело и только потом говорите, где я ошиблась и почему.
Дженайна улыбнулась:
– Это потому, что, согласно моей теории, некоторые люди лучше всего учатся на собственных ошибках. Особенно те, кого можно назвать несколько своенравными…
– Это я-то своенравная? Вы что же, считаете меня упрямой? – потребовала Лиз ответа.
– Да нет, – улыбнулась Дженайна. – Но ты боец. Как мне кажется, принимаясь за любое дело, ты стремишься сразу взять быка за рога. И я считаю, что ты из тех, кто скорее предпочтет всякий раз начинать с нуля, но не позволит, чтобы его осторожно вели за руку от одного этапа к другому.
– Да, пожалуй, так, – согласилась Лиз.
Хорошенько поразмыслив, девушка решила, что, раз уж она не может быть настоящей хозяйкой в доме отца, ей нужно стать ему верным другом. Что сказал Роджер Йейт о том, чего не хватает отцу? «Войдя в дом, услышать слова привета от родного человека» или что-то в этом роде. Значит, ей, как и положено родному человеку, нужно всегда быть дома, когда папа возвращается с работы. Сделать это не всегда было просто, поскольку рабочий день у отца был ненормированным, тем не менее Лиз ухитрялась справиться с этой задачей, и ее щедро вознаграждало радостное «Привет, Лиз!», произносимое отцом, а также атмосфера уюта и покоя, воцарявшаяся, когда они оставались вдвоем.
Отец сдержал обещание и несколько раз приглашал Лиз поужинать в клубе, где она познакомилась с другими служащими нефтяной компании «Пан-Сахара», и с молодоженами, что квартировали в Тасгале, и с приехавшими на отдых холостыми мужчинами с участков нефтедобычи. А когда до приема в честь новоселья остались считанные дни, Эндрю в первый раз взял с собой дочь на нефтяные прииски.
Так Лиз впервые оказалась в пустыне. Они ехали по той дороге, которую она видела из иллюминатора самолета. За пределами европейских кварталов дорога петляла между цепочками хаотично разбросанных хижин, где женщины, сидя на пороге, пряли шерсть и где каждая до слез маленькая заплатка чахлого огорода ограждалась частоколом из выбеленных солнцем лошадиных ребер, служивших защитой от дурного глаза. Доносившийся со всех сторон собачий лай отмечал прохождение их машины. Этот хор дополнялся кудахтаньем домашней птицы, обитавшей в курятниках, расположенных на крыше каждого дома. То там то тут баран, мул или верблюд терпеливо шагали по кругу, приводя в движение примитивное водяное колесо колодца; затем потянулись пыльные пальмы, дома стали встречаться все реже и реже, и, наконец, дорога превратилась во взбегавший на холмы каменистый путь, по обе стороны от которого лежала пустыня, голая, без единого деревца, и ослепительно яркая.
Проезжая часть дороги представляла собой твердую, хорошо укатанную поверхность, границы которой первые несколько километров отмечались сложенными из камня турами. Эндрю вел машину быстро и уверенно.
– То, чего нужно больше всего опасаться в пустыне, называется феч-феч, – рассказывал он дочери. – Это рыхлый песок, покрытый тонкой корочкой из расплавленных солнцем песчинок. Если ты заедешь в феч-феч на машине, тебе придется выкапывать ее фут за футом, не сказать, дюйм за дюймом. Единственное, чем выдает себя феч-феч, это цветом – он немного отличается от плотно слежавшегося песка, но увидеть разницу сможет только человек с опытом.
– Но на нашем пути ничего такого нет? – забеспокоилась Лиз.
– Через год-два поверхность дороги здесь будет не хуже, чем на шоссе в Англии. Единственное, что досаждает, – это барханы, они внешне похожи на небольшие прибрежные дюны. В некоторых местах барханы постоянно перемещаются, сужая дорогу. Но их всегда можно объехать или проехать прямо через них – они не представляют большого препятствия.
– Не боль-ше, чем об-ыч-ны-е у-ха-бы? – едва смогла выговорить Лиз, поскольку автомобиль на большой скорости выкатился на каменистый участок дороги.
Эндрю захохотал:
– Прости, Лиз! Я вовсе не хотел подвергать тебя риску разбить голову. Но послушай, а может быть, ты хочешь сама повести машину? Здесь вполне безопасно, и ты сможешь ехать настолько медленно, насколько сочтешь это необходимым, а заодно приобретешь навык управления «лендровером» на тот случай, если тебе придется сесть за руль в какой-то критической ситуации.
Они поменялись местами. В Англии Лиз выдержала экзамен на право управления только небольшими автомобилями, но выяснилось, что эта машина была не менее послушна и девушка смогла вести ее с той же скоростью, с которой они ехали раньше, когда за рулем сидел отец.
Эндрю огляделся.
– Полпути проехали, – сказал он. – Теперь разреши мне сесть за руль, поскольку нас ждет довольно сложный спуск в вади.
Крутой спуск протяженностью в километр привел их к руслу пересохшей реки, где росло несколько чахлых пальм. Затем машина снова полезла вверх, и, когда они вновь оказались на открытом пространстве, Эндрю неожиданно крикнул:
– Смотри!
Лиз посмотрела туда, куда он указывал, и от необыкновенного зрелища у нее перехватило дух. Где-то на линии горизонта, вырисовываясь черными силуэтами на фоне жаркого марева неба, тянулась цепочка навьюченных верблюдов, которых погонщики вели с востока на запад. Лиз смотрела на них и чувствовала, как в горле встает ком. И когда Эндрю сказал: «Это караван берберов, он везет соль и финики на ближайший базар», она тут же запротестовала:
– Да нет же! Это сказка, настоящая пустыня – такая, какой каждый представляет ее себе!
Отец внимательно посмотрел на дочь:
– Да, именно сказка, а не суровая действительность без прикрас. И отнюдь не то будущее, на которое мы надеемся и которое со временем, если бог даст, построим своими руками. – Тут он сделал паузу и вдруг спросил: – Лиз, ты еще не рассталась со своими иллюзиями? Не передумала?..
– Мне не с чем расставаться, папа. Видишь ли, я и не ожидала многого.
– И у тебя нет сожалений, о которых бы стоило поговорить?
– Нет никаких сожалений.
– Очень хорошо, Лиз. Я счастлив слышать это.
Тыльной стороной ладони Эндрю осторожно провел по щеке дочери, и они улыбнулись друг другу, чувствуя полное согласие, установившееся в их душах.
Наконец перед ними выросли трубы и вышки нефтяных скважин, этакий черный лес, созданный человеком. Когда подъехали ближе, Лиз смогла различить ряды белых плоских домиков, служивших жильем для бригад специалистов, круглосуточно работавших на буровых площадках.
Эндрю остановил машину у постройки, которая отличалась от остальных:
– Вот мы и приехали, Лиз.
Царившая в административном корпусе атмосфера довольно вольного отношения к субординации позволила Лиз быстро освоиться с обстановкой. Сотрудники, и те, что встречались ей в коридоре, и те, что сидели за письменными столами, были молоды, но чувствовалось, что все они мастера своего дела, квалифицированные инженеры, геологи или проектировщики, которым поручена ответственная работа.
Их желание быть представленными Лиз ужасно льстило ей, и если бы она пожелала, могла бы иметь в своем распоряжении десятки молодых людей, сопровождающих ее во время экскурсии по участку. Но выбор Эндрю пал на Криса, геолога, под командой которого работала группа, контролировавшая изменение сейсмических условий бурения. Молодой человек туманно объяснил Лиз, что они «фиксируют принимаемые датчиками сейсмические толчки и докладывают о них».
Крис («Кристофер Херриот Рэмсей Йен Соупер – думаете, я вам просто Крис?») был голубоглазым, пухлым и немногословным. Расспросив его, Лиз узнала, что ему частенько приходилось выезжать в пустыню на расстояние до сотни километров, и как правило, на несколько дней и ночей подряд. Но, не желая рассказывать о трудностях этих поездок, Крис очень терпеливо и самым подробным образом объяснял ей все, что касалось работы и жизни на участке, и они поладили самым лучшим образом.
Он показал девушке оснащенные двойными стенами вагончики, рассчитанные на двух постояльцев каждый;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20