На одном из перепутий, оберегаемом громадным крестом, она на миг остановилась, решая, по какой из двух дорог, бегущих по склону среди терновника, двинуться дальше.
Откуда ни возьмись, к ней подбежала маленькая девчушка; она появилась как нельзя кстати, выведя девушку из затруднения.
– Здравствуйте, мадемуазель Го!
Это была малышка Гаос, младшая сестра Янна. Поцеловав ее, Го спросила, дома ли родители.
– Да, папа и мама дома. Только вот братик Янн пошел в Логиви, но я думаю, он там долго не пробудет.
Его нет дома! Снова злая судьба отдаляет его. Прийти в другой раз? Но малышка видела ее, она может рассказать… Что подумают в Порс-Эвене? Она решила идти как можно медленнее, чтобы Янн успел вернуться.
По мере того как она приближалась к деревне, к этому Богом забытому клочку земли, местность становилась все суровее и пустыннее. Дыхание моря, делавшее людей сильными, прижимало к жесткой земле растения, делало их низкорослыми. На тропинке валялись выброшенные на берег неведомые водоросли, указывающие на то, что где-то рядом существует совсем иной мир. Из-за них воздух был напоен соленым запахом.
Иногда Го встречала кого-нибудь из местных, людей моря – их было видно издалека в этом голом краю. Они возникали и как бы росли на фоне далеких вод. Эти лоцманы и рыбаки всегда всматривались в даль, будто подстерегали что-то в открытом море. Поравнявшись с ней, они здоровались; из-под моряцких шапок на нее смотрели загорелые лица, очень мужественные и решительные.
Время словно остановилось, и Го не знала, как продлить свой путь; встречные удивлялись, почему девушка идет так медленно.
Что Янн делал в Логиви? Наверное, развлекался с девицами…
Знала бы она, как мало его интересовали красавицы! Время от времени, если какая и пробуждала в нем желание, ему достаточно было лишь дать знать об этом. Как говорится в одной старой моряцкой песенке, пемпольские девочки слишком любят плотские утехи и редко отказывают красивому парню. Нет, просто-напросто он отправился сделать заказ плетельщику, который один во всей округе умел хорошо плести верши для ловли омаров. Как далек он был в тот момент от мыслей о любви!
Она подошла к часовне, стоявшей на холме и видной еще издали. Часовня была крохотной, серого цвета и очень ветхой. Рядом с нею в этом засушливом месте росло несколько деревьев, тоже серых и уже сбросивших листву; деревья походили на волосы, чьей-то рукой откинутые на одну сторону. Эта же рука, вечная рука западных ветров, топила рыбачьи лодки, валила в ту сторону, куда стремились волны, кривые ветви на побережье. Старые деревья росли вкось, согнувшись под вечной тяжестью этой руки.
Го уже находилась в конце пути, потому что это была часовня Порс-Эвена; она остановилась возле нее, чтобы еще потянуть время.
Часовня была обнесена невысокой полуразрушенной стеной, за которой виднелись кресты. Все было одного цвета – часовня, деревья, могилы; все казалось одинаково выгоревшим, изъеденным ветром и морем; один и тот же сероватый с бледно-желтыми пятнами лишайник покрывал камни, узловатые ветви деревьев, гранитных святых, стоящих в нишах стены.
На одном из деревянных крестов большими буквами было написано: «Гаос Жоэль, восемьдесят лет».
Ах да, это дед. Море пощадило старого моряка. Разумеется, многие из родни Янна спят вечным сном за этой оградой, ей следовало быть готовой, и все же фамилия, увиденная на могиле, произвела на нее тягостное впечатление.
Она поднялась на паперть, совсем маленькую, обветшалую, побеленную известью. Но там сердце ее еще сильнее сжалось.
Гаос! Опять эта фамилия, высеченная на одной из траурных досок, которые устанавливают в память о тех, кто умер в открытом море.
Она принялась читать:
В память о
ГАОСЕ Жане-Луи,
24 лет, матросе на «Маргарите»,
погибшем в исландских водах 3 августа 1877 года.
Мир праху его!
Исландия, опять Исландия! Всюду при входе в часовню висели деревянные доски с именами погибших моряков – жителей Порс-Эвена. Она пожалела, что зашла сюда, охваченная мрачным предчувствием. В пемпольской церкви девушка видела подобные надписи, но здесь, в этой часовне, все было такое маленькое, обветшалое, заброшенное. Пустая могила исландских рыбаков… С каждой стороны имелась гранитная скамья для матерей и вдов. Это низкое, похожее на грот строение хранимо было старинным изображением святой, выкрашенным розовой краской. Святая с большими злыми глазами напоминала Кибелу, языческую богиню земли.
Опять Гаос!
В память о
ГАОСЕ Франсуа,
супруге Анны-Марии Гаостер,
капитане «Пемпольца»,
погибшего в исландских водах между 1 и 3 апреля 1877 года
вместе со своей командой из двадцати трех человек.
Мир праху его!
Внизу – черный череп с зелеными глазами, под ним – две скрещенные кости, наивный и жуткий варварский рисунок.
Гаос! Везде эта фамилия!
Еще одного Гаоса звали Ив, он был смыт с палубы корабля и погиб в исландских водах близ Норд-фьорда, в возрасте двадцати двух лет. Доска, похоже, была прибита давно, его, наверное, уже успели забыть…
Читая надписи, она испытывала приливы необычайной нежности к Янну и вместе с тем чувство разочарования. Нет, никогда он не будет принадлежать ей! Как отвоевать его у моря, когда столько Гаосов – предков, братьев, наверняка во многом похожих на него, – отдали морю свои жизни?
Она вошла в уже полутемную часовню, свет сюда едва проникал через низкие окна с широкими переплетами. Там с полными слез глазами Го преклонила колени, чтобы помолиться перед огромными, касающимися свода изображениями святых, украшенными дикими цветами. Снаружи послышался стон ветра, словно доносившего до бретонской земли жалобу погибших молодых мужчин.
Близился вечер; все же надо было идти к Гаосам выполнять отцовское поручение.
Она двинулась по дороге и, справившись в деревне, нашла нужный дом, прислонившийся к высокой скале. К нему вела дюжина гранитных ступенек. Трепеща при мысли, что Янн уже мог вернуться, Го прошла по палисаднику, где росли хризантемы и вероники.
Войдя в дом, она сообщила, что принесла деньги за проданную лодку. Ее вежливо усадили и попросили подождать возвращения отца, чтобы получить расписку. В доме было много народу, и глаза Го искали Янна, но его не было видно.
У Гаосов кипела работа: на большом столе кроили для грядущей путины одежду из новой хлопковой материи.
– Видите ли, мадемуазель Го, им нужно каждому по две смены такой одежды.
Ей принялись объяснять, как потом этот костюм, незаменимый в бурю, нужно красить и вощить. Пока ее посвящали в детали, она внимательно рассматривала жилище Гаосов.
Оно было обустроено так, как традиционно обустраиваются дома бретонцев: в глубине находился огромный камин, а по сторонам в несколько ярусов располагались кровати с дверцами. Дом, однако, не производил ни мрачного, ни тоскливого впечатления, какое обычно производят жилища пахарей, наполовину вросшие в землю по обочинам дорог; дом оказался чистым и светлым, какими обыкновенно и бывают дома рыбаков.
Много маленьких Гаосов бегало по дому, мальчиков и девочек, все – братья и сестры Янна, еще двое взрослых братьев находились в плавании. Была среди детворы и одна маленькая светловолосая девчушка, опрятная и печальная, непохожая на других.
– Мы удочерили ее в прошлом году, – объяснила мать. – У нас и своих-то много, но что поделаешь, мадемуазель Го, ее отец ходил на «Богоматери Марии», она в прошлом году, как вам известно, затонула в Исландии. Оставшихся пятерых детей поделили соседи, вот она нам-то и досталась.
Услыхав, что говорят о ней, малышка опустила голову и, улыбаясь, спряталась за Ломека Гаоса, своего любимца.
На всем в доме лежала печать достатка, и розовые щечки детей цвели здоровьем.
Го была встречена с суетливым радушием, как какая-нибудь барышня-красавица, приход которой делает честь семье. По совсем новой лестнице из светлого дерева ее отвели в комнату наверху, составлявшую славу дома. Го вспомнилась история постройки второго этажа: он появился в результате того, что Гаос-отец и его родственник-лоцман нашли в Ла-Манше обломок потерпевшего крушение судна. Янн рассказал ей об этом в ту праздничную ночь.
Сверкавшая чистотой новехонькая комната была красивой и веселой. В ней имелись две кровати под пологом из розового ситца, какие можно встретить в домах горожан, посреди стоял стол. Из окна был виден весь Пемполь, весь рейд со стоящими на якоре кораблями, и фарватер, по которому суда уходили в море.
Она не решалась спросить, но ей очень хотелось знать, где спит Янн; ребенком он, наверное, обитал внизу и спал в какой-нибудь из тех старинных кроватей с дверцами, а теперь, должно быть, спит здесь, за этим красивым розовым пологом. Ей хотелось знать подробно о его жизни и, в особенности, что он делает длинными зимними вечерами…
Тяжелые шаги по лестнице заставили ее вздрогнуть.
Нет, это был не Янн, но человек, на него похожий, хоть и седой, – почти такой же высокий и стройный. Это был Гаос-отец, вернувшийся с рыбалки.
Поздоровавшись с ней и узнав о причинах ее прихода, он написал расписку, что заняло некоторое время, поскольку рука его, как он сам говорил, была уже не так тверда, как прежде. Однако он не рассматривал принесенные сто франков как окончательный расчет за продажу судна, а лишь как частичную уплату, и сказал, что обсудит этот вопрос с месье Мевелем. Го, не интересовавшаяся деньгами, едва заметно улыбнулась: что ж, хорошо, что эта история не закончилась и у нее еще будут дела с Гаосами.
Они извинялись за отсутствие Янна, словно считали, что такую гостью должно было бы встретить все семейство. Быть может, отец, с его проницательностью старого матроса, даже догадался, что сын неравнодушен к этой красивой наследнице, и снова и снова заводил речь о нем:
– Странно, он никогда так долго не задерживался, мадемуазель Го. Парень пошел в Логиви купить ловушки для омаров. Ведь вы знаете, зимой это наш основной промысел.
Она все не уходила, рассеянно слушала, понимая, однако, что слишком засиделась: сердце щемило при мысли, что она не увидит любимого.
– Человек он благоразумный, что можно там так долго делать? В трактир, конечно, он не пойдет, в этом смысле мы за него спокойны. Нет, я не говорю, иногда, по воскресеньям, с приятелями… Знаете, мадемуазель Го, моряки… Бог мой, когда ты молод, к чему лишать себя совсем-то… не правда ли? Но с ним это случается редко, он человек благоразумный, верно вам говорим.
Между тем близилась ночь, в доме прекратили работу. Маленькие Гаосы и приемная девочка, погрустневшие с наступлением вечера, сидели на лавках, прижавшись друг к другу, смотрели на Го, и лица их словно вопрошали: «А теперь почему она не уходит?»
В сгущающихся сумерках пламя в камине сделалось красным.
– Останьтесь с нами ужинать, мадемуазель Го.
О нет, она не может. Кровь бросилась ей в лицо, когда она подумала о том, что задержалась у Гаосов допоздна. Она встала и попрощалась.
Старый Гаос тоже поднялся, чтобы проводить ее через низину, где из-за раскидистых деревьев было совсем темно.
Они шли рядом, и она испытывала чувства уважения и нежности к этому пожилому человеку; ей хотелось говорить с ним, как с отцом, но порывы эти гасли от смущения, и она молчала.
Они шли, обдуваемые свежим вечерним ветром, несущим запах моря. Порой на голой песчаной равнине им попадались уже запертые дома – темные тесные гнезда под сгорбившимися кровлями – бедные обиталища рыбаков. И еще попадались распятия, утесник и камни.
Как далеко находится этот Порс-Эвен, и как долго она там пробыла!
Иногда встречались люди, шедшие из Пемполя и Логиви. Видя приближающийся силуэт мужчины, она всякий раз надеялась, что это Янн, но его легко было узнать на расстоянии, и очень быстро Го постигало разочарование. Идти было трудно из-за длинной бурой растительности под ногами, спутанной, словно волосы: этой растительностью были выброшенные на берег водоросли.
Возле Плуэзокского распятия она попрощалась со стариком, попросив его вернуться домой. Уже виднелись огоньки Пемполя, и не было никаких причин для страха.
Все кончено на этот раз… И кто знает теперь, когда она увидит Янна?..
Она нашла бы не один предлог, чтобы вновь отправиться в Порс-Эвен, но это выглядело бы неприлично. Надо быть терпеливой и гордой. Вот если бы Сильвестр, ее наперсник, оказался здесь, она, наверное, поручила бы ему найти и склонить к объяснению Янна. Но «братишка» уехал, и кто знает, на сколько лет?..
– Жениться? – говорил в тот вечер Янн родителям. – О Господи, да с какой это стати? Разве мне будет так же хорошо, как с вами? Никаких забот, никаких споров ни с кем и вкусный горячий суп каждый вечер, когда возвращаюсь с моря… Я прекрасно понимаю, речь идет о той, что приходила к нам сегодня. Но, во-первых, с чего вы взяли, что такая богатая девушка желает породниться с бедняками, вроде нас? И потом, все уже решено: я не женюсь – ни на той, ни на другой, это не для меня.
Старики, разочарованные, молча глядели друг на друга. Поговорив после ухода Го, они сошлись на том, что девушка не отказала бы их красавцу Янну. Однако настаивать и не пытались, зная, что это совершенно бесполезно. Мать, опустив голову, не противилась воле старшего сына, по положению почти равного главе семьи; да, он всегда был мягок и ласков с ней, слушался как ребенок, когда речь шла о мелочах жизни, но в вопросах серьезных уже давно был полным господином и не допускал какого бы то ни было насилия над собой, занимая позицию спокойно-неоспоримой независимости.
Он никогда не засиживался допоздна, имея обыкновение, как и все рыбаки, вставать засветло. И в тот вечер, поужинав в восемь часов и бросив последний довольный взгляд на приобретенные в Логиви ловушки, внешне абсолютно спокойный, отправился спать наверх в кровать под пологом из розового ситца, стоящую рядом с кроватью Ломека, его маленького братишки.
…Уже неделю Сильвестр находился на военно-морском призывном пункте в Бресте, чувствуя себя неуютно в новой обстановке, однако отличаясь послушанием и примерным поведением. На нем ладно сидели матроска и берет с красным помпоном. Высокого роста, с повадками моряка, он смотрелся как нельзя лучше и все же оставался прежним невинным ребенком, постоянно горевал, разлученный с бабушкой.
Только однажды он напился вечером с земляками – таков обычай; они вернулись на призывной пункт гурьбой, держа друг друга под руки и горланя песни.
В одно из воскресений он ходил в театр, на галерку. В пьесе матросы, взбешенные предательским поступком товарища, загудели так, словно подул западный ветер. В переполненном зале было жарко и душно, Сильвестр попытался было снять пальто, но, получив замечание, отказался от этой мысли и в конце концов заснул.
Возвращаясь в казарму после полуночи, он встретил женщин весьма зрелого возраста, без головных уборов, дамы прогуливались по тротуару.
– Слушай-ка, красавчик, иди к нам! – позвали они его грубыми хриплыми голосами.
Сильвестр тотчас же все понял, и в памяти сразу ожили дорогие ему лица: бабушки, Марии Гаос, и он прошел мимо этих женщин, смерив их презрительным взглядом, улыбаясь по-детски насмешливо. Красотки немало удивились сдержанности матроса.
– Видала?!. Берегись, сынок, спасайся, а то съедим тебя! И скверные слова, брошенные ему вслед, потонули в общем шуме, наполнявшем улицы воскресной ночью.
В Бресте он вел себя так, как если бы был в Исландии, в открытом море, – оставался девственником. Но никто не смеялся над ним, потому что парень был очень сильным, а сила внушает уважение.
Настал день, когда ему сообщили, что его направляют в Китай, в эскадру, дислоцировавшуюся на Формозе.
Он уже давно это предчувствовал, поскольку знал от тех, кто читает газеты, что тамошней войне нет конца.
Тогда же его предупредили, что, по причине спешной отправки, ему не дадут разрешения попрощаться с близкими. В пять дней нужно собраться и отбыть.
Известие взбудоражило его: дальнее путешествие, неизвестность, война – как все заманчиво! Сюда же примешивалась тоска – ведь нужно все покинуть – и смутная тревога – ведь можно не вернуться.
Тысячи разных мыслей роились в голове. Кругом царило необычайное оживление: многие новобранцы направлялись в ту же эскадру.
Он бросился писать бабушке Ивонне; писал карандашом, сидя на земле, погрузившись в тревожные мечтания, среди снующих взад и вперед шумных молодых людей, которым, как и ему, предстояла дальняя дорога.
– Что-то малость старовата его возлюбленная! – говорили, посмеиваясь, новобранцы два дня спустя. – Ну да ничего, они, похоже, неплохо ладят друг с другом.
Им было весело наблюдать, как Сильвестр прогуливается по улицам Рекувранса, военного порта в Бресте, под руку с женщиной. Нежно склонившись к маленькому бойкому созданию в юбках, чуть коротковатых по тогдашней моде, в маленькой темной шали и большом пемпольском чепце, он говорил, наверное, что-то ласковое и приятное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19