Так нет. А теперь, когда люди пришли с работы, она тут как тут.
– Ну, чего раскричалась? У меня гость! – не без гордости сказала Анна Николаевна.
– Гость у неё! – фыркнула Валентина, но кастрюлю свою с конфорки сдвинула. – Хоть бы чайник свой ради гостя вымыла, – уколола она старуху. Но та, не обращая на неё внимания, ушла из кухни.
И вот Кореньков, сбросив пальто и шапку на стул, сидел за столом и пил чай с малиновым вареньем, которое Анна Николаевна обычно приберегала к тем дням, когда её одолевала простуда. Но сейчас ради гостя она переложила его из банки в вазочку, которая уже много лет без дела стояла в буфете. Кореньков пил чай и не переставая болтал. Он рассказал уже про свой кораблик. В сущности, не так уж много было на свете людей, кому бы Кореньков мог рассказать о своих кораблях и их злоключениях.
– Спустил его, а он бац набок и зачерпнул. Конструкторский просчёт, – самокритично признавался Кореньков. – А второй не перевернулся. Он бы пошёл, только древесина. Древесина тяжёлая. Древесина для корабля – это главное. Я Борьке Авдееву за неё марки сменял, а она…
Кореньковским кораблям действительно не везло. Ну, с первым, где был допущен конструкторский просчёт, оправданием строителю могло служить то, что учился он тогда не в четвёртом, а ещё только в третьем классе и многого не знал и не умел. А последний?! Он бы наверняка поплыл – ведь при его постройке был учтён печальный опыт двух предыдущих. Но корабль – этот был корвет – так и не вышел в плавание. Больше того, он так и не был достроен до конца. Когда Кореньков за неделю схлопотал сразу три двойки – по математике, русскому и рисованию, мама, не обращая внимания на крики и слёзы (что уж таиться? бывает, плачут и кораблестроители), сломала незаконченную модель и выбросила в мусоропровод. А при чём здесь был корабль?! По математике просто попались на контрольной сразу две трудные задачи. По русскому Кореньков сам не знал, почему он вдруг насажал столько ошибок. Учительница русского языка, правда, сказала, что это оттого, что он думал о постороннем и не сосредоточился на уроке, но корвет всё равно можно было, в крайнем случае, запереть, а не выбрасывать в мусоропровод. А третья двойка была тогда по рисованию – за то, что Кореньков забыл дома альбом и прочие принадлежности, причём второй раз подряд.
Подумаешь, двойка! Просто даже непонятно, почему взрослые приходят из-за двойки в такое отчаяние.
Про этот третий корабль Кореньков не стал рассказывать. Он вообще не любил жаловаться. А тем более – на собственную маму.
Анна Николаевна сидела за чашкой чая тут же за столом и слушала Коренькова. Может быть, она не слишком внимательно следила за нитью его рассказа, но его увлечённый голос, звонко звучавший в её тихой, словно нежилой комнате, и то, как он с удовольствием уплетал хлеб с малиновым вареньем, и даже как он шмыгал носом от собственной увлечённости и горячего чая, – всё это будто вдохнуло новую искру жизни в мрачную душу старой женщины. Она подкладывала на розетку варенья и снова слушала.
– Фрегат! Как вылитый! – говорил Кореньков теперь уже о кораблике на этажерке, и в его голосе звучало почтение.
Анна Николаевна думала: «В тот вечер он тоже сидел на этом месте, и мы пили чай. И не было ещё войны. Нет, что я! Война уже была. Только он тогда ещё не ушёл. Он ещё был дома. Сидел тут, за столом, и мы пили чай. Я сказала:
– Павлик, ну, отец, я понимаю. Он военнообязанный, и его долг – быть там. А ты? Тебе ещё нет восемнадцати.
– Нет – так будет! – весело ответил он.
Я достала из шкафа тёплые вязаные носки, в которых он ходил на лыжах, положила их вот здесь, на его кушетку, рядом с уже приготовленными вещами.
– Мама, ну что ты! – засмеялся. – До зимы всё кончится!
Потом он подошёл к этажерке, взял какую-то книгу, открыл наугад и снова положил на место. Потом подошёл к своему столику, взял кораблик, повертел в руках, потрогал мачты и паруса и поставил кораблик на полку этажерки, на верхнюю полку…»
– А его на воду спускали? – спросил Кореньков.
Анна Николаевна очнулась, но не сразу поняла вопрос.
– «Палладу» эту на воду спускали? – снова повторил Кореньков, кивнув на кораблик.
– Не знаю, – тихо и скорбно ответила старая женщина.
– Надо спустить! – деловито сказал Кореньков. Анна Николаевна не ответила, словно не слышала. А потом спросила:
– Хочешь ещё чаю?
Кореньков кивнул.
Анна Николаевна вышла на кухню подогреть чайник. Там уже было пусто, соседки разошлись по своим комнатам, и все четыре конфорки были свободны. Анна Николаевна зажгла газ, поставила чайник, подождала, пока он закипел. А когда вернулась в комнату, там уже не было ни гостя, ни фрегата с белыми парусами. На этажерке стоял только неуклюжий кораблик удравшего мальчишки.
Кореньков, сбежав с лестницы, остановился в парадном. Пустая обмякшая сумка невесомо болталась на его плече. Кораблик он бережно прижимал к груди. «Надо было спросите, – думал он. – Дождаться её и спросить. Да, а вдруг бы она не позволила? А может, всё-таки вернуться? Она и чаем вот угощала, и вообще…» Кореньков повернулся, поднялся на несколько ступенек и опять остановился. «Нет, не разрешит». Не все люди понимают, что корабль обязательно надо спустить на воду. Взрослые, конечно. Любой мальчишка понимает, а они – нет. Да ведь он не навсегда взял фрегат. Нет. Он только спустит его на воду и принесёт назад. На этом Кореньков и порешил и снова побежал вниз по лестнице.
Пиратское нападение
Едва прозвенел звонок с последнего урока, Катя Озеркова, председатель совета отряда, вскочила и закричала:
– Сегодня сбор! Не расходитесь! Сегодня сбор.
За девочек Катя не беспокоилась. Они остались все, только вылезли из-за парт и болтали, разбившись группками. С девочками стоял и Игорь Агафонов, худой, в очках – самый крепкий отличник с самого первого класса. Игорь что-то говорил, изредка проводя ладошкой по своим и без того прилизанным волосам. У Игоря была такая привычка. Даже когда он отвечал у доски, скажет что-нибудь и проведёт ладошкой по голове, словно сам себя похвалит. Игорь что-то рассказывал, а девочки смеялись. Что говорил Игорь, Катя не слышала. Впрочем, ей было не до Игоря. Некоторые из мальчишек, несмотря на Катины крики, стали быстро собирать вещи. Катя была человеком ответственным. Она знала, что мальчишек надо задержать, пока не придёт вожатая Лена. А потом уже не её, Катина, ответственность, пусть Лена сама справляется. Но сейчас Катя зорко следила за теми, кто мог удрать именно в эти пять минут, пока Лена из своего девятого «А» дойдёт до их четвёртого. Может быть, Кате и не удалось бы справиться со своей задачей, но, на счастье, в дверях показалась Ирина Александровна. Катя тотчас закричала радостно:
– Ирина Александровна, пусть мальчишки не убегают!
Ирина Александровна строго сказала:
– На сбор остаются все!
Тут же вытянул руку Боря Авдеев:
– Мне на секцию.
– А у меня сегодня фигурное катание, – пропищала такая же тоненькая, как её голосок, Оля Дорожко. Но Ирина Александровна повторила:
– На сбор остаются все!
В это время поспешно вошла Лена.
Лена всегда старалась делать всё, как надо. Поэтому она боялась сделать что-нибудь не так. И она постоянно как бы оглядывалась. И слова, когда она говорила, были у неё не свои, а вроде бы выученные по учебнику. Училась она хорошо, но как-то скучно, и мальчишки в девятом «А» прозвали её Машинкой.
Сейчас Лена проводила сбор, а Ирина Александровна сидела за своим столом и проверяла тетради. Только изредка она поднимала от тетрадей голову и стучала по столу.
Лена говорила про успеваемость и дисциплину – третья четверть самая ответственная, и всем надо подтянуться. Лена говорила, а ребята потихоньку занимались кто чем. Девчонки перешёптывались. Борис Авдеев грыз яблоко. Кореньков рисовал на обложке тетрадки фрегат с тремя парусами. Сидевший на первой парте Игорь Агафонов тянул шею, стараясь увидеть, какую отметку ставит в проверяемой тетради Ирина Александровна, хотя тетради были вовсе не четвёртого «А», а старшеклассников. В классе стоял равномерный гул, будто без перерыва крутилась и жужжала невидимая машина.
– И ещё два вопроса, – повысила голос Лена, стараясь преодолеть машинное гудение класса, – тимуровская работа и подготовка к Восьмому марта, Международному женскому дню. Ребята, кто из вас был по адресам, которые я дала?
– Мы были, – поднялась Света Мурзина.
– Очень хорошо, – сказала Лена. – Ну и что же вы там делали?
– Я в аптеку сходила, лекарство принесла.
– Молодец, Мурзина! А Наташа Бочкарёва? Вы ведь с Наташей были?
– Я хотела пыль вытереть, а она не велела, – смущённо пробормотала Наташа.
– Ну, ничего, в другой раз, – сказала Лена.
– Ещё Кореньков с нами ходил, – сказала Света. – Он ничего не делал.
– Я чай пил! С вареньем! – крикнул Кореньков.
– Кореньков! – одёрнула его Лена.
Ирина Александровна постучала ручкой по столу.
– Ну, что ж, начало положено, – сказала Лена.
– Теперь о том, как мы будем готовиться к встрече Международного женского дня Восьмое марта.
– Пойдём в кино! – пискнул кто-то.
– На «Весёлый ветер».
– Там про любовь! Мурзина про любовь захотела! – хихикнул Боря Авдеев. Кореньков мяукнул. Ирина Александровна застучала ручкой по столу.
– Устроить концерт самодеятельности, – поднялась Оля Дорожко.
– Правильно, Оля! – одобрила Лена.
– Вот ты и подготовь выступление с девочками из танцевального кружка, – добавила Ирина Александровна. Хорошо, – сказала Оля.
– Девчонки плясать будут! – закричал Борис Авдеев и, выскочив из-за парты, сделал несколько танцевальных па, приподнимаясь на цыпочки и мелко подрагивая разведёнными в стороны руками. Ребята захохотали.
– Не расходись, Авдеев! – сказала Ирина Александровна. – И давайте вот о чём посоветуемся: может, нам совместить встречу праздника Восьмое марта с нашей тимуровской работой? Как тебе кажется, Лена?
Лена с готовностью кивнула.
– Тогда подумаем, чем нам порадовать наших подшефных, – продолжала Ирина Александровна.
– Написать поздравительные открытки, – предложила Света.
– Так. Есть предложение написать поздравительные открытки, – повторила Лена. – Что ещё? Ну, поактивней, ребята! Поактивней!
– А давайте им покажем наш концерт, – опять поднялась Оля Дорожко.
– Хорошее предложение! – одобрила Лена и оглянулась на Ирину Александровну.
– По-моему, тоже, – кивнула Ирина Александровна.
– Подготовим концерт и пригласим наших подшефных.
– А придут они? – с сомнением сказала Наташа, вспомнив их со Светой подшефную.
– Да, не все, конечно, могут прийти, – согласилась Лена. – Некоторым это трудно. Может, тогда лучше у них дома выступить, вот у таких, как ваша, как ваша…
– Анна Николаевна Полунина, – подсказала Света.
– Например, у Анны Николаевны Полуниной, – продолжала Лена. – Кто за?
Ребята дружно подняли руки.
– Единогласно! Значит, так, Мурзина и Бочкарёва, вам задание: зайти к Анне Николаевне Полуниной и предупредить её, что в назначенный день к ней явятся артисты.
– О господи! Да как же здесь пройти-то?
Полная женщина, лет сорока, в шубе, явно жарковатой для этого весеннего солнечного дня, растерянно остановилась на тротуаре у края гигантской лужи, надвое перерезавшей дорогу. Она попробовала было раз-другой сапожком нащупать дно, но быстро убедилась, что вброд лужу пересечь не удастся. Ничего удивительного: четвёртый день ртутный столбик держался на плюс пяти – семи в тени, а на солнце и вовсе стремительно летел вверх. Текло с крыш, текли отгораживающие тротуар сугробы, и весь этот поток, расширяясь и набирая силу, сбегал по наклонной плоскости сюда, образуя эту не лужу даже, а прямо целое водохранилище.
– Кошмар какой-то прямо!
Женщина в шубе развернулась и стала искать обходные пути. Увидев, что её постигла неудача, завернули и ещё двое прохожих. Ну, а для Коренькова с Борисом Авдеевым эта лужа была самым что ни на есть подходящим местом. Кореньков просто дрожал от нетерпения. Это такое общепринятое выражение – дрожать от нетерпения, но у него на самом деле всё внутри скакало, а когда порыв ветра надул паруса «Паллады» прямо у Коренькова в руках, то по спине у него даже побежали мурашки. Сейчас, ещё немного, ещё совсем чуть-чуть, и фрегат уйдёт в своё первое плавание. Они только заспорили с Авдеевым, где пускать: прямо в луже или сверху по ручейку, чтобы кораблик в лужу приплыл сам. Понятно было, что пускать надо по ручью, но уж такая была у Борьки натура, что не спорить он не мог.
Наконец Кореньков присел на корточки над ручейком, вдохнул всей грудью воздух, зажмурился на всякий случай и опустил фрегат. Корабль на какое-то мгновение задержался на месте, как бы осваиваясь с новой, непривычной средой, а потом уверенно и величаво поплыл. Может быть, равнодушный и непосвящённый наблюдатель сказал бы, что его просто несёт по течению, но Кореньков точно знал, что он сам плывёт именно так – уверенно и величаво. Однако прибыть к месту назначения фрегату не удалось. Нет, он не затонул, не перевернулся и, вероятно, благополучно совершил бы своё плавание. Сразу было видно, что ему не страшны ни волны, ни ветры. Задержало его пиратское нападение. А как иначе можно было назвать это? Какой-то здоровый парень, класса этак из восьмого, а может быть, даже из девятого, увидев плывущий кораблик, остановил его ногой сорок третьего размера в ботинке на толстой платформе, а потом выхватил из воды. Мальчишки подбежали к нему.
– Отдай! – закричал Кореньков. – Отдай!
Парень, ухмыляясь, высоко поднял кораблик и стоял так, заставляя Коренькова прыгать. А потом и вовсе зашагал прочь, унося фрегат. Боря Авдеев стоял и растерянно смотрел вслед парню. А Кореньков бросился за пиратом, догнал его и вцепился в полу его куртки, стараясь вырвать фрегат. Парень отшвырнул мальчишку. Кореньков полетел, перепачкался в грязи, но снова вскочил и кинулся на парня. Сражался Кореньков отчаянно. Но ему бы наверное не удалось спасти фрегат, если бы не вступился какой-то широкоплечий прохожий с внушительным лицом.
– Что, нашёл себе равного? – пристыдил он парня. – А если с тобой так? Ну-ка отдай!
Тот усмехнулся и сунул Коренькову кораблик. Но в каком виде был замечательный фрегат! Сломаны мачты, оборваны паруса, отошла обшивка.
Выпачканный в грязи, весь взмокший, со сбившейся набок шапкой и потёками слёз на лице, шёл Кореньков по улице, держа изувеченный фрегат. За ним виновато плёлся Боря Авдеев.
Честно говоря, Коренькова мало беспокоило и перепачканное пальто, и собственный вид. Подумаешь, фингал! А вот фрегат! Фрегат! Гордый корабль как будто выдержал суровый океанский шторм. Он был похож на птицу с обломанными крыльями. И Коренькову казалось – ничего не может быть страшнее.
Но едва он успел переступить порог квартиры, на него обрушился град маминых упреков:
– Ты где это так изгваздался весь? Господи, и синяк, и карман оторван, и пуговицы! Дрался? Я тебя спрашиваю – дрался?
Кореньков стоял молча, прижимая к груди фрегат.
– Мало того, что всю квартиру захламил, спасения нету, так теперь ещё и в грязи вывалялся! Вот выкину на помойку все твои безделки! – продолжала кричать мама. Она протянула руку к фрегату, но Кореньков спрятал кораблик за спину и, как загнанный, прижался в угол маленькой передней. – Ступай вымойся и повесь всё в ванной, чтобы высохло. Да посмей только наследить! – продолжала бушевать мама.
Кореньков сбросил пальто, обувь, насторожённо следя за тем, чтобы мама не схватила кораблик. Сняв мокрую одежду и забрав её в охапку, он шагнул в ванную. Заперся, бросил одежду на пол, опустился на ящик, в котором мама держала грязное бельё. Потом взял в руки фрегат и стал горестно разглядывать его. Тут же обнаружилась ещё одна потеря: последняя буква «А» оторвалась во время драки и потерялась. Корабль теперь назывался «Паллад». Когда пропадает одна буква на вывеске в магазине и становится какой-нибудь «га троном», или «ясо», или «электро ова ы», то это смешно. Кореньков всегда хохотал, когда видел такие вывески. Но сейчас ему было совсем не до смеха.
– Ну, что ты там возишься? – спросила мама из-за двери.
Кореньков быстро влез на ободок ванны и спрятал кораблик на верхнюю полку подвесного шкафчика – подальше от маминых глаз. Потом пустил воду и крикнул сквозь её шум:
– Я моюсь!
Но он не мылся – сидел на ящике с грязным бельём и думал. Подумать ему было о чём. Будущее представлялось Коренькову одной сплошной полосой неприятностей. Да, собственно, почему будущее, когда полоса эта уже началась. Неприятности были разные – так себе и покрупнее.
Во-первых, плакал сегодняшний хоккей «Спартак» – «Динамо»: то, что мама в наказание запретит смотреть телевизор, сомнений не вызывало.
Во-вторых, Коренькова ждала серьёзная проработка, во время которой припомнится всё:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12