С той ночи, когда она умерла, я прятался в трейлере. До сих пор не знаю, как выжил: я стоял над трупом, у машины убийцы – моей машины – двигатель еще работал, и до появления полиции оставались секунды. В такой ситуации остается только одно – принять решение. Любое, почти не важно какое. И я принял решение запрыгнуть в машину, чей радиатор был по-прежнему перепачкан кровью и плотью Бьянки, и дать газ. Бьянка была мертва, это я видел. А если она каким-то чудом не погибла, ей будет больше проку от полиции, чем от меня. Так что я позаботился о своей шкуре. Под визг тормозов полицейского автомобиля я развернулся, вырулил направо у Замка, переехал мост Тревехан; притормозил я только у дороги на Тан-и-Булхский пляж. Здесь я бросил машину и пошел пешком через темные поля к горной крепости Железного века. У меня сложился план, как запутать следы – объехать город по дуге и пешком добраться до трейлера в Инисласе. Я шел четыре часа, но я дошел.
Погода успела испортиться – пласты сизых туч заволокли небо; было промозгло и ветрено, а в воздухе висела влага, готовая то и дело плюнуть в окна трейлера. Я выходил наружу нечасто, но когда это случалось, маскировка под ветерана войны не подводила меня. Как от прокаженных, большинство людей просто отводит от них взгляд.
Стучали в дверь трейлера. Я открыл ее, влетела Амба:
– Что – не торопишься?
– Извини, я тебя не слышал.
– Там холодища, как среди зимы.
– Все в порядке, я сварил кофе – согреешься.
Она сняла куртку с капюшоном и прошла к столу.
– Есть некоторые успехи.
– Да ну?
– Не исключено, что дело наконец сдвинулось с мертвой точки.
Она открыла школьный рюкзачок и вынула оттуда три книжки. Я прочел названия. Джойс Мунвезер, «Об озерах страсти»; «Управление шлюпом» капитана Маркуса Трелони; «Опыт новой патологии неряшества» д-ра Хайнца З. Нюслина. Я положил книги.
– Я их взяла в школьной библиотеке. Ты не поверишь, кто их брал последний.
– Мозгли?
– Нет. Вторая попытка.
– Извини, дружище, на большее я не способен.
– Ты не поверишь.
– Ошарашь меня.
– Эванс-Башмак!
Я взял «Новую патологию неряшества» и осмотрел форзац.
– Может, мы его недооценивали.
– Не думаю. Посмотри на титульный лист.
Я покорно раскрыл книгу. Из титульного листа ножницами были грубо вырезаны буквы – остались пожеванные края.
– Ему, кстати, за это влетело. Почему я и узнала. Помню, слышала эту историю сто лет назад: он как-то пришел в библиотеку и набрал всяких странных книжек. А вернул порезанными. И я проверила по его формуляру, какие были книжки.
Я открыл остальные две книги; обе изуродованы одинаково.
– О'кей, ума палата, и что это значит?
Как будто насилу дождавшись этого вопроса, Амба вынула листок бумаги и развернула его.
– Вот какие буквы вырезаны: С.Л.У.П.Н.У.В.А.
– Все равно не въезжаю.
– Переставь.
Я секунду потаращился на бумажку, и тут меня оглоушило.
– Лавспуну!
– То-то и оно!
– Так и что это все значит?
– Для чего нужны вырезанные буквы?
Я пожал плечами.
– Для вымогательских писем. Он шантажировал учителя валлийского. Не удивительно, что с ним разделались.
Я несколько секунд размышлял над значимостью этого факта, но из депрессии выйти не смог.
– Что, сердце не поет?
– Извини, Амба, я торчу здесь, потому что меня разыскивают за убийство проститутки. Какие уж тут песни.
– Но это обелит твое имя.
– Не понимаю как.
– Эванс шантажировал Лавспуна. Почему? Потому что он списал сочинение и нашел там что-то изобличающее учителя. Что еще нам известно об Эвансе? Он стащил из Музея редкостную попонку для чайника. Я подозреваю, что эти два факта взаимосвязаны.
– Само собой, только в чем связь?
– Не знаю. Мы собрали еще не все части головоломки.
– Но это значит, что мы топчемся на месте. Мы уже знаем, что Лавспун убил Эванса.
Она поглядела на меня, и слезы огорчения выступили у нее на глазах.
– Нам нужно рассмотреть все под разными углами, Луи. Нельзя ничего упускать, мы же шьем дело, прах его побери!
– О'кей. Что у тебя есть еще?
Она оттолкнула книги и положила ладони на стол.
– Операция «Обыск печи» потерпела крах. Бьянка могла спрятать сочинение в любой печке. Я хотела даже порыться в твоей, но миссис Ллантрисант меня в кухню не пустила. Сказала, что там, куда ты загремишь, тебе печка не понадобится – хоть чистая, хоть какая. Хлеб да вода в тюрьме Кумтиди – вот что тебя ждет.
– Какая трогательная вера в меня.
– Она сказала: «Ведь вот живешь с человеком бок о бок, а толком его и не знаешь, правда?» Ну, потом я пошла в квартиру Бьянки и попыталась там, но было оцепление, и полицейский меня тоже не пустил. Я сказала: «Я пришла почистить печку», – а он сказал, что такой брехни в жизни не слышал. Я подождала, пока заступит другой полицейский. И снова попыталась, и в этот раз сказала, что хочу навестить свою тетушку, которая живет над Бьянкой, – ей девяносто лет, она очень ветхая, и мне приходится время от времени проведывать, как она там – жива ли.
Я вытаращил глаза, но промолчал.
– Он меня пустил, а я пробралась в квартиру Бьянки и как раз проверяла печку, когда вернулся первый полицейский и меня сцапал. Тащит он меня по лестнице, кричит, что упечет меня надолго, но тут внизу у калитки другой полицейский глядит на него и говорит: «Ну, сержант, теперь уж я всего наслушался, – тут вот женщина пришла, говорит, хочет почистить печную трубу!» И знаешь, кто это был? Миссис Ллантрисант!
Мы переглянулись и уставились друг на друга.
– Миссис Ллантрисант?
Амба кивнула.
– Что-то мне это не нравится. Ни капельки.
– Вряд ли ведь это совпадение?
– Боюсь, что вряд ли. И что случилось потом?
– Я укусила полицейского за руку и удрала. – Она помолчала, затем спросила: – Ты сердишься?
Я озадаченно моргнул:
– Сержусь? На что?
– Потому что я провалила игру.
– Ничего ты не провалила!
– Провалила. Потому что из-за меня она узнала, что искать нужно в печных трубах. Я облажалась.
Я шутливо двинул ее в плечо:
– Детка, ты поработала блестяще. Я искренне снимаю перед тобой шляпу, и в один прекрасный день – быть может, на следующей неделе – ты станешь знаменитым частным сыщиком.
Она засияла.
– Ну, тогда побегу дальше разбираться с этими печками.
Но я поднял руку:
– Бросай ты эти печки.
– Почему?
– По моим прикидкам, за вычетом моей печки и печки Бьянки, которые ты проверила, в городе осталось 3998 печей. Это безнадежно.
Она презрительно пырхнула губами:
– Это что за разговоры?
– Послушай, при моей нынешней удачливости вот-вот пойдет снег, и все печки в городе так и так растопят.
Она схватила пальто.
– Проверять все печки в городе ни к чему. Нам нужно просто выяснить, где она побывала, и проверить те, к которым у нее был доступ. Это легко.
Чуть позже в тот день я решил выйти наружу. Учитывая, что половина округи меня разыскивала, это было не очень умно, но я решил: да провались оно пропадом. С таким же успехом меня могли арестовать и в трейлере, где я сидел сложа руки. Я подпоясал старую шинель бечевкой и выпачкал землей лицо и руки. На улице стоял пронизывающий холод, так что в целях теплоизоляции я напихал под шинель мятых газет. Наконец – и это я ненавидел больше всего – намазал себя жидкостью, которую приготовил из протухшей рыбы, вареной капусты и заплесневевшего сыра. Этим я, как мог, сымитировал кислый сырный немытый запах, похоже свойственный бродягам.
Из Инисласа я по болоту вышел к железной дороге, забрался на проходящий товарняк и соскочил с него за милю до станции Аберистуит. Оттуда я через весь город двинулся к морю. Потом забрался на вершину холма Конституции, к камере-обскуре. В кафе на вершине я купил чай и мешочек старых шестипенсовиков для притулившегося в уголке телескопа, через который можно было видеть весь город. Городское Астрономическое общество два раза в месяц собиралось здесь, чтобы поглядеть в маленький шестипенсовый телескоп, но сегодня никого не было. Я отвел объектив от небес и направил на киоск Сослана. Там никого не было, кроме самого Сослана, поэтому я сел и принялся за чай. Спустя пять минут посмотрел снова и увидел то, что хотел. Ллинос наслаждался ежеутренним мороженым. Я подошел к телефону.
– Да?
– Я этого не делал.
– Прошу прощения?
– Я говорю – я этого не делал.
– Кто это?
– Не догадываешься?
– Луи?
– Я просто звоню тебе сказать, что это был не я. И ты это знаешь.
– Неужели?
– Хладнокровно задавить девушку?
– Это была твоя машина.
– Но меня в ней не было.
– Мы нашли на ней твои отпечатки.
– Еще бы не нашли – это, мать-его, моя машина!
– Что тебе надо?
– Не знаю.
Короткое молчание. Ллиноса явно ошарашила искренность ответа.
Потом он припомнил:
– Ты запер меня в уборной, сволочь!
– Послушай, сейчас это не важно…
– Посмотрим, что ты запоешь, когда я до тебя доберусь!
– Я просто говорю, что это можно обсудить позже, а пока знай одно: я ни при чем.
– Хорошо, Луи, если ты невиновен, почему в ту же ночь удрал из города?
– Это ничего не доказывает.
– Не доказывает, но выглядит паршиво, не так ли?
– Если бы я не сбежал, то уже сидел бы в каталажке.
– Думаешь, когда мы тебя поймаем, ты не сядешь? Я в изнеможении вздохнул:
– Это был не я, Ллинос.
– Слушай, допустим ты ни при чем. Допустим, кто-то взял твою машину и задавил девчонку. Допустим это на секунду. А ты в это время был в безопасности дома в своей постели – тогда зачем уехал из города? Ты бы даже не знал, что ее убили. Узнал бы не раньше, чем мы постучимся к тебе в дверь.
– Я этого не делал, Ллинос, и ты это знаешь.
– У тебя есть алиби?
– Не слишком хорошее.
– Где ты был в указанную ночь?
– В какое время?
– Между одиннадцатью и полуночью.
Я помолчал.
– Ну?
– Я был в Гавани.
– Отличное алиби!
До рези в глазах ясно я увидел, во что вляпался. Все безнадежно.
– Мать-его, Ллинос, да зачем же мне убивать Бьянку?
– А кто же убил?
– Кто-то из шайки Пикеля?
– Зачем?
– Спроси у него.
– Придумай что получше.
– Он в ту ночь был с ней.
– Он с ней был каждую ночь.
– Он кое-что украл у Лавспуна и спрятал. У него этого не должно было быть, но было. Он похвастался Бьянке, и она это украла. Если бы Лавспун узнал, то убил бы Пикеля, поэтому тот признался первым. Друиды схватили и пытали ее, чтобы узнать, что она сделала с украденным. Наверное, перестарались. Слишком сильно избили ее. Она, вероятно, была при смерти. И они подстроили ДТП с участием моей машины. Чтобы убить одним выстрелом двух зайцев.
Я чувствовал – он внимательно слушает. Его беспокоило это убийство. У него, вероятно, хватало улик, чтобы меня посадить. Но в глубине души он знал, что это сделал не я.
– Что она украла?
– Некие важные бумаги, которые принадлежали Лавспуну.
– Бумаги? На что девчонке бумаги? Она и читать едва умела.
– Она сделала это ради меня. Она думала, что они нужны мне.
– Они были тебе нужны?
– Не такой ценой. Бьянка зря впуталась в это дело.
– Что такого особенного в этих бумагах?
– Они могли бы доказать, что мальчишек убил Лавспун.
Повисло молчание. Удалось ли мне его зацепить? Мое сердце слегка ускорило ход.
– Ты знаешь, где эти так называемые бумаги сейчас?
– В общем-то нет.
– Что значит «в общем-то»? Ты висишь на волоске, Луи. Наговорил мне с три короба…
– Слушай, я только знаю, что она спрятала их в печной трубе.
– В какой?
– Слушай, я знаю, что работы много, но если отрядить команду, твои люди могли бы, наверное…
– Луи!
– Что?
– Посмотри на небо.
Я откинулся назад и выглянул в окно. В небе словно кто-то разорвал пуховую подушку.
– Видишь, эти белые холодные штучки?
Несколько секунд я еще прижимал трубку к щеке, а потом положил ее на рычаг.
Снег в июне. Через пять минут в Аберистуите растопят все печи.
Глава 17
Снег шел весь день, но не лежал, а тут же превращался в сопливую серую грязь на мостовых и вскоре растаял. Я слонялся по обезлюдевшему городу до вечера, одетый как ветеран, и вел ветеранскую жизнь, проще говоря – очутился за бортом жизни. Двери всех до единого кафе и баров были для меня закрыты, в конце концов я укрылся в сарае Иа и там среди осликов согрелся. В сумерки я вышел, добрел до южной стороны моста Тревехан и стал под козырьком остановки ждать автобуса. Через полчаса я услышал, как клацают по мокрой мостовой высокие каблуки Мивануи. Поскольку я был одет ветераном, она не удостоила меня взглядом и встала прямо передо мной.
– Мивануи, – прошептал я.
Она меня проигнорировала.
– Мивануи!
Она отошла на другой конец остановки.
– Мивануи, я тебя прошу!
Она оглянулась:
– Оставь-ка меня в покое мистер, усёк?
– Мивануи, это я, Луи.
Она уставилась на меня и едва не поперхнулась.
– Мне нужно с тобой поговорить?
– Не подходи ко мне.
– Думаешь, я тебя обижу?
– Ты так и Бьянке говорил?
Я вздохнул. Выходила какая-то ахинея.
– Мивануи! – взмолился я. – Прошу тебя. Я не убивал Бьянку – в газете напечатали ахинею. Это все Друиды. Я могу доказать…
Она оглянулась – зеленый автобус урчал на светофоре в начале улицы. Горел красный. Желтый электрический свет в салоне казался таким радушным и теплым в промозглом вечернем мраке.
– Это мой автобус.
– Подожди следующего.
– Не могу, я уже опаздываю.
Не в силах сдержать себя, я двинулся на нее с поднятой рукой – хотел коснуться ее плеча. Она, вскинув руки, метнулась назад. И мы оба застыли в соответствующих позах. Она взглянула на меня, и глаза наши встретились.
– Я этого не делал, – сказал я просто.
Она кивнула:
– Побожись!
– Я любил Бьянку. Ты это знаешь.
Она подбежала ко мне, я распахнул объятья.
– Но не так сильно, как меня, правда?
Я прижал ее к себе.
– От тебя пахнет.
– Я знаю.
Она глубоко вздохнула и прильнула щекой к моей груди.
– Забери меня отсюда, Луи.
– Куда?
– Куда угодно.
– О'кей.
Она отстранилась и взглянула мне в лицо:
– Ты серьезно?
– Да.
– Когда мы сможем уехать – сегодня?
Я покачал головой:
– Нет, сегодня – нет.
Светофор перемигнул, и автобус покатил вперед.
– Прошу тебя, Луи, непременно сегодня.
– Несколько дней роли не играют.
– Играют – ой как играют, Луи, если б ты знал.
Подъехал автобус.
– Сейчас же.
– Если я уеду сейчас, меня выследят. Я сяду в тюрьму.
– Мы уедем туда, где нас не найдут.
Я грустно покачал головой:
– Я запер Ллиноса в туалете – Ллинос меня найдет.
Автобус остановился, зашипели двери. Мивануи оторвалась от меня, шагнула к подножке и оглянулась через плечо. Войдя в салон, она закусила губу – горе исказило ее лицо.
Я прошел семь миль до своего трейлера; на берегу между Бортом и Инисласом горел костер, вокруг которого собралась группа ветеранов. Они жарили кроликов и прихлебывали из банок крепкое пиво. Один фальшиво тенькал на гитаре какие-то куплетцы. Я обошел их стороной, не горя желанием встретиться с группой людей, которых не обманет мой маскарад. Но я опоздал – меня окликнули. Я попытался сделать вид, что не расслышал, и продолжал шагать, но один бродяга встал и направился ко мне.
– Эй, дружище, иди поужинай с нами.
Я развернулся на месте кругом, не зная, что делать. Сумею ли я убедить их, что я ветеран? Почти наверняка, нет. Как они отреагируют на самозванца? Посмеются? Или разозлятся? Если разозлятся, то что сделают? На низшей ступеньке общественной лестницы человеку терять, считай, нечего. Проклятье. Солдат подошел ко мне:
– Пошли, перекусишь. За мной обед, помнишь?
– По-моему, ты меня с кем-то путаешь.
Он хохотнул:
– А по-моему – нет. Не каждый день приходится кушать землянику и шварцвальдский вишневый пирог. Особенно в компании знаменитой клубной певицы. – Заметив, как я изменился в лице, он рассмеялся: – Думаешь, будешь расхаживать в таком наряде по округе, а мы и не заметим?
* * *
Кролик оказался отличный – как и общество. В нем царили легкая нецеремонность и истинное братство. Вопреки моим ожиданиям, никто не стал первым делом спрашивать, с чего мне вздумалось прикидываться ветераном. Казалось, всем понятно, что я пал жертвой обстоятельств. А эти люди инстинктом чуяли прискорбные обстоятельства. Они чувствовали, что я в беде, и понимали, что не стоит усугублять дело глупыми вопросами. Впервые за несколько недель мне стало хорошо. Мы засиделись допоздна, смакуя горячую сочную мякоть жареного кролика и рассказывая истории: военные, а порой – истории из той, уже невозвратимо далекой для большинства, довоенной жизни. Жизни, отмеченной скукой и обыденностью, о которых нынче они могли только тосковать. До того момента я и понятия не имел, какой чудесной кажется обыденная жизнь тем, кто ее лишен. Восемь лет я был частным сыщиком в Аберистуите, у меня нечасто водились деньги, и редко попадалось мне мало-мальски любопытное дело; и уж конечно, мне не приходилось отбиваться от несметных полчищ красавиц клиенток, хотя Мивануи, насмотревшись телевизора, была убеждена, что таковы мои будни. Каждый день я перешучивался с Соспаном, прохаживался по Набережной, гладил осликов, молча пил с отцом пиво – а таким молчанием, как я вдруг осознал, могли наслаждаться только люди, чьей любви больше не нужны слова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21