Здорово! И мы их открыли.
Я промолчал. По-моему, шпионы - гадость, и ничего хорошего в них нет.
Выследили мы их удачно, только я, хоть убейте, не понимал, почему так
переменился шофер возле этого пенька... Выл обыкновенный шофер и вдруг
стал шпионом! Этот - "Угол третий" - с утра вытворял штуки, а шофер был
вполне обыкновенный... Может, и "Смоленская дорога", которую он свистел,
тоже пароль?
У Степана очень тонкий слух. Он первым услышал шаги и быстро стал
шептать:
- Я прицеплюсь к ним, а ты лупи в город. К Суру. Там и встретимся.
Я прошептал:
- Нет, я прицеплюсь!
Но спорить было поздно. Затрещали веточки у самой дороги. Первым
показался Федя - красный, пыхтящий, он тащил что-то тяжелое на плече. За
ним потянулось бревно - второй его конец тащил шофер. Он пыхтел и
спотыкался. Медленно, с большой натугой, шофер и Федя перебрались через
канаву. Вот так здорово - они тащили пень! Тот самый, о котором
говорилось, что вчера его не было, с белой полосой от сколотой щепы -
знаете, когда валят дерево, то не перепиливают до конца, оставляют
краешек, и в этом месте обычно отщепывается кусок.
Шофер открыл дверцу в заднем борту, и вдвоем они задвинули пень
внутрь - машина скрипнула и осела. Чересчур он оказался тяжелым, честное
слово...
Федя отряхнул рубаху. Гитара торчала за его спиной. Она была засунута
грифом под брючный ремень, а тесьма куда-то подевалась. Я помнил, что
утром тесьма была. Федя изогнулся и выдернул гитару из-под ремня, а шофер
подал ему узелок, связанный из носового платка.
Мне показалось, что в узелке должны быть конфеты, так с полкило.
Тут же Федя проговорил:
- Конфет купить, вот что... В бумажках. - Он осторожно тряхнул
узелок, шофер кивнул. - Лады, Петя. Я сяду в кузов.
- Незачем, - сказал шофер. - Садись в кабину.
- Мне бы надо быть с ними.
- Слушай, - сказал шофер, - эти вещи я знаю лучше, я водитель. Включу
счетчик, поедем законно. Увидят, как ты вылезаешь из пустого кузова, будут
подозрения. Поглядывай в заднее окно. Довезем!
- Ну хорошо. - Киселев прикоснулся к чему-то на груди, под рубахой.
Наклонился, чтобы отряхнуть брюки, и на его шее мелькнула черная полоска.
Что-то было подвешено у него под рубахой на тесьме от гитары...
Они полезли в кабину.
Я знал, что мы должны выскочить не раньше, чем машина тронется,
потому что шоферы оглядываются налево, когда трогают. Я придержал Степку -
он стряхнул мою руку. Федя в кабине спрашивал:
- Деньги у тебя найдутся внести в кассу? Я пустой.
- На-айдутся, какие тут деньги... Километров тридцать - трешник...
Зачем они теперь, эти деньги?!
Они вдруг засмеялись. Заржали так, что машину качнуло. Взревел
двигатель, и прямо с места машина тронулась задом, с поворотом, наезжая на
наш можжевельник. Мы раскатились в стороны.
Голубой кузов просунулся в кусты - р-р-р-р! - машина рванулась
вперед, и Степка прыгнул, как блоха, и уцепился за задний борт. Я чуть
отстал, и этого хватило, чтобы Степка оттолкнул меня ногами, сшиб на землю
и перевалился в кузов. И вот они укатили, а я остался.

Пустое место

Я не ушибся, мне просто стало скверно. Минуты две я валялся, где
упал, а потом увидел перед своим носом Степкину авторучку, подобрал ее и
поднялся. Пыль на дороге почти осела, только вдалеке еще клубилась над
деревьями. Я постоял, посмотрел. Закуковала кукушка - близко, с надрывом:
"Ку-ук! Ку-ук!.."
Она громко прокричала двадцать два или двадцать три раза, смолкла, и
тогда я побежал на еловую поляну. Мне надо было мчаться в город, и
поднимать тревогу, а выручать Степку от этих людей - все я знал и понимал.
Меня, как собаку поводком, волокло на полянку, я должен был посмотреть -
тот пень или не тот. И я вылетел на это место и едва не заорал: пень
исчез.
И если бы только исчез!
Он совершенно следа не оставил, земля кругом не была разрыта, никакой
ямы, лишь в дерне несколько неглубоких вдавлин.
Значит, Федя не соврал, что вчера этого пня не было. Его приволокли
откуда-то. Судя по траве, недавно - ночью или утром. Трава под ним не
успела завянуть. А вот следы шофера и Феди. Даже на поляне, где земля
хорошо просохла, они пропечатались, а в сырых аллейках были очень
глубокими.
Пень весил центнер, не меньше.
Вот уж действительно дьявольщина, подумал я. То притаскивают этот
несчастный пень, то увозят... И больно он тяжел для елового пня.
Федя сказал так: "Взять в машину "большой посредник" и отвезти в
город".
"Большой посредник"... Посредники бывают на военных играх, они вроде
судей на футболе и хоккее - бегают вместе с игроками.
Да, но люди, не пни же... Ставят, увозят...
Совсем запутавшись, я начал искать следы тех, кто принес "посредник"
сюда. Не мог он прилететь по воздуху и не мог потяжелеть, стоя здесь,
правда? Так вот, никаких следов я не обнаружил, хотя излазил все аллейки
до одной. Минут пятнадцать лазил, свои следы начал принимать за чужие, и
так мне сделалось страшно, не могу передать. Когда рядом со мной взлетела
птица, я начисто перепугался и без оглядки помчался на большую дорогу.

Автобус

Я выбежал на шоссе, на свежий полевой ветер. Он разом высушил спину,
мокрую от испуга и беготни, и я удивился, до чего хорош наступающий день.
Солнце было яркое, а не туманное, как в предыдущие утра. Синицы орали так
звонко и густо, будто над лесопарком висела сеть из стеклянных иголочек.
Несмотря на ранний час, асфальт уже подавался под каблуком, и хотелось
искупаться. Я представил себе, что сбрасываю тяжелые брюки и лезу в воду.
Купание!.. О нем и думать не стоило. Надо было мчаться к Суру, поднимать
тревогу.
Флажок автобусной остановки желтел слева от меня, высоко на подъеме.
Пробежав к нему, я сообразил, что надо было бежать в обратную сторону, не
навстречу автобусу, а от него, и не в гору, а вниз. Но возвращаться уже не
стоило, и, если некогда купаться, я хоть мог поглядеть с холма на пруды.
И правда, от остановки открывалась панорама: прямо по шоссе - дома и
водокачка Синего Камня, левее - лес и пруды с песчаными берегами, потом
лесопарк и, наконец, весь наш городок как на блюдечке. Три продольные
улицы и пять поперечных, завод тракторного электрооборудования, элеватор,
молокозавод - вот и все. Мне, как всегда, стало обидно. Люди живут в
настоящих городах, с настоящими заводами, а наш - одно название что город.
Это электрооборудование делают в четырех кирпичных сараях. Правда,
молокозавод новый, хороший.
Я стал поворачиваться дальше, налево, обводя взглядом круг. По той
стороне шоссе тянулись поля и пруды совхоза, перелески и дальше гряда
холмов, уходившая за горизонт. Их я нарочно приберег напоследок, потому
что на ближнем холме стоял радиотелескоп. Он был отлично виден - плоская
чаща антенны на сквозной раскоряченной подставке. Антенна тоже сквозная,
она только казалась сплошной и маленькой, с чайную чашку. На самом деле
она была почти сто метров в диаметре, нам говорили на экскурсии. Под
телескопом белели три коробочки: два служебных корпуса и один жилой, для
научных сотрудников. Забор казался белой ниточкой, огибающей холм.
Здорово! Очень хотелось увидеть, как телескоп поворачивается, но чаща
неподвижно смотрела в небо, и ее огромная тень неподвижно лежала на
склоне. Я загляделся, а тем временем приблизился автобус. Маленький,
синий, с надписью: "Служебный". Не стоило и руку поднимать, этот автобусик
был с радиотелескопа.
И вдруг он остановился. Дверцу даже открыли и крикнули: "Садись,
мальчик!".
Я не стал бы рассказывать так дотошно про автобус и дорогу в город,
если бы не Вячеслав Борисович. Он ехал в этом автобусе, он меня и посадил:
водителю и Ленке Медведевой это бы и в голову не пришло. О нем я знал, что
он научный сотрудник с радиотелескопа. Довольно молодой, светловолосый, в
сером костюме. Приезжий. Их там было человек десять приезжих, остальные
местные, как Ленка Медведева - радиотехник.
Вячеслав Борисович вел себя не по-начальнически. Он смеялся все
время, подшучивал надо мной: почему я такой красный и взъерошенный и что я
делал в лесопарке в учебное время. Я как-то растерялся и грубо спросил:
- А вы зачем в рабочее время катаетесь?
Он захохотал, хлопнул себя по ноге и воскликнул:
- Вопрос ребром, а? А знаешь ли ты, что такое нетерпение сердца?
Я покачал головой.
- На почту пришел пакет, - сказал он нежно. - Голубенький. Ты можешь
не улыбаться. Настала моя очередь. И нетерпение сердца велит мне получить
голубое письмо немедленно. В самое рабочее время. - Он потер ладони и
притворно нахмурился: - Но оставим это. Хороши ли твои успехи в королеве
наук - математике?
Я сказал:
- Не особенно.
Вячеслав Борисович мне страшно понравился, и мы очень весело доехали.
Даже Ленка вела себя как человек. Понимаете, эти девчонки, едва наденут
капроновые чулки, начинают на людей смотреть... Ну, как бы вам сказать? У
них на лицах написано: "Нет, ты не прекрасный принц и никогда им не
будешь". Но веселый нрав Вячеслава Борисовича действовал на Ленку
Медведеву положительно. Она улыбалась всю дорогу и сказала на прощание:
"Будь здоров, привет Симочке". Симка - это моя сестра, старшая.
Меня высадили на углу улицы Героев Революции, наискосок от тира, и я
перебежал улицу, спустился в подвал и дернул дверь оружейной кладовой. Она
была заперта. Все еще надеясь, что Степка в зале вместе с Суреном
Давидовичем, я метнулся туда.
В стрелковом зале было темно, лишь вдалеке сняли мишени. Резко, сухо
щелкали мелкокалиберные винтовки - трое ребят из техникума стреляли, Сурен
Давидович сидел у корректировочной трубы, а Степки не было.

Тревога!

Когда я пригляделся в темноте, обнаружился еще Валерка - он махал мне
со стопки матов. Сурен Давидович проговорил, не отрываясь от трубы:
- Зачем пришел?.. Хорошо, Верстович! - Это уже стрелку.
Мы могли ввалиться к Суру хоть среди ночи с любым делом или просто
так. Только не во время работы. Сур - замечательный тренер и сам стреляет
лучше всех. Проклятая астма! Сур был бы чемпионом Союза, если б не астма,
я в этом убежден.
- Восьмерка на "четыре часа", - сказал Сур. - Дышите, Ильин,
правильно.
Я спросил у Верки:
- Давно стреляют?
- Только начали, - прошептал Верка. - А Степка где?
- Помолчите, гвардейцы, - сказал Сурен Давидович. - Хорошо, Ильин!
Бейте серию с минимальными интервалами!
Я сам видел, что тренировка началась недавно - мишени чистые. Значит,
Сур освободится через час. Раньше не отстреляются.
- Не узнаю вас, Оглоблин. Внимательней, мушку заваливаете!
Невозможно было целый час ждать. Я подобрался к Суру и прошептал:
- Сурен Давидович, тревога, Степа в опасности...
Он внимательно покосился, кашлянул, встал:
- Стрелки, продолжайте серию! Валерий, корректируй...
Верка, счастливый, кинулся к трубе, а мы вышли в коридор. Мне
казалось, что Сурен Давидович очень рассержен и я стал торопливо, путаясь,
рассказывать:
- Степка уехал на новом такси из лесопарка, а в такси сидели
шпионы...
- Какие шпионы? - спросил он. - Откуда шпионы?
Я вернулся к началу - как шел и увидел Федю-гитариста. Сур слушал
вполуха, посматривая на дверь, глаза так и светились в темном коридоре. Я
заспешил. Скоренько рассказал, как шофер свалился у пня. Сурен Давидович
повернулся ко мне:
- Что-о? Тоже схватился за сердце?
- И еще упал. Это не все, Сурен Давидович!
- Подумай только, не все... - пробормотал он. - Рассказывай, Лешик,
рассказывай.
Я рассказывал, и мне становилось все страшней. В лесопарке я на
четверть - да что, на десятую так не боялся. Там мы были вместе. А где
сейчас Степка? Я боялся, здорово боялся.
Когда я закончил, Сур проворчал:
- Непонятная история... Лично мне Киселев был симпатичен.
- Федя? Еще бы! - сказал я. - А теперь видите, что получается!
- Пока вижу мало. Пень был очень тяжелый, говоришь? - Он покосился на
дверь, откуда слышались выстрелы, и тогда я понял...
- Оружие в нем, а в платке патроны! - завопил я. - Сурен Давидович! А
на шее автомат, на гитарном шнуре!
- Лешик, не торопись. Оружие? - Он вел меня за плечо к кладовой. -
Шпионам незачем прятать оружие. Я даже думаю, что шпиону просто не нужно
оружие. Пистолетик, может быть... Но маленький, маленький. Бандит,
грабитель - другое дело.
- Шпиону и оружие не нужно? Что вы, Сурен Давидович! Везде пишут:
бесшумный пистолет, авторучка-пистолет...
- Авторучка - понятно, - говорил Сур, входя в кладовую. - Маленький
предмет, укромный. Хранится на теле. Зачем целый пень оружия? Через
пень-колоду... Где мой блокнот? Вот мой блокнот. Сядь, Лешик. Я думаю, что
шпиону совсем не нужен пистолет. Шпион, который выстрелил хоть однажды,
уже покойник... Побеги, пожалуйста, и пригласи сюда Валерика.
Верка не особенно обрадовался приглашению. Он корректировал стрельбу
больших парней, покрикивал гордым голосом. Они тоже покрикивали: Верка
путал, где чья мишень. Он вздохнул и побежал за мной, спрашивая:
- А что? Тревога? Вот это да!
Сур уже написал записку. Он сказал:
- Валерик, время дорого. Лешик все расскажет тебе потом, ни в коем
случае не по дороге. Так? (Я кивнул.) Так. Вот что я написал заместителю
начальника милиции капитану Рубченко: "Дорогой Навел Остапович! Ты знаешь,
я из-за болезни не могу выйти "на поверхность". Очень тебя прошу: зайди ко
мне в тир, срочно. Не откладывай, пожалуйста. Твой Сурен". Валерик, беги.
Если нет дяди Павла, передай записку майору. Если нет обоих - дежурному по
отделу. Запомнил? Ты же, Лешик, ищи Степана. Тебе полчаса срока... нет,
двадцать минут. А ты, Валерик, передай записку и сейчас же возвращайся.
Он посмотрел на нас и, чтобы приободрить, сказал:
- Гвардия умирает, но не сдается. Бе-егом ар-рш!

Мы начинаем действовать

Мы вылетели "на поверхность" и припустили по дворам. Что я мог успеть
за двадцать минут? Пробежаться по улицам да заглянуть на почту. Милиция
тут же, рядом. (Почта выходит на проспект, а милиция - на улицу Ленина, но
двор у них один, общий с универмагом и химчисткой.)
У нас есть правила, как вести себя при "тревоге". Сегодня я объявил
ее, а вообще мог объявить каждый, от Сура до младшего, то есть Верки.
Сурен Давидович никогда не приказывал, его и так слушались, но всегда
обсуждали, как лучше сделать то или это. Когда же объявлялась тревога,
споры-разговоры кончались. Сур становился командиром. Мне было приказано
двадцать минут разыскивать Степку, а Верке - передать записку и
возвращаться. Значит, я не должен заглядывать в милицию, хотя Степка,
конечно уж, постарался навести милицию на след. И Верка напрасно
поглядывал на меня, пришлось ему идти одному. Я посмотрел, как он
нерешительно поднимается на крыльцо, а сам побежал дальше. На углу
остановился, пригладил волосы. Казалось, все насквозь видят, зачем я иду
на почту.
...Солнце теперь светило вдоль улицы, мне в лицо. Кто-то выглядывал
из окошка математического кабинета на третьем этаже школы. Чудно было
думать, что сейчас я виден из этого окна совершенно так же, как были видны
Федя-гитарист и остальные двумя часами раньше. Только я шел к школе лицом,
а не спиной, как почтари, и Федя не сидел на ступеньках.
Ударила стеклянная дверь. Пахнуло сургучом, штемпельной краской -
нормальный залах почты. Я заставил себя не высматривать этих двух, которые
хватались за сердце. Сунул руки в карманы и оглядывался, будто хочу
приобрести марку.
Народу было немного, по одному у каждого окошечка. Степки не было. В
самом деле, черта ли ему в этой почте!.. Кто-то оглянулся на меня.
Пришлось для конспирации купить открытку за три копейки. От барьера я
увидел, что оба почтаря на местах: один сидел за столиком с табличкой
"Начальник отделения связи", второй работал на аппарате, трещал, как
пулемет. Рядом с окошком, в котором предавались открытки, висело
объявление, написанное красным карандашом: "Объявлением! До 16:00 сего
числа междугородный телефон не работает, так как линия ставится на
измерение". "Как они ее будут мерить, эту линию?" - подумал я, взял свою
открытку, и тут мне навстречу открылась дверь, и вошел Федя-гитарист.
Открытка выскочила из моих пальцев и спланировала в угол, к урне...
Я не спешил поднять открытку. Носком ботинка загнал ее за урну и,
кряхтя, стал выуживать - смял, конечно. А Федя с изумительной своей
улыбкой придвинулся к окошечку и попросил своим изумительным баритоном:

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Александр Мирер.'


1 2 3