— Отставить лебедку. Грант, разреши выйти в космос на лине.Это сказал Юнссон. На секунду все замерло. Потом Марта Стоник прыгнула к Уйму, двумя руками вцепилась в него и затрясла головой. Уйм снял ее руки.. Отчетливо проговорил:— Пилот, здесь Уйм. Разрешаю выйти в космос па лине.Юнссон ответил: «Есть!» и засмеялся — было очень хорошо слышно в эти секунды. Он смеялся весело, без тени надрыва. «Открываю люк, сейчас… Да, коллега Сперантов! Дистанция два тире…» — и тишина. На секунду. Затем из нее выделился знакомый звук — щелканье дыхательного автомата на скафандре. Связь по тросу работала. Но некому было отвечать на той стороне. В безнадежной тишине завертелась лебедка. Уим повторял размеренно, как метроном: «Тиль, здесь Уим. Тиль, здесь Уим. Отвечай». И снова: «Тиль, здесь Уим». Рокочущий бас Албакая врывался в паузы: «Сто пятьдесят метров. Сто сорок метров.»… Албакай первым заметил, что чернота уходит, и крикнул: «Смотри!» Это произошло так быстро, что в рубке не успели отрегулировать яркость экранов. Все инстинктивно смотрели в сторону капсулы, а Солнце возникло за нею, по левому борту, ослепило. Сквозь багровые пятна и полосы, прикрываясь рукой от косматого Солнца, Хайдаров увидел белый овал капсула и — немного в стороне — что-то ритмично поблескивающее, как астероид при близком прохождении. Тело Юнссона вращалось, следуя за капсулой на лине.Хайдаров отвернулся и ив видел, как по тросу прыгнул Бутенко в своем суперскафандре. Сверху обрушился Сперантов. Не удержался, пал на четвереньки, перебежал к экранам. Лицо его было искажено отчаянием. Он готов был броситься в экран, схватить неопознанное голыми руками. В корабле сразу стало шумно. Закричали голоса лунной и земной диспетчерских, пронзительно взвыла морзянка, хрипло запели радиомаяки, запущенные диспетчерами на полную мощность. За кормой, в чудовищной дали, пыхнуло огненное облачко — спасательный корабль-робот «Отважный» поймал «Остров Мадагаскар» в пеленг и дал первый ядерный импульс.Ночь была нескончаема. В космосе не бывает дней и ночей. Если сияние космоса ощущается, как ночь, значит, рейс закончен.Уим и Хайдаров сидели в командирской каюте. «Остров Мадагаскар» был эвакуирован, по его тихим палубам гремели голоса заправщиков и ремонтников. Они властно стучали башмаками, от них исходил острый, пороховой запах Луны. Даже на обшивке кипела жизнь — спектрометристы под защитными зонтами разворачивали свое оборудование, отыскивали следы неведомого.Хайдаров держал в коленях термос. Они с Уимом поочередно тянули кофе через соску и разговаривали.— Странно, — сказал Уйм. — Столько лет ходили на параллельных, и вот когда познакомились.— Да, странно, — сказал Хайдаров.— Очень славно, что познакомились. Очень славно…Хайдаров кивнул. Славно. И то, что командир Уйм говорит так с человеком, от которого зависит его судьба, вот что по-настоящему хорошо. Не боится, что его заподозрят в подхалимстве. Верит.Уйм хлопнул его по руке и невесело засмеялся.— Едва познакомившись, они вступили в сговор… Куратор Хайдаров, используя свое влияние в Совете космокураторов, добивался реабилитации штурмана Уйма. Со своей стороны этот последний обещал Хайдарову поддержку Ассоциации судоводителей в устройстве космической системы психоконтроля…— Хорошо поешь, — сказал Хайдаров. — Но так и будет. Ты должен водить корабли.— Я бы не доверил корабль такому командиру, — сказал Уйм.— Брось, брось… Трехмесячный отпуск, и все будет олл райт. Каждый должен оступиться, чтобы сбило спесь. Напортачить, у нас говорят.— Напор-ртачить?— Плохо сработать, ошибиться.— Надо запомнить. Ты думаешь, с меня сбило спесь?— Надеюсь, — сказал Хайдаров.— Э! Не сбило. Отпуск я возьму, и возьму Ани в экипаж, но спесь остается при мне, ты учти — прежде чем заступаться за меня.— На место Бутенко?— Да. Ксаверы больше не пойдет со мной. Не простит.— Покажи мне еще Ани, — попросил Хайдаров.Уим отвел руку за спину, нажал кнопку, и в стенке оружейного шкафчика — на том месте, куда смотрела Марта Стоник — возникла женщина. Она была прекрасна. За ее спиной был песок и вздыбленные стеклянные океанские волны и тропическое небо, но женщина была прекраснее неба, моря и песка, и у ног ее сидел сонный львенок.— Ха! Это я, — сказал Уим, погружая палец в львиную шерсть. — С нею я такой. Поэтому не брал ее на корабль.— Возьми, — сказал Хайдаров.— Возьму. Попробую, — сказал Уим.О Марте Стоник они не говорили. Они знали, что вины здесь нет ничьей — ни командира, ни пассажирки. Так вышло. И все.Они уже знали, что Тильберта Юнссона не удалось оживить, хотя никаких следов насильственной смерти на нем не обнаружено. Просто выключился мозг. Просто… Так же просто, как гипотеза Сперантова и других набольших физиков, по которой НО не был ничем материальным. Ни пространством, ни антипространством — ничем. Лучом прожектора, состоящим из абсолютной пустоты. Поэтому он и не имел массы, поэтому поворачивал без радиуса, как пятно от прожекторного луча на склоне горы или на поверхности моря. Юнссона убило ничто, поглощающее любое излучение, как мы — ничто по сравнению с матерью-природой, — поглощаем любое знание о ней, накалываем его на булавки, как бабочек.Уим погасил голографию и требовательно спросил:— Почему Тиль бросил Шерну?— «Чтоб вам не оторвало рук, не трожьте, музыку руками», — Хайдаров ответил цитатой, чтобы закончить разговор, но командир Уим был упрям, и ему предстояло водить пассажирские корабли, в которых все каюты будут заняты космическим персоналом.— О-а, все тот же миф о ненависти к, куратору? Я в это не верю.— Ты слишком здоровый человек, чтобы поверить, дорогой Грант. И ненависть — не то слово. Скорее, нелюбовь, еще точнее — раздражение и нетерпимость. Куратор, к сожалению, воспринимается не как врач, а как требовательный наставник. Нас либо очень любят, либо едва терпят. И то и другое — лишнее. Почему — едва терпят? А мы пристаем, настырничаем… Тиль был очень эмоционален. Вечный подросток, понимаешь? И агрессивен при этом…— Стоп…— перебил Уим. — Ты хочешь распространить на нас машинный контроль, чтобы устранить личность куратора?— Ну, нет, — живо сказал Хайдаров. — Наоборот, безличный контроль — еще хуже. Каждому ясно, что нелюбовь к куратору — чувство несправедливое…— Постыдное, — сказал Уим. — Дикое и постыдное.— Предположим. Как таковое оно и загоняется в подсознание относительно легко. А вытеснить отвращение и недоверие к машинной системе будет куда как сложнее.Уим закрыл глаза, собрал лицо крупными коричневыми морщинами и запел:— О, великий и черный космос, какие же мы дикари… О жалкие песчинки, наделенные жалкими чувствами… Охотники, страшащиеся своего копья, — пел командир Уим, раскачиваясь всем телом. — Охотники, прикрывающиеся щитом от темноты ночи… Прости, куратор, — надменно и застенчиво проговорил он. — Просто терпения не хватает. Но говори дальше о Юнссоне. Он был агрессивен…— Да. И слишком долго работал в космосе. В сущности, без Шерпы он давно был бы списан на планетную службу — но Шерна тоже имел свои слабости…— Любил веселых людей?— Кто их не любит, — сказал Хайдаров. — Нет. Шерна слишком любил космос. Он берег первоклассного пилота и исследователя. Тащил его буквально за шиворот. Смотрел за ним, как за любимым ребенком…— Спас ему жизнь, — сказал Уим.— Да. Чего подчас нельзя простить… Значит, модель события… Вот она. Они встретились у буфета не случайно. Тиль. последнее время избегал Шерну, их почти не видели вместе на корабле. Филип вызвал Тиля для кураторского собеседования, пользуясь ночным временем — пока в каюткомпании пусто. Юнссон был раздражен его настойчивостью. Когда ударил метеорит и Шерна упал, он бросился к люку не сознательно. Подсознание, которое постоянно отталкивало его от куратора, воспользовалось аварийной ситуацией. Правило: «отсек с нарушенной герметичностью покинь немедленно» было подхвачено подсознанием, и Тиль прыгнул в люк.— О-а, подсознательно — через три секунды? Он же быстрый, он — пилот! За три секунды Тиль умел продумать целый философский трактат!Хайдаров кивнул.— Этот факт и был самым ужасным для Юнссона. Вот как я это объясняю. Шерна упал не сразу. Даже кровь ударила из раны не сразу. Секунду — полторы Тильберт ждал. Шерна должен был уйти первым. И вдруг он упал. Понимаешь? Юнссона это настолько поразило…— Поразило? При пробое всегда можно ждать травмы!— Только не у всемогущего куратора, Грант. Только не у него. В подсознании Юнссона куратор был огромен, неуязвим… в тупом скорее удивлении Тильберт наклоняется, видит агонию и неведомо для себя прыгает в люк. И тут же наступает прозрение. Внутренний вопль: «Что я наделал!?», и он кидается обратно…— Но люк уже закрыт, — сказал Уим. — Так?— Так… Дальше — дальше он оказывается в своей каюте, по аварийному расписанию, и ничего не понимает. Как он мог наклониться, может быть, тронуть Филипа рукою, и удрать, бросив его? Почему!? И кто поверит ему, что он действовал в помрачении разума?— Никто.— Теперь никто, — сказал Хайдаров. — Шерна бы поверил.— О великий и черный космос! Вот на чем ты все построил.— Ну, не все. Эта догадка завершила цепь рассуждений. Казалось невероятным, что «субъект Икс» скрывается. Я построил модель явки с повинной. К кому этот несчастный мог бы придти? Только к своему куратору. В данном случае, к Марселю. А если его куратором, подумал я, был кто-то другой? Например, Шерна? Я просмотрел список пассажиров четвертого яруса и обнаружил Юнссона, единственного человека на борту, куратором которого был Шерна.— И ты предложил вызвать его в рубку…— Ну, естественно.— О-а, естественно… Почему, скажи пожалуйста, Шерне надо было встречаться с Юнссоном в кают-компании? Шерна мог придти в его каюту.— Когда человек настроен… э… враждебно, не следует оставаться с ним в тесной клетушке наедине. К ощущению психологической скованности добавится клаустрофобия. Мы не в космосе. Грант…Уим кивнул. Он, старый космонавт, на собственной шкуре испытал все разновидности боязни закрытого пространства. Вряд ли он хоть раз говорил об этом, но знать — знал отменно…— О-а! Давай, выпьем кофе, — сказал Уим.Хайдаров не спрашивал, подозревал ли командир Юнссона, — все равно не скажет.Но если Грант Уим был командир, то Николай Хайдаров — куратор, и победы над людьми были столь же необходимы ему, сколь Уиму — победы над «великим и черным космосом». И прием, которым он собирался раскрыть Уима, был, в сущности, честный.— Да, вот еще Оккам… — проговорил он. — Знаешь, командир, я не видел ни одной трагедии, которая не сопровождалась бы фарсом…Уим одобрительно блеснул глазами — ох, умны же у тебя глазищи, коричневый ты дьявол…— Ха! Фарс? — он вытянул руку и живо загнул три пальца. — Краснов, первый кибернетист! Бутенко, второй кибернетист, Жермен, космический психолог. Трое, тро-е их было, и — проглядели машину! Какие слова им говорить, о великий космос!— А никакие, — кротко отозвался Хайдаров. — А нечего тебе сказать,— Нечего?— Ну, конечно. Они поклоняются командиру Уиму. Как они могли заметить, что Оккам тоже влюбился в командира Уима?Командир язвительно ухмыльнулся:— У вашего брата это называется методикой провокации, йес?Быстро же ты заводишься, подумал Николай. Быстро, сдержанно, агрессивно — как надо…— Ну какая же провокация, — сказал он. — Ты — хороший командир и обаятельный человек. Очень заботливый. Внимательный к мелочам, но не придирчивый. Помолчи, командир… Ты прикрыл экипаж колпаком душевного комфорта, причем экипаж твердо знал, кому он обязан комфортом. Человек есть хомо социабилис, командир… Но, как сказал один умный человек, мы лишь вчера отпустили канаты, удерживающие нас в каменном веке. Социальный лидер с необыкновенной легкостью становится вожаком стаи, а это — разные роли…— В чем моя вина? Кругом виноват, о великий космос!— Это их беда, а не твоя вина. Вы приняли «Мадагаскар» всем экипажем, так ведь?— Так. Мы ходили на «Армстронге». Вместе.— То есть Оккам попал к твоим кибернетистам совсем свеженьким, правда? Они воспитали компьютер, создав его психику по своему образу и подобию, ориентировав его на тебя. Теперь — происходит событие. Ты попадаешь под подозрение, и Оккам — поскольку дело касается тебя — проникает в эту этическую проблему… Кстати, кого ты подозревал?..— Причем мои подозрения? Я их не высказывал.— Они, э, влияли на твое состояние, — деликатно отговорился Хайдаров. — Тебе приходилось дополнительно сдерживаться. Итак, компьютер проникается проблемой. По твоим кривым мозга он мог бы определить, что «субъект Икс» — не ты. Однако, он не умеет читать кривые. И здесь у него произошла ошибка… По стечению обстоятельств и по визуальным данным ты оказался субъектом Икс — для Оккама.— По каким данным? — фыркнул Уим. — Не фантазируешь ли ты, куратор?— Никогда, — сказал Хайдаров. — У меня фантазия бедная. А у вас с Юнссоном поразительное сходство телосложения. Спроси у Оккама. Он расскажет тебе — и никому другому, — как, глядя по пятилинейному каналу, он принял Юнссона за тебя. Как решил тебя выгораживать — вплоть до лжи. Насколько он способен ко лжи, разумеется… Как воспрял духом, когда я во всеуслышание заявил, что экипаж вне подозрений. И тогда он учинил собственный розыск.Уим поднял ладонь:— Не так быстро, куратор… Расскажи без поспешности. Как ты добрался до Оккама?— А по ступенькам. Первая: он пытался что-то утаить при первом опросе. Хитрил, — Хайдаров усмехнулся. — Очень по-детски хитрил. Не хотел демонстрировать твои кривые. Тогда я и заподозрил, что он к тебе неравнодушен.Уим тоже усмехнулся — смущенно.— Второй ступенью были «пчелки», дорогой Грант. Я обнаружил, что Оккам следит за людьми, и спросил себя — зачем? Одной из моделей его поведения был розыск. Он искал человека, похожего по росту и телосложению па тебя. Кстати, я не верю, что он определил рост Юнссона по пятилинейке с допуском в двадцать сантиметров. У вас одинаковый рост. В этом он солгал прямо…— Так ты пришел к Оккаму. А дальше?— Дальше? Юнссон уже был на подозрении, как любой пассажир четвертого яруса, затем как единственный подопечный Шерны, наконец, как пилот, три года не бывший в отпуске. Я бы так и сяк добрался до пего, но тогда мы отвлеклись на черное облако, а?— Пожалуй, — сказал Уим. — Несколько отвлеклись… Но как ты объяснишь дальше?— Трюки в шлюзовой камере? А очень просто… Погоди! Ведь Оккам еще сбил меня с толку в некоторый момент. Я дал ему тест-проверку, пока вы готовили шлюзовую… И он показал абсолютное доверие к экипажу, а я — я не понял, что он радовался, потому что перед этим Тиль явился в кают-компанию и Оккам узнал в нем «субъекта Икс». Машина была в эйфории, ведь для нее следствие завершилось успешно. Теперь Оккам должен был натолкнуть на эту мысль меня. Мне он доверял — я уже заявил, что экипаж вне подозрений. И я часто, куда чаще, чем корабельный куратор, работал с биотоками мозга. Компьютер резонно рассудил, что я, увидав кривые Юнссона, установлю истину. Как он мог заставить меня снять биотоки Юнссона? Ну-ка?Уим кивнул:— Правильно… Посадить Тиля в пилотское кресло. Верно…— Верно? Допуская пассажира к пилотажу, вы обязаны проверить биотоки мозга?— Так. «Корабельный свод», раздел «Аварийные ситуации». Параграф сто восьмой.— Но здесь Тиль нас перехитрил — не подключился к системе капсулы, а пошел автономно.— Ха! Бедняга Оккам, — сказал командир. — Воображаю его разочарование. Еще вопрос, куратор. Оккаму следовало доложить, что Юнссон находится в капсуле.— Почему он не сделал этого? Не знаю. Я не специалист по электронной психике, дорогой Грант. Допустим, Оккам притаился, как нашаливший ребенок. Он ведет себя достаточно инфантильно.— О-а, достаточно! — проворчал Уим. — Сущий бэби, зловредный бэби. Подумай, куратор, — занимает своим мозгом лучший отсек на корабле, и позволяет себе делать глупости…— Не без того, — отозвался Хайдаров.Он сообразил, что Уим так и не проболтался насчет своих подозрений. Командир хитренько посмотрел на него:— Куратор, а почему ты успевал заметить эти лампочки? Ну, «пчелки», «пчелки»?— Ума не приложу. Разве что он нарочно давал мне понять — наблюдаю, мол?— Все уважали его, и люди, и машины, — продекламировал Уим. — Нет, Николай. Бедный компи не умеет видеть свои глаза. Иконоскопы, йес? Не может знать, что послесвечение «пчелок» — порядка секунды… Э?Хайдаров невесело засмеялся:— Значит, он еще раз сбил меня с толку…— Стоп! — сказал Уим. Еще раз? А когда был первый раз?— Я же говорил. Когда он показал полное доверие к экипажу, и я не осмелился вернуть Юнссона из шлюзовой. Потерял кураж. А я должен был его вернуть.— И мы бы здесь не сидели, — сказал Уим и ткнул пальцем в палубу.— Не понимаю, Грант…— Мы бы сидели там! — Уим показал на потолок. — В небесах. В черном облаке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10