При каждом знаке по краям экранов пробегали бледно-голубые полосы.Командир обвел глазами рубку — как-то боком, мельком зацепив Хайдарова, и заговорил:— Экипаж, внимание. Даю расписание постов при запуске капсулы номер два на тросе, с проводной связью. Первый пост — Юнссон, в шлюзовой камере, отдает с лебедки трос и кабель. Второй пост…«Не успел!» — мысленно метнулся Хайдаров, Юнссон остался в шлюзовой камере, которую уже вакуумировали — остался фактически вне корабля. Из камеры волновая связь невозможна. Ах ты черт… Приказать ему подключить мозговые датчики к разъему? Не сумеет работать, не хватит длины контрольного кабеля. Разъем для кабеля — у самой двери, а лебедка в другом углу… М-да!. Ах ты черт! Отменить приказ Уима, поставить Тиля на другой пост? Это уже чрезвычайное происшествие, — отмена оперативного приказа командира… И потеря драгоценного времени — минут до сорока.Создалась как раз та ситуация, о которой ему толковал Марсель Жермен — при первом их разговоре, здесь, в рубке… Самое трудное решение — не допустить человека к работе без достаточных оснований. А у Хайдарова не было никаких оснований. Он даже не был куратором Юнссона.Шерна был его куратором…Позже Хайдаров понял, что Оккам все-таки переиграл его. Сначала навел на мысль, а потом сбил с толку, — когда показал на проверке столь полное, несколько даже придурковатое доверие к экипажу. Эта маленькая загадка лишила Николая необходимой самоуверенности. Почему компьютер демонстрирует доверие, если экипаж поставил себя и пассажиров на край гибели? Это не укладывается ни в какую логику — ни человеческую, ни машинную. Все поведение Оккама становилось сомнительным, и, конечно уж, делались зыбкими и ненадежными психологические построения Хайдарова, в которых Оккам был основным звеном. Да еще фокус с лампочками-«пчелками», нагло демонстрирующими недоверие Оккама.И Хайдаров выслушал задание: «Вести общее наблюдение», сказал «Есть», спрятал на место катушку. Командир скомандовал:— Внимание, старт капсуле…— Есть старт… Есть… Есть… — ответили голоса.Капсула пошла в неведомое. Управляли ею трое. Тильберт Юнссон следил за ходом троса из шлюзовой, превратившейся после отшвартовки капсулы в некое подобие пещеры — люк причала остался открытым в космос, чтобы пропускать трос и кабель. Киоси Такэда управлял лебедкой из промежуточного тамбура и был готов в любую секунду придти на помощь Тилю. Албакай вел капсулу на дистанционном управлении, — из инженерного отсека.Через несколько секунд после старта, когда чернотою был съеден веничек рыжего газа, торчащий из малого двигателя капсулы, послышались первые доклады. Юнссон: «Капсула идет ровно», затем Такэда: «Кабель на глаз отходит по радиусу», затем Албакая: «По приборам кабель прямой, потравлено десять метров, тяга пять тысяч граммов». Уйм спросил:— Юнссон, сколько потравили?Пауза. Юнссон кашлянул и бойко ответил:— Боюсь, пропустил марку. Тринадцать или восемнадцать метров.— Прошу быть внимательней, — сказал Уим.Шло медленное время. Его течение задавалось тросом — двойной оранжево-белой полоской, пересекающей по диагонали средний сектор траверсного экрана. Белая полоска — кабель, оранжевая — трос. Они монотонно раскачивались. Вдоль них ползли белые, менее яркие, чем кабель, перевязки. Каждые пятнадцать секунд перевязка выползала на экран слева, и спустя три с половиной секунды исчезала справа, скрываясь в черноте. Лебедка разматывала трос со скоростью двадцать метров в минуту, перевязки были устроены каждые пять метров. Провожая глазами очередной узел, Хайдаров думал, что Уим и Такэда подготовили все с немыслимой быстротой — состыковали куски кабеля, навязали сто сорок перевязок — для этого, наверно, и приглашали Марту Стоник, — и намотали сложный линь на барабан лебедки… Постой, кабель-то еще надо было вывести на скользящий контакт, сообразил Хайдаров. Иначе бы он закручивался — ну и ловкачи, когда же они успели! Ловкачи, любая работа у них путем — если не считать Оккама…Так прошло полчаса. Диагональная полоса на левом траверсе стала привычной, и теперь все в рубке смотрели на овальный экран Оккама, к которому были подключены объективы капсулы. От непрерывного, безнадежного наблюдения за чернотою, за ничем, глаза Хайдарова заслезились. Он словно бы захотел спать. На экране не было ничего. Даже помех. Черным-черно, словно Николай ослеп и давно живет в темноте и привык к ней.… Он вздрогнул. Албакай доложил: «Кабель весь». Это было сказано тревожно, не так, как инженер докладывал предыдущие тридцать пять минут. Стоник возразила Албакаю:— Осталось две перевязи, десять метров.— Юнссон, сколько на барабане? — спросил Уим.Пауза, и сейчас же несколько голосов. Албакай: «Двигатели переложены на тормоз!», Такэда: «Тиль, отвечай!», и спокойно-насмешливый тенор Юнссона:— Отставить… Я в капсуле. Взял управление на себя.Затем Такэда:— Юнссона в шлюзовой нет!Хайдаров обмер. О, это тягостное ощущение непоправимой ошибки! Время, которого не вернешь, движение, которого теперь не сделаешь! Двинуть бы тебя по башке, по дурацкой башке, которой ты имеешь наглость гордиться! Но Уйм спокойно повернул голову — взглянул на Хайдарова. Николай машинально подставил ухо. «Оккам?» — шепнул командир. Хайдаров кивнул. «Отключим его?» — «Не надо. Я проверял, — шепнул Хайдаров. — Сейчас проверю Тиля».Из рубки поспешно выбирались люди. Воистину, это было чрезвычайное происшествие! Тильберт Юнссон не мог попасть в капсулу. Во-первых, ее люк был законтрен «траверсой безопасности», снять которую мог только Оккам — по приказу командира. Во-вторых, расконтренный люк тоже нельзя было открыть, потому что в шлюзовой камере был вакуум, а в капсуле — полное давление, и крышку люка вмяло в горловину этим давлением с силой в полторы тонны. Чтобы все-таки открыть крышку, надо было сравнять давление. То есть удалить воздух из капсулы, а сделать это мог только Оккам. Тот же Оккам. И сделать в единственный момент — при откачке шлюзовой. В другое время был бы слышен свист воздуха.Вот в чем штука. Юнссон ничего не предпринимал. Он Даже не мог говорить с Оккамом — не имел пароля. Инициатива принадлежала машине. Оккам увидел, что Тиль остается в шлюзовой один, откачал капсулу и приглашающе приоткрыл люк. Входи… И Юнссон пошел, уже самостоятельно задраил люк, и вот — болтается на конце троса, в ледяной черноте НО.Все же чутье у меня есть, с мрачным удовлетворением подумал Хайдаров. Ай да Оккам. Ай да Юнссон. Выдали спектакль — что ваши «Белки в колесе»! И — слово вам даю — пират на этом не успокоится…Пират заговорил.— Грант, Грант… Кабель весь, но трос не кончился. На барабане еще двести метров… Ты слышишь меня, Грант?— Да, слышу.— Я чую, еще сотня метров, и будет просвет. Ровно бы светлеет на продолжении радиуса. Ты слышишь, Грант? Разреши, я оборву кабель и пойду дальше?— Да, я слышу, — сказал Уим и кивнул Хайдарову.Николай распорядился:— Прошу дать капсулу на монитор. Голосовую связь с Юнссоном — на мои телефоны, — он включил ларингофон. — Юнссон, это я, Хайдаров…В рубке произошло мгновенное, сосредоточенно-суетливое движение. На коленях Хайдарова очутилась коробка монитора, с освещенным уже экраном — лицо Юнссона, прикрытое, как вуалью, отражениями приборных шкал на шлеме. Скафандр его был надут — действительно, в капсуле вакуум. Лицо отрешенное, но спокойное. Ах вы душечка моя, Тиль, яростно подумал Николай.— Ты меня видишь, Юнссон? (Голова кивнула колпаком). Я говорю по кураторскому каналу. Нас никто не слышит. Подключи скафандр по регламенту, включи датчики мозга. Исполняй…Юнссон сидел неподвижно. Не изменяя позы и выражения лица, он исхитрился изобразить непоколебимое упрямство. Выразительный же вы мужчина, подумал Хайдаров.— Ты был, когда ударило Филипа, — прошептал он. — Был. Ты действовал бессознательно. Это бывает. Когда ты очнулся, люк в кают-компанию уже захлопнулся. Ты хотел вернуться, но люк был закрыт. Ты не виноват. Подключайся. Я должен тебя проверить. Подключайся, старина…— Теперь все равно, — сказал Юнссон. — Нечего проверять. Я в порядке.— Ну, если твои пиратские фокусы считать порядком… — миролюбиво сказал Хайдаров, — тогда конечно… Но без проверки ты не пойдешь дальше.Юнссон с полминуты сидел молча. В корабле никто не дышал. Вдруг Тиль наклонился к объективу, и Хайдаров увидел, что он улыбается.— Николушка, пойду. Оборву ваш поводок — настолько-то я в порядке. Козыри у меня.— А хочешь — докажу, что ты не в порядке?— Потому что забрался в капсулу? — Юнссон пренебрежительно махнул перчаткой.— А вовсе нет, — сказал Хайдаров. — Забрался ты ловко. Доказать?— Докажи.— Тогда подключишь датчики?— Предположим.— Ну слушай. Рвать трос» надо было сразу, без тары-бары.— Что?— А то, что плохо соображаешь, Тиль. Пока ты беседовал, Албакай и Бутенко вошли в шлюзовую, а Киоси начал вирать лебедку… Поздно, говорю тебе!Инженер и врач еще надевали скафандры, а Такэда выбирал слабину троса, но это было неважно — Юнссон понял, что оборвать трос ему не дадут. Чтобы проделать такую штуку, надо вернуться метров на пятьдесят к кораблю, ослабив этим трос, а затем рвануть на полной тяге, с разгона. Но теперь Такэда не даст ослабить трос. Лебедка сумеет выбирать слабину быстрее, чем капсула ее создаст.Юнссон опустил руку, протянутую к секторам тяги. Конечно, он был не в себе, но цель-то у него была благая — выбраться из черноты и спасти корабль. Так рассчитывал Хайдаров, и не ошибся. Юнссон послушался. Беззвучно шевеля губами, он стал подключать скафандр к системе капсулы: приточный шланг, отводящий шланг, энергопитание, контрольный кабель. В надутом скафандре это сделать нелегко. Хайдаров терпеливо ждал. Готовился к сеансу, пустив мысли на самотек, и никак не удавалось сообразить — правильно ли он делает, принуждая Тиля к проверке. С проверкой, или без нее, придется давать Тилю серпанин. Адское снадобье. По сравнению с ним тригразин, инъецированный Уйму — мятная конфетка… А ты не рассуждай, сказал он себе. Серпанин нельзя давать без предварительной проверки мозга — не-льзя, и точка. И не рассуждай.Юнссон подключил последний кабель. Стюард-автомат капсулы сейчас же наполнил ее воздухом — на экране было видно, что серебристый чехол скафандра сжался на Юнссоне, обтянул плечи. Тем временем рядом с первым монитором: поместили второй, от Оккама, для кривых мозга, и на нем вспыхнула бессильная и бесшумная гроза сознания Тильберта Юнссона, подсознания и всего остального. Николай мужественно потянул монитор к себе — с чувством отчаяния. Четвертый сеанс за три часа. И после сеанса не будет времени отдохнуть, о великий космос…… Отодвигая от себя монитор, он не рассчитал движения — плоская тяжелая коробка полетела в экраны, дернула кабель и рванулась обратно. Невесомость… Кто-то перехватил монитор. Кто-то — кажется, Сперантов — подсунул Хайдарову термос с горячим кофе. Николай заставил «себя сделать три глотка. Его здорово трясло, не столько от усталости, сколько от сострадания. Бедняга Тиль. Тяжела расплата за тайную ненависть… Конечно, серпанин. Это — сейчас. Но как быть с тобою дальше? Да, надо же устроить консилиум с Жерменом…Корабельный куратор сидел рядом. Он еще смотрел кривые. Многоцветное страдание Тиля металось на его мониторе, завораживало взгляд, укачивало, по Марсель наблюдал его равнодушно — поднимал глаза, посматривал то на командира, то на Хайдарова. И, перехватив этот встревоженный, но легкомысленный взгляд, Хайдаров пришел в ярость.Марсель Жермен, вы предатель. Пусть я фанатик, но куратор не имеет права становиться куратором наполовину. Пусть я миллион раз пристрастен. Только добрые имеют право быть добрыми, но я не верю, что у вас не хватило доброты. Мужества, вот чего не хватило. Впрочем, это ваше дело.… Он слышал голос командира: «Инженерный отсек, результаты?» И ответ Сперантова: «Не можем порадовать, командир. Все в статистических пределах фона. Какие-то ничтожные отклонения гравиметров… То же и с излучением… Скорее — интуитивно, нежели имманентно. М-да. Но я склонен согласиться с пилотом Юнссоном. Пожалуй, что-то есть».«А, разговаривают, — подумал Хайдаров. — Я пока и отдохну…»Он прикрыл глаза, вытянул ноги. Приступ ярости прошел так же внезапно, как начался. Извне доносился вежливый голос Сперантова: «Если мы попросим пилота отсоединить кабель, коммутирующий его с кораблем, и заземлить антенну ве-че? Возможно, получим связь… Собственно, это мысль коллеги Такэда…»«Тиль, разрешаю, — отвечал Уйм. — Заземли ве-че антенну и сними разъем кабеля».Затем — голос Юнссона:«Перемычки, перемычки-то где? Киоси, в каком ящике перемычки, клянусь брам-стеньгой? А, нашел… Ставлю под болт антенны, готово… Заземляю…»«Славно, что его заняли делом», подумал Хайдаров.Наверху неистово затрещал динамик, что-то закричал Такэда, и треск перебрался в динамик штурманского отсека. — Тихий голос Юнссона заговорил:«Корабль, не слышу вас, не слышу вас. Даю настройку: раз, два, три, четыре… Киоси, слышу тебя хорошо… Но с треском».«Так, пора за работу», — Хайдаров открыл глаза.Уйм сказал:— Инженерный отсек, благодарю. Трос работает антенной, так?— Трос вместе с корпусом «Мадагаскара», — отвечал Такэда.— Понятно. Кураторы, ваше решение о Юнссоне?— Сейчас будет, — сказал Жермен. Он повернул монитор к Хайдарову. — Видишь?Грязноватый ноготь Жермена указывал на седьмую шкалу, синяя и голубая, пунктир-штрих-пунктир и так далее. Это все обозначало патологическое снижение инстинкта самосохранения, сверхсоциальность, взрыв самоотверженности, необходимость следовать стандартам поведения, и если стандарты требуют смерти, то умереть.— Вижу, — сказал Хайдаров. — Твое мнение?.— Вернуть. Сейчас он может взорвать реактор, чтобы просигналить на Землю.— Мое мнение, — сказал Хайдаров, — серпанин, ноль пять, перорально.— Тогда он уснет. Или впадет в апатию, — угрюмо возразил Жермен.Он стал угрюм от робости. Хайдаров подумал — знает кошка, чье мясо съела. И нажал:— Пора бы знать, что психика — вроде пива. Ее разливают по кружкам вне бочки. Внутри-то перемешано…Кажется, он побелел. Его трясло все сильнее, и Жермен испуганно махнул рукой:— Э, делай как знаешь. Я умываю руки, — и покосился на хайдаровский значок. Ты, мол, профессор и член Совета — не я… Тем временем Сперантов с настырной вежливостью допрашивал Юнссона:— Следовательно, какое расстояние между черной зоной и корпусом корабля? По вашей оценке?— Сто десять — сто двадцать сантиметров по моей оценке.— Граница четкая?— Очень четкая.— Не размыта?— Совершенно не размыта. По иллюминатору проходила, будто заливало тушью, ровным фронтом.— А сейчас какая дистанция? Между капсулой и черной зоной?— Оценить не могу. Малая. На глаз — се нет.— Нет дистанции?— Нет дистанции.— Простите, вы не могли бы выдвинуть какой-нибудь перископ и попытаться оценить дистанцию?— К сожалению, у меня нет какого-нибудь перископа, — отвечал Юнссон, сохранивший — для внешнего наблюдателя — профессиональное терпение и чувство юмора.«Ах, как весело, как радостно шел на плаху Макферсон», подумал Хайдаров, взмахнул рукой перед объективом, привлекая к себе внимание пилота, и отчетливо, почти неслышно проговорил: «Серпанин…». Тиль откинул шлем. С каменным лицом повернулся, достал упаковку серпанина, показал се и проглотил таблетку. Красная пилюля с желтым ободком. Единственное в мире средство от отчаяния. О люди, люди! Почему вы с таким упорством цепляетесь за свое отчаяние?… У лебедки стояли Албакай и Бутенко. Они были одеты в суперскафандры, имели при себе па всякий случай газовые движители. Албакай выдвинул в космос двухметровый стержень с делениями и докладывал расстояние от обшивки до края черноты. Юнссон не зря считался первоклассным наблюдателем — чернота стояла в ста семнадцати сантиметрах от обреза люка, плавно отодвигаясь на полтора-два сантиметра и возвращаясь к ста семнадцати. А лебедка потихоньку вертелась, отдавая трос — метр за метром. Тишайше, без малейшего рывка пятнадцатитонная капсула прокрадывалась в неведомое: Десять мет— ров в минуту. Ксаверы Бутенко обыкновенным мелом наносил марки на трос. Десять метров в минуту.. Точно Юнссон воистину делал невероятное. И через восемнадцать минут трос кончился. Албакай крикнул: «Стоп, конец!», потравил оставшиеся три-четыре метра и выбросил их за борт. По тросу прошла волна, которой никто не видел,— Есть. Затормозил, — бесстрастно сказал пилот. — Кругом то же самое. Поворачиваю для обзора… Не знаю. Посветлело как будто.— Гравиметр — спросил Уйм.— Какой здесь гравиметр… В нулях он, в нулях, старина Грант…— Вопросы к пилоту?. — таким же бесстрастным голосом сказал Уйм. — Нет вопросов? На лебедке! Приготовьтесь вирать.— На лебедке готовы, — сказал Албакай.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10